Макабрические сказки - Выпуск 8

ДИНОМОР 

Много-много миллионов лет тому назад жил-был динозавр Дино, трехаршинный крепыш. Всеядный, как и мы с вами, и наши предки, охотники и собиратели. Здесь хотелось бы сформулировать несколько важных для меня допущений. Во-первых, когда он верещал от боли, ему действительно, как и нам, было больно. Дино и страдал и радовался, а не просто вел себя так, как будто… Что бы об этом ни говорили современные вивисекторы. Во-вторых, Дино, не был способен мыслить в человеческом понимании этого слова, но обладал недюжинной интуицией (его посещали предчувствия и прозрения, возникшие "из ничего").

Не надо забывать и о том, что мир Дино был полон огромным количеством запахов. Намного большем, чем дано человеку. Недаром слова "у него есть нюх к таким вещам" мы применяем, говоря о чьей-то интуиции. У Дино был нюх, замечательный даже по динозавровым  меркам. 

В основном Дино жил как современный подросток в каменных джунглях мегаполиса. Ел и любил, дрался и убегал. И при этом почти все время  он кого-то ненавидел. Сильных хищных динозавров, которые могли его съесть. Насекомых, которые надоедали. Сородичей, которые первыми добрались до падали и не были склонны с ним делиться. В общем, жил нормальной жизнью молодого динозавра. Но не без генетической порчи, он был динозавром-эпилептоидом с прилагаемым к болезни набором ужаса и и блаженства.

При всем при том он явно был счастливчик, избранник судьбы, так как с недавних пор перебрался в труднодоступную местность, где почти не было врагов. Здесь  он выжил, несмотря на болезнь. А пищи при скромной жизни хватало. Его сознание, которое колебалось  между ненавистью, страданием и радостью стало полигоном для неизвестных большинству его сородичей  вихрей разума.

В своей практически недоступной пещере Дино стал видеть сны. Трудно сказать, как и когда это все началось, но мир сновидений, стал для него важным обстоятельством жизни. Он заметил, что если обращать на сны внимание, то они начинают приобретать все больше и больше убедительности, яркости, разнообразия.

Это его радовало, но часто и пугало. Правда, вскоре он понял, что существует и дремота, полусон, и в этом полусне сновидения управляемы, можно снова и снова возвращаться к определенной сцене, даже  враг из ночного мира может быть медленно, шаг за шагом, приручен.

Но еще через некоторое время полу-управляемые сны потеряли новизну. В них было мало жизни. Захотелось иного. Дино почувствовал, что образы приобретают самостоятельность лишь при освобождении от его собственной воли. Так Дино осознал и полюбил силу, которую от него раньше скрывала его личная озабоченность собственным выживанием. Это была живительная сила, источник жизни, источник сверкающего мира сновидений (и может быть и мира бодрствования).

Да, внимание к снам все больше и больше колебало границы между сновидениями и дневным существованием. Мир бодрствования стал подмигивать совпадениями.

Предчувствия и раньше управляли его действиями. В частности привели его в райскую долину. (Не нужно было только следовать им слишком послушно. А то начиналась всякая глупость. Проверено на опыте.)

Таким образом он, шаг за шагом, осваивал искусство навигации сознания.  Явственно потянуло чьим-то присутствием. Кто-то, невидимый, подталкивал его, обещая и намекая. И этот кто-то или что-то был источником ранее не доступных радости и покоя.

Время от времени приходили, конечно, и чудовищные сны, кошмары, от которых он просыпался с бешено колотящимся сердцем . Но Дино нзнал, что  ужас можно превратить в счастье. Ему пришло на выручку доверие к живительному Источнику. Он открыл, что надо просто прекратить  сопротивление кошмару  и с полным доверием подчиниться тому, что будет. И — какое счастье — ужас исчезал, преображался, вместо отвратительной огромной волосатой фигуры какого-то млекопитающего возник мирный послеобеденный горный луг во много раз лучше его персонального рая. Солнце не обжигало, а грело ласково. Запах горных трав наполнял Дино счастьем.

Так Дино учился страху, любви и счастью подчинения Источнику. И он все более и более явственно чувствовал свою связь с последним. Эта связь обновила его жизнь.

В его снах неоднократно появлялся один образ, и он уже не знал, был ли это сон, или это однажды действительно произошло наяву (с ним ли, или с кем-то, с кем он был каким-то образом связан). Он видел лежащего динозавра странного вида, с глубокой раной в боку. Он как будто приглашал отведать своей крови и плоти. Дино медленно приближался к нему. На этом месте сна он всегда просыпался, не осознав чего-то важного. Или он не смог что-то вспомнить?

Источник был рядом, все ближе и ближе, то по-дружески хлопал веткой по затылку, то приходил из пустого места в узоре древесной коры и наполнял все покоем и пониманием. 

 Последние месяцы его жизни что-то стало не так. Вроде мир был тот же, но что-то изменилось. Это его беспокоило. Совпадения с правдой невидимого мира не исчезали, но как-то по-новому зацеплялись друг за друга. Как будто изменилось бормотание мира. В любом случае, времени на беспокойство новым и тревожным у Дино осталось мало.

Однажды вечером это произошло. По небу пролетел ревущий и сверкающий небывалый Ужас, ударил гром, который поколебал горы. И наступила темнота, которая перешла в бесконечную холодную ночь.

Дино не понимал того, что случилось. Но его опыт последних лет подсказывал, что, когда так плохо, то нужно подчиняться и тогда Источник возвратит жизнь и даст новый мир. Дино не собирался жертвовать собой. Но он был полон доверия. Доверия к Источнику и почему-то одновременно к раненому динозавру своих снов.

