Слесарь из Шанхая

   Смена закончилась, но громада комбината не утихала. Глухо рокотала, ворочала пласты нескончаемой работы. Вгрызалась взрывами и ковшами экскаваторов в гигантскую чашу карьера, светила огнями, пахла жженой пылью и дымом.

Николай Федорович сидел на лавке в раздевалке душевой, распаренный, размякший. Пахло сыростью, шумели струями воды и бодрые голосам трудяг. Конец рабочей смене, а вместе с ней пробежала и неделя. Впереди заслуженные, честно заработанные выходные. Два дня не шутка, кто пошустрее кучу дел переделает. Или, просто выспится, вволю, досыта.

Еще совсем недавно, Федорыч (так уважительно называли его знакомые по цеху), тоже, так как и они, радовался предстоящим выходным, предвкушая посиделки в пивной или другие, приятные дела. Но с возрастом шумные компании стали отягощать,  и, последние годы он предпочитал общество своего соседа, Кольки Шустрова, по прозвищу Шустрик. Пятничные и субботние вечера они, как правило, проводили вместе. Две - три бутылки дешевого суррогатного вина, любимый телеканал «Звезда», редкие вопросы и ответы, что устраивало обоих друзей.

Домой Федорович не торопился. Его там никто не ждал. А - Шустрик, он появится как всегда, тихо, незаметно и вовремя. Вот так, сложились жизненные дела, пятидесяти семилетнего слесаря высшего разряда.

Жил он в пригороде, который когда то дал основу роста Рудного, степного городка с населением примерно в сто тысяч человек, и назывался этот пригород - Шанхай. Давно, в пятидесятых годах на развивающихся промышленных разработках было немало рабочих китайцев! Прошли годы, китайцы растворились по жизни, а Шанхай так и остался Шанхаем, только неофициально, названием не принятым властями но признанным народом.

На улице ветрено, мел буранчик. Остыть после горячего душа нужно было основательно. Болеть Федорыч не любил. К часто уходящим на бюллетень относился предвзято, считая таких рабочих слабаками, но подставляться по глупому под болезнь не желал. Потому и не торопился.

Курить в раздевалке запрещалось, но на эти мелочи мало кто обращал внимание. Начальство в душевой, выше уровня мастера, никогда не появлялось, да и рабочие - помывшись, предпочитали скорее покинуть пределы промзоны предприятия, так что курил Федорыч в одиночестве. И кто осмелится упрекнуть в этой маленькой слабости - его, отработавшего на ремзаводе более трех десятков лет!

К отдыхающему слесарю подошел напарник по бригаде, парень лет под тридцать, высокий, худой и нескладный. Подсел рядом, вытирался не совсем свежим полотенцем.

- Ты бы Сашок, полотенчико простирнул, если Наташке твоей недосуг! – добродушно проворчал Федорыч.

Последние три рабочие дня выдались на редкость напряженными, и теперь, понимая, что бригада сделала все что от нее ожидалось, Федорычу хотелось расслабиться и поговорить, пусть даже и о пустяках.

Сашок промолчал.Федорыч удивился. Пытливый мужик уже несколько дней назад приметил, что по природе веселый и оживленный парень выглядит притихшим, подавленным, но поговорить с ним,  в связи с вышеупомянутой загруженностью по работе, случая не выпадало.

- Что, опять дома скандал? – спросил призадумавшегося парня.

Сашок пришел в бригаду лет шесть назад и прижился. Парень как парень, мужики радушно приняли его в свой состав. Сашок был самым молодым, в бригаде работали матерые слесаря и считалась она на Ремзаводе – элитной. Не по зарплате, а по качественному составу. Никто кроме них не мог выполнять столь сложные и ответственные работы, и поэтому – работа маленького коллектива носила больше авральный характер. Где дыра рванула, айда мужики, пашем. В такие дни работали, спины мокрые. Но в обычные,  большой нагрузки не было. Сашок укрепился в бригаде среди пожилых работяг в подобии «сына полка», хотя у этого сыночка уже рос свой - двухлетний сынок, которого молодой отец гордо называл Сан Санычем!

