Прощание с Кассандрой

Жизнь человека невозможна без потерь и грустных разлук, ведь так? Столь резкие перемены и повороты судьбы почти всегда с собой несут заряд боли и разочарования. Инерция данной осколочной боли продолжается порой годами, но это, несомненно, временно. Любое тяжкое испытание: ударяющее, вдавливающее, удушающее – временно. Когда терзания наконец оставляют в покое изнасилованную душу, наступает неожиданно пугающее умиротворение. Почему пугающее? Что в умиротворении может быть волнующего? Будоражит непосредственно то, что двуногий обитатель Земли способен привыкнуть к любым внешним обстоятельствам, подстроиться под них, адаптироваться к ним. Созданный по образу Его способен свыкнуться с любой потерей, ибо душа, в сущности, пластилин – время мнёт сей расслабленный материал достаточно прожорливо, чтобы к вечеру того же дня сделать из горького Адама Змея-искусителя или наоборот.
И мой душевный пластилин мяло, мусолило нещадно Время и, должен признать, в данном предприятии возымело весомый успех. Спустя полтора года моя кричащая, скулящая, стонущая боль пришла в некоторое стабильное и безопасное положение. Возмущения раны уснули, возможно, вечным сном. Что осталось в этом сочетании костей, мяса, жидкостей (всех мастей), суставов? Полагаю, что последняя станция «Благодарность» обожающе ждёт свой поезд с устрашающим названием «Потеря». Тихая, смиренная, не противоречащая чему-либо, готовая на любой компромисс – благодарность.
Я не забыл Марию, отнюдь. Были ли у меня иные увлечения за сей бесхозный период? Безусловно. Но детали её слабого тела, нюансы наших встреч вгрызлись с охотничьей хваткой в мою плоть. Плоть кровоточит, дышит на ладан, но терпит эти сверлящие и громкие вызовы памяти.
Маленькие хрупкие стопы; налитые, крупные груди с розовыми бутончиками гладких сосцов; растяжки, точно глубокие бледные выбоины, в области плечевого сустава или вызывающе – на поверхности розово белых, ошарашивающих своей аппетитной громоздкостью, мягких мячиков; зелёный цвет глаз, но читатель осведомлён, что сей редкий цвет имеет великое множество оттенков: известен оттенок молодой майской листвы, чаще всего он более светлый – у несчастной Марии был оттенок рокового, можно сказать плутонического, болота – цвет, лишённый какой-либо летней невинности, но с густым мёртвенно-тёмным отливом. Порой, особливо издалека или на фотографиях, казалось что глаза имеют и вовсе нотки карего цвета. Округлая форма ушной раковины, которую царица таинственных болот позаимствовала у древнегреческих статуй. Рост был небольшой, но тело красовалось благодаря львиной осанке, а маленькая головка была в тисках у пышной кошачьей гривы. Цвет волос поддавался трансформации: от пшеничного до рыжего и каштанового. Нос с лёгкой, едва заметной, горбинкой – последствие неприятной, внезапной травмы в детстве. Она была одарена не только чудесными внешними данными, но и актёрскими способностями: чрезмерно врала, должен заметить. Но, думается, что многие женщины склоны к лукавству и хитрости – производные их непростой природы. Её нежный голос умел ласкать, а когда нужно и громогласно карать. Как оказалось впоследствии, мы были совершенно из разных миров и наш трёхгодичный страстный роман был странным исключением. Эта лихорадка включала в себя многое: драки, ревность, насилие, страсть, переживания, благоговение друг перед другом, сомнения, самоуверенность и гордыню каждого по отдельности. По-иному мы не смогли, ибо молодость и темпераментность перманентно бросали жертв Эрота в головокружительные крайности. Помню, как моя дурочка уверяла меня, что сумеет разглядеть будущее и безошибочно предсказать нашу судьбу. Сулила большую и дружную семью. Кассандра то ли чесала языком, дабы склонить меня к скорейшему деторождению (чему я определённо сопротивлялся), то ли действительно верила в пророческий дар, вопреки законам физики. Увы, законы физики оказались более реальными, нежели её выспренные, полусумасшедшие фантазии: зелёноглазая сивилла погибла в автокатастрофе. Естественнонаучные законы прямолинейно постучались в окошко её безмятежного существования.