И Дино после мучительных часов боли и паники подчинился. Он лег на камень у входа в свою пещеру. Через несколько часов к его неподвижному телу, чтоб отведать его плоти и крови приблизилась осторожная стайка маленьких вечно голодных млекопитающих, которым через 65 миллионов лет было суждено дать начало человеку.

Но проходит 65 миллионов лет и вот перед нами великий египетский религиозный реформатор Эхнатон. Как ни дико это звучит, он вылитый Дино со соей удлиненной головой и тяжелыми динозаврскими бедрами. При всех тяготах своего отнюдь не безоблачного  правления он оставил глубокий след в истории человеческой мысли. И будущие века его оценили по достоинству. 


ТЕНЬ ВЕЛОСИПЕДА
Ну, вот мы и на Дильмуне.

Автобус с нами, с оловодскими терминальными туристами, преодолел 15 километровый мост, соединяющий остров с материком. Шофер, который вел машину от Тиграна до моста,  храпит на заднем сиденье, запрокинув голову. У руля теперь сидит строгая старая дама  в темно-сером костюме. Кажется, она почти не дотрагивается до него, но машина ей послушна. Подъезжаем к воротам, ведущим к ослепительно белому городу, который поднимается вверх по горе. – Дильмун I, объявляет дама. – Просьба всем оставаться на своих местах. К выходу пригласят двух пассажиров, все остальные едут до Дильмуна II. Я понимаю, что все устали сидеть, но, поверьте, мы не будем зря тратить время. Осталось немножко.

Открывается дверь в задней части машины, люди в халатах выносят парализованную девушку и помогают выйти ее матери. Дверь закрывается, и машина, не включив мотора, начинает спуск по извилистой дороге. Въезжаем в туннель, и бесконечный спуск продолжается в темноте и тишине. Засыпаем. Вдруг в глаза ударяет ослепительный свет. Продолжаем движение с выключенным мотором, но судя по виду из окна сейчас мы не спускаемся, а поднимаемся по серпантину в гору. Наконец, остановка. Выходим.

Нам объявляют, что мы находимся в пригороде Дильмуна II («Dilmun Bis» или «Dilmun Bismuth»), на вершине центральной горы. Остров окружен морем. Отсюда это хорошо видно. Райский уголок. На склонах бьют источники, орошающие парки и сады ниже по склону. Они великолепны. Нас окружают шедевры архитектуры и садового искусства. На площадях бросаются в глаза искусные поделки местных артизан. Если бы это увидел Уильям Батлер, любивший свою воображаемую Византию… Меж тем нам объясняют, что мы видим оригинальные работы прямых потомков протовизантийских мастеров.

 – И ОН это видел и видит даже сейчас, было добавлено как будто в ответ на мои невысказанные мысли. Но остальные туристы не удивляются. Ищем глазами Дильмун I, который мы проехали. Его почему-то нигде нет, хотя, кажется, отсюда просматривается почти весь остров.
 
Нам дает объяснения старая дама, которая, на наших глазах превращается в парочку симпатичных бородатых карликов в жемчужных трико. 

– К посещению самого города мы сегодня еще не готовы. Нам дается  денек для переподготовки в Препаратории при Дильмуне. Это здесь же, рядом, только немножко ниже по горе. Пойдем!

Как по  команде карлики становятся еще меньше ростом, но при этом множатся, так что каждому туристу достается по личному провожатому. Они проводят нас дружелюбно с шутками-прибаутками до крупного серого здания.

Приобщаемся к дильмунскому обеду (очень непривычная, явно не простая еда), в заключение пьем черный как деготь крепчайший напиток, суперкофе, и выходим с карликами на ознакомительный тур. Многочисленные источники с приятной тонизирующей водой орошают сады и парки. За ними ухаживают карлики в зеленой одежде.

Проходим мимо Обители великих творцов. На балконах старые хорошо одетые люди играют в шахматы, читают, а то и просто пускают мыльные пузыри. Обращает на себя внимание неопределенного возраста gentleman с пышной шевелюрой, явно не от мира сего. Из открытого за его спиной окна слышно, как детский голос читает «Мама мыла раму, папа паял бомбу». Gentleman кивает в такт чтению.

Из корпуса Махатм доносится смех и звон бокалов. В садах нас удивляет приглушенное птичье пение, доносящееся как будто из-под земли.

– Что это? Какие-то подземные соловьи. Шучу, конечно.

Отвечает мой ПК (персональный карлик): – Какие шутки? Это и есть соловьи. У нас поселяются многие люди с гастрономическими причудами, в том числе любители Лукуллова паштета. Вот наши певуньи и спрятались. Это было давно, еще во времена оно. – Как же они смогли рыть туннели своими слабыми лапками и клювиками? – Здесь на Дильмуне Бис, хочешь, не хочешь, но сможешь все. Впрочем, многие действительно сами не роют, а пользуются  готовыми, в основном кротовыми норами.

– А куда делись кроты? – О, это другая история. Вы видите этих крупных черных «шмелей»? – Да. – Приглядитесь, это и есть крохотные кротики, вырастившие крылья и питающиеся нектаром. – Это еще зачем? – Ну, вы знаете, сколько у людей бывает желаний… Попадаются у нас и любители кротовых шубок. Но скроить шубу из тонких как папиросная бумага лоскутков шмелиного размера еще никто не взялся. Кроты в свое время это смекнули и обратились к верховному укротителю материи. Тот сказал  "Мутабор",… и они преобразились. Кому метанойя, кому трансфигурация. В метафизике мы сугубые практики, выбираем последнее. Гордые души выбирают гибридную метаморфозу.

