Синеглазка

Синеглазка

 Ни для кого не секрет, что поздние телефонные звонки, как и ранние,  вызывают у человека панический страх. Когда в первом часу ночи у меня раздался телефонный звонок, я, как ужаленная, вскочила с постели и с колотящимся сердцем поскакала на кухню. 

 - Приезжай, пожалуйста, - услышала я в трубке голос своего друга, - кажется, я умираю.

Борис был человеком своеобразным, поэтому его голос прозвучал для меня, как сирена воздушной тревоги. Напялив на себя первое, что попалось под руку, я помчалась спасать бедолагу.

 Не знаю, сколько я простояла под дверью, поочередно давя на кнопки звонка и мобильника, но за это время я успела своего друга похоронить, воскресить, и снова похоронить, и все это в цветном варианте.
 
 Когда дверь, наконец, открылась, я увидела обросшего и бледного, похожего  на мумию Борю. Он стоял, прилипнув спиною к стене и смотрел на меня, как дворовая собака на живодера.
 
- Почему Скорую не вызвал?  - грозно спросила я, пытаясь голосом  взбодрить умирающего.
 - Страшно, -  захлюпал он и, схватившись за живот, пошел в комнату.

 Я  не понаслышке знала, что такое аппендицит, потому что сама чуть не умерла от этой заразы. Поэтому, когда несколько месяцев назад, Борис начал жаловаться на тянущие боли в боку, я заподозрила хронический аппендицит и  предупредила, что это может плохо закончиться. Борис отнесся к моим словам саркастически, назвав дилетантом и паникером, но к врачу все же пошел. Анализы показали, что все  хорошо, и доктор уверил его, что беспокоиться не о чем. Борис сунул мне под нос заключение и успокоился до следующего приступа, который, к счастью быстро прошел, чем окончательно усыпил его бдительность.

***
 Пока ехала Скорая, я сложила в сумку вещи Бориса, потому что была уверена, что его заберут.
Борис все это время лежал на диване в позе зародыша и издавал похожие на кошачье мяуканье звуки. Когда приехали врачи, он почти «умирал». Молоденький доктор заглянул ему в рот, помял живот и, выписав направление на госпитализацию с диагнозом «острый аппендицит», попросила  довести больного до Скорой.

 Я подхватила умирающего под руку, перекинула сумку через плечо,  и потащила все это к ожидавшей у подъезда машине.
 
 Больница, куда привезла нас Скорая, была похожа на старинный особняк,  с большими окнами, каменными балкончиками и огромными, как у Большого театра, колоннами. Во дворе больницы находилась ухоженная клумба с разнообразными цветами, вокруг которой стояло несколько свежеокрашенных лавочек ярко желтого цвета. Значит, больница хорошая, - подумала я, и это меня успокоило.  Но внешний лоск, к сожалению, оказался лишь видимостью. Стоило нам войти внутрь, как мнение о том, что нас привезли туда, куда надо, в мгновение испарилось. В какой-то момент я даже подумала, что это не больница, а приют для бомжей.

 Узкий и длинный, как кишка, коридор, с пестреющим на линолеуме дырами,  обшарпанные стены, тусклые лампочки, свисающие на проводах с облупленного потолка... и спертый воздух, пропитанный устойчивым перегаром.

 Коридор был чуть ли не под завязку заполнен нетрезвыми людьми с пробитыми головами, ножевыми ранениями и прочими отметинами  пьяных дебошей, за исключением нескольких человек нормального вида, среди которых был парень с перебинтованным пальцем, девушка с загипсованной до колена ногой, пожелтевший мужчина с мученическим лицом и двое полицейских. Покрикивая на снующих по коридору людей, они группами препровождали их в так называемую помывочную, откуда те выходили чистыми и румяными, обмотанными простынями либо тоненькими байковыми одеялами.
 
 Пока мы ждали своей очереди, из помывочной вышло несколько человек, в числе выделялась интересная парочка, на которую невозможно было смотреть без улыбки.
 Это были мужчина и женщина. Не знаю, как их там отмывали, порознь или нет, но парочка выплыла вместе, вернее, мужичок шел своими ногами, а дама сидела в раздолбанной инвалидной коляске, которую он вез, горделиво подняв плешивую голову.

Женщина, чуть ли ни с головой, была закутана в байковое одеяло, из-под которого торчала распухшая нога, с остатками красного педикюра и какой-то лоскут непонятного происхождения и цвета.  Мужчина с благоговением поправлял спадающее   с плеча спутницы одеяло и что-то нашептывал ей на ухо.
 
Мне стало любопытно, что  он ей говорит, и я пошла прогуляться по коридору. Поравнявшись с коляской, я услышала из уст мужчины стихи, точнее, один из сонетов Шекспира….   

Ты от меня не сможешь ускользнуть
Моей ты будешь до последних дней
С любовью связан жизненный мой путь
И кончиться он должен вместе с ней…

- с вдохновением читал он, заглядывая даме в глаза.

«Как это может быть? Бомжи, помывочная, Шекспир…» - все это не укладывалось у меня в голове.

 Я пялилась на влюбленных без зазрения совести, и даже сумела рассмотреть веснушки на лице у женщины и фингал, разлившийся под глазом  фиолетовым озером.

 На вид женщине было не больше пятидесяти. Лицо ее, несмотря на синяк, припухши глаза и  свисающую на лоб неопрятную челку, было довольно приятным и не вызывало отвращения. Кавалер же,  несмотря на то, что был без синяков и прочих отметин, казался неприятным  и  скользким, как только что выловленный из речки налим. У него были мелкие, как у грызуна, зубы,  остренькие, будто ввинченные в скулы  глаза, тонкие длинные пальцы, узенький остренький нос… в общем весь он был какой-то остренький, колючий и с явно необоснованными амбициями, судя по подобострастному взгляду, который он  бросал на стоявших у окна полицейских. 

 Пока мы ждали, когда подойдет наша очередь, из кабинета вышел мужчина с перебинтованным животом, которого санитар повел в отделение, за ним женщина со сломанной рукой, и молоденький парнишка, которого вывезли на каталке. Следующими должны были зайти мы, но доктор, вышедший в коридор, окинув взглядом толпу, вдруг, улыбнулся, и крикнул: «Эй, кавалер, вези сюда свою синеглазку».

- Бегу, - услышала я за спиной мужской голос и, повернувшись, увидела любителя сонетов  Шекспира.

Он чуть ли не вприпрыжку бежал к кабинету, толкая впереди себя коляску с Джульеттой. 

Не ожидавшая от кавалера такой прыти, Джульетта выпустила из рук одеяло и, вцепившись в сиденье, откинула голову. Когда коляска поравнялась со мной, я увидела у нее шее и несколько свежих кровоподтеков, а под другим глазом еще один фингал. Правда, он был чуть меньше размером и ярко-синего цвета. Так вот почему доктор назвал ее синеглазкой.

 И тут в моей голове сложилась четкая картинка этой трагикомедии. Никакая синеглазка ни Джульетта, а Налим не влюбленный Ромео. Этот тощий мерзавец, возомнивший себя Отелло, на самом деле был простым неудачником и негодяем, умело игравшим на чувствах беспомощной Дездемоны, и, судя по количеству  синяков на ее теле, ежедневно и филигранно оттачивающий на бедной женщине свое «мастерство».

Продолжение следует