Яма

Лес. Ночь. Двое мужчин лежат в траве, ждут. Один – спокойно, равнодушно, он просто для компании, потом он незаметно задремал. А первый этому и рад, так как уже пожалел, что взял его с собой. Задремавший потихоньку отодвинулся ближе под дерево, прижался спиной к стволу и крепко заснул. Аж почмокивает иногда, спасибо, не храпит. Тот, кто ждёт, заметно нервничает. Он ещё сомневается, правильно ли поступил, что пошёл в лес, он уже думает, может, надо было как-то иначе.

А сам прислушивается. Странные звуки, он напрягся. Забыл свои сомнения. Кровь ударила в голову. Приготовился к чему-то плохому: лицо жёсткое, решительное, отчаянное...

Звук закончился прыжком зайца, почти задевшим его. Испугаться не успел — от неожиданности. Не думал, что здесь зайцы шастают - и опять звуки. Только больше, громче. Он весь в этих звуках – что это? Это же близко, прямо за этими кустами, где он спрятался, откуда ждёт того, из-за кого он здесь. Одновременно раздаётся отчаянный писк жертвы (заяц?) и - на него наступает человек. Мысль, что человек с другой стороны (уже возвращается?), кажется, успела промелькнуть, или не успела, но испуг, возмущение на себя – его перехитрили – жуткая злость на этого человека, превратившаяся в бешенство, помогли ему мгновенно собраться, это даже похоже было на первобытный инстинкт охотника.

Он схватил человека за ноги, пытается его сломать, задушить. А тот сопротивляться не мог, а только вцепился мёртвой хваткой, бессознательной, отчаянной. Этот бешеный клубок катился медленно, но верно к тому страшному месту, о котором охотник, выслеживающий свою добычу, мечтал, и был уверен, если произойдёт эта встреча, - один из них будет в этой яме.

Сейчас, когда он пытался сломать, задушить, он, наверное, забыл о тех мыслях. Он ни о чём не думал, он никого не помнил – он должен был растерзать того, кого терзал. Они уже задыхались и вдруг падают, летят вниз. Охотник мгновенно понимает, куда, и разжимает, пытается разжать руки. Не получается, его закостеневшими руками держит его «добыча».

Они летят в воду. Не успев наглотаться воды, тут же выныривают, охотник понимает, что за конец его ждёт, если не вынырнет. Вместе с ним, но медленнее всплывают два скелета, а потом медленно идут ко дну. Он последним усилием выкарабкивается на полоску земли возле воды, отталкивает от себя свою «добычу». Тот опять идёт глубоко в воду, но тут же его выталкивает на поверхность какая-то сила. Два скелета опять медленно всплывают и уходят вниз. Кажется, что за эти мгновения с охотником что-то произошло, он неожиданно вытаскивает свою жертву. Тот не дышит.

Ночь наверху начинает уходить.

Но товарищ, спавший под деревом, продолжает крепко и сладко спать. Правда, его сон несколько тревожный, он иногда хмурится.

Заметно посветлело. Можно рассмотреть уже вокруг примятую траву, даже капли крови и клочки шерсти. Вот спавший переворачивается во сне, как будто дома на широкой кровати, и неожиданно сильный укол ему в спину – он улёгся на сучок. А во сне: товарищ его вонзил ему в спину что-то острое. Он с возмущением вскакивает. Видит: где он и ничего не понимает. Изумленно осматривается, вспоминает. Возмущению его нет предела. Он – один. Значит, Михаил ушёл.

- Сам же уговорил, не слушал никаких доводов, а теперь дождался, что я уснул, и ушёл. Ах, он подлый, а ещё друг. Видно, отнял зайца у лисы, вон сколько шерсти да крови, да и подался домой, к своей Любушке. Как он мог оставить друга? - Андрей, переполненный обидой, злостью на друга, досадой на себя, что уснул, отправился домой. Сначала решил зайти к Михаилу и сказать всё, что думает о нём, а потом по дороге передумал, решил, что не пойдёт, пока тот сам к нему не придёт с извинениями.