–  Да, замечательно. Но, если можно, еще несколько слов о метанойе. На пути к Дильмуну мы проехали Metanoia Beach Club и Gran Purgatorio Golf Resort. Мне казалось, что они как раз и обслуживают вас. Но мы их проехали не останавливаясь. – Они действительно работают с Дильмуном, но только с Первым. У нас в намного более радикальном Дильмуне Бис своя инфраструктура, не Пургаторий, а Вальпургаторий, в котором мы сейчас находимся. В официальных документах это Препараторий. Be prepared for Bismuth! Always prepared! Ну, вы понимаете.

Мимо нас проходит водитель, который вел автобус до моста. Он переоделся в бархатный камзол с соболиным воротником и выглядит мощным мачо. На его пальцах сияют массивные золотые перстни с драгоценными камнями. Его почтительно сажают в черный невероятно длинный лимузин, который перед нашими глазами начинает подниматься и быстро исчезает в белесом небе. – Провалился к бабушке повелителя, с неожиданной злостью комментирует карлик. – Туда ему и дорога.

Немею от неожиданности. Вверх это вниз, это я понял. Но главное, оказывается, что в самом Висмуте нет единства. Эта мысль меня, как ни странно, успокаивает. Вместе с моим шапероном, то ли тюремщиком, то ли новым ментором и другом, мы возвращаемся в отель.

На следующий день после еще двух умопомрачительных прогулок назначили первое посещение Дильмун-Висмута. Мой карлик надеется, что постепенно возрастание степени изощренности (sofistication) окружающего мира ослабит неизбежный культурный шок. 

Правда, первое впечатление абсолютно не шокирует, просто опрокидывает мои представления о метафизике и делает смешными мои ожидания. Представьте себе сверкающий город ювелирных мастерских и магазинов. Впрочем, стоит ли говорить о ювелирных магазинах, когда все, от самых простых лавок до учреждений культуры здесь ювелиризовано до основания. Золотая сантехника. Сыр янтарь – настоящий янтарь. Лежат золотые яички от Курочки Рябы. А вот мраморный стейк. В книжном магазине –   «Алмазная сутра» и «Алмазный мой венец». Много золота. «Моя золотая теща». «Золотой осел». «Золотые плоды». «Золотая тетрадь». «Сказка о золотом петушке». «На золотом крыльце сидели». «Ночевала тучка золотая». «Золото в лазури». Зоо-лото. «Князь Серебряный». «Поэзия серебряного века». «Жемчужное ожерелье». «Гранатовый браслет». «Нефритовый павильон». «Изумрудная скрижаль». В театре с аншлагом идут балет «Драгоценности» и опера «Золото Рейна». В кино – «Пепел и алмаз», «Золотая лихорадка», «Золотой век», «Золотой глаз», «Человек с золотым пистолетом». Отбывают экскурсии в пещеру Али Бабы и на Остров сокровищ. Великолепными ювелирными поделками оказываются и сами здания, автомобили, трамваи, деревья, кусты, птички на деревьях, очаровательные собачки и кошечки. Всех хочется лайкать. Но рука устает в первые же несколько минут.
 
Разве что беспокоит факт, что сами жители города кажутся искусно сделанными марионетками из драгоценных металлов. Их движения несколько угловаты и как будто подчиняются  тиканью невидимых часов.  Они заходят в магазины и возвращаются на улицу, хотя при этом не столько ходят, сколько скользят, а временами останавливаются и, как бы задумавшись, кружатся на месте.  При этом взгляд их полон грусти и временами создается впечатление, что эти люди заколдованы горными эльфами. Неужели нам суждено стать такими же? В чем смысл смеси кошмара и восторга, что я переживаю?

Вспоминаются слова Уильяма Батлера Йейтса:

Once out of nature I shall never take
My bodily form from any natural thing,
But such a form as Grecian goldsmiths make
Of hammered gold and gold enamelling
To keep a drowsy Emperor awake;
Or set upon a golden bough to sing
To lords and ladies of Byzantium
Of what is past, or passing, or to come.

Развоплотясь, я оживу едва ли
В телесной форме, кроме, может быть,
Подобной той, что в кованом металле
Сумел искусный эллин воплотить,
Сплетя узоры скани и эмали, –
Дабы владыку сонного будить
И с древа золотого петь живущим
О прошлом, настоящем и грядущем.
(Перевод: Григорий Кружков)

В это время тихий вкрадчивый голос шепчет мне почти о том же:

Отныне это твоя истинная родина.
Нетленная Византия… 
Глубже самой духовности,
Старше материков.
Не танцующий шаг, а монотонное, вечное тик-так.
Не крещение, а вращение,
не пробуждение, а вечное кружение.
 
И я понимаю, что так оно и есть, было и будет. Поднимаюсь на холм в центре города. То ли по горизонту, то ли по городской стене совершает круги изысканный велосипедист, сидящий не на обычном велосипедном седле, а на сверкающем алмазами  мобильном троне. Это Dr. Hofmann. Одновременно и Эрнст Теодор Амадей, и Альберт. Доктор едет едет… Сегодня день велосипеда. Я знаю. Я все знаю. Своим вечным движением велосипед ограничивает и объединяет в одно целое все механизмы покрытого радужной пленкой города Висмут.

Не хочется, не могу заставить себя называть его Дильмуном. Почему? Не будем здесь разводить антимонии. – «Просто не могу», говорю я вслух.