Первые месяцы глубочайшего психологического кризиса – для меня. Подспудно я знал, что круги ада неожиданного перелома не будут длиться вечно и стоит лишь наладить повседневную жизненную механику, проще говоря – обрести новую привычку, окунуться в иное личностное воплощение и психическая жаровня наконец-то покинет меня.
В её доме, где с ней проживала матушка, оставались какие-то довольно незначительные, давно уже ничего незначащие мои вещи. Возможно, я бы совершенно и не вспомнил ни про этот дом на окраине небольшого городка, ни про её мать, которая меня жутко раздражала в пору наших взаимоотношений, ни про глупые безделушки. Но почему-то я соизволил втемяшить себе в голову, что мне необходимо, буквально непременно, совершить последний акт по отношению к жертве злосчастного рока. Недолго решаясь, я отправился в эту нищую хибару, которую так ненавидел.
Пространство за окном дышало наступающей зимой; земля, под вселенской командой: «Замри!», ютилась, привыкая к новой, твёрдой, скучно-неподвижной форме. Деревья, точно провинившиеся рекруты, нагишом прижимались друг к другу, позволяя по-челядски рассматривать себя любопытным зевакам.
Костистые, сутулые плечи несли на себе драповое пальто, провоцирующий ворот свитера колко щипал выносливую шею, которая от раздражения уже обрела румяные очертания. В окоченелых руках заурядный веник для той, что её родила. Звонок – банальности людского приветствия – я внутри. Намереваюсь безотлагательно проследовать в комнату Марии, которая неизменно находилась на втором этаже древней хижины. Проверка прочности поскрипывающей, пищащей лестницы и я влетаю горячим шагом в её внутренний мир, который остался в нетронутом состоянии, несмотря на печальную судьбу хозяйки. Внутренний мир человека – его место обитания. Данное место содержит воспоминание об облике владельца. Подушка, лежащая на застланной, нетронутой кроватке, по сей день хранит запах её духов, которые она безмерно боготворила. Сей запах искусственного благовония из волшебного флакона, что тонкой струйкой выходил лишь при одном осторожном нажатии, гармонировал с естественным запахом тела любительницы французской парфюмерии.
Стена была ожидаемо украшена детскими фотографиями, на одной из которых моя маленькая пророчица выглядела весьма хмурой и даже, быть может, озлобленной леди. Это маленькое, примитивненькое, но довольно сексапильненькое создание было склонно всё беспощадно критиковать. Её лицо часто напоминало образ Луны: бледное, округлое пятно с огромными болотными фонарями, которые смотрели бесстрашно в упор, при этом не мигая. Небольшой лоб разрезала горизонтальная морщина. Кожа на круглом лице часто встречалась с треклятыми высыпаниями, прыщиками, которые столь настойчиво мучат переполненных жизнью подростков. Конечная стадия развития прыща – его высыхание и, по сути, смерть. Поэтому после гибели розовеньких сожителей её кожа превращалась в грубое, немного шершавое полотно. Конечно, я появился в этом месте отнюдь не для того, чтобы возродить в крови жгучую боль или забрать сиротливые вещицы. Необходимо было поставить в конце абзаца светло-синими чернилами точку. И светло-синие две точки пестрели на фотографии, которую я изначально с собой принёс. Что можно сказать об этом фотоснимке? Достаточно тривиальное фото двух возлюбленных, находящееся во власти ореховой, аккуратной рамки. На фотографии изображены два синих пятнышка: он и она в рубашечках одинакового цвета, разница лишь в том, что на лице у юноши блистающая, широкая улыбка и лучисто-небесное сияние глаз прекрасно сочетается с рубашкой, а болотный, настороженный, отчасти враждебный, взгляд его пассии вступает в противоречие с праздничным, светлым одеянием. Та скамеечка, где отроки располагались, была единственным связующим звеном для них. Это была последняя попытка судьбы объединить столь разрозненных представителей рода человеческого, попытка дополнить один элемент другим, напрасная возможность связать разные предметы. Ореховая рамка берегла наглядный пример того, что когда-то две разные стихии находились в мраморной близости друг к другу.