Секретов в маленьком коллективе особенных не было, да и какие могут быть «особые секреты» у рабочего человека, жизнь которого ежедневно проходит на виду десятков людей? Все свои, давно привычные. Поэтому и спросил парня,  Федорыч, столь бесцеремонно вторгаясь в его личную жизнь.

- Опять! - нехотя ответил Сашок! - Веришь, Федорыч, устал я уже с ней! Вроде все хорошо начиналось, а как сын родился – так и покатило! Я один работаю, зарплата, сам знаешь какая! Нехватки пошли, она и сердится! Еще, за квартиру думать надо! Ну как я сейчас кредит или ипотеку возьму, тогда и совсем жить не на что будет! Прошу ее, потерпи Наташенька еще годок, подойдет очередь на садик, определим Сан Саныча, а там и ты на работу выйдешь! Дело веселее  пойдет! Не сразу, лет через 15-20, все у нас будет! - Парень перемолчал и заговорил снова, видать, сильно наболело на душе: - Она девка хорошая, по любви сошлись, да вот как то разладилось у нас. Я может из-за этого и выпивать начал. А с этим делом еще хуже пошло. Совсем чужими становимся! Уже и про развод  думки пошли. Кто его знает, может так обоим легче будет.

Федорыч вздохнул, благодушное настроение понемногу улетучивалось. У самого, нет - нет, а кошки по душе скребли.

- У меня, паря, тоже не слава Богу! Слышал наверное, как у меня!

- У тебя хоть дом свой, уже легче! – вздохнул Сашок.

Федорыч согласно кивнул. Дом у него был, достался в наследство от родителей. Да и не наследство это, так считал он, а больше – родовое гнездо. Дед и отец Федорыча, построили его сами. Строили долго, больше десяти лет. Старожилы Шанхая посмеивались над старым Кожемякиным, куда мол, строишь, на три уровня? Барином жить хочешь. А крепкий мужик отшучивался: «А то и строю! Как выйду на пенсию, так с бабкой на нижний этаж жить уйду. А в доме - сын, с молодой женой. Мансарду, под Кольку, внука, готовить надо. Вот и будем жить: три семьи, и у каждой своя дверь!»

Дом, крепкие, упрямые мужики – построили, вот только мансарду довести до ума не смогли. Так и стояла она большим чердаком. Старый хозяин вышел на пенсию и переселился вместе с женой вниз, в теплый и сухой полуподвал из четырех комнат. Вверху жил Федор, с женой и маленьким Коляшкой. Внучок бегал вниз, в гости к бабушке и деду. Хорошо было мальцу, рядышком, под одной крышей.

Правнуков старики не дождались. Ушли друг за дружкой, почти в след. Как прожили всю жизнь вместе, так и ныне, лежат рядышком, не  расставаясь. Они так хотели...

Прошло время. Коляшка вырос, привел в семью жену Леночку. Федор с женой переселились в родительские комнаты. На доживание, как шутил постаревший хозяин. Но это продолжалось не долго. Подорванные работой, пережившие, будучи еще детьми, полуголодное военное время, умерли Федорычевы родители, с разрывом в два года.

Мансарда так и не понадобилась, по прежнему служила чердаком. И вроде бы все ничего, как у людей, да только не совсем так, пошла жизнь у Николая!

В последствии, он не раз размышлял о причинах не сложившейся семейной жизни, и находил их в своем юношеском прошлом, в своей молодости.

В те далекие пятидесятые, шестидесятые годы промышленного роста страны, интенсивно применялся труд заключенных, ЗК - как их называли в народе. Не избежал подобной участи и поднимающийся рабочий поселок, в котором проживали Кожемякины. Некогда тихий и спокойный район быстро наполнился бывшими заключенными, расконвоированными, спецпоселенцами, которые своим вторжением изменили жизнь поселка.