При этих словах с моих глаз спадает пелена. Движение в городе замедляется. Краски тускнеют.  Карлик хватается за сердце и садится на инкрустированную скамейку. Велосипед раздваивается, одна половинка медленно как во сне падает с городской стены. Раздается тоскливый крик золотого павлина. Ураганный ветер подхватывает меня, грубо отрывает от сияния вечного искусства. Он несет меня на север, обратно на нашу несчастную родину, к моей небогатой, далеко не вечной жизни.


ВЕСЕЛАЯ ЧЕРНАЯ ВДОВА
– Мне латротоксин  без содовой.

Лучше бы мне не шутить… Мои друзья замолкли. Ведь латротоксин это нейротоксин, содержащийся в яде паука черная вдова, нашей надмирной начальницы и надзирательницы. Я смущенно опустил глаза. Пораженческая шутка. Мне самому стыдно...  В тот момент я впервые понял, что попал в ловушку, что пока дышу, обречен задыхаться от безнадежности ( с тех пор минуло много лет, и… «вот наша жизнь прошла, а это не пройдет»)

Но не обращайте внимания на это нытье. В данный момент, несмотря на некоторый психотизм,  я, как и мои друзья, еще солдат. Неплохой солдат. Блестящий борец то ли невидимого, то ли неведомого фронта.

Время wuthering (какое слово) – грозовое, гибридно-военное. Смерть танцует в воздухе над нами и шепчется с эросом, пьяным от сомы необъявленной войны.  Приглашает нас в свой макабрический хоровод.

Мы сидим за конспиративным (шпионским) столиком кафе Сидр Гесперид, на окраине города Тенеткин в предгорьях Скальп. Что это за столик, знают не только проплаченные официанты, но, по-моему, даже жители окрестных кварталов. Правда, они деликатно не подают вида. Наплевать на конспирацию! Восстание уже началось. Сегодня утром. Наш флаг поднят над фортом Боярд.  Интернет заблокирован. Нам, офицерам, вождям восстания, осталось только ждать своих восставших.

– Скоро здесь будут наши, – говорю я. – Да. А через полтора-два часа прикатят оловодские танки. – Возможно их опередят арма-дроны прекрасных кхмеров.  – Погода нелетная. Мне кажется, что вы оба неправы. Первыми появятся шестиногие боевые машины арборигенов великой Арбус.

– А вы не допускаете, что Атлантический Альянс применит против нас климатическое оружие. Кислотный дождь с генной адресацией. – Это им не поможет. Тренденция развития событий против них. Мы победим.

Снова молчание...

– Саперы – кроты-щитоносцы  и нервные велимировские черви уже здесь, под нами. Вы слышите дрожь земли?

Прислушиваемся. То ли есть дрожь, то ли нет... Но вот мы услышали… мерный топот десятков тысяч лап. Топот котов. Боевых котов... Это не то, чего мы ждали. Это регулярная армия Альянса. Нас опередили. Мгновенно ныряем под стол, открываем проход в подземный коридор. Слышно, как наш агент официант Квакс задраивает над нами люк.

Но остаться тут, под полом кофейни, было бы самоубийством. Вот-вот кошки взберутся на флагштоки и сорвут флаг восстания: веселую черную вдову на радужном фоне. И ворвутся с обыском… Забиваемся в тесную субтеррарину, в желтый кротоход, который тут же начинает задними лапками бетонировать за нами вход в тоннель. Еще несколько минут и мы стартуем. Кротоход яростно копает нору навстречу вызванным саперам. Дорога предстоит долгая. Под землей не разбежишься… Расслабляемся и вводим в вены анабиотик. Если доберемся, нас разбудят.

Если нет, … в Вальгаллу нас вряд ли примут. И не один Один в наши дни столь разборчив. Метафизические инстанции обмениваются черными списками. Это при удаче  мы сможем перейти в царство RSGigaL. Если она договорится с Хатхор, то, может быть, даже VIP-ходом, без взвешивания сердец, которым полагается быть легче пера богини Маат. (Они вообще что…? Кто в нашем веке может хвалиться чем-то подобным?)

В любом случае, Вдова о нас позаботится. Так нас уверяли деды. В царстве мертвых ведь много комнат. Найдется и для нас.

В анабиозе меня мучают сны. Как будто слышу чудовищный удар от взрыва онтологической бомбы. А затем, поднявшись на поверхность земли, вижу поля, покрытые обгоревшими трупами. Из домов выходят мертвые люди, смотрят невидящими глазницами, но безошибочно показывают на меня пальцами.

Нас хватают, тащат в суд, обвиняют во всех прошлых и будущих преступлениях (против) человечества. И приговаривают нас, кого к вешалке, кого к высылке в царство Вдовы.

«И приговорили щуку к утоплению.» Ха-ха! Но скоро чувство юмора покидает нас, выдворенных.  Мы идем по приграничному лесу, застревая в липкой паутине. Каждый шаг дается с огромным трудом. Мерзко, страшно. К нам приближается паучиха гигантских размеров. Она идет, покачиваясь на восьми ногах. И хихикает, любуясь нашим страхом.

– Мы же твои верные солдаты, – шепчем мы пересохшими губами. – Я вас не знаю, – говорит Вдова. – Идите на собачий лингам.

Уходит. Какой удар.

