Письмо про Сергиеву Лавру

               
     Всех Сергеев с Сергием Радонежским, желаю им счастья, спасения души, творческих успехов и хороших жилищных условий!
     У меня был друг, Андрей Орлов. То есть он и сейчас есть, но сейчас он совсем другой, солидный господин, к тому же пресвитер. А тогда он был очень трогательный молодой человек, юный блондин с красивым лицом, восковым цветом кожи и голубыми ясными глазами, и очень высокого роста (он был моего роста, а раз я 1.90, то и он также). Удивительно, но будучи моложе меня, он знал больше меня. Это редкий случай, а меня всегда как магнитом тянуло к людям, которые знают больше меня. Тогда он был студентом архитектурного института Нижнего Новгорода, и познакомились мы в августе 1992 года в Одессе на послушании у отца Ионы. Потом мы вновь встретились в Троице-Сергиевой Лавре, когда я поступил в иконописную школу, а он в семинарию. Студенческая жизнь в Лавре - это что-то особенное! Сейчас я только удивляюсь, с какой бешеной скоростью приходилось учиться, хватать различные знания, читать горы научной литературы и не только по программе. Академическая библиотека была для меня открытием, я оттуда не вылезал, мало того, я скопировал для себя сотни дореволюционных книг по русской истории, являющихся до сих пор совершенно закрытой информацией. Помимо всех нагрузок, я пел в знаменитом хоре отца Матфея Мармыля, можно сказать в лучшем хоре страны, который часто приглашали петь на самых торжественных патриарших службах в храме Христа Спасителя в Москве и в Успенском соборе Московского кремля. А Андрей Орлов в это время руководил семинарским хором Троицкого собора Сергиевой Лавры. Как он всё успевал, я не могу понять, по мне, это сверх человеческих сил. Ещё он делал в это время конкурсный проект кафедрального собора Нижнего Новгорода. Когда я увидел этот проект, колоссальный, с проработкой мельчайших деталей (и совершенно бесплатный!) - я был в шоке! Он мог бы стать самым красивым современным собором в стиле древней владимирской архитектуры, но в том конкурсе победило что-то другое - много проще и далеко не такое красивое. Несмотря на то, что мы учились в разных местах, мы с Андреем не упускали друг друга из виду и часто по вечерам после учёбы сходились на прогулки вокруг Успенского собора Лавры - "нарезать круги вокруг Успенского собора". Мне было скучно со своими иконописцами, а Андрею было скучно со своими недоумками семинаристами. Мы говорили на самые разные темы, и часто высказывания Андрея удивляли меня своей глубиной. Например, как-то я рассказывал Андрею факты из биографии Сталина, что по-грузински означает фамилия Джугашвили, что по-еврейски означает его партийная кличка "Коба". Андрей на это сказал: "Сталин был еврей, в котором государственные интересы победили национальные". Я поразился глубине и точности этой мысли - ведь это квинтэссенция Сталина! То есть сейчас эту мысль нередко высказывают пожилые историки, но это было произнесено в середине 1990-х и звучало из уст двадцатипятилетнего юноши! Андрей часто приглашал меня на проходившие в актовом зале семинарии лекции самых знаменитых семинарских преподавателей: Осипова, Юдина, протоиерея Валентина Асмуса, или приезжих знаменитостей: профессора Беляева, академика Львова и других. Потом мы их бурно обсуждали. Он также приглашал меня на экскурсии для семинаристов в старинные русские города. Помню, как мы вдвоём уговаривали инспектора семинарии, чтобы мне иконописцу (то есть чужаку) поехать с семинаристами во Владимир и Суздаль, что я буду всю дорогу вести себя паинькой, буду тише воды и ниже травы, и никаких проблем со мной не будет. Андрей за меня ручался, и в тот момент мы уговорили инспектора! Паинькой я был не всегда, и тишина вокруг меня была только в самом начале моей учёбы. Быстро выяснилось, что я - царист, а все Московские духовные школы были пропитаны сверху до низу духом «демократии», то есть полного неприятия и жёсткой нетерпимости к Царскому строю в прошлом и будущем России.  Сначала это были просто споры, потом этих споров стало уж очень много, потом я не мог спокойно пройти потому, что какие-нибудь студенты постоянно требовали объяснений моих взглядов на ту или иную тему. Иногда попахивало травлей, но я эти моменты тонко чувствовал и быстро ставил обидчиков на место. На улице семинаристы показывали на меня пальцем, мои слова передавались из уст в уста, естественно, в самой отрицательной коннотации. В споры были вовлечены преподаватели. Те, что были поумнее, высокомерно молчали и только косо на меня поглядывали, а наиболее смелые бросались в бой, но платились за это своим авторитетом потому, что благодаря своему острому языку и хорошей памяти я побеждал их всех. Помню, как перед уроком в нашем классе разгорячённый игумен Всеволод кричал: "Где, где этот монархист? Сейчас я ему покажу!" Но на уроке ему приходилось туго потому, что моя аргументация всегда оказывалась сильнее, чем его. Девочки-иконописецы из нашей группы ещё до урока тайно просили меня, чтобы я пощадил того или иного их любимого преподавателя.  