В зоопарке сон мыслёнкина

Владимир Сабиров, Ольга Соина. В ЗООПАРКЕ (Сон Мыслёнкина)
       
Снится Мыслёнкину, будто он, устав от общения с людьми, решил пойти в зоопарк. В кассе он купил входной билет у кассира, которая была сущая лиса, рыжая, наглая, с пушистым, но уже порядочно потрепанным хвостом, которым она кокетливо обмахивалась будто веером, и вследствие этих манипуляций обсчитавшая его на пятьдесят рублей. На входе в зоопарк его встретили два охранника – матерых, злобных и вечно голодных волка, которые ощупали его карманы и чуть ли не насильно провели его через рамку металлоискателя и только после этого, фальшиво осклабясь, пропустили его на территорию зверинца, где Стократ Платонович обнаружил невероятно странную вещь: по его дорожкам мирно гуляли взрослые животные разных видов, пород и расцветок, а их «детки» резвились, бегая по земле, лазая по деревьям, купаясь во всех водоемах, невзирая на прохладный день. Удивление его достигло наивысшего градуса, когда он подошел к первому вольеру: там были люди, но отнюдь не как обслуживающий персонал, а как… живые экспонаты, на которых с любопытством смотрела небольшая группа маленьких обезьянок. Макаки с их вечными ужимками, нескромными движениями и дикими вскрикиваниями наблюдали за людьми, одетыми в домашнюю одежду, растерянными, нелепыми, но очевидно уже привыкшими к своему особому положению в новом экстраординарном сообществе. Тут Мыслёнкин, совершенно обалдевший от увиденного, обратил внимание на табличку, висящую на вольере: «Человеческая семья в бытовых условиях». Семья состояла из трех человек: мужа, жены и пятилетнего ребенка. Обстановка, в которой они обитали, была совершенно обычной и даже заурядной и состояла из небольшой кухни с холодильником, электрической плитой, стенкой и обеденным столом со стульями; просторной гостиной с телевизором, диваном и двумя креслами, а также спальни, дверь в которую была наглухо закрыта.
В данный момент семья находилась в гостиной: муж (мужчина лет 35, среднего роста, но с  большим животом и лысиной на голове) лежал на диване и смотрел по телевизору футбол; жена – тридцатилетняя женщина в пендант мужу была очень худощавой и даже имела несколько изможденный вид, ее волосы были закручены в бигуди, она сидела на одном из кресел, держа в руках смартфон и водя пальцем по его экрану, который судорожно мельтешил как телевизор эпохи развитого социализма; сын, сидел на полу рядом с другим креслом и как будто решал, какой игрушкой теперь заняться в плане ее подробного «изучения» как изнутри, так и снаружи: часть игрушечных автомобилей была разломана, мягкие игрушки разодраны в клочья, детская железная дорога была местами разобрана и разбросана по всей комнате.
Между членами семьи происходил ленивый диалог, иногда переходящий в триалог, когда к разговору родителей вдруг подключался их сынок.
«Ну, что мы будем сегодня есть на обед, жабочка?» — спрашивал муж у своей супруги.
«Ты, скотина, сначала помой посуду после завтрака, потом обед из меня вытягивай», — хмуро отвечала жена.
«Вовка, а, Вов, ты уже большой или еще маленький? – обращается  с надеждой в голосе отец к сыну.
«Если мыть посуду, то я маленький еще», — сметливо ответствовал  отпрыск.
«А порцию за обедом тебе давать тоже маленькую?» — быстро нашелся папаша.
«Ну, ведь тогда я не вырасту, и вам придется кормить меня до старости!» — не остался в долгу сынишка, чем вызвал бурный восторг у макак, поднявших неистовый шум своими бурными «рукоплесканиями» и воплями.

Муж нехотя встал с дивана и поплелся на кухню, где включил кран с водой и стал «мыть» посуду, лениво подставляя к струе воды то тарелки, то чашки, то столовые приборы. Услышав шум болельщиков с трансляции футбольного матча, он разом бросил не соответствующее его жизненному статусу омерзительное занятие, затем стремительно выбежал с кухни и бросился к экрану телевизора, а потом с крайним разочарованием и ругательствами отпрянул от него: гол, оказывается, забили нашим. Тут из его расстроенных рук выскользнула пивная кружка и, ударившись об пол, разбилась вдребезги.
Сынок вместе с макаками восторженно приняли этот бытовой катаклизм, разразившись бурными аплодисментами и восторженно визжа.