Федорыч рос крепким и своенравным мальчуганом, не раз был порот строгим отцом, старавшимся оградить сына от уголовного влияния. Однако, это не помогало. Коляна упорно манила и притягивала к себе, как он тогда считал,«настоящая мужская жизнь, построенная на понятиях и праве сильного. А силушки у молодого парня хоть отбавляй! Несколько лет, юноша, как он говорил в последствии, «ходил по краю!»

Иные его друзей "ушли" на зону, кто погиб в разборках, но самого Коляшку - судьба берегла, как видно для другого. Немалую роль сыграл и тот факт, что он был призван в армию, и честно отслужив три года в Морфлоте, вернулся оттуда иным человеком. Повидавший жизнь, пройдя кругосветку вокруг Земного шарика, парень заметно охладел к воровской романтике.

Выпивал он как и прежде, бывших друзей своих не чурался, но вплотную в их дела не входил, заняв своеобразный нейтралитет.  Авторитетом Федорыч пользовался в обеих средах, и сохранил его до самой своей смерти, в шутку называя себя полублатным!

Но судьба, сохранив его самого – ударила с другой стороны, жестоко и беспощадно. Выросший среди криминала молодой отец сквозь пальцы смотрел на проделки своих подросших сыновей, полностью игнорируя мнение Елены. Результат пришел быстро: в драке убили старшего сына. Федорович, почерневший от водки и горя, смертно клялся,  своею рукой покарать убийцу сына, после отсидки отмерянного ему судом срока. Тогда он снова ступил «на край», но судьба опять уберегла его от неминуемого срыва. Виновный в смерти сына погиб в далеких краях.

Новый удар, не слабее первого, настиг его семью примерно через год. Второй сын Федоровича, по приговору суда отправился в свою первую, как потом выяснилось, не последнюю «ходку". За первым сроком последовал второй, затем третий, и сейчас, Федорыч уже несколько лет ничего не знал о судьбе сына, не пожелавшего вернуться в родные края после последнего освобождения.

Федорович, как и положено человеку выросшему в «понятиях» - такому повороту в жизни, внешне, никаких признаков беспокойства не подавал, но что происходило у него в душе, знал только он сам. Не делился своим горем даже с Леной.

Лена всегда была ему хорошей женой, но после всего случившегося начала «уходить»! Бывает так, есть рядом родной человек, но вдруг, настает момент и приходит понимание что его НЕТ, хотя он находится рядом! Ни разу, за всю совместную жизнь, Лена не упрекнула мужа, даже после случившегося с их сыновьями, но Федорович понял – она его никогда не простит! И живут они вместе только потому, что ее к этому обязывает долг.  Долг – основанный на человеческих, а не блатных понятиях.

Лена не винила мужа, понимая что по другому он жить не умеет и не сможет, и жалела его, как любая женщина может пожалеть, потерявшего себя человека. Но жалела женщина, не мать! Мать – не смогла простить своего мужа, не сумевшего, или не захотевшего, сберечь ее сыновей от того края, по которому ходил когда-то сам.

Жалости Федорыч не терпел, каяться ни в чем не собирался, винил в постигших их несчастиях что угодно, кого угодно - но только не себя.  Но тяжесть с сердца не спадала, и он запил. Не то что бы совсем, вглухую, нет! По прежнему работал, был уважаем и окружен друзьями, никто не видел его валяющимся в пьяном беспамятстве на улице, но пить стал много больше прежнего.

Единственным связующим их жизненным звеном, осталась дочь. «Поскребыш! Все силы в ее вложили!» - шутил, в тогда еще благополучное для их семьи время, Федорыч. Но и это звено оказалось неожиданно хрупким, и лопнуло с оглушающим звоном, окончательно сразив полным непониманием происходящего отца!