Домой Андрей вернулся не остывший от обиды и злости, раздражённый. Домашние не поняли, что с ним, не могли подступиться к нему с вопросами: где был, что случилось. В таком тихом бешенстве прошёл день - Михаил не зашёл, не объяснился, не извинился. Андрей не по-мужски обиделся. Иногда пролетала мысль – не мог тот так поступить, но тут же – а почему не приходит?
Жена пыталась что-то спросить, рывком отвечал, не давал ей договорить. Зашла Любушка, жена Михаила, посмотрела на него непонятно (молча спрашивала?). Не решилась спросить. Он уже и на неё обиделся.

***

Так непонятно прошли день и ночь. Несколько раз порывался сходить к Михаилу, но почему-то не шёл. Мучил страшный сон, Андрей вспомнил, что и в лесу видел страшный сон. Он его не помнил, но остатки ночного ужаса испортили ему настроение на весь день. С каждым часом всё не понятнее обстановка в семье. По улице на него оглядываются и шепчутся люди. С ним никто не разговаривает.

Вечером он был в саду, перекапывал землю, с яростью всаживал лопату глубоко и ещё яростнее переворачивал пласты. И услышал за забором разговор проходящих мимо соседок. Судачили про него, про Михаила, про его жену. Оказывается, страшные домыслы и предположения людей закончились тем, что соседи не выдержали и заявили в милицию, и сегодня должны приехать за ним – говорили, что он убил своего друга, а жена того почему-то не заявляет. Андрей откидывает лопату, прыгает через забор, судачившие женщины присели от неожиданности и страху. Одна из них зажала юбку между ног — мокрый подол.

- Что? Что? Кто? – он сипел и не мог больше ничего сказать. Наконец, вторая опомнилась и заверещала пронзительно, и помчалась по улице. Выскочила его жена, стали выбегать люди из домов. Подбежали мужики – оттащили его от женщины. Его трясёт. Пытаются с ним разговаривать.
- Где? Где? Где он? Кто сказал? – привели Любушку. Он к ней. – Где он?
-А она ему шёпотом:
- Где он?? - Андрей так и сел.
Собравшиеся стали что-то понимать – соображать. Пошли предположения, стали звучать осознанные вопросы: где? когда? что было? почему не пришёл? почему не спросил?

Андрей закричал и помчался в лес. Любушка села на землю и без сознания прислонилась к забору. Мужчины да почти все женщины и дети понеслись за ним в лес. Но уже темнело на улице, а в лесу было ещё темнее. Он ломился через кусты, он летел к той поляне, где они лежали тогда. Примчался. В сумерках ничего не видно. Стал кричать, звать. Тут подбежали и остановились резко, поняв, где находятся, парни и молодые мужики. Андрея держали за руки. Послали в деревню за фонарями, все собрались в одном месте – ходить-то здесь нельзя, можно сгинуть. Установилась тишина, все прислушиваются до звона в ушах. Крикнут и опять тишина. Андрей начал вспоминать, не зная, что можно сказать: что случилось, почему были здесь — это не его тайна.

Что же произошло? Ругая себя последними словами, он казнился, что не спросил, не зашёл.

Потянулись люди из деревни, с фонарями. Стали делиться на группы и обходить поляну почти по сантиметрам, двигаясь во все стороны. Мужики, посовещавшись, выбрали старшим деда Тимофея. Он перекрестился и приказал всем быть на одном месте, на середине поляны, отправить женщин и пацанят по домам. Его сразу послушались.

А мужчины двинулись в одном направлении. Фонари, сведённые в одно пятно, освещали ноги впереди идущих, деда Тимофея, бывшего охотника, и Андрея. Вышли с поляны, остановились. Дед Тимофей раскинул руки, останавливая всех, наклонился. Здесь. Он, полусогнутый, незаметно, но стал продвигаться вперёд, через мгновенье резко в сторону, опять вперёд. Все замерли, поняли, что он увидел страшную картину, поняли, что, несмотря на резкие зигзаги, он медленно, но верно приближается к одной из страшных точек в лесу. Очень медленно двигались за ним.