Жена же, напротив, злорадно усмехнулась и изрекла с большой долей яда в голосе: «Теперь вместо пива будешь пить водичку из-под крана!»
«Обрадовалась! Я тогда на водку перейду!» — заорал вдвойне расстроенный муж.
«Заработай сначала на нее!» — в унисон провозгласили жена и сынок и наперебой начали с истерическими криками напоминать незадачливому отцу семейства о срочной необходимости купить то, купить другое, сопровождая все эти притязания воплями и киданием в расстроенного папашу предметов домашнего обихода. Так со стороны жены в него прилетела изношенная домашняя тапка, а сынок, нимало не церемонясь, стал обстреливать его разломанными и впавшими в негодность игрушками. Папаша завопил в ужасе и снова кинулся на кухню, а макаки неистовствовали от восторга и прямо-таки заходились в совершенно непостижимом экстазе.
Мыслёнкин же, увидав до боли знакомую картину и внутренне воскорбев от судьбы несчастного главы семейства, собрался было еще понаблюдать за будничной семейной драмой, как вдруг услышал громкое и протяжное ржание: у соседнего вольера стоял маленький табун лошадей, наблюдавших уже за другими людьми, опять-таки помещенными в клетку со всеми полагающимися удобствами. Донельзя пораженным уже новым зрелищем, Стократ Платонович туда и направился.



 
«Люди на работе» — успел он прочитать табличку, услужливо вывешенную на вольере. «А почему же тут лошади собрались?» – подумал он было, но потом его вдруг осенило: «А, они же тоже работают!» И, действительно: лошадям разных пород и мастей было ужасно интересно посмотреть, как работают современные люди.

Людей же было тут с дюжину; они сидели в два ряда за компьютерными столиками и каждый из них (там были мужчины и женщины) чем-нибудь да занимался. Две молодые девушки разглядывали модный журнал и выбирали себе наряды для предстоящего очередного корпоратива; мужчина под сорок смотрел какой-то пикантный сайт, постоянно озираясь, чтобы его не застукали начальство или коллеги; двое молодых мужчин участвовали в «танковых сражениях», периодически издавая сдержанные восклицания, перебиваемые невнятной руганью; в дальнем углу еще двое мужчин постарше готовили какой-то отчет начальству и иногда перебрасывались между собой репликами, изобилующими труднопонимаемыми экономическими терминами.

Словом, все «работали» не прикладая рук в поте лица своего, ни на секунду не отвлекаясь от своих чрезвычайно важных занятий; и эта «работа» так изумляла лошадей, что они периодически громко и восторженно ржали, тем самым как бы выражая, что от такой работы явно никто не сдохнет.

Тут до них вне всякого сомнения дошла та несложная мысль, что именно они-то и работают, как настоящие, уважающие себя лошади и должны работать, а вот люди на своей якобы работе занимаются, чем попало да еще за это деньги получают. Тут вдруг узрел Мыслёнкин, что среди лошадей крутился какой-то тощий и ободранный до безобразия волчонок, до которого наконец-то дошло, что бывает работа, ради которой не нужно бежать в лес и, изнемогая до крайности, искать себе что-то для пропитания, и он, обалдевший от открывшихся ему невиданных возможностей, судорожно искал хоть какую-то лазейку в вольере, чтобы пролезть вовнутрь и, таким образом, пристроиться на вольные человеческие хлеба. Однако лазейки не было, ибо вольер был закрыт накрепко и попасть на «работу к людям» было совершенно невозможно. Далее совершенно потерявшегося от обилия впечатлений и почти шатающегося на ногах Мыслёнкина прямо-таки вынесло к совершенно оригинальному вольеру, вокруг которого явно в предвкушении исключительно впечатляющего зрелища толпились звери самых разных видов и пород – от огромного льва, в возбуждении потрясающего роскошной гривой, — до крохотного зайчонка, вопреки всем законам природы ничуть не боящегося царя зверей и даже более того – доверчиво угнездившегося рядом с ним и в предвкушении впечатлений перебиравшего от нетерпения своими лапками. Заинтересованный донельзя Мыслёнкин подступил к новому вольеру и прямо-таки затрясся от неожиданности.

