Зачем эта война?

Три часа ночи. Тишина нарушается лишь мерным посапыванием в одной из соседних комнат, да грозным храпом – в другой. Я встал, чтобы в полубреду добрести до туалета и плюхнутся всей массой тела на унитаз.

Осуществив это, я сижу и думаю. По-моему, глубокомысленно схожу с ума. Слышу поскрипывание ключа в замке, шум открывающейся входной двери. Но это же невероятно. Почему? Просто возле двери всегда лежит собака, а она никогда не пропускает посторонних звуков, встречая их злобным трехэтажным лаем. Однако мой страх продолжает нарастать, когда раздается настойчивый стук в дверь туалета. И почему я не закрыл её на щеколду?

- “Войдите”. – С существенной долей сомнения произношу я. Становится интересно - а вдруг чья-то добрая шутка?

Глупо выгляжу, хоть бы предупредили, что придут, я бы костюм одел. Сижу на унитазе и жду пока дверь, кажется, что целую ночь, открывается. В неё заглядывает подтянутый и опрятный аист и говорит:

- “Здравствуйте! Извините за беспокойство, но, вы, не желаете ли встать в один ряд с лучшими людьми своего времени?”

- “Что, простите?” – Видимо совсем катушку снесло, подумалось мне с сожалением. Надо ложиться спать пораньше что ли.

- “Я предлагаю тебе, дурачина, сделаться баптистом за 500 рублей в месяц. Это стоит ровно так же, как поставить квартиру под охрану, но баптисты намного влиятельнее и оперативнее”.

- “А как ты собственно попал в квартиру!?” – Спросил я, больше обращаясь к себе. Глупо вышло.

Вернувшись в комнату, я уставился в экран небольшого, но верного и надежного телевизора. С той стороны, откуда-то из телецентра, ко мне в глаза и уши лезли сплошным потоком новости. Они были разного толка – некоторые по-настоящему интересные, а другие просто свисали мокрой лапшой с моих непропорциональных ушей. Левое ухо с детства чуть сильнее оттопырено. Особенно мне пришлась по душе весть об очередном крушении самолёта. Одна из пассажирок всего-навсего решила попробовать дернуть стоп-кран. Ну что ж, “пусть земля ей” и так далее. Губы ведущей вдруг скорчились в ухмылке и начали говорить уже о каком-то кибернетическом грибе, который уничтожает в щепки печени зверей из знаменитого Новосибирского зоопарка. Подсадить стволовых клеток и пущай бегают зверюшки, я так считаю.

Очаровательная ночь обещает быть долгой. Три часа ночи – это только первый антракт в спектакле из четырех действий. Как только минутная стрелка пересекла нулевую отметку, из ходиков с треском на ковёр вывалилась полумертвая сова. Она ещё пыталась что-то ухать. Ходики расслаблено просвистели – “грусть и тоска закончились, теперь вечная дискотека!”

Аист меж тем разулся и прошёл ко мне в комнату, опять же каким-то непостижимым образом не потревожив собаку.

- “Пора ведь, уже четвертый час ночи пошёл”. – Сказал аист, усаживаясь на край дивана.

- “Пришло время вновь поведать тебе мою историю”.

Он достал из своего дипломата бутылку недопитого крымского коньяка, подтянул гладко выглаженные брюки со стрелками и защебетал.

Вчера, перед отъездом ко мне, он изрядно помутызил своего единственного сына, аиста-младшего. Не со зла, что характерно, а исключительно из-за своего воспитания. Детство самого аиста можно описать несколькими емкими словами: страх, железный прут и Сибирь. Дрессировали его изрядно, то есть хорошо и правильно. И он всячески способствовал, чтобы из сына тоже вышел “человек”. За усердие его стоит похвалить.

Квартира моего друга аиста в зажиточном уральском поселке, почти деревне, честно говоря, являла собой образец постмодернизма. Ну, или попросту обычного бедлама. В помещении, состоящем из нескольких однообразных, но не скучных, комнат, не было окон, не было шурупов или каких-либо рядовых креплений. По суровой традиции Аиста, в ней абсолютно все вещи были прибиты к холодному, дощатому полу пятнадцати сантиметровыми гвоздями. Выглядело это весьма вызывающе, даже немного пошло. Буквально вчера в одной из комнат на теплом одеяле сидел его тринадцатилетний сын. Он услышал, или даже скорее почувствовал, неминуемо приближающиеся отцовские шаги и сложил разноцветные кубики с буквами и цифрами в большую коробку из-под обуви. Чёрно-белый телевизор показывал веселые мультики, естественно про кота и мышку, частенько наносящих друг другу увечья. Мальчик гордо поднял голову, получше укутался в пижаму со львятами, украденную из гипермаркета детской одежды, затем он пустил скупую мужскую слезу. Напряжение нарастало, детеныш судорожно перебирал пальцами рук и сосредоточенно подбирал текшие слюни. Если бы он был чуть помладше, то наверняка ко всему прочему и обделался. Но в итоге сын аиста лишь забился в укромный угол между кроватью и шкафом. И ждал.

