Яростный стройотряд, 1

          «Все действующие лица, места и события в этой книге – подлинные. Некоторые высказывания и мысли по необходимости сочинены автором. Ни одно из имён не изменено ради того, чтобы оградить невиновных, ибо Господь Бог хранит невинных по долгу своей небесной службы»*.
          Курт Воннегут, «Сирены Титана».
          *Имена сохранены полностью, фамилии – лишь отчасти

      
      Сосновый аромат перемешивается с запахом дешёвого табака. Странное сочетание. Хотя и то и другое – запахи смолы, с той лишь разницей, что первый – её самой, а второй – продуктов её сгорания, что в конечном счёте не такие уж чуждые друг другу вещи. Но это не единственный диссонанс в восприятии окружающей обстановки. Визуальные и акустические образы тоже противоречивы. Стойка бара из тяжёлых, нетёсаных брёвен, сиденья из обрубков поменьше, небрежно увенчанные витками толстой пеньки. Грубо струганные, плохо подогнанные доски пола, не столь заметные в полумраке помещения, легко ощутимы даже сквозь толстую подошву сапог. Нет, не дамских, на вошедшей недавно в моду высокой «платформе», а тех, в которых нередко заходят сюда после нелёгкого трудового дня первые посетители, чтобы перекурить и обмолвиться парой слов перед тем, как скинуть ватник и растянуться на койке. В углу – несколько столиков из перевёрнутых кряжистых пней, каждый в окружении пары – тройки брёвен-коротышей, таких же незатейливых, как и эти столики, импровизированных сидений. И любому, впервые увидевшему этот интерьер, становится ясно, что у здешнего декоратора был небогатый выбор подручного материала.

    И тем большим контрастом на фоне всего этого – высокий, пронзительно чистый голос Яна Гилана, надрывно поющий о сладком и невинном ребёнке, который лишь с годами научится отличать добро от зла, и что на этом пути он никогда не сможет уберечь себя от дурных поступков, и ему лучше закрыть глаза и пригнуть голову в ожидании случайного рикошета. Потому что слепой стрелок, которому провидение доверило вершить человеческие судьбы, расчехлил свой автомат и уже положил палец на его спусковой крючок.

      Нет, испытать подобную участь им, студентам престижного советского вуза, пожалуй, вряд ли будет суждено. Это там у них, на западе, всегда найдётся повод для пессимизма и уныния. А здесь, если верить всем прогнозам, уже нынешнему поколению предстоит жить при коммунизме, в обществе, свободном от неравенства, насилия и произвола. Тех самых пороков, которые губят души людей и коверкают их судьбы. А до наступления этого светлого будущего осталось лет семь, от силы десять. Правда, этот срок может быть отодвинут ещё на какое-то время, что обусловлено постоянно усложняющейся международной обстановкой и усиливающимся противодействием со стороны обреченного на неизбежный крах мира капитала. Но наступит он неизбежно, и строят его дружно все члены советского общества, каждый на своём участке реализации этого грандиозного проекта. И они, в данный момент бойцы стройотряда, в меру своих сил тоже призваны приблизить этот светлый момент.

      Олег сидит на привычном месте, в углу этого заведения. На перевёрнутом пеньке стакан с остатками грога. Рядом никого. Бармен что-то привычно бодяжит у себя под стойкой. Мысли блуждают. Они то уводят его в недалёкое прошлое, к событиям, предшествующим их отъезду сюда, то цепляются за несущиеся из динамика слова и вновь возвращают к настоящему.

      «You better close your eyes…»
Психоделический, щемящий душу рефрен, сдавленно-протяжное завывание солиста, в котором слышится тоска о чём-то несбывшимся или о том, что ушло безвозвратно и что уже не-возможно поправить.
      «Оu-о-u, оu-о-u, ou-o, wait for the ricochet»
 
