Рыжики виноваты

У Петровановской старухи избушка совсем покосилась, осела. Если бы только это. Почерневшая от времени, она походила на свою хозяйку, лицо которой, испещеренное глубокими морщинами, точь-в-точь казалось паренкой, недавно вынутой из чугуна, стоявшего у загнетки русской печки.
Хуже всего сгнившая крыша едва-едва держалась, и когда шли беспокойные дожди сверху лилось беспощадно. Парасковья подставляла тазы, кадушки, вёдра. Она бродила, вздыхая, между ними, спотыкаясь, зашибая худенькие костлявые коленки.
Много потрудилась на своём веку Парасковья Ивановна, мужа похоронила, детей. Ох, рано ушедших в мир иной, а она жила.
- Зажилась я на белом свете. За деток живу, аль как? Чью-то жисть проживаю. За что мне такая морока.
- Бога не гневи Парасковьюшка. Мы на этом свете гости. Вот погостили и в земельку родимую, откель пришли. Уж как боженька распорядится. Чай от него всё зависит, а от нас чутельку, - по-филосовски молвила Маруся, старушка подстать Парасковье, но чуток помоложе.
- Крышу крыть надо. Тёс нужон. А кто покроет-то. Мужиков нонче не дозовёсся. Да и кто пойдёт? Чо взять-то с меня? Ни кожи, ни рожи.
- Помощь сорганизуем. Это я беру на себя. А ты готовь стол.
- А что на стол-то поставить? Картошонка да огурчишки. Рази курочку зарублю. Есть тутока одна. Худо стала нестись. Вот и сверну ей головёнку-то.
- За реку-то плавашь? Морды-то ставить? Ельчишек поймашь да щурёнок воткнётся - вот тебе и угощенье. Сказывают, рыжики пошли. Насолим да самогоночки наварим, - успокоила её Маруся.

***

Самогон в деревне варили все. Гости из города приезжают, а чем угостить? деньжат-то нету, чтобы в лавке купить. Пьяниц не было. Гулянья устраивали по вечерам. Утром шли трудиться, как будто и не было никакого застолья. Милые, улыбчивые лица.
Самогонному искусству научил сельчан тунгус Иван Прокорьев. Откуда он появился, никто не знал. Седовласый крупный мужик в оленьих унтах, в собачьей дохе, он ходил по деревне хозяином. Собаки шарахались от него, повизгивая. А это были охотничьи собаки, которые шли на медведя, смело защищая своего хозяина. Тунгус заходил в дом, ему сразу же наливали гранёный стакан самогону. Он выпивал, махом опрокидывая его и обязательно крякая при этом. Закуска ему была не нужна. Смахнёт широченной, казалось, никогда не мытой ладонью капельки самогона с бороды и дальше двинется. Он появлялся всегда зимой, а летом его никто не видел. Где он жил, тоже никто не знал.
У Парасковьи Ивановны не было самогонного аппарата. Да и зачем он ей? Гостей у неё давно не было. Если какая-нибудь старушка завернёт к ней, чайку попьют, поговорят, разгоняя тоску.
- Помощь мне нужна, крышу крыть, - сказала она соседу Ивану. - Дай паратуру, самогон гнать буду.
- А смогёшь ли? Барда в баке подгорит - самогон невкусный, горелый. Значит печку слишком шуровала, лишние дрова жгла. За водой в корытце надо следить, вовремя подкладывать лёд. Целая наука!
- Дак невелика наука. Чо тут не смочь-то. Сделам, как положено.

***

Стояло бабье лето. В лесу солнечно, уютно. Старушки в лес ходят, набирают рыжиков по корзинке и домой. Уродилось их тьма-тьмущая. Успевай - срезай. Белый мох, а на нём розовые ушки торчат. Гребанёшь рукой, а вот они, _______, плотно сидят. Те, что покрупнее, малышей прячут, недавно появившихся на свет. Старушки, что дети, рады-радёшеньки. Усядутся на поваленное дерево и песенки поют. А то и частушки завернут. Молодость свою вспоминают. Параскевьюшка всё про деток. Про сына и дочку.
- Не сберегла я их. Грех на душе-то. Такой сынок заводился. А всё проклятая война.
- Поговаривают, Америка опвть хвост подымат. Чуру у ней нету.
- Войны нам не надо. Маленько народ воспрянул, стал получше жить, - сказала П. И.
Помолчали и снова нахлынули воспоминания.
- Мой-то израненный вернулся с фронта, мало пожил. Раньше закопали, - снова заговорила Парасковья. - Сынок за место отца стал в колхозе робить. Четырнадцать годков-то было. Непосильную работу брал на себя. Измантулился. Лошадёнок спасал из ледяной воды. Ноженьки и застудил. Помер уже после войны. А дочку в первый же год господь прибрал. Тоже недоглядела. Самую чижёлую работу мне бригадир навьючивал. Отказу не было. Вот она какая жисть-то у меня.
- Мантулили, мантулили, а пенсишку-то копейки получам, - произнесла Маруся.
- Досталось нашему поколению. Всё на ём. И революция, и война, и стройки эти, - поддержала П. И.

***

Весь день трудились крепкие и здоровые мужики. Стучали топоры, звенели пилы. К вечеру крыша была готова.
Парасковья Ивановна не могла нарадоваться. Во все глаза глядела она на новую крышу, пахнущую свежесрубленной сосной. Ей хотелось хорошенько отблагодарить мужиков, сделать вкусный ужин, как и положено, со всеми причандалами. Утром она зарубила курочку, общипала и опалила её. Рыжиков насолила целую кадочку.
Застолье удалось на славу. Мужики ели картошку с курицей, пили самогонку и закусывали румяными рыжиками. Лица их раскраснелись, они шумно обсуждали свою работу.
- Алексей, вот было смеху, если бы ты свалился прямо на курятник, тут и кранты тебе.
- Ну ты сказанёшь же. Удержался, не свалился.
- А кто тебя удержал? Ты ж покатился вниз, ёшкин кот!
- Вот бы петух тебя клюнул в одно место! - захохотал ошаульник Васька
- Чего ржёте? Это ты Николай, плохо держал доску. Она и покатилась вместе со мной, - резонно возразил Алексей.
Четверть, наполненная мутноватой жидкостью, опустошалась в два счёта.
Василий с жадностью уничтожал рыжики, нахваливая при этом хозяйку. Очередной раз занёс он вилку в эмалированную чашку с грибами и обомлел. Лоб его мгновенно покрылся испариной. Рука, нёсшая рыжик, затряслась, и он, зажимая рот другой, спешно выскочил на крыльцо. Порция за порцией выхлёстывалась из его могучей глотки. Казалось, и конца этому не будет. Белые, толстые, жирные червяки, высунувшиеся из рыжика, стояли перед его глазами и рвали, рвали душу наизнанку.
Мужики хохотали. Парасковья Ивановна, сокрушаясь увиденным, бормотала:
- Дак червяк он и есть червяк, Ишо не знаешь, какой червяк тебя жрать будет.
- Ты что, старая,отравить нас захотела!? И это твоя благодарность? - опомнился Василий.
- Дак на гавно чево надо, так бабушка моя говаривала, а теперя уж и я.
- Ты, ты… - брызжа слюной, едва владея собой пытался что-то сказать Василий, но из слюнявого рта неслись только девятиэтажные маты.
- Угомонись васька, что со старого человека возьмёшь, Жрать меньше надо было, - произнёс Иван, самый неразговорчивый мужик, но дельный.