***

Cколько заметин делали старики, сколько раз пытались огораживать это гиблое место. Но вот оно всё ближе, старики, да и все остальные, уже почувствовали его запах. Дед приказал всем остановиться, наклонять ему молодые деревца, за макушки которых он держался, и постепенно отпускал, перехватываясь за новое деревце, которое ему наклоняли передвигающиеся за ним мужчины. Дед Тимофей двигался в светлом пятне фонарей. Светлое пятно шевелилось и послушно было малейшему его указанию. Вот оно вздрогнуло и замерло – он поднял левую руку на одно мгновенье и тут же схватился за макушку деревца. Все мужчины сзади держались так же за эти живые верёвки. Они пытались что-то разобрать, но ничего не понимали.

 Дед Тимофей что-то сказал, его поняли и стали быстренько отправлять всех назад. Почти все пятились, осторожно, без резких движений. Большое светлое живое пятно разделилось на несколько пятнышек. В каких-то пятнышках рубили деревца, в каких-то их уже укладывали, даже верёвками переплетали. Старики, пришедшие позже, принесли всё нужное сейчас.

Дед Тимофей стоял, замерев, и всматривался в нечто непонятное. Пятно-путеводитель тоже, не шелохнувшись, замерло и только дышало — так биение пульса и дыхание людей, державших фонари, отражалось в светлом пятне. Когда приготовили жердины перевязанные, старик сказал, чуть повернувшись: «вызывайте «скорую». По тропинке, превратившейся за этот вечер в аллею, в деревню рванули остававшиеся всё-таки пацаны.

Те, кто были поближе к старшему и так же, как и он, всматривавшиеся в необычное пятно, стали различать что-то, что было на траве, возле обрыва в самую большую яму. Это «что-то» было необычным, бесформенным, неподвижным, но похожим на живое, во всяком случае, так хотелось думать. Все ждали распоряжений старшего. Он думал. Потом спросил, послали ли за «скорой»?

– Послали, - стали разговаривать шёпотом, хотя и до этого разговоры были по необходимости и приглушённые. Постояв некоторое время в неподвижности, он спросил, сколько сделали санок.
– Одни.
- Делайте ещё, - через паузу, - ещё двое. Застучали топоры. К нему приблизился один из старых охотников, держась за макушку дерева, поговорили. И дед Тимофей дал команду придвигать к нему первые готовые санки. Потом осторожно лёг на них, а в это время его уже приготовились двигать вперёд. Движение началось такое медленное, почти незаметное, только по сигналу его. Светлое пятно сосредоточилось на санках. Впереди направление пути светил фонарь деда Тимофея. Там, где рубили, осталось по фонарику. Вот опять всё замерло. Новый сигнал, и санки медленно пошли назад. Притянув старика на уверенное место, помогли ему встать.
- Что там?
- Думаю, - сказал он, - чудо. Такого ещё не было. Делать будем так: санок всего надо будет четыре штуки, больше нельзя. Поедут молодые, самые лёгкие и ловкие – трое. Меня слушать без секунды на личные размышления. Замирать. Держать. Тянуть. Самим, как только затяните на санки, уползать назад. Ни движения резкого, ни вместе стараться не напрягаться на землю. Яма увеличилась. Края могут рухнуть в любой момент. «Скорая» приедет, близко не пускать, держите подальше их. Можно будет – подпустим. Посмотрел на небо, и все увидели, что ночь-то на убыль, звёзд уже нет, светало.

Послышался звук машины. Хорошо. Вовремя. Дождались прихода медички, с чемоданчиком. Заметно поблекли круги от фонарей. Хорошо, что рассвет. Фонари стали гаснуть. На полянке совсем светло. Теперь все рассмотрели груду на краю обрыва.

– Всё, ждать больше нельзя. С богом. Пошли.

