Шкатулка Надежды. Сон Четвёртый

I
Резного мрамора шкатулка, опутанная паутиной, в пыли, в забвеньях вековых, мерцала призраком в ночи.

Мир Лунный, осторожно, прозрачным сажистым лучом прилип к чердачному окну. Он с любопытством вглядывался, которое тысячелетие, в странную чужеземную диковинку.

 Задумчиво водил, еле касаясь, по  мрамору Атлантиды, не думая оживлять, и без того подвижные, фигуры, шевелить одежды, не собираясь заглядывать в её каменные створы.

II
Ночная забава полнолуния. Неподвластная сила притяжения к тёмному и прекрасному. Луч нежно трогал барельефы шкатулки, их почти наготу, и, с любопытством юноши, касался взглядом, то нагло, то таясь, то откровенно зверея и входя в раж.

Тонкая нить лунной дорожки наблюдала, как из шкатулки вылетали существа: прекрасные ликом и не очень. Луч любил, когда они скользили по нему, жадно танцевали и залетали в окна и двери домов. Там начинались перемены.

А потом, нежно касаясь, они возвращались, спускались в свою холодную мраморную обитель по нему. Так было всегда.

Толпы душ огромным потоком гуляли, после, по Подлунному миру. Неслись лавиной в необратимость. Становились причастными к его миру. И опять тысячи дорог.

Жезл света рубил, кромсал жизнь на отрезки, отсекая память ненужных прожитий и воплощений. Жезл тьмы шпилил, подгонял, бесновался и хохотал. Всё едино: свет и тьма. И только душа знает своё место в этом потоке, где прогореть, очиститься, приподняться или осесть. Для одного — мучения, другому, здесь же, в этой самой точке, отдых и свет.

Тлен и боль. Пустота и безысходность. Ежедневный аншлаг в Амфитеатре "Неизбежности, Безразличия, Забвения и Принятия". Резкий обрыв, похожий на шелест осенних листьев при встрече с февральским морозом.

Треск костей, зияние глазниц,  подвязанные подбородки, монеты, навсегда закрывающие этот меркантильный мир своим мерилом. Ткани тщетно пытаются согреть зеркала, сколько не укрывай, сколько не укутывай. Кутья и блины, вкуса утраты, горя и невозможности отпустить.

Запах дерева и тлеющей кожи: запах последнего твоего дерева и последней твоей кожи. Неизбежный, для каждого, последний трупный наряд этой жизни. Одуревшие волосы и ногти, которые зачем-то, на силе прошлых желаний, ещё растут, трещат, пробиваются: к жизни, к красоте тела. Отголосок потенциала не прожитого.

III
Всё остальное меркло в ночной обыденности городов. Дома затихли в тёплых сопениях, перекатывались в любовных движениях, утробно урчали животами, холодильниками и подмигивали окнами ночным зевакам.

Клубы, чуть на просвет, рисовали неоновые акварели  вальяжных покачиваний в кальянном дыму.

Улицы разрезали пронзительным визгом гонки, без тормозов. Призрачная колонна  байкеров стремительно уносилась в даль. Футбольные фанаты забивали простые фразы эмоций и речевок тяжеловесными сваями в сердцевину ночи.

Сонные витрины щурились испуганными взглядами, с подслеповатой поволокой отражений и отворачивались. Реклама вздрагивала от ненужных видений и подставляла другой бок. Где явь? Где сон? Дурной золотистый нервный тик светофоров определял границы миров.

Деревья растворялись в неоновых сумерках, в сладких тихих скрипучих потягиваниях, в мерных покачиваниях редких гнёзд, в нежном и чутком дыхании белок, укрытых хвостами.

Молчаливые ручьи фонарных аллей будоражили воображение. В нарочито-парадом свете, помпезные, литые  светила цепляли взгляды эротическими формами, навыкат: увесистые вызывающие грудастые плафоны, вздёрнутые вульгарно вверх чугунными возбуждёнными призывами сосков. Столбы точечно прикрывают фиговыми листьями свою непосредственность: от электрической "причинности" и ниже, ниже, ниже. Городские ландшафты умеют удивлять.

IV
Скользнула трещина по краю основания и каменное миниатюрное плато шкатулки треснуло и раздвинулось. Весь мир задрожал, наполнился гулом. Огненные сполохи поскакали необузданными зарницами на золотых колесницах древних богов. Ночной луч отпрянул.

Кружение захватило каменную диковину. Из неё летели твари. Прекрасные и отвратительные. Бледные, прозрачные и кровавые. Открывались тысячи беснующихся кровавых пастей, делали круг почёта и снова падали в оживший океан шкатулки. Да, там бушует цунами, волны, молнии. Выплеск чувств. Очищение. Беспредельность. Ненасытность. Кишащее море беды. Кажется, мир полетел в тартарары. Наступает личный или всеобщий апокалипсис?

Всё пространство загнано в угол и этих углов катастрофически не хватает. Нет углов. Нет времени. Нет возможностей. Нет ни единого шанса?

V
Вот тогда появляются Они: тихие и сильные. Совсем не на показ. В одеяниях чистоты, существенного и значимого: простое и настоящее. — Живое. Участие. Забота. Свет. Добро.

Углы растворились и исчезли. Границы стали хрупкими, прозрачными и размытыми. Можно вздохнуть. Есть выходы, их даже великое множество. Раскрылся веер жизненных возможностей.

Лунный свет охватил шкатулку, с огромным усилием сдвинул её, почти восстановил. Но грани светились и всё ещё гудели.

Неслышная древняя песня своим прикосновением сплавляла швы. Слезы. Прощание. Одиночество. И понимание: так надо.

Удивительно, но на песню успело вылететь нечто невесомое и зацепилось крылышками. Говорят, это была Надежда.

Наверное, и она приходит в это время, незаметно: любовь. Сбрасывает заезженные, размалёванные, ложные, придуманные искажения. Отодвигает страх, жажду, суету, навешанные маски, нетерпение, поиск. И остаётся, как есть: в чистоте и правде,— в своём естестве.

Радуга надевает свои платки только после дождя.

***
Замочную скважину давно затянуло паутиной. Ключ забыл тепло рук. Никто не откроет,даже если очень ждут.

____________
Источник фото: Интернет