      Вопросы невольно возникают и множатся в голове, не находя ответа. Закрыть глаза… Зачем? Или на что? А так ли уж разнятся люди там и здесь? И разве способно справедливое устройство общества изменить тысячелетиями утверждаемое в человеке представление о способах выживания в этом жестоком мире, далёких от бескорыстия и любви к ближнему? Ведь даже с укоренением христианских взглядов и прочих религиозно-гуманистических концепций в сознании миллионов людей намного лучшим человечество вряд ли стало. Так кто тут прав – партийный функционер, провожающий их сюда и источающий патриотический елей с высокой трибуны, или бунтарь-певец, рвущий глотку в стремлении достучаться до одурманенного потоками пропаганды сознания современников? И почему серость и чванство так часто одерживают верх? И так ли уж слеп тот стрелок, который посылает пули возмездия в невидимые цели, и случаен ли их рикошет…

                * * *
      С этим стройотрядом как-то сразу всё не заладилось. На первое же его организационное собрание друзья опоздали. Тогда этому никто из них не придал значения, но позже припоминали и его, как и любое подобного рода событие, способное послужить предвестником чего-либо. Хотя каждый знает по себе, что при желании любой намёк можно трактовать, как явное или скрытое предупреждение судьбы. И часто прибегают к этому, пытаясь списать всё на слепую волю рока.
      Но если отвлечься от подобного рода предзнаменований и их трактовок, то всё происходящее с ними развивалось довольно закономерно. Ведь этот стройотряд был их первым блином, который, как известно, часто выходит комом, а посему трудно было бы ожидать от него чего-то большего. Но большее всё же случилось, хотя, на первый взгляд, несло в себе больше негатива, нежели чем то, что принято считать пользой или просто расслаблением от чередования умственного и физического труда.

      Впрочем, первым блином можно было бы считать поездку на картошку, куда их направили сразу после окончания вступи-тельных экзаменов. Ну, хорошо, не блином, а хотя бы лепёшкой-драником, поскольку основной рацион там составляла именно картошка. И блин этот уж точно вышел комом лишь по той простой причине того, что из заработанных денег – какие там деньги, кошкины слёзы – руководство умудрилось выкроить ещё и стоимость одеял. При чём тут одеяла – спросите вы. А при том, что машина, на которой институтское имущество вывозилось из колхоза, перевернулась, и одеяла оказались основательно подпорчены. Ну, конечно же, виноваты студенты. Напитали одеяла тяжестью своих помыслов, вот водитель и не справился на повороте. Хорошо, хоть за машину вычитать не стали!

      Тем не менее тех денег Олегу хватило на коробку конфет и бутылку кальвадоса, которую он торжественно вручил родителям. Всё-таки первый заработок. И если не считать нескончаемых дождей и той нелепой аварии, в реальность которой верилось с трудом и которая несколько смазала радость возвращения, картофельная экспедиция всё же не была столь уж плоха: за это время все они, вчерашние школяры и домоседы, вырвавшиеся из-под плотной родительской опеки, обросли новыми дружескими привязками и как-то сразу повзрослели. Вечерняя школа в неформальной обстановке быстро дала себя знать.
 
      Да и, честно говоря, стройотрядом-то эту хронически затеваемую эпопею по спасению гибнущего в хлябях распутицы урожая называть нелепо. И вот сейчас они, полные юношеского энтузиазма, облачённые в новенькую зелёную униформу с гордым именем отряда на кармане и с эмблемой корабелки на плече, теперь уж точно займутся настоящим делом и к тому же, дай бог, заработают теперь уже вполне приличные деньги. А основания к этому имеются – о некоторых удачных в этом смысле трудовых десантах в их среде хаживают легенды.
 
      Но смелым надеждам не суждено было сбыться. Как знать, может, виной тому было гордое имя «Прометей», присвоенное их отряду. Ведь им предстояло строить лежнёвую дорогу, проходящую через лес. Ну а чем плох здесь Прометей? Правильно – тем, что несёт огонь. С огнём же в лесу шутки плохи. И о чём думали эти комсомольские вожаки? Разве что, спущенная сверху разнарядка не давала им иного выбора.

     Впрочем, пожара на объекте строительства избежать всё же удалось. Хотя предпосылок к тому было достаточно: лето выдалось жаркое, а у большинства новоявленных строителей по прибытии на место ни вдруг с того ни с сего пробудилась неукротимая тяга к курению. Невольно создавалось впечатление, что виною тому были сапоги и ватник: они будто обязывали своего обладателя, прежде не замеченного подобном пристрастии, ежечасно вытаскивать из кармана ватника пачку Беломора, выстукивать из неё папиросу, а перед прикуриванием лихо сминать её на манер того же сапога.
 