Парни устроились на этих санках, им уже не повторяли, что делать. Стали медленно двигать самодельные носилки. Послышался сигнал ещё одной сирены, милицейской. Все замерли. Потом движение продолжилось. Ещё не далеко продвинулись, когда на поляну вышли милиционеры, за ними стали появляться женщины и ребятня. Андрей, не сводивший глаз с носилок, опередил вопрос подошедшего к нему милиционера: убрать бы людей с поляны - опасно, очень. Тот понял и резко приказал всем исчезнуть. Его послушались, и поляна стала пустеть. Люди собирались на краю леса. На полянке – медсестра и милиционеры, несколько мужчин. Те, кто двигал санки, лежали на земле и слышали, как дышала земля. Ощущение страшное.


- Стоп! - сказал дед Тимофей негромко, - дальше нельзя.

Все замерли. Но вот движение продолжилось, но не носилок, а парней на них. Вот первое движение к груде, что лежит на краю обрыва. Дед Тимофей, руками распластавшись на земле, слушал. Никто не шевелился на поляне. Спасатели распределились так, что все трое держались за что-то в этой груде. Было уже светло. Понятно, что это три человеческих тела. Потянули, каждый к себе. Дед заспешил, громко приказал тянуть сразу назад, не дожидаясь, пока втянут спасаемых. Их потянули и его тоже.

И в это время дед Тимофей понял, что земля дождалась спасателей и больше ничего не даёт делать, и крикнул:
- Быстрее! Все с поляны! - Страшное движение стало быстрым, милиционеры помогали. Все мокрые от росы, глины, грязи, страха, пятились назад.

Дед дождался, когда мимо него проползли последние санки, и стал подниматься. К нему на помощь направился милиционер.

- Назад, - жутким шёпотом сказал старик. Милиционер попятился, а дед Тимофей попытался, перекатываясь, двинуться за уползавшими носилками, - все с поляны, быстрее, - шептал он. Его слышали и спешили. Все уползли. Он один на поляне и пытается ползти, катится с неё. И молится, и просит землю подождать, если время его не пришло, а если пришло, ну что ж, он спас людей:

- Простите меня все, кого обидел. Прости, Господи, меня за мои прегрешения вольные и невольные. - Он молился и перекатывался. И полз с поляны. - Матерь Божья, помоги моим, оставшимся без меня, - и закрыл глаза.- Кто-то должен здесь остаться, - решил он.

Теперь было видно, что странно дрожит трава на поляне, что звук какой-то снизу идёт, а других звуков и нет: ни птички, ни кузнечика. Молодой милиционер не выдержал, увидев всё это, вернулся резко назад, схватил старика с земли, подхватил его, лёгкого, как ребёнка.

Земля у него под ногами шевелилась. Живая, что ли? Он выдёргивал ноги из земли, как будто чем поддерживаемый. Последние метры до твёрдой почвы он вообще потом не мог вспомнить, их почти вытянули. Поволокли ещё дальше и рухнули на аллее, вытоптанной сегодня ночью.

Вместе с их падением раздался страшный звук с плотоядным мокрым чмоканьем. Земля дрожала. Воздух, казалось, двигался вверх-вниз. Люди присели, закрыв головы руками.

Милиционер со стариком лежали в метре от нового обрыва. Старик был без сознания, милиционер тоже. Поляны не стало. Яма с бурлящей землёй. Дрожала листва на деревьях. Вздохнула облегчённо земля.

***

В местную «больничку» принесли матрацы, одеяла. Медичка почти в беспамятстве, пытается распоряжаться – кого куда положить, кому уколы, кому что. Ждут несколько машин и докторов из города, их вызвали милиционеры. А пока они расспрашивают жителей, кто эти двое из троих спасённых.

Без памяти лежит дед Тимофей. Любушка говорить не может, её первую, ещё с улицы, когда все побежали в лес, принесли сюда.

На спасённых страшно смотреть, но на них, по просьбе милиционеров, осторожно, не тревожа, посмотрели почти все: может, кто узнает, даже мальчишкам разрешили.