Из Сибири, где родился Аист, родители увезли его в возрасте семи с чем-то лет. История была прискорбная – бабушка моего друга, известная к слову производительница самогона, и по совместительству начальница в каком-то министерстве, вроде бы социальной политики, оставила после смерти солидное наследство. Родители его, будучи не дураками, конечно же, решили уехать и сменить место постоянной прописки на более приличное. Потом, к слову, подняли документы и выяснили, что бабуля являлась главным преступным элементом в том населенном пункте, держала шишак так сказать. Она была виновницей нескольким пожаров, в результате которых сгорела пара домов и три сарая, один даже колхозный. Но это уже совсем другой повод для повествования. Наш пернатый самец получил не хилый стимул к дальнейшей счастливой жизни, однако воспользовался им не вполне. На новом месте родители и за дело, и за просто так избивали его валенками с песком или другими подручными вещами, например зонтом. Одной из целей этого было то, чтобы Аист не забывал малую родину, где суровость сочеталась с дикостью. Годы шли, птенец вырос в солидную, крупную птицу. С работой, правда, у него не складывалось. Огромную часть времени он провел трудясь за половину ставки на соседнем трубопрокатном заводе, его было видно из их новой трехкомнатной квартиры. Мужики в цехе часто дразнили Аиста за длинную шею и такой же нос, но комплексами он не оброс, вот только сильнее стал ненавидеть обычных людей, по преимуществу работяг.

Аист не был просто птицей, безмозглым животным, он был моим верным и добрым другом. Раньше мы с ним частенько зависали на моей уютной кухне, пили дешевый коньяк или водку на березовых бруньках, играли в домино или шашки. Познакомились мы при банальных обстоятельствах в одном из тех сумасшедших поездов, которые летят из холодной части страны на юг, к незамерзающим морям и палящему солнцу. Они несут с собой беспечных веселых людей, на это мы с ним и сошлись. Я ночью включил компьютер, так как тряска и грохот не давали мне спать, и разбудил Аиста. Он сквозь сон и со злостью с нецензурным выражением на лице сказал:

- “Свет в глаза! Ты нормальный вообще?”

И сейчас мы уже перебрались из комнаты на светлую кухню, и заседали там. Мой друг был задумчив, курил дешевые, вонючие сигареты, хоть мне это и не нравилось, и окунал окурок в тарелку, где недавно плескались молоденькие и горячие хинкали. Я задумчиво смотрел на горящую сигарету, серый пепел и временами переводил взгляд на улицу, а там сверкала исполинская телевышка. Где-то за стеной были слышны всхлипывания молодой девушки, наверное, она повздорила со своим парнем. Что ж, всякое случается.

- “Ну а серьёзно, ведь, если бога нет, то зачем тогда эта война? Она же не имеет исторических предпосылок”. – Грустно, но с надеждой, констатировал Аист.

По запачканным синим обоям с какими-то цветами лениво ползали тараканы, холодильник эпилептично задёргался и притих, закончив очередной цикл заморозки. Газовые горелки были включены на полную мощность, создавая на кухне зной. Они шипели. Я сидел уже без майки, с меня лился пот. Кран в ванной немного подтекал и из него временами со звоном падали капли ржавой воды. Лампочка на потолке мигала, видимо это перепады напряжения, не полтергейст же, в самом деле. На столе располагалась допитая бутылка коньяка и доска для игры в шашки. Икона в одном из верхних углов утопала в темноте и дыму.

- “Действительно, к чему это война”?

Никто не мог ответить на извечный вопрос. Он повис в воздухе, отдавая риторической основой. Я продолжал смотреть в окно, где в другой стороне заводские трубы, превратившись в двух гигантских гусениц, ощетинились ворсом и, перебирая галькой, заползли в заводские цеха, уложив себя спать.

Примерно через полчаса молчания, мы обнаружили на горизонте свет. Странно, так как для рассвета ещё не время. Тогда мы не знали, что это бронзово-коричневым маревом расцветал атомный гриб. Перед глазами проносилась вся недолгая и неинтересная жизнь, а тепловая волна сжигала на мне сначала кожу, а затем мясо. Горячий ураган расшиб когда-то твердое тело, от которого остались лишь почерневшие кости, о стену кухни.

- “Да почему же именно война?” - Тихо спросил себя в последний миг Аист, растворяясь в воздухе.

Я разбудил себя диким воплем отчаяния. На экране телевизора была белая рябь, время приближалось к трём часам ночи. Из ходиков на ковёр вывалилась полумертвая сова.