     Но Прометеев огонь всё же не обошёл стороной их барак, отработав тем самым свою кармическую функцию. К счастью, обошлось без фатальных последствий.
     А, может, надежды эти не сбылись по какой другой причине. Но обо всём по порядку.



                * * *
     Утром того самого дня, когда проводилось собрание, друзья сдавали экзамен. Молодой преподаватель, видимо, ужасно торопился: погода была на редкость тёплой, солнце неумолимо приближалось к зениту, и его взоры, время от времени устремляемые в окно, казалось, говорили о страстном желании как можно скорее покончить с этой рутиной и с этими балбесами (впрочем, некоторые из них всё же производили неплохое впечатление) и вырваться из душной аудитории куда-нибудь в Комарово, где его уже наверняка дожидаются друзья и шашлык.

      Как бы там ни было, его нетерпение всех устраивало. Экзамен закончился быстро, и ещё не успели просохнуть чернила в зачётках, как тройка закадычных приятелей во главе с Олегом, словно заразившись чаяниями педагога, тоже устремились на природу – не пропадать же такому дню. Тем более, что разъезжаться по домам не имело смысла, поскольку скоро им предстояло снова оказаться в этих стенах. Собрание их стройотряда, как гласило объявление на стене напротив деканата, планировалось здесь же. Надо было чем-то занять себя до вечера.

      Назвать Колпино природой можно лишь с огромной натяжкой – следует обладать изрядной фантазией, чтобы кирпичные трубы металлургического гиганта, извергающие клубы желтовато-бурого дыма, принимать за гигантские пирамидальные кипарисы, непонятным образом сохранившиеся здесь с эпохи мезозоя. Но через городок пролегает канал, берущий начало из некоего подобия озерца, и вдоль его берега протянулась полоска песчаного пляжа, на котором приютилась лодочная станция. Чуть в сторонке – редкие деревца и пожухлая травка. Чем тебе не природа?
      К тому же неподалёку, в одном из домов по соседству с каналом, проживает Пугачёв, у которого, как он утверждает, здесь всё схвачено.
      Сданный экзамен – последний для Олега в этой сессии, и это хороший повод немного расслабиться и угостить друзей. Им ещё только предстоит попотеть над конспектами лекций по истории партии, штудируя особенности формирования и болезненную ломку её линии на различных этапах, но они нисколько не возражают против этого предложения. Как-нибудь прорвёмся.

      И вот бутылка вина украшает их столик на кухне в квартире Пугачёва, за окном виднеется канал, с водами которого им ещё предстоит познакомиться поближе, причём в буквальном смысле этого слова. Но об этом никто из них пока не догадывается. А почему для посиделок выбрана именно прозаическая кухня, а не пляж? Ехали то на природу! Да потому, что, как утверждал Пугачёв, приглашая их к себе, пляж – место, совершенно не оборудованное должными угодьями для подобного рода времяпровождения. Но дело, скорее всего, не в этом. Просто там они у всех на виду, а Олег уже давно заметил, что его приятель часто опасается оказаться уличённым в чём-то сомнительном. Особенно там, где он кому-то может быть знаком.
Видя сомнение в глазах товарищей, Пугачёв усиливает аргументацию.

      – А из моих окон и природу видно (канал в гранитных берегах у него, наверное, самое обычное явление природы), и не припекает. Да и холодильник под рукой. Вполне себе пикник. А лодки не уплывут – время ещё рабочее, и от желающих покататься у персонала станции имеется отбой.  Это только по выходным его нет.
      Они нехотя уступают его напору.