Никто никого не узнал. Да и трудно было узнать, даже знакомого, что с ними сделала яма. Один из стариков, отец Любушки, постоял подольше, всматриваясь, даже протянул было руку, но не решился. И отошёл. Нет. Чужой. Не наш. И второй не наш. Случаев спасения из ямы никогда не было. И быть не может.
Узнают ли люди, что произошло? Не похоже, чтобы эти скелеты могли прийти в сознание и здравый вид. Приехали врачи из города, медичка, увидев первого же в белом халате, потеряла сознание и упала возле старика, которому пыталась сделать укол.

После совещания с врачом стали решать, что делать с каждым. Первым определили деда Тимофея: его жена, деловая старуха, попросила домой, на всё Божья воля, сердце его потихонечку шепчет, дом рядом с «больничкой». И сын понёс его домой.
Медичку привели в сознание, она опять стала командовать, потом, увидев, что здесь врач из города, засмущалась. Он её успокоил, - всё правильно, - говорит. Парней, кто был на «передовой», кто ездил на санках, пытались спросить, как они себя чувствуют, но они держались рядом и ничего не отвечали, а потом направились к церкви. А там уже Тимофеева старуха. Священник, отец Яков шёл к деду Тимофею. Он было уходил, но вернулся, уже всё зная, сказал парням к какой иконе ставить свечки, где за себя, где за тех, кого спасли, распорядился дать им святой воды и сказал, что отслужит специальную службу.

Потом парни сходили к «медичке», уже в сопровождении своих друзей и подруг, она сделала им по уколу, и они отправились по домам спать. Хорошо хоть выходной день впереди.

***

Спасённых повезли в город. Андрей отправился с ними. Он не отходил от Михаила. К вечеру Андрей вернулся: ни один доктор не сказал, что спасённые будут жить.
Неожиданная надежда на продолжение чуда появилась после слов батюшки, отца Якова: не для того они спасены, чтобы умереть.

На другой день рано утром деда Тимофея сын понёс в церковь, а его жена несла скамеечку. Деда Тимофея усадили на скамеечку, прислонив к стене напротив иконы «Всех скорбящих Радости»; отец Яков поставил свечи пред иконой, зажёг их. Глаза деда Тимофея не отрывались от лика Божьей Матери, губы не шевелились, а чуть заметно иногда вздрагивали, дед  молился. Родные его ушли, так они его поняли. Отец Яков был с ним, потом внимательно всмотрелся в глаза деду и спросил, хочет ли он быть один. По взгляду понял, что правильно. Сказав, что храм будет открыт всё время, пошёл к себе.

Несколько дней дед Тимофей провёл на скамеечке, с каждым днём было заметно, что он всё увереннее сидит, что губы его уже шевелятся. К нему постоянно кто-то подходил, то родные свои, то родные тех, кто был в лесу. Ставили свечи, молились. На ночь деда носили домой. Каким-то образом отец Яков и дед Тимофей стали понимать друг друга. Отец Яков подошёл к деду:

      - Отправим в город в больницу икону и лампадочку? - Глаза деда радостно засветились. Отец Яков поехал в город вместе с Андреем и отцом Любушки. Сразу пошёл к главному врачу за разрешением провести службу в палате, где лежат спасённые.

    • В палате он неожиданно долго всматривался в молодого парнишку, которого там увидел. Так получилось, что когда они были в своём медпункте, его не догадались позвать, а сам он не пошёл любопытствовать. Отец Яков, читая молитвы, не сводил глаз с парнишки и увидел или ему показалось? – дрогнули веки у того. Отец Яков оставил икону, зажженную лампаду перед нею, подсвечник в виде ангелочка, свечи и попросил нянечку посматривать за лампадой. А сам поехал в соседнее село к отцу Николаю, пока не зная, что скажет, что спросит, но сердце его говорило, что надо быстрее.

***

Он оказался прав. Отец Николай не удивился, увидев его, а сразу спросил:
- Вы привезли нам известие о сыне? - Отец Николай, похудевший и почерневший, был в таком покаянном виде, как будто кричал о своей вине в том, что пропал сын его. Отцу Якову не пришлось подбирать слов, как и что спросить, как сказать, он только кивнул и посоветовал связаться с епархиальным начальством, на возможно долгое отсутствие.