На самом деле не было ни паутины, ни красной кровавой дорожки на кротодроме. – Ну, вот и славненько, говорит наша кураторша, встретив субтеррарину. Выбрались-таки. Должно быть, родились в рубашке. Расслабьтесь! Сейчас вам не о чем беспокоиться. Время кризисное, но мы все устроим. Будете учить молодежь. Я вас уверяю, наша духовная родина Монтенегро не списывает вас со счетов. Может быть, через несколько лет вы сможете вернуться в строй. Виктория будет за нами. А пока держитесь. Хорошего вам настроения... Настойчивая рекомендация – ведите себя тихо, ни с кем не контактируйте. Ни встреч с журналистами, ни скайпа, ни смертфонов...

Вокруг нас бескрайняя тайга. Мороз. Снег, много-много снега. Вот так мы вернулись с холода...  Работа в здешней школе не пыльная, но мы как-то незаметно за несколько последних лет постарели...

–  Не беспокойтесь, скоро мы покинем сцену. Без обид, без шума. Как полагается солдатам Черной Вдовы. Ave Arachne!


СВЕТОНОСНЫЙ ПАСТЫРЬ, ИЛИ ОПАСНОСТИ ЖУРНАЛИСТСКОЙ ПРОФЕССИИ

Мы стоим на многокилометровом ядре каменисто-ледяной кометы. Вокруг нас на  десятки тысяч километров распространяется кометная кома: пыль и туман.

Вот ко мне приближается царь этой туманной волшебной летящей горы Махатма из Дамновиля, пастырь 200 миллионов световых овец.  Падаю ниц, и мне милостиво разрешено встать. С непривычки при вставании с колен взлетаю и медленно, размахивая руками,  опускаюсь на свое место. Низкая гравитация. Махатма хмурится из-за нарушения этикета (глава 3, высотный регламент), но видно, что с другой стороны моя явно непреднамеренная неуклюжесть доставляет ему  удовольствие.

Вручаю пакет из канцелярии дворца Main Queen (Владыка поморщился) и cвою аккредитацию журналиста. Есть шанс взять интервью века. Только бы не тормозить, а то мой караван уйдет. 

– Как солнечный ветер, Великий пастырь? Не пора ли ставить паруса? – Дилетантский вопрос. Повременим. Пока нас несет течением эфира, нет причины менять курс. Идем к солнцу. Овцы оживают, показывают зубы, дерутся за лучшие, самые солнечные, места в отаре. – Но как я понимаю, они могут желать что угодно, как угодно драться друг с другом, но вам они неизменно послушны. – Еще бы, им повезло с пастырем, они знают не понаслышке мой тяжелый железный жезл.

– Не возникают ли потери при прохождении вблизи крупных планет? Ведь хвост кометы с редкими овцами тянется на миллионы километров. Могут попасть под их дурное влияние.  – Исключается. Ни одну заблудшую душу я не оставляю на съедение чужой гравитации. Даже тех, кто отбывает наказание в самом конце хвоста кометы. – А если все-таки?

Владыка бормочет что-то похожее на слово «РАЗ» и смотрит на меня так, что я сразу меняю тему.

– На этот раз по дороге к вам я пролетел мимо нескольких сателлитов крупных планет. На взгляд профана это удивительные миры. До сих пор не могу придти в себя. Ужас… и почти невыносимая красота. А как на ваш профессиональный взгляд? – Хороший вопрос. Это действительно замечательные сущности, но они попали в сферу дурного влияния крупных планет… Правда, это не навсегда. Не для печати могу сказать, что со временем я непременно доберусь до них и раскачаю их орбиты. – Хватит ли у вас для этого силы? Ведь по сравнению с планетами ваша гравитационная мощь ничтожна.

 – ДВА. Запомните, я сказал ДВА. Существует два источника силы: масса и энергия. Энергия в свою очередь тоже бывает разной. Основное количество энергии вселенной является «темной». Ее существование вытекает из косвенных, но для профессионала убедительных аргументов. При этом как у слепых обостряется слух и интуиция, так у мертвых и темных возникают новые каналы познания реальности. Я, например, наладил контакты с близлежащими источниками темной энергии. В нужный момент мы ударим по солнечной системе… И содружество свежеспасенных сателлитов, астероидов и комет под моим руководством полетит по своему особому суверенному пути, по вытянутой моей орбите, приближаясь то к одной, то другой планете и по одному будет возвращать их сателлиты в нашу отару. У гигантских планет в активе только их огромная масса. А у меня миллионокилометровый хвост и интеллект без тормозов. Мы пролетим в опасной близости от планет. Пусть понервничают, а потом, потеряв по одному свои естественные спутники, порадуются, что легко отделались.

– Кое-какие мелкие кометы, кажется, уже готовы присоединиться к вашему содружеству? – Без комментариев. – Значит, слабая гравитация у вас вообще не вызывает проблем? – Это могло бы быть проблемой. Ведь сердца живых существ после смерти взвешиваются. Если сердце легче пера богини Маат, покойник отправляется на ПМЖ в благодатные поля Иалу. Мы, конечно, за весомые сердца существ, которые жили полнокровной жизнью и по этой причине временами пускались во все тяжкие. Легкость сердца всяких высокоморальных пустышек и трусливых пеликанов чужда нашему мировоззрению. А на практике… души легче пера… по-моему это вообще просто сказка. Никогда с такими не сталкивался. По нашей люциферической светоносной статистике все души поступают именно к нам.  – Все или почти все?

– ТРИ! Ты мне надоел. Владыка поворачивает меня спиной к себе и мощным ударом тяжелого сапога отправляет безвозвратно в Космос. Похоже, что это капец. Капитальный капец.

Да, нелегок труд журналиста, даже при слабой гравитации. Прав был Трижды Великий: Как внизу, так и наверху. Как на земле, так и в надлунном мире.