Дочурка, в противовес крупному отцу и братьям, росла маленькой, умницей отличницей, вылилась в очень красивую, изящную девушку. Федорыч, в тайне сомневался в своем отцовстве, не веря, что он смог вызвать к жизни такое невесомо прекрасное существо. Но скоро ему пришлось убедиться в наличии между ним и дочерью кровных уз, и лучше бы этого убеждения не было в их жизни! Характер! Дочка вся вылилась в него, переняла на неведомом генном уровне его упрямство, непримиримость, и несгибаемое упорство!

После потери сыновей, Федорович, смутно отдавая себе отчет в косвенной причастности ко всему произошедшему, всеми силами старался выполнить свой родительский долг. Но натолкнулся, на,  поначалу глухое, а затем все более возраставшее, сопротивление со стороны сопливой девчонки. Пытаясь оградить дочь от влияния улицы, не считаясь с ее мнением и интересами, Федорович применил к подростку, мягко сказать, нетрадиционные методы воспитания. Наказания сыпались на ребенка одно за другим, иногда даже и без основания, так, наперед! По другому Федорыч не умел и не понимал, да и знать не хотел! Он и сам не заметил, как и когда,  сумел  перенести в свою семью, воспитавшие его самого,  уличные понятия, и искренне поражался неприятию его жизненной позиции со стороны жены и подрастающей дочери.

Первый раз дочка ушла в двенадцать лет, и ее искали два дня! Затем были еще уходы из дома, и еще и еще! Федорович свирепел в поисках, грозился своими руками удушить малолетнюю сучку, бессильная злоба отравляла его, перекидывалась на жену. Он был убежден что жена заодно с дочерью, и скрывает от него места где та прячется по несколько суток.

В почти разрушившейся семье начались скандалы. Впрочем, к чести Федоровича, жену свою он никогда за тридцать лет жизни и пальцем не тронул, в плохом смысле конечно. Знал, что не сможет применить силу и сейчас, ни к ней, ни к дочери. Он любил их обеих, но по своему. Любил - по заложенным в него понятиям, которые, почему то, были не поняты и не приняты ими! Осознание своего бессилия удручало Федорыча все больше и больше. Утешение давала только водка, она стала его спасительной соломинкой, за которую он стал цепляться все крепче.

Понимая, что примирить отца с дочерью невозможно, ушла Лена. Федорыч слышал, что они сняли квартиру, и тщательно скрывают от него свое местожительство.  Слышал и то, что живется им очень туго, но прошла зима а они не вернулись в свой дом. После их ухода Федорович запил по полной, и едва не лишился работы, если бы не окончательно сдавшая печень. Попав в больницу подлечился – но плохо. Слег вторично, и тогда к нему стала приходить Лена. Один раз пришла дочь, но разговора не получилось.

Пока он находился на лечении, жена и дочь вернулись в опустевший дом. Но едва, Федорович выписался, дочка, которой на тот момент исполнилось 16 лет – сразу ушла.  Жена осталась. Лена навещала свою дочь, старалась быть в курсе ее жизни, помогала деньгами. Федорович никогда не спрашивал у жены о дочке. Он забыл про ее существование, но в деньгах не отказывал.

Когда Федорыч вышел на работу, Лена ушла к дочке.  Впрочем, он не остался один. Случай свел их семью с парнишкой, который учился в горном колледже. Заостряться на этом случае Федорыч не любил.  Дело в том, что у Бориски,(так звали парнишку) начали завязываться отношения с его дочерью, и было время, когда знавшая обо все Лена, попросила мужа приютить на время студента, пока тот не отыщет себе квартиру. Так и появился в его жизни спокойный, рассудительный паренек.  Отношения у ребят не сложились. Рано повзрослевшая дочь уже имела перед собой определенные цели, и паренек из бедной семьи ее никак не устраивал. Федорович догадывался об этом, и еще больше сердился на свою дочь, искренне считая, что ей бы - лучшей пары не найти, так как он усмотрел в парнишке то, чего он не смог дать своим сыновьям.