Отец Николай так и сделал, а его супруга, матушка Анастасия, собирала узелки с собой, хотя, скорее всего, ничего этого не понадобится.

Собрались быстро, отец Николай уже договорился, кто проведёт службу на случай его задержки, сосед вызвался отвезти. Отец Николай казнился: это его вина в том, что сын ушёл из дома, что не смог убедить его в своём желании и понимании долга, что не принял всерьёз желания сына, что не принял его другим, не смирился с желанием сына, вот и настигло его наказание Божье. Родители приготовились ко всему, смирившиеся и не только простившие сына за уход из дома, но и готовые просить у него прощения. Отец Николай не хотел отпускать единственного сына от себя, что ж, так и получилось по желанию его: он заберёт сына из больницы и долго, очень долго сын будет с ними, беспомощный, послушный.

***

Кошмар был не только ночным, но и днем преследовал парнишку: он кидается драться то в воде - в этой страшной яме, то на краю земли - перед черной водой. А за ними с другой стороны наблюдает молча еще один человек. Каким-то непонятным образом человек, который первым кинулся на него, вдруг понимает, что обознался, и пытается успокоить и даже как будто извиняется. Разговаривает демонстративно спокойным голосом, рассуждает: здесь останутся они и еще два скелета. Парнишка, почти придя в себя, говорит: нас трое – паники нет, но начинает понимать, что произошло нечто страшное. Долгая попытка разобраться, что между двумя, находящимися по разные стороны воды. Хорошо, что они не могут достать друг друга – было бы что-то страшное. Молчаливый ужас продолжался долго.

Из этих смутных видений он вытаскивал себя силой и вспоминал, стараясь спокойно, уже со стороны посмотреть, что было.

Мужчины перекидываются несколькими фразами, безысходность и тоска. Вдруг их молчаливая война нарушилась:

- О распенших Тя моливыйся, любодушне Господи, и рабом твоим о вразех молитися повелевый, ненавидящих и обидящих нас прости, и от всякого зла и лукавства к братолюбному и добродетельному настави жительству, смиренно мольбу Тебе приносим; да в согласном единомыслии славим Тя, Единого Человеколюбца, - прозвучало тихо и проникновенно, но укоризненно. Не знавшие, что это такое, поняли неожиданно смысл, как призыв к примирению. Действительно, выхода отсюда нет, к чему война, пожалуй, надо прощаться с жизнью, последние минуты следует спокойно вспомнить и простить всем и все.

- Что это было? Откуда знаешь? – спросил охотник у парнишки, - кто ты? Зачем здесь?

- Ушел из дома, отец не отпускал, а я ушел. Вот и наказание мое. Я единственный сын у отца, вымоленный, отец обещался, когда я родился, что буду, как и он, священником. А я хотел мирской жизни. Наверное, это наказание мне за то, что хотел нарушить клятву отца, – рассказал Ванечка, - а это тропарь о ненавидящих и обидящих.

- Догадался о ненависти нашей? Что ж, простим друг друга, да будем умирать. Спасти нас не смогут, - сказал охотник.
Тогда чуть громче вступил в разговор второй человек:
- Прости меня, Михаил. Есть ли какие молитвы для тех, кто умирает? – спросил он у Ванечки.
– Есть, - ответил тот. – А почему вы не хотите попробовать выбраться отсюда, раз мы не утонули, может быть, спасемся?
– Если только чудом каким, если с помощью твоих молитв, - равнодушно ответил Михаил. – Ни один человек не подойдет и близко к яме, отсюда не выходят. Скелеты видел?

Они молча лежали. Через некоторое время Ванечка встал, прислонился к земляной стене, потрогал ее руками, мужчины смотрели на него удивленно, а он начал читать тихо-тихо сначала и медленно, как бы пробуя: - Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняй, Сокровище благих и жизни Подателю, приди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша, - он читал и читал, а сам не отступал от стены.