СУТЬ ДАДЕЛО   
(сказка о сказке)

Я Дадло, по документам Дадело, генноинженерное внучко (понимающему, надеюсь, достаточно) знаменитой Мюны, получеловека-полунасекомого, земной поэтессы, достигшей галактического признания, лауреатки многих литературных премий, проживающей в последние годы на экстерриториальном острове блаженных, Дильмуне.

Вам понятно? Давайте для начала спросим у собственного здравого смысла, что такое галактическая поэзия? Очевидно это поэзия, которая даже после перевода на основные вселенские языки все еще вызывает интерес у достаточного количества литературных люминариев глубокого постмаразматического возраста. Я согласен, что, если после переводческой мясорубки остается что-то, говорящее уму и сердцу, то это, по-своему примечательно и граничит с чудом…  Но что нам говорит подобная галактически оприходованная перекати-поле-поэзия? Это факт литературы, или артефакт? Не знаю...  Материал для всевозможных книг рекордов, это конечно.

Правда, чуть не забыл, есть еще «фактор биографии». С такой биографией как у моей бабушки (преследования со стороны воинствующих генных натуралов, работа грузчиком на корабле космических контрабандистов, скандальный брак) невозможно было остаться в положении незамеченного рядового литератора.

Впрочем, чья бы древняя анаконда не кричала…  Я ведь знаю, Каа, как и из чего, создаются репутации. В этом деле я профессионал. «Дадело – это уникальный живой артефакт, созданный златорукими генными мастерами Византии», пишет Нью Васьюковер. Истинная правда. Попробуйте комбинировать гены человека и насекомого, да еще так, чтоб продукт был жизнеспособен, и  разумен!

Разумен.... Не исключаю, что в руках византийцев мой интеллект стал ниже, чем у исходняка. Например, спорить с моей столетней бабушкой Мюной я не способен. Отчасти потому, что она до невозможности вздорная, но здесь есть еще что-то… Мои тараканы явно не могут тягаться с ее поэтическими ветапунгами. Ничего не говорите! Я уже достаточно долго живу на этом свете, чтобы понимать такие, прости, Источник,  энтомологические истины.

Итак, пришла пора сказать, кто я таков. Я политик. Пожизненный руководитель партии «Новое начало» («практической партии искусственного интеллекта»). Взносы поступают, шестеренки вертятся, процесс идет. Наши специалисты заложили основы правовой защиты искусственных существ. Пытаемся их внедрить в законодательство разных миров. Встречаем противодействие, иногда насильственное, но будущее, конечно, за нами.

Всевозможные нейропротезы, которые шагнули в медицинскую практику – тому порука. Полностью натуральный интеллект скоро днем с огнем не отыщешь. Свежий успех: мы выяснили, что издатель журнала «Натуралы, вперед!» имеет сам целых пять (!) нейропротезов. Скандал был грандиозный. Скоро мы подаем в галактический суд на фон Шеринга, автора книги «Протоколы лабораторной крысы». Из серии «Библиотека натурала».

Увы, никак не удается уломать бабушку вступить в ряды нашей партии. Тут и начинаются наши споры.

– Бабушка, вспомни времена, когда ты была одна как перст. Если бы тогда существовала партия НН, она бы защитила тебя во время доисторических гонений, тебе не приходилось бы скрываться от властей… А сейчас я могу смело заявить: "Пацаны! Есть такая партия!" Твоей помощи ждут не дождутся молодые мюны, талантливые, но неискушенные. Разве не твой долг помочь им? Стать знаменем для них… и для нас.

– Я смогу защитить их разве от моего собственного прошлого. Но оно – уже прошло. А в современной политике я ничего не смыслю. Я такая темная, что, будь моя воля, я бы выгнала из партии добрую половину твоих талантливых товарищей, на мой взгляд,  всех как один, порядочных паразитов. Насчет будущего, которое ждет молодых. Не спорю, оно и меня страшит. Но я уверена, что самые опасные призраки прячутся и растут в их собственном сознании… Сражаться на чужой территории я не умею. Каждый достойный помощи случай уникален. Лучше напишу парочку сказок… для неспящих.  – Смеется. 

– Вот это замечательно… Конечно, психика закладывается в раннем детстве. Ты хочешь перепрограммировать детское сознание. Отличная  мысль. Давай, мы включим это в программу партии. Ты возглавишь соответствующий подкомитет. – Да что ты, Дадлик, какое перепрограммирование, какой подкомитет? Сказки пишутся не для этого, они – голоса в ночи… Сказки это сказки. Их не впишешь в партийный кондуит. Или погибнет сказка, … или лопнет партия.

– Бабушка, помоги мне! Не упрямься! – Если я соглашусь на такое, то это уже буду не я. Такая бабушка тебе не нужна. Буду как стрекоза, которая перестала летать… . Она станет просто козой. Козу ты, конечно, тут же захочешь можешь подоить. – Ба-буш-ка!

– Давай я лучше угощу тебя пыльцой дильмунской омелы. Как настоящая лесная Бабка Яга из избушки на курьих ножках. Очень даже сказочная пыльца… Возьмешь баночку с собой… для своих партийцев. Им полезно. – Снова смеется. Вечно смешливая, вечно веселая дева, как было сказано четыре тысячи лет тому назад про богиню Инанна... Но почему она такая упрямая,... как жук-носорог. 

Ухожу с военным трофеем, банкой пыльцы и меда омелы, которая болтается в старомодной авоське.