      Вино быстро заканчивается, и Пугачёв по-хозяйски лезет на антресоли: у бати где-то здесь есть заначка. И впрямь у него здесь всё схвачено!
Через минуту на столе красуется литровая банка с полупрозрачной жидкостью и колышущейся на дне горстью черных горошин. Технический спирт – подмигивает Вова с напускной бравадой. Видя, как товарищи недоумённо округляют глаза, поясняет:
      – Убедительная и совершенно безопасная вещь. Припасено для работяг, строящих гараж. Уже не первая, так что проверено. Да и, вообще, проблемы с ним только у гуманитариев могут возникнуть. А для технарей такого не бывает по определению. Мы же технари?!
      – А на дне что?
      – Перец.
      – Для пущей убедительности?
      – Вроде того.
      Повисает пауза.
      – А как же работяги?
      – У бати этого добра хватает, – кивает он на антресоль. – Не заметит.

      Сомнения снимаются и банка решительно откупоривается.
Из холодильника появляются кильки в томатном соусе. Тоже, наверное, предназначенные для тех же целей, что и спирт. Ассортимент, скажем прямо, не очень-то изысканный, гаражный, и вполне под стать контуру заводских зданий, просматриваемых невдалеке, за жилыми домами. Поэтому никто нос не воротит. Да и с образом строителя пора уже свыкаться.

      Запах у поила жутковатый, изрядно отдаёт резиной и пластиком. Сказывается влияние полиэтиленовой крышки. Да и гараж уже давно строится – Пугачёв водил его туда как-то прошлой осенью, и тот был уже почти готов.
      – Ну, выпьем за строителей светлого будущего! – Вова приподнимает стакан.
Интересно, что он имеет в виду? То, что мы пьем этот спирт вместо этих самых строителей, которые им ещё что-то строить будут? Или это он их на них самих намекает? Будущих бойцов стройотряда.
      – И за их оральный кодекс, который надо свято чтить, – подхватывает Шперов.
      Это что, каламбур? Или он оговорился. Может, моральный? Олег вскидывает бровь.
      – Кодекс пития, – поясняет Шперов. – Тот, который не рекомендует вдыхать сразу после того, как глотнул крепкого. Можно слизистую обжечь, да и лёгким достанется.
      Он демонстративно приоткрывает рот, подготавливая его к предстоящей процедуре, и делает глубокий выдох, затем слегка вздыхает и опрокидывает в себя содержимое стакана. Спирт у него едва разбавлен. Затем быстро делает глоток воды.
      – Вот так.

      Олег, в отличие от приятеля, воды не пожалел. Но на всякий случай он тоже выдыхает и делает глоток.
      И как это беспартийные пьют? – морщась, припоминает он расхожую фразу, которая как нельзя лучше подходит к ситуации. Суть этой присказки, случайно услышанной им ещё в бытность мальчишкой во время одного из семейных застолий, до сих пор ему не понятна. Тогда же он уяснил её в том смысле, что водка необходима для разговора начистоту, как это принято на партсобраниях. И пьют её коммунисты лишь по большой нужде и с отвращением, соблюдая установленный ритуал. Недаром ведь партийная пропаганда не устаёт внушать, что водка зло и яд.

      Он хватает вилку и пытается нащупать кильку, торчащую из соуса. Та, словно живая, почуяв недоброе, ускользает и прячется в густой томатной жиже, а, настигнутая там, подло крошится.

      Приятели тоже слегка кривятся, но стараются не подавать вида. Как же, народ-то уже «бывалый», почти второкурсники.
      Тема строителей развивается в нужном направлении – речь заходит о стройотряде. Они уже знают, что их работа будет связана с валкой леса.
      – А из девиц там, кроме наших, будет кто? – спрашивает Шперов у приятеля (ну вот, и поговорили о работе). Пугачёв, как староста группы, обычно в курсе таких вещей.
      Выясняется, что в отряде кроме нескольких «красавиц» с факультета, не сумевших, а, может, не захотевших уклониться от рекрутинга на должность кашевара или учётчицы (любопытно, чем они там будут ещё заниматься – топоры то им вряд ли доверят), будет небольшая команда старшекурсниц. Интерес Шперова к женской теме тут же пропадает.
      – Тогда с тебя пригласительные на вечер Биофака по возвращении!
Как будто Пугачёв виноват в этом упущении! А по поводу вечера, затея неплохая – у того там сестра, и у них на всём факультете только несколько парней – везёт же некоторым! И какого лешего их в корабелку понесло?
      Спирт уже не такой отвратительный.