И вдруг первым поднялся противник Михаила, бывший на той стороне, и тоже попробовал стену руками, и стал передвигаться в их сторону, щупая землю руками, отковыривая куски, пробуя, где она мягче. Наконец и Михаил понял, что они делают, но он не верил в это. Но Ванечка продолжал читать все, что помнил. Читал истово, с безграничной верой в чудо. Михаил стал рассуждать о высоте ямы, о мягкости земли, об осыпающихся краях, но в конце концов, не сидя же без дела умирать, он начал ковырять землю, только чтобы доказать – это бесполезно.

***

Через год Михаил, после того, как вышел из больницы, пошёл пешком в паломничество, о том, что он не вернётся, знала одна жена его Любушка.
Человек, которого караулил Михаил, остался жить в его доме. Это – сводный брат Любушки, неродной сын того старика, который протягивал руку к нему в тот страшный день в «больничке». Как-то совсем немного, не по-деревенски, поговорили, вспомнив про Любушкиного брата: что отец-то его не сразу узнал, что не было его много лет, не думали, что и живой. Никто никому не рассказывал, почему его не было, почему не пошёл жить к отцу, почему остался у сестры. Вероятно, Михаил так распорядился. А почему Михаил хотел его убить, знала только Любушка, а отец его только мог догадываться.

Дед Тимофей не разговаривает, он стал жить при церкви, и сторож, и помощник всем во всём, но всё молча. Часто просто сидит у церкви, домой ходит изредка. Домашние с ним не спорят. Поговаривают, что он умеет молиться за всех, что его молитвы помогают всем, кто просит помощи в добрых делах. Он стоит все службы у иконы «Всех скорбящих Радосте».

Ни один из спасённых никогда никому не рассказывал, как они смогли выбраться из ямы.

***

В селе этом всегда имели силу старики. Молодёжь их слушалась и уважала, то есть не обижала. Церковь стояла не разорённая, даже самые страшные лихолетья её миновали. Сельчане гордились этим, слава о местном священнике была далеко по округе, к ним частенько приезжали на службу из города. По воскресным дням храм бывает полный. В селе есть местный церковный хор. Всем очень нравится, как у них слажено и душевно получается, когда они хором читают и поют. По большим праздникам службу ведут два священника, свой и приезжий из области. Уж тогда все село в храме, все поют. Праздник. В селе этом, не сказать, что набожны, но заповеди помнили, старались не нарушать. Кладбище за селом ухоженное, никакой заросшей могилки, даже древние могилы, у кого и родственников-то не осталось, всегда в порядке, все знают: кто кому в каком колене приходится роднёй. Два раза в год все жители «как на субботнике» на кладбище, весной и осенью наводят порядок.

И никому это не мешает. Наоборот, мудрое начальство заведенным порядком пользуется в своих интересах. Изменив на время престольного праздника рабочий день, получали должников на другое время.

***

Потом сюда привезет отец Николай своего Ванечку. Он выжил, но сохранил надолго изумленный вид, он почти всегда был как будто в себе самом. Ванечка сам, после выздоровления, решил стать священником. Он сначала хотел пойти в монахи, но однажды он долго молился, долго беседовал с отцом своим крестным, потом как бы забылся, и ему не то приснилось, не то показалось, не то он сам это придумал – но он уверен, что на его вопросительное размышление: что же делать? – прозвучал явственный ответ. Он ранним утром встал на молитву и молился в состоянии принятого решения – будет священником. Отец отвез его в семинарию, сначала сам встретился с преподавателями, а потом пригласили Ванечку. И хотя учебный год начался, его в этот же день оформили и поселили в общежитии. Вид у него долго очень оставался болезненный, чуть отрешенный. Веселье его не касалось.

На каникулах он всегда и во всем помогал отцу. Был внимательным, заботливым, часто оставался в храме и молился. Его старались в это время не только не отвлекать, не тревожить, но оставлять одного – так необычно было его состояние. И после этих молитв, казалось родителям, что он набирается сил. При удобном случае, ходил в гости к крестному своему, отцу Якову. Он любил ходить пешком.
Родителя его беспокоило только одно, как сын его найдет себе избранницу. Беседовали они об этом с его крестным, но пока ничего не придумали. Парень на девушек не смотрел.