 РАСТВОРИМЫЕ ЭЛЬФЫ

Выпиваю бокал напитка с загадочным названием. Перед моими глазами пробегают все краски спектра, потом вспыхивает белый невыносимо яркий свет. Каждая клеточка моего тела вибрирует. Хочется танцевать, но откуда-то я знаю, что главные танцы еще впереди. Я не вижу обещанных эльфов, но, кажется, могу с ними общаться хоть словесно хоть без слов общаться. Правда, их реплики пока туманны… и чем-то даже пугающи.

– Вдыхайте. И… дух вон. Дух вон. Еще раз: Вдыхайте.

Нет, это не эльфы, это врач. Если это врач.

– Странные у вас команды, доктор, вам самому не кажется?

– Самые адекватные команды. Вы ведь выпили около полпинты РЭ, это видно невооруженным глазом. Приходится говорить как на митинге, языком, понятным скоплению сотен тысяч эльфов. А вам лично могу сказать следующее. Ваше сознание находится в данную минуту под наркозом. Эльфы могут заставить вас делать все что угодно... Не мне вам объяснить, чем это грозит, особенно в наше неспокойное время. Не бойтесь врачей, остерегайтесь эльфов, обитающих под бугром (under the hill)! 

Ваши последние действия мы расшифровали. Вы увидели знакомый слоган: elf yourself! Рядом стояла бутылочка. Вы выпили как вам казалось нечто натуральное и безвредное. Живые эльфы, вроде живого пива... И попались. Увы, вам предстоит длительное лечение. Вот что мы сделаем. Наденем на вас тонкоматериальную смирительную рубашку. Она невидима, никто ничего не будет подозревать, да и движения физического тела она абсолютно не будет стеснять. Но в ней вы не сможете себе повредить. Вы проведете так дней сорок.

А в течение этого срока применяйте народные средства. Смотрите на красное. Чаще делайте селфи… Ваши эльфы и скукожатся. Объясняю. Физики недавно поняли, что при измерении (регистрации) состояние системы схлопывается, и неопределенность исчезает.  А эльфы, это осознающая себя неопределенность. Неопределенность, обладающая личностью, волей и даже эстетическими воззрениями.

Племена, близкие к первобытному образу жизни, боятся фотографироваться, считая, что при этом они теряют душу. В известном смысле так оно и есть. Ведь у них большая часть души давно заменена духами природы, помогающими им  манипулировать реальностью – так, как они это понимают.. При фотографировании, сборная личность схлопывается, духи  природы лопаются, и человек остается без интерфейса между собой и миром. 

В современных городах, наоборот, духи природы немногочисленны, манипуляции силами природы монополизировала "магия белого человека"  –  наука и техника. Но спонтанная эльфизация встречается. Городскому жителю она не нужна, а, наоборот, опасна. Коллективное подсознание подсказало выход. Люди стали самозабвенно делать селфи. Как будто кто-то им шепнул на ушко, что надо, щелкая камерой, сбивать ментальную грязь.... и чаще мыться. О последнем позже. Я вам подскажу куда и как погружаться. 

Одним словом, пока  побудьте в рубашке, делайте селфи. А после основного курса лечения я советую поехать на Идиотическое море…Для курса духовного водолечения.

– Hm!

 –  Grunze nicht! Неужто вам было так дорого старое  название –  Мареотическое озеро?

– Дорого, не дорого… Просто не понимаю, зачем вообще было устраивать переименование моря, которое находится на чужой территории, в тысяче километров от нас, оно ведь соблюдается только на наших картах? Неужто обозначаем бизнес-интересы соловьиного сомелье, производящего на своих плантациях близ Александрии вина "Настасья Филипповна" и "Агая", и портвейн "Ганечка",.
 
– Ответственным институтам есть дело до всего, а наши геополитики пашут глубоко и на века.... К тому же идиотизм не знает пределов, так как только он вполне адекватен действительности… На вашем месте, молодой человек, я бы думал исключительно о том, как победить собственных эльфов. В идиотические (в смысле государственные) обстоятельства лучше не лезть. А не то беда.


ПРИШЛА БЕДА, ОТВОРЯЙ ВОРОТА

Утро. При помощи болгарок открывают сваренные на ночь двери казарм. Мы находимся в мире наизнанку, в мире вниз головой. Мы в Беде. Свистулька в форме крашенного оловянного соловья пропела. Мы выскакиваем из постелей.

Беда бедна, но разноцветна, непоколебима, надменна и дружелюбна, не без оттенка угрозы. (И, похоже, что она без дна, …как и «звезда бессмыслицы». Та самая, которая «…одна без дна…» )

Сегодня у нас демократия. Беда предлагает на выбор бор без сыра или кондоминиум  на ножках сколопендры. Не прельщает? Тогда руку правую потешить, борясь против Антанты? Против Леванта? Или в индивидуальном порядке кой-кому башку с широких плеч…  У нас большой выбор подходящих голов и плеч. Или предпочитаете проникнуть в пятую суть? Для начала предлагаем разогнать пятую колонну.

Мой ответ скудоумен: –  Не поеду в Баден-Баден, потому что беден-беден. (Кого я хотел разжалобить, рассмешить?...)

– Вы нам и нужны. Раз вам нечего терять, кроме неудовлетворенного аппетита, будете, как оператор мобильного крематория, сжигать чуждые нам калории. Приличное вознаграждение в кармане, рот на замке (как граница родины). Без всяких особых мнений в хрупкой черепной коробке. Вы понимаете. По рукам?