«Защита диссертации» — прочитал он на вывеске посреди фасадной части заведения.
«Интересно, интересно», — подумал Стократ Платонович, протискиваясь между животными солидного размера: медведями, гориллами с шимпанзе, бегемотом и даже жирафом, который вытянул свою длиннющую шею и навис чуть ли не над головами председателя и секретаря диссертационного совета: сухощавого профессора с ироничным выражением на лице и пышнотелой дамы с густым слоем помады на грубо накачанных губах.

За трибуной стоял молодой человек высокого роста, широкоплечий, но с удивительно маленькой и изящной головой, надо полагать диссертант и отвечал на вопросы членов диссертационного совета.
«Так Вы утверждаете, что Стократ Платонович Мыслёнкин по величине своего философского дарования превосходит Хайдеггера?» — сурово вопрошал диссертанта мужчина средних лет, одетый очень демократично: в джинсовый костюм и сорочку без галстука. Ноги его были обуты в кроссовки грязно-белого цвета.
«Да, я так считаю, ибо Хайдеггер поднял проблему заботы, которая тяготит человека, а Стократ Платонович, наоборот, является протагонистом всяческой беззаботности, и с этим его взглядом соглашаются многие мыслители. Да и вообще, если Хайдеггер озаботился безличностью человека до такой степени, что низвел его практически ниже животного мира, до какой-то безликой, но при этом страшно озабоченной, простите, амебы, Das Man, то Мыслёнкин есть великий адепт подлинной философической беззаботности, то есть практически совершенное дитя природы, некий новый Адам, как-то выскочивший из окружающего всех нас псевдочеловеческого мира и в величии своем сначала поднявшийся над беззаботностью окружающих нас прекраснейших и разумнейших творений – животных, а затем уж и превзошедший их своим совершенно особенным отношением к миру, людям и своим обязанностям!»
Дружный и одобрительный рев зверей был несомненной поддержкой смелому диссертанту, однако вдруг разом рассвирепевший ученый совет не унимался.
«Да Вы ваще соображаете, что говорите? – заорала вдруг, позабывши про свое деланное величие зам. председателя совета, напрягая в истерике распухшие как сосиски губы, – ну, кто такой Мыслёнкин, и кто такой Хайдеггер? Надо же хотя бы мало-мальски разбираться в иерархии научных светил, поскольку, да будет Вам известно, даже у животного мира таковая иерархия присутствует и лев от философии, как тот же Хайдеггер, никак не может быть ниже какого-то философского мыша, подобного вашему Мыслёнкину!»
Звери опять встрепенулись, лев даже застучал по вольеру лапами, медведь взревел вдруг громко и протяжно, а зайчонок от возмущения даже пискнул.
«Ошибаетесь, мадам, ах, как вы прискорбно ошибаетесь и совершенно отстали от постмодернистских веяний времени, — завопил вдруг совершенно распоясовшийся диссертант, — да, если Вам угодно знать, то Стократ Платонович Мыслёнкин есть новейший Диоген современности, беззаботный, аки птица, благородный, аки животные самой высокой породы, ну, хотя бы как царь зверей, например; и кроме того, неутомимый искатель человеческой подлинности, то есть тех, кто еще способен любить, работать и мыслить!»
Дама пискнула уже не по-заячьи, а совершенно по-мышиному, и дружный восторженный рев зверей сопроводил вдруг речь явно зарвавшегося в своем научном рвении диссертанта; от чего Мыслёнкин вдруг проснулся, в крайнем разочаровании услышав за окном мерзкий рык никак не заводившегося соседского «Мерседеса», при этом будучи почти до истерического восторга осчастливленный открывшимися перед ним необозримыми жизненными перспективами.
«Ах, так я теперь новейший Диоген современности! – промелькнуло в его разгоряченном от вещего сна воображении. – Так я ведь оно и есть, едрит твою в качель!. Все они, эти пошлые современные философы живут, сволочи, чужим умом и чужими мыслями и при этом нисколечко не способны быть совершенно беззаботными и существовать в полном соответствии со своими измышлениями! Ну, а раз так, то я, стало быть, теперь и на коне, и на пьедестале разом: желаю диогенствовать в постмодернистском плане и все тут! Попробуй переплюнь меня на этом великом и вечном деле какой-нибудь немыслящий современный тростник!»

С этой вдруг оформившейся необъятной жизненной задачей все бытие вокруг Мыслёнкина заиграло и заискрилось всеми цветами радуги, а затем обняло и прижало его к себе, вульгарно прерванное омерзительным в своей житейской пошлости воплем Типочки: «Ты, пенек стоеросовый, жрать собираешься или как?»
Старое начиналось сызнова.