Молодые разбежались, а Бориска – остался! Федорыч, да и Лена тоже, привязались к парню, попросили его остаться в опустевшем доме. Лена приходила один или два раза в неделю, готовила загодя еду, следила за домом. Иногда, если было слишком поздно по времени, оставалась ночевать, но Федоровичу от этого было только хуже. До самого утра, ворочался на скрипящей кровати, часто вставал курить. Ложился, снова поднимался, и так до утра. Проходило тягостное время, в понимании того, что совсем рядом, протяни руку и ощутишь, лежит на соседней кровати человек, которого он любил, любит и сейчас. И так же как и он не спит, вглядываясь в долгую ночь. Случилось так, что они стали непомерно далеким и чужим,  и вто-же время, безмерно несчастливыми в этом разрыве. Это понимание разрывало его сознание своей непоправимостью. Хотя, вроде, что может быть проще? Встань, подойди, обними изо всей силы и скажи: "Ленка! Какой же я дурак!"  И она грустно улыбнется, прижмет его седую голову к себе и шепнет: "Я знаю!" ...Но он не мог подойти к ней! Не мог! Боялся, лежал, сверлил глазами потолок...

Утром, перекинувшись пустыми, ничего не значащими фразами, будили Бориску и Лена уходила на работу.  Вечерами приходил Шустрик. Федорыч стал значительно меньше пить, но совсем не бросил. Бориска в их мероприятиях не участвовал, совершенно равнодушно относясь к спиртному. Федорович такое дело только приветствовал, однако своего случая не упускал, только теперь понемногу.

...  В раздевалке хлопнуло дверью, задумавшийся Федорыч вздрогнул. Ему показалось что прошла целая вечность, которую он провел в воспоминаниях, но забытая сигарета еще тлела, источала тонкую струйку дыма, а рядом с ним,  по прежнему вздыхал огорченный Сашок.

- Вот что, Саня! - слесарь взглянул на висевшие над дверью электронные часы: - Время еще есть! Расскажу я тебе одну историю! А к чему – сам решай! Было все году в 85-том, приболел я тогда. Откуда взялся нарост на лучевой кости, так и не понял. Но дошло до того что и чайник уже не мог поднимать. Так и попал в областную травматологию. Недели три готовили к операции, а там пошло, поехало. Поместили в палату, и как оказалось – повезло мне. Палата на четырех, и ни одного лежачего! Через стену другая была, человек но двадцать, не меньше! Так там такое творилось, что мы туда и носа не совали, кроме - одного! Скоро поймешь, о ком я! Трое мужиков со мной было, потом я понял, что повезло мне дважды! Настоящие люди оказались!

Сразу в глаза бросился Ефимыч, так мы его звали. Здоровый, крупный мужик, побольше меня! Ему тогда было, наверное, как и мне сейчас, под шестьдесят.  А попал в больницу по глупости. Рассказывал, что на спор с шоферами поднял и перенес шагов на десять газоновский движок в полном сборе. Перенести, говорит, перенес - а когда опускать начал, связка бицепса щелкнула, оторвалась. Сшили, да не так что-то! Вот и направили его в областную! Солидный дядька, механиком в гараже работал.

Другой – помоложе, но все равно, против меня пацана старик. Аркашей звали, а «аркаше» уже больше сорока годов, а мне всего двадцать шесть! Но я уже женат был, и сыночка мы с Леной заимели.  Давно все было, фамилий их убей не помню, а имена и лица как сейчас вижу! У Аркаши что-то с ногой было, пластины, шурупы, в общем – ничего хорошего!