Я отвечал им, что пощажу, если он сам не будет нарываться. Мужская половина иконописной школы располагалась в восточной стене Троице-Сергиевой Лавры. Наши спальни находились на втором ярусе стены, построенной в 16 веке Царём Иваном Грозным. Это те стены, которые выдержали полуторагодичную польскую осаду в Смутное время. А на третьем ярусе стены, надстроенном Царём Алексием Михайловичем поверх стены Ивана Грозного, были иконописные классы. В 17 веке это было новейшее слово фортификации, а теперь узкие и длинные иконописные классы протянулись один за другим вдоль по стене. Наш первый класс - проходной, следующий второй класс тоже проходной, не проходной был только третий класс, там обитали белые люди - старшеклассники. Я сидел за своей партой в своём проходном первом классе и спокойно работал - в это время на другом конце вся группа третьекурсников (человек 15) снимается и идёт через все классы к моей парте. Они окружают меня и начинают спор, причём довольно агрессивный. Спорили о Григории Распутине, которого я почитал и почитаю за святого, о Царе Николае II, о местах в Библии, где говорится о помазании Божием, об учении святых на эту тему. Лет через двадцать некоторые из тех спорщиков звонили мне в Екатеринбург и говорили, помнишь, ты в иконописной школе говорил то-то и то-то, а ведь ты был прав! По воскресеньям в Лавре служились три литургии "ранняя", "средняя" и "поздняя". Все иконописцы бегали на "среднюю" литургию потому, что она была самой короткой по времени. Её всегда служил наместник Лавры, архимандрит Феогност, а он тянуть не любил - всё было максимально быстро, за один час. Отец Феогност слыл среди студентов выдающимся проповедником, хотя я так не считал. Средняя литургия всегда проходила в древнем Троицком соборе - ещё одна причина, по которой иконописцы любили ходить именно туда. В соборе присутствовал необыкновенный дух древности и святости, и там покоятся мощи преподобного Сергия Радонежского. Я, как и все, благоговел перед этим местом. Однажды все иконописцы были на средней литургии, и я в том числе. Наместник Феогност говорил проповедь о том, что некоторые неофиты (недавно пришедшие в церковь), толком не зная ни уставов, ни канонов Церкви, нахватавшись всякой крамольной литературы, начинают осуждать СВЯЩЕННОНАЧАЛИЕ! Начинают осуждать в лице священноначалия саму Церковь! И дальше он говорил о том, как страшно и губительно для души человека такое осуждение - мрак и ужас, хаос и смятение, неусройство и пагуба, ад и геенские муки - вот, что ждёт этих неофитов, и всё в таком духе. Боже, сколько бездарных проповедей слышал я за свою жизнь о том, что осуждение священноначалия - это самый страшный грех на Земле! Отец наместник, как ему, наверно, казалось, благоразумно избежал в своей проповеди какой-либо конкретики, и в этом была его ахиллесова пята потому, что можно было смело вставлять в его проповедь любой смысл, какой душе заблагорассудится. Поскольку все видели меня в Троицком соборе и видели, что я слышал проповедь, то когда пришли в иконописную школу, меня окружило человек двадцать, и их заводилы спросили меня: "Ты слышал, что сказал архимандрит Феогност? Что ты скажешь об этом?" Я ответил: "Прекрасная проповедь! Правильно сказал отец Феогност, что мы должны слушаться Церкви, изучать её уставы и каноны, должны соблюдать все соборные постановления Церкви о Помазаннике Божьем!" И я зарядил свою краткую проповедь об учении Церкви о Помазаннике и Главе Церкви - Царе изумлённым иконописцам. При этом я присовокупил на память одиннадцатый анафематизм Недели Торжества Православия. "Он этого не говорил!"- заорало несколько голосов. А самый умный из них сказал, что одиннадцатый анафематизм был составлен в синодальный период, а это плохой период в жизни Церкви, поэтому можно его проигнорировать. На это я ответил: "Это и удивительно потому, что учение Церкви должно быть неизменно во все века и не должно зависеть от политической конъюнктуры! А если до синодального периода - одно, в синодальный период - другое, после революции - третье, то это что-то странное, что никак не может быть истиной. Мы не можем по своему произволению отвергать те или иные соборы - тогда грош цена вообще всем соборам! Вы отвергаете синодальный период? Ладно, вот вам неповреждённый тропарь Воздвижения Креста Господня, такой, каким он был написан изначально за много веков до синодального периода!" И я процитировал им этот тропарь! Это был убийственный аргумент - толпа стала расходиться со словами: "Что с ним разговаривать - его невозможно переспорить!" А самый умный из них стал кричать мне: "Поймите, произошла революция, Царя нет, и больше не будет!"  «Правильно,- сказал я, - не будет до тех пор, пока такие, как ты, от своего ума искажают учение Церкви!» В тот раз меня не распяли, даже не устроили мне тёмную, а кое-кто, наверно, задумался. Вовремя мне подвернулся дореволюционный тропарь Воздвижения Креста Господня. Мне сказал его, даже спел, мой друг Андрей Орлов, когда однажды мы с ним и ещё одним семинаристом ездили в Переславль Залесский. Мы гуляли по всему этому чудесному городу и фотографировали древние монастыри (и у меня и у Андрея всегда под рукой были фотоаппараты), и пришли в Троицкий Данилов монастырь. Надвратную церковь для этого монастыря построил Пётр I, который строил корабли неподалеку на Плещеевом (Переяславском) озере в шестнадцатилетнем возрасте. Мы были в Переславле 27 сентября 1996 года в праздник Воздвижения Креста. Когда мы проходили под аркой надвратной церкви Данилова монастыря, Андрей с восхищением заметил, какая там была изумительная акустика, и предложил спеть Крестовоздвиженский тропарь. Я подхватил его идею, но предложил ему спеть этот тропарь таким, каким он был до революции. Я этого не знал, но подумал, что Андрей наверняка знает, и не ошибся. И Андрей запел своим сильным голосом:
"Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое, победы Благоверному Императору нашему на сопротивныя даруя и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство!"
