Яростный стройотряд, 7

       Утренний развод на работы. Меллер чинно расхаживает перед строем. Рядом топчется комиссар. Мастер курит в стороне, посверкивая стёклами очков. За солидной диоптрией – мутноватые глаза. Видать, снова ночью разводил шашни со стройотрядовским врачом Анкой. А чем ещё ему прикажете заняться? На объекте почти не появляется. Все давно проинструктированы, обращаться с топором и пилой умеют.  Да и у врача тоже работы в последнее время не прибавляется. Порубленные в первое время лежат в бараке и тихонько «рубцуют» на себе раны. Отойди, доктор, не мешай, пусть лечит время.

       Несколько попиленных и пришибленных деревьями эвакуированы на большую землю. Оставшиеся научены их горьким опытом ведут себя осмотрительно. Героизма никто не проявляет, и дела идут ни шатко ни валко. Потому мастер и медсестрица предоставлены сами себе.   

       – На сегодня диспозиция обычная. Рабочие бригады – лежнёвка, девочки займутся вениками, Зельфанд – в распоряжение командования. Вопросы?
      Девочки бросают косые взгляды на Асю Зельфанд. Та с трудом сдерживает улыбку. Мог бы и поизящней выразится, не столь уж прямолинейно: все знают, что Меллер к ней неравнодушен. Собственно, она и в отряде то оказалась исключительно из-за него. Тащиться в эту глушь, чтобы бечёвкой стягивать в пучки непослушные ветки этой рафинированной интеллигентке вряд ли захотелось бы самой. Олег представляет себе, как Ася своими тонкими пальцами пианистки пытается потуже затянуть верёвочный узел и клянёт себя за уступчивость. Поэтому в её улыбке легко угадывается не столько естественная реакция на неловкую попытку командира спрятать свои истинные мотивы за канцеляризмом «в распоряжение», сколько явное облегчение. Ну да бог с ним, пусть в распоряжение. Всяк лучше, чем кормить комаров в лесу.

      Шура Венцель мрачно шутит: вениками, говоришь? Хорошо ещё, что не тубиками – это гораздо рискованнее. Потому как тубики – пациенты туберкулёзного диспансера, поясняет он тем, кто не ухватил тонкости его сарказма. А веники – венерического. У медиков это расхожие термины. Здесь же веники - побочный продукт строительства лежнёвки, вроде поросячьей щетины на свиноферме. Не пропадать же добру, тем более, что есть куда отправлять – заказ какого-то банно-прачечного комбината. Наверняка там кто-то из родственников стройотрядовского руководства рулит.

      
      Пара автобусов их подрядчика, лесозаготовительной артели, уже пофыркивает моторами в сторонке, дожидаясь пассажиров.

       Рассаживаются по бригадам, чтобы не мешать высадке очередной группы десантников у своего объекта.
       Девчонки затягивают свою любимую, про страдающего от неразделённых чувств велогонщика. Странные у них предпочтения. Хорошо ещё, не самогонщика.
«Не бойся пота, напор утрой, крути, работай, и финиш твой».
Хороший совет каждому страдальцу, думает Олег. Вытесняй из головы пустые переживания простым физическим трудом. А там всё как-нибудь образуется. Древняя, как мир, истина. Вот и здесь у них своего рода трудотерапия. Чистка головы перед новым семестром и профилактика её от засорения лишним мусором.
       По ходу песни велосипедист, не вписавшись в вираж, летит в кювет и ломает себе рёбра. А что вы хотели, когда мысли у него совсем о другом?! Насоветовали, доброхоты, не понимают состояния человека. Напор утрой, напор утрой! Может, у порубившихся здесь голова тоже ещё не до конца освободилась от бремени сердечных переживаний…
       «Вот и все дела, Катька с тем ушла. Это было для меня ударом».
Шперов толкает Горыныча в бок и хмыкает. Катька – любимая тема его приятеля, особенно в подпитии. Не сложилось у Пугачёва с ней… Никто из них пока не предполагает, что на этом аналогия не заканчивается. Потому как дальше следует:
«На пути в Москву, лёжа на боку, напевал я тихо санитарам – продолжается пение. – Не бойся пота…»

       Как ни странно, именно это в некоторой степени тоже ожидает Пугачёва. И вот-вот произойдёт. Этот пот будет его немало беспокоить впоследствии, и он будет не в силах справиться с его раздражающим действием, о чём он будет позже с досадой рассказывать своим товарищам. Но пока его лицо выражает исключительно благодушие. Сегодня суббота, и вечером можно будет расслабиться.

       Скробат косится на девиц. Выбирает момент, когда те замолкают, и затягивает свою «коронку».
      «В комнате темно, лишь горит свеча.
      В восемнадцать лет умираю я…»

       Этот, навевающий тоску, махровый блатняк с непременными атрибутами – дракой, ножом и загубленной жизнью, временами с переходом на грузинский.
       «Ну т’ири дади, ну т’ири мами…»

       Последнее обстоятельство ещё более усиливает гнетущие впечатление от услышанного. Кто ж его знает, что за этими словами кроется?
       Тем не менее, этим он доводит тему, игриво затронутую девчонками, до логического завершения. Точнее, до абсурда. Эпатирует публику, и весьма успешно. Цель достигнута – до конца поездки в автобусе тишина, лишь утробно урчит мотор и тоскливо поскрипывают рессоры. Неплохая затравка для начала трудового дня…

                * * *

       Олег смотрит в окошко. Мелькают деревья, за которыми угадывается лес, которого и в самом деле не видно. Вот ведь народ у нас – всё подметит и точно охарактеризует: недаром на все случаи жизни у него тонкие наблюдения и ёмкие формулировки вроде этой, про лес и деревья.

       Скоро и их лежнёвка, уходящая в никуда. