Морские цветы

Одинокая могила, вот уже пятнадцать лет разговаривающая по ночам лишь с соседним клёном и фиалкой, пробивающейся сквозь траву. Крест покосился, некогда гладкая холодная кожа оградки испещрена морщинами ржавчины. Здесь стареют быстро и быстро умирают.

Забытая людьми нашего века, эта тропа никогда не зарастёт, и могила ждёт своего часа, чтобы рассказать историю, изменившую мир навсегда.

А сейчас – только раннее сентябрьское солнце перебирает своими дрожащими – от страха – утренними пальцами по полустёртой надписи: «Анри Монпарнас, цветок моря».

Щебечут растерянные птицы. Дорожки парка вдыхают аромат осени, алеют щёки всё ещё холодного утра.

Анри родился полвека назад. Способный, талантливый и очень болезненный ребёнок. Так говорили о нём. Таким он был.

На свой восьмой день рождения он снова болел. Никаких гостей и друзей. На подоконнике стояла фиалка, подаренная ему матерью. Анри было скучно и одиноко, и цветок стал ему собеседником. Постепенно замкнутый, но любопытный мальчик сдружился с фиалкой. Она стала самым благодарным его слушателем. Ей он посвящал все свои детские тайны. Он делился самым сокровенным. Самым чистым. Он был искренен только с ней.

Каждое утро, просыпаясь, Анри записывал в её память свои сны. Каждый вечер, перед сном, делился дневными впечатлениями и ранними, детскими мечтами. Будучи изгоем и отшельником меж своих сверстников, он каждый день получал от жизни пощёчины. Но фиалка своими нежными лепестками, словно материнскими ладонями, вытирала его слёзы – каждый вечер, и безотказно – каждую ночь.

Фиалка болела, и Анри лечил её со всей нежностью ребёнка, спасающего своего единственного и самого близкого друга. Иногда он даже не мог спать. Изучая ботанику по библиотечным книгам, он стал искусным врачевателем своей подруги, но никакие книги, сухие факты, остолбенелые буквы, анатомические препарации не могли бы заменить ему радость живого общения с этим самым молчаливым и самым отзывчивым существом на планете. Существом, над которым он, маленький Анри, уже имел безраздельную власть. Существом, за судьбу которого маленький Анри так рано почувствовал весь трепет ответственности.

Часы, дни, месяцы, годы. Шли они, как идут дожди. Как проходит болезнь, изматывая тело. Как плывут испуганные тучи. Как текут реки по руслам памяти.

Анри взрослел. Но не забывал каждый день ухаживать за своей фиалкой.

Появились возлюбленные, какие-никакие друзья. Но только фиалка понимала его и в молчании.

В детстве Анри был отчуждённым, в отрочестве стал злым. Любовные победы быстро приедались, планы на жизнь столкнулись с отвращением к самой жизни. Постоянно ища выход из пещеры, в которой жили тени сомнений, юноша часто зажигал лампадку цветка, и цветок врастал в душу, его эхо вливалось в кровь Анри вместе с ответами на самые сокровенные вопросы, которые он не осмеливался задать другим. Кто он? Почему сам себе кажется мёртвым? Почему весь мир – словно насмешка над самим собой? Цветок был для него зеркалом, в котором Анри узнавал себя всё хуже. Цветок стал его идеальным отражением, а он сам, как ему казалось, губил себя каждый день, и жизнь стекала с него, словно по капле с сосульки, которая вот-вот оборвётся с крыши и разлетится тысячью кривых зеркал – вдребезги.

Каждый свой день рождения Анри проводил наедине с цветком, как тогда, в 8 лет, держа в руках маленький чёрный горшочек.

Так было до 24 лет. На 24-ый день рождения Анри поддался уговорам девушки провести вечер вместе и не посетил своего друга. В тот вечер Анри впервые пришла в голову мысль, что он стареет. Секс давно не был для него чем-то новым, но именно сейчас он потерял душевную невинность. Что-то сломалось в его душе, раз он не посетил цветок. Что-то сломалось в нём, раз он не посетил цветок. Что-то совершенно отчётливо, со скрипучим хрустом, сломалось в нём, когда вечером, вернувшись домой в пьяном виде, он руками, дрожащими то ли от страха, то ли от вина, разбил цветок. Разбил цветок. Пнул ногой. Плюнул сверху. Выругался. Разбил цветок. Кинул свою душу в окно. «Ну вот и всё», – подумал он. Считая себя недостойным цветка, или даже самого себя, как камень под воду – провалился в сон. И приснились ему джунгли, полные благоухающих цветов. Он хотел прикоснуться хотя бы к одному, но каждый цветок вял, когда Анри дотрагивался до него. Деревья кругом начали падать, земля – расползаться. И под ногами лежали осколки разбитого горшка. И подстреленная лань – рядом. Животное умирало, что-то умирало...

Утром он опоздал в Университет. И впервые с детства никому не сказал о своих снах.

Жизнь продолжилась, но погрузилась в сон. И этот сон ускользал от Анри. И жизнь текла между пальцев. И пальцы были в крови, изрезанные бритвой. Таков был его сон в день 25-летия.

Анри всё больше уходил в себя, тонул в океане своих мыслей, запертый в этом теле, как пленник инквизиции. Мир существовал словно за стеклом, стекло треснуло, но уцелело, и он, запертый в этой стеклянном замке, жарился в огне. Таков был его 27-летний сон.

Анри видел девушку. Свою девушку. Они сидели на берегу моря, лазурь волн, налитая светом, пенилась и опьяняла, словно шампанское. Солнце нырнуло за горизонт и разбилось, как яйцо птицы-феникс, чтобы обязательно возродиться следующим утром. Его жёлтые волосы золотили лица прекрасной пары. Он смотрел в глаза своей возлюбленной и купался в их волнах. Купался и начал тонуть. Голова девушки слетела с плеч и покатилась по берегу навстречу солнцу. И только сейчас Анри, пытаясь выбраться из её глаз, заметил, что это голова крысы. Он читал крысиные мысли, и в этих мыслях Он, Анри, был Сатаной, которого сжигал Торквемада. Чумные блохи прыгали по его телу, из огня, и бубоны под мышками, как два глаза, сверкали его умирающим взглядом.

Анри пытался руками поймать блох, но, как и все прочие сны, этот скрылся от него.

Каждый день Анри записывал свои сны в дневник. Но дневник не мог заменить убитого, распятого цветка. Он, он, Анри, распял своего лучшего друга, единственного друга. Только по прошествии нескольких лет он начал понимать, что умирает сам. Он умирает каждый день, каждое мгновение, потому что некому сохранить эти мгновения. Они исчезают в памяти.

И память – как воронка, в которую засосало его самого. Однажды он проснулся в борделе. И это был настоящий притон. Одноногие и грязные проститутки вились на его шее, словно тяжёлые свинцовые змеи, шарили по карманам, заплетали ноги. Он был словно Сизиф, идущий в гору – в свою комнату. На входе было написано: «Сион». И в этом Сионе тоже ползали змеи, они были на простынях и под подушкой, вылезали из-за шкафа и из-под полок.

И сидел за столом человек, лицо его было всё изрезано, куски мяса свисали с молодых, но небритых щёк. Естественно, Анри узнал в нём себя самого. Ведь этот человек сидел в зеркале, затекшем липкой грязью.

Подойдя к зеркалу, Анри прикоснулся к зловонной поверхности и провалился в него. Теперь он, Анри, сидел за столом, а человек, в котором Анри узнал себя, входил в комнату.

И он, Анри, писал письмо своей сестре, которая наложила на себя руки после изнасилования несколько дней назад, что он, он, он – её любит. Он, никогда-никогда не любивший, кроме себя и цветка, он любил её. Может быть. И вот теперь он знает это. И рука его дрожит. И голос его обрывается в животный, истошный крик. И зеркало лопается, и лопаются сосуды на пальцах. И кровь капает с языка, которым он, словно разбуженный вулкан, извергает проклятия этому борделю, этим проституткам, этому чёрному человеку, что сидит за столом с обвисшими кусками мяса на молодых, но небритых щеках. Он сам чувствует себя изнасилованным и выброшенным. Он сам – испускает смерть в чернилах. И пытаясь поймать ускользающие и расплывающиеся буквы – просыпается. Просыпается. Он снова и снова – просыпается.

Эта память капала ему по капле из проржавевшего крана – прямо на ладони, и на ладонях оставались следы, словно воронки от снарядов войны. И снилась ему планета, растущая в Космосе. Его планета. Земля. И разговаривал он с ней. И рассказывал ей свои сны. И были прекрасны эти сны. Вертел в дрожащих постаревших руках цветок, а возможно – саму Вселенную. И после этого Земля покрывается мертвенными пятнами, нарывы чумных бубонов снова у него на теле – и на Земле. Они вскрываются, и чернильные реки текут по мёртвым берегам с выжженной травой. И там лежит его фиалка с отрезанным цветком. Её тело дрожит на ветру, и этот ветер накрывает, словно одеялом.

На следующую ночь сон снова пришёл к нему. А он – пришёл ко сну. Анри сжигал сам себя на костре и держал в руках фиалку. Он говорил с ней. Говорил о своей пропавшей жизни. Говорил о детстве. Они вернулись в то утро – его восьмого дня рождения. Он был взволнован, дрожали осенние листья за окном. Гладкая холодная кожа его детского лица была испещрена ржавчиной морщин. Он слабеющей рукой пытался прикоснуться к цветку. Но рука трогала лишь стекло. А вместо цветка сидел он сам. И выкидывал себя в окно своей жизни. Это было его 35-ый день рождения.

Наутро его обгоревшее тело обнаружили выброшенным из окна квартиры. В комнате на столе, меж разбросанных бумаг, разлитого вина, разбитой вазы с белыми лилиями, нашли лист, где неровными буквами многократно было выведено, выдавлено, выцарапано: «Анри Монпарнас – цветок моря».

На могиле рос цветок. Фиалка. Он продолжал разговаривать с мёртвым Анри. Рассказывал ему свои сны. И в дождь, и в летний зной – он всегда был рядом. Он буквально пророс в сердце умершего. Он сам стал Анри, что нашёл выход из лабиринта собственной жизни.

Никогда не зарастёт тропа на его могилу. Он был первым, кто разбил в себе кувшин Вселенной, и утонул в нём. Но лишь потому, что не захотел возвращаться на берег земной жизни.

Анри ушёл, но его исповедь станет мировым достоянием. Найдётся тот, кто увидит могилу, остановится, поймёт. И будут цвести морские цветы – в память о том, кто смотрит на небо фиалкой…