И самое главное - Иван Иваныч, хохол. Тот, был среди нас самый старый, уже на пенсии. Тогда в 60 лет мужики уходили. Да и лечение – операция, осмотр и прочее, все бесплатно. Так вот, этот Иван Иваныч был чудо человек! Веселый, добродушный! Каждому слово ободряющее найдет, любого выслушает и поддержит! И никогда с него не сходила улыбка. Хорошая такая, и добрая и веселая. Так он то и ходил, в ту большую палату. Я раз, два туда глянул, и больше не ходил. А он – два, три раза за день, как врач на обходе! Я молодой был, глупый, спросил как-то раз, зачем ты в эту вонь ходишь? А он посмотрел на меня, и так, с укором говорит:« Там люди, они меня ждут!» Стыдно мне тогда стало! А он зайдет в палату, а там смех начинается! Сколько он историй всяких знал, полтора месяца я с ними был, и каждую ночь - вечер, новая байка! Сильный духом был человек!

 Латали нас по очереди. Сначала мы Ефимычу помогали, потом Аркашу поднимали, сажали, водили. Ему после операции плохо было,  помогали как могли. Добрались и до меня. Что надо сделали, там вырезали - выпилили, в кости – живца моего же вставили, а потом началось! Я на боль терпеливый, но то что было тогда, я называл  «черной» болью! Но не сдавался, стыдно было, что бы из под меня «утку» выносили! Да еще, санитарки – девчата молодые! Вот и путешествовал на толчок самотопом! Десять шагов за сорок – пятьдесят минут проходил, по миллиметру ноги двигал! Лежишь, бывало, и думаешь: «Хоть бы не чихнуть, не кашлянуть!». А оно ведь как, когда нельзя – всегда больше хочется! ...Вот так и жили!

Когда мне совсем хреново стало, помню, подошел ко мне ночью, и стал разговаривать. Я про Ивана Ивановича. Ободряет, рассказывает про разное, а потом вдруг призадумался, замолк. Я еще подначил его, что-то вы загрустили Иван Иваныч,  не похоже на вас!

Вот тут он и заговорил! Я даже опешил, и боль ушла. Четвертую неделю вместе и не думал что он так может. Больница она ведь как? Она людей рентгеном светит! Если трус и нытик – не скроешь, если подлец и хам – то еще больше обостряет. А если ты человек, то и люди к тебе, по людски и по совести. Вот так то, Сашок, бывает!

Федорыч призадумался, прикурил новую сигарету.

- Так он мне и говорит: «Счастливый ты человек, Коля! Выздоровеешь, домой поедешь! У тебя сынок есть, жинка ридна, она тебя ждет, встретит! И все у вас будет хорошо! А я не знаю, как будет!». Прикинь, какой расклад дает! Не понял я, спрашиваю его, что у него не ладно? И как понять про жинку, ридна не ридна!. Он и отвечает мне, грустно так: «А та жинка ридна, с которой ты жизнь прожил, с которой деток вырастил! Такая никогда не оставит, не бросит! Вот то и счастье, простое!».

Потряс он тогда меня такой ясностью. Оказывается, у него жена, с которой он почти сорок лет прожил умерла! Прошло время, он чтобы не мешать детям сошелся с женщиной. А так выпало, что у него скоро будет тяжелая операция. «Врач сказал честно, все может быть! Даже паралич! И как тогда меня примет новая жинка – не знаю, а моей Гали нет! Уж пусть лучше мне Бог смерть пошлет, устал  я без нее, без Гали!»

Так то, Сашок! А мы и не знали про его горе, спросить не догадались! Зачем? Он же такой веселый, всех ободряет, всех смешит! Не может у такого человека быть плохо! А он – горе в себе носит! Молча носит! Человечище, а не человек! А чем я его, пацан - утешу? Только и помню, здоровой рукой пожал ему руку! … Долго он тогда со мною был, много рассказывал про свою жизнь, про других! Если бы мне хоть один такой в виде попа попался, я бы наверное из церкви не выходил! Первый раз такого человека узнал, и больше не встречал!

Федорыч дымил сигаретой, заново переживая памятную ему ночь.

- А дальше, Федорыч? Что дальше было? Как с ним?

- Не знаю! Выписали меня первым, а адресами обменяться, или как то по другому узнать – ума не хватило! Попрощался я с ними - и все!