– Как-то неуютно. Я скажу сегодня «нет», но я понимаю, что возможно это превратится в «да» в мире завтрашней еще большей беды, чудовищной беды… Чудище обло, огромно, озорно, стозевно…. Чувствую его зловонное дыхание.

– Кто их сосчитал, эти зевы… Ну, ладно, а как насчет плеч и голов? Какого-то лживописца, который раздражает вас самого?  Не хотите? Воля ваша. Можем обсудить и другие компромиссные кандидатуры. У нас дефицит катов и ассасинов. Поэтому предлагаем эксклюзивные условия сделки.  Сейчас вам объяснят.

Ко мне подходит новоявленный  бедуин бедоносец. – Или грудь в звездах, или голова в кроталариях, вот и весь сказ, –  говорит он с ухмылкой. И хватает меня за ворот рубашки.

Беда потирает руки и переходит на ты.  – Чувствуешь ужас от двух душащих тебя рук? А если их будет сотня? Ведь так и будет, так как наш общий проводник на тот свет суть гекатонхейр. Нет причин сомневаться в серьезности его намерений. Исключений он не признает. Но пока ты жив, ты понимаешь, что современный посткоронавирусеый мир, это очень неуютное место. И вместо того, чтобы мечтать о старой доброй осиновой вешалке для своего тела, можно и вполне комфортно устроиться на несколько десятков лет.  Вот негативный контроль.

И Беда показывает мне архипелаг войны. Воют дроны, строчит пулемет, взрываются гранаты, с каждым выстрелом и каждым взрывом в строй встают новые и новые воины. Это изнанка мира, мира RSGigaL. С каждым новым солдатом, вставшим в ряды мертвецов, растет любовь к лидеру того света.

Я чувствую, что становлюсь действующим лицом этой картины… Как мы презираем изменников изнанки, которые, кто при помощи врачей, а кто сами вопреки нашим стараниям, возвращаются в физический мир. А вот доступная альтернатива.

Ужасы превращаются в совсем не страшную голограмму в уголке уютной гостиной. Недалеко от меня стоит группа элегантных весело смеющихся людей. Это ассасины и каты моего мира. Может быть не осознающие того, кто они... Они ведь только изобретатели, владельцы фабрик, офицеры генштаба, ученые. Это для них справедливы слова: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…».. Но всеблагие чего-то не учли, это неполная картина. Есть ведь еще Гиппократ, Имхотеп, Авиценна, мать Тереза, множество тех, кого не призвали, и даже если бы звали, у них не было бы времени для общения с великими умами? Они заняты, борются с превосходящими многорукими силами хаоса в бесчисленных госпиталях, лабораториях, в бессонных кабинетах мыслителей, имея только одну голову и две (часто  не слишком ловкие) руки каждый.

Я слышал, что Беда воспринимает медиков и преданных делу жизни мыслителей за  малоприятных внесистемников. Не то что ее суперкуклы, бедовые национальные лидеры, которые заняты азартной партией виста с ее подругой RSGigaL. На кону места в черной книге истории.

Во время торжества всемирной беды, конечно, разница между черным и белым проявляется особенно контрастно. В спокойные времена, которые несомненно наступят, когда откроются заваренные двери и уменьшается натиск смерти, картина обретет полутона. Это так, но все же...

Где иллюзия? Где истина? Кто даст ответ? Всеблагие? Вряд ли...


ЛИСТЬЯ НА САЛФЕТКАХ 

Мадлен рисовала желтые листья на салфетках. Выходило нарядно. Но ее кафе располагалось на границе квартала для бедных, и люкс-стол с ее салфетками «handmade» не был большинству посетителей по карману… Насколько мне известно, отдельно она рисунки не продавала, а просто хранила в своей мансарде. Мне очень нравилась Мадлен, бледная, тонкая, аристократичная. Если ее бизнес-идеи (тот же люкс-стол) отдавали легким безумием, то вкус и талант не вызывали сомнения… Надо ли добавить, что она меня не замечала.

В кафе, кроме нее самой, работала миловидная мулатка Миранда, как я потом узнал, нелегалка. Несмотря на мою нелюдимость, мы с ней сошлись. В самом начале наших отношений мне пришлось обещать ей, что я никогда не оставлю ее.

Так и вышло. Правда, был кризис. На второй или третий год после свадьбы, когда она уже не работала, а сидела дома и воспитывала двух дочерей, я  стал встречаться с другой женщиной. Ничего предосудительного, чашка-другая кофе, короткие обмены мнениями о том, о сем. Но эти встречи были мне необходимы.

И этой женщиной была Мадлен. То ли в ее сознании произошел неуловимый сдвиг, то ли я стал более взрослым и социальным. Но в итоге мы оказались подходящими собеседниками.

Очевидно, Миранда нас увидела. Однажды, приходя домой, я почувствовал неладное. Миранда не смотрела на меня. Поставила пищу в микроволновку и вышла. Я испугался. По какому-то наитию я последовал за ней и увидел, как она в сарае прилаживает петлю к балке. Я ее остановил. Она потребовала, чтобы я прекратил видеться с Мадлен. Так я и сделал, не объяснив последней ничего. Да и что я мог сказать.

 Скоро Мадлен попала под машину и умерла на пути в больницу. А с Мирандой все наладилось. Живем тихо, замкнуто, любим друг друга.

Но вот, наша младшая дочь Лайла стала рисовать листья. Осенние листья. С каждым днем они все больше и больше походят на акварели Мадлен, которые она  никогда не видела. Прозрачные крупные желтые листья, коричневые мохнатые прожилки. 

Мертвые никуда не деваются. Они живут с нами… В нас. Какое облегчение… Как страшно.