Какой это был бальзам на мою израненную душу! Я впервые услышал эти слова, а уже потом читал их в дореволюционных книгах. Как я уже говорил, Андрей был регентом семинарского хора Троицкого собора в Лавре потому, что помимо архитектурного имел и какое-то музыкальное образование. Андрей имел явные лидерские способности, и семинаристы его слушались. Он так же, как и я, просиживал в академической библиотеке, но над древними музыкальными рукописями, переводя древние «крюки» и «топорки» в линейную нотацию - занятие только для избранных гениев (по моему мнению). Он отдавал этому занятию всю душу и кучу времени. Но, поскольку семинаристы - это разгильдяи известные, и "Похвальной страсти не имея для звуков жизни не щадить" плохо справлялись со знаменным распевом, в котором Андрей был, как рыба в воде, то ему во время литургии часто приходилось их бить за каждую фальшивую ноту под дых или ещё куда. Тычки эти были довольно сильные и болезненные, но, странное дело, семинаристы на Андрея никогда не обижались, он как-то чувствовал настроение в коллективе. Впрочем, в рукоприкладстве он, кажется, брал пример со знаменитого регента, архимандрита Матфея. Я бы тоже с удовольствием вдарил по некоторым наглым семинарским рожам. Нас иконописцев посылали в Сергиево-Посадский городской музей копировать древние иконы. Ни один преподаватель иконописи так не научит, как копирование древних икон! Сижу я, копирую древнюю икону 15 века - во всём музее ни души, только несколько пожилых смотрительниц, которые умирают от скуки. Иногда смотрительница в моём зале заводит со мной разговор, который тут же прекращает, если в зал входят посетители. Но среди пожилых смотрительниц какими-то непостижимыми судьбами появилась молодая, красивая девушка, которая, может быть, ещё больше умирала в музее от скуки и одиночества. Такой бы на дискотеках рассекать, а не киснуть в пустом музее! В общем, мы однажды разговорились, и потом каждый день беседовали, но она так же мгновенно замолкала и отходила от меня, когда слышала приближающиеся издали шаги других смотрительниц. Эта девушка как-то призналась: " Семинаристы такие красивые, что на них больно смотреть. Какие они красивые в своих кителях!" А я подумал: "Надо же, мне на тебя больно смотреть, а тебе больно смотреть на эти наглые семинарские хари!" Но чёрные кители у московских семинаристов действительно были красивые. С этими семинаристами Андрей великолепно справлялся и начальство его за это уважало. Как-то я был на подсобке Троице-Сергиевой Лавры и впервые увидел, как из-за леска выезжает на великолепном чёрном ахалтекинце, ценой, может быть, в миллион долларов, наместник, архимандрит Феогност. Я потом видел в конюшне подсобного хозяйства штук пять таких красавцев. Семинаристы шёпотом говорили, что у наместника проблемы с позвоночником и ему прописана верховая езда. Главный человек главного монастыря России, если перевести на армейский язык, то это, как генерал армии, или маршал. Ну ладно, может себе позволить. Этот Феогност, когда проходил мимо меня, то меня не видел, а смотрел сквозь меня, будто я прозрачный. Но когда он видел Андрея Орлова, то улыбался и говорил: "Это наш орёл!"
     Ладно, заканчиваю, уже ночь и я устал. "Наступила полночь и Шахразада прекратила дозволенные речи!" Прошу прощения у всех Сергеев, что сегодня писал об Андрее. Ещё раз всем Сергеям счастья и храни вас Бог!
08.10.2020