      – А как тебе удалось «историю партии» досрочно сдать? – возвращается Шперов к поводу «банкета». Похоже, этот вопрос его давно интересует, но он выжидает удобного случая. Теперь же хмель берёт своё, и можно без экивоков. Усы в томате, нездоровый блеск в глазах, о девочках говорить уже неинтересно. Пора переходить на производственную тематику. А это, понятное дело, их учёба. В общем, классика.
      Вопрос, действительно, не праздный. Олег и сам не до конца верит в свою удачу.
      Досрочная сдача экзамена – удел избранных, а он себя к таковым не относит. Но утверждать сейчас, что всё дело удачном стечении обстоятельств и в близорукости преподавателя, он не рискует. Нет, не в политической – с этим делом педагогов к общественным наукам и на пушечный выстрел не подпускают. А в близорукости чисто физической. Банальный дефект зрения.

       – Видишь ли, Вова на семинарских занятиях я поразил нашего препода глубиной своих познаний.
       Шперов тёзка Пугачёва, а поэтому Олегу не всегда просто в их обществе: обращаясь к одному из них, трудно сразу же добиться внимания нужного адресата. Но сейчас от отвечает на конкретный вопрос, интересующий их обоих.
      Олег старается не вкладывать излишнюю иронию в свои слова. А зря. Шперов воспринимает их всерьёз. Как же, на занятиях они часто сидят рядом, и про глубину проникновения в предмет собственную и своим приятелем он всё знает. Крестики-нолики на неограниченном пространстве тетрадного листа – дело увлекательное. И история партии – этот история их крестовых и нулевых походов по страницам их конспектов вперемешку с датами съездов и чисток её рядов.

     А что ещё прикажете делать – посещаемость на контроле, да и стипендия лишней не будет. К тому же при правильной организации процесса игра эта мало мешает отрывистой фиксации основных тезисов лекции. Причём чисто механически, хотя и не без творчества. Читаешь порой конспект Шперова – диву даешься. «Вчера – рано, завтра – поздно. В ночь выступаем». Сразу ясно, что про восстание. Политотделы при машинно-тракторных стациях – всего пять букв, раскулачивание – тот же крестик на кулаке. Удобно и доходчиво. Сумел-таки суть ухватить, пострел – и там и тут успел. Даже порохом местами пахнет!
      Но механическим образом знания только во сне усваиваются, если верить некоторым физиологам. Ну и какая тут глубина проникновения?
 
      – Да ты всего один раз выступал-то!
      Ну, может и не один, а, скорее, целых два. Или три, если посчитать критическую реплику за выступление. Когда он попытался причислить индустриализацию к мнимым заслугам руководства партии (чуть было не ввернул «Сталина»), поскольку победа сия, по его мнению, была, скорее, пирровой. Похоже, у педагога в роду были крестьяне, и он особо возражать не стал, хотя не преминул упрекнуть его в той же самой близорукости. Видимо, для него это был очень жесткий упрёк.

      – Тут ведь не числом брать надо, а умением, – парировал Олег реплику приятеля. – Суворов ещё учил. Впрочем, я и сам не знаю. Спросил – разрешили.
      Собственно, он и сам не понимает, с какого перепугу он отважился спросить тогда педагога о возможности предоставления ему права досрочной сдачи экзамена. Зачем, спрашивается? В этом случае разрешалось отвечать только на один из трёх вопросов билета, причём по собственному выбору. Так что было за что бороться.

      Такая привилегия обычно распространялась только на избранных – на, участников научных конференций, дипломантов непонятных конкурсов и прочих отличников. Ну Шура Венцель, там, ясное дело, или тот же Юра Шмелёв – хоть эксцентричен и с вывертами, но голова тоже светлая, к тому же ответственный за рост успеваемости при комитете комсомола (ну и должность, всегда думает Олег: это что за орган у отстающих следует стимулировать – с головой здесь почти все дружили, – чтобы отрастить эту успеваемость). Впрочем, доска почёта напротив деканата, на которой фамилия Шмелёва красуется в числе прочих – его инициатива. Но она же и единственная. Стало быть, стимулируем зрение. А Олегу и вовсе похвастать нечем.

      Продолжение следует.