***

Но вот подошло время окончания курса учения. Почти все выпускники получили благословение на семейную жизнь, они определялись по приходам.
На последних выходных днях перед выпуском Ванечка поехал к крестному. Тот его ждал.

Танечкина история.
Таня готовила себя в матушки, мечтала об этом. Она занималась в Воскресной школе, активно помогала в своем храме. Батюшка, священник этого храма, крестный отец нашего Ванечки, знал о ее желании. В этом году она заканчивала педуниверситет, и он предложил ей познакомиться с Ванечкой. Она согласилась. И батюшка их познакомили:
- Вот вы видите друг друга, знаете для чего эта встреча, знаете, что будет трудно сначала, а потом все зависит от вашего сознательного отношения к супружеским обязанностям. Вы должны сейчас сказать друг другу самое главное, что ждете от спутника жизни. Обойдите 3 раза храм и за это время решите и дайте ответ: будете ли вместе.

Они медленно и, к как бы не очень уверенно сначала, пошли. Ванечка рассказывал, какой он видит семейную жизнь, что должен делать он, что хотел бы видеть от супруги, - до священника долетали слова:
- Муж должен заботиться обо всем.... верить … помогать... моя жена должна помнить, что она не просто женщина, она матушка... помогать соблюдать посты, не должно быть фанатизма, но....
Второй круг говорила Танечка: мне очень нравятся отношения нашего батюшки и его матушки: они не ругаются, они уважительны друг к другу, у них спокойные дети...
Вот и третий круг: они шли уже рядом, и было похоже, что они знакомы не пять минут. Они шли уверенно и вместе сказали «да».
Через год Таня сказала, что она счастлива.

*** ***

Первой в области, одной из самых первых вообще, начала восстанавливаться церковь в соседнем селе. Затеяли это не старики, а молодые парни, точнее тот спасенный, Любушкин брат. Никому никогда ничего не рассказывал, но однажды утром проснулся с решением немедленно надо действовать. Он съездил в город, поговорил с благочинным. Тот был очень занят, но когда сказали, что из этого села, сразу позвал его. Выслушал, вытер слёзы, выступившие в самом начале разговора, благословил, обещал всевозможнейшую поддержку, а когда парень ушёл – написал подробное письмо в епархию.

И вот в своих проповедях по праздничным службам, потом всё чаще, он говорил прихожанам о том, как в селе восстанавливается церковь. Ещё не было священника там, никого из церковнослужителей, а работы пошли полным ходом, во всех церквях епархии собирали пожертвования на восстановление храма. Восстанавливали церковь с большим энтузиазмом, чем в революционные годы громили. Конечно, не все понимали и одобряли, удивлялись, но не осуждали: дома атеизма уже рассыпались. Власти пока присматривались, но все показатели и отчёты из этого села были таковы, что придраться было не к чему. А потому и не препятствовали: разводов нет, правонарушений нет, самогонщиков нет, второгодников нет, урожайность и другие производственные показатели укладывались в средние по области. Постепенно стало приятным сообщать о «ходе восстановительных работ в селе», потом стало приятным докладывать: кто чем помог: кирпичом, деревом, краской, даже людьми. Художник с завода рассчитался и отправился расписывать церковь, к нему на каникулах присоединился учитель рисования.

***

Приехал молодой батюшка Иоанн с молоденькой матушкой Татьяной, которая всего стеснялась, после того, как родила мальчишечку, не стала смелее. Если бы её опекали старушки, может, так и была бы взаперти, но к ней пришли на помощь молодые женщины, потом приехала свекровь. Прожила всё лето и вела дела все по дому и помогала сыну во всём. Как бы показывала молодой, как надо. Вечерами расспрашивала сына, рассказывала ему местные новости, кому и чем можно помочь. Про кого сказать доброе слово, к кому обратиться за помощью. Никаких указаний и поучений молодой жене не было. Только раз сказала сыну, специально или нет, не знаю, но молодая слышала:

- Молодец, не ошибся, хорошая жена будет, умная матушка, будет тебе помощь и поддержка. Хороший приход, - и уехала.