Федорыч замял окурок, положил руку на плечо парню:

- Уехал я домой Сашок, и все забыл! Вспомнил только тогда, когда земля подо мною зашаталась! А ведь Иван Иваныч просил меня, не забывай говорит, слов моих! Как же, дурень! Запомнил! Если бы помнил, глядишь - по другому в жизни вышло бы! А теперь - вспоминай, не вспоминай, поздно уже, ушло мое время. И у Лены - тоже.  Давай одеваться, время идет!

Одевались молча. Каждый думал о своем.

- Я отродясь советов никому не давал, не по понятиям это. А тебе скажу! Это он про меня с Леной говорил тогда, про тебя с твоей Наташкой, про Сан Саныча вашего! Он далеко глядел, Иван Иваныч! Так что, не торопись решать, подумай!

...Метель разыгрывалась не на шутку. На площадке светло, автобусы приезжают, отъезжают. Подходя к остановке для рабочих, Федорович заговорил снова:

- А жилец мой, Борис, съехал! Вырос парень, три года отслесарил и сам, без ничьей помощи в мастера вышел! - помолчал и с гордостью добавил: - Наша школа! Но меня не забывает, навещает старика! … А я, так полублатным и остался! – в словах скользнула горечь.


... Прошло меньше года после этого разговора. Сегодня, ветреным и морозным ноябрьским днем - хоронили Николая Федоровича.Смерть его по большому счету была предсказуема, но она всегда приходит неожиданно, заставая остающихся жить врасплох.

Провожающих Федоровича было не много. Народ горбился под пронизывающим ветром, прятали руки и лица в воротники и рукава. Торжественных речей никто не произносил. Все было просто и обыденно. И вправду, что потерял этот мир, провожая еще одного из многих,  живущих на большой Земле?

Первая прощаться с мужем подошла Лена. Она долго смотрела в его умиротворенные черты лица, погладила холодные руки, поцеловала в закаменевшие губы, и прижавшись горячей щекой к его виску,  что то тихо шепнула. Затем подошла дочь, торопливо клюнула покрасневшим от холода носиком в темный лоб отца, и зябко кутаясь в шубку отошла в сторону.

Попрощался с усопшим Сашок, его откомандировала на похороны бригада, отправив вместе с ним могильную оградку, сделанную красиво и аккуратно - прощальный дар своему товарищу.

Последним подошел парнишка, худощавый, с непокрытой русой головой. Он постоял пред телом Федоровича, склонился в последнем поклоне.

Глухо стучали мерзлые комья земли о крышку гроба, люди торопливо проходили у могилы, бросали в нее застывшую глину. И только Лена и молодой парень не торопились. Они выбирали прощальные горсти земли, отыскивали помягче, и осторожно сыпали их на домовину, словно  старались не потревожить покой,  уснувшего навеки  Федорыча...

Скоро все разошлись или разъехались. Дочь Федоровича отогревалась в чьей то теплой машине. У свеженасыпанного холмика остались трое.

- Спасибо, Боренька, что пришел проводить его! - сказала Лена, не сводя сухих, воспаленных глаз с могилы мужа: - Я знаю, он любил тебя, и гордился, что ты у него есть!

- Я знаю! – просто ответил Борис.

- А я не успел сказать Федорычу, что у нас с Наташей будет ребенок! - грустно проговорил Сашок: - Если бы не он, этого бы у нас не случилось!

Борис кивнул им на прощание и пошел в сторону ворот. Девушка, сидевшая в машине, слабо махнула ему рукой, но парень ничего не замечая, уходил дальше.

- Боря! - окликнула его Лена: - Может для тебя это важно! Я простила его! Он не мог жить по другому!

Парень остановился, осмысливая услышанное и снова кивнул им в ответ.

Вдалеке, затянутый снежной дымкой виднелись город и комбинат. Там продолжалась жизнь...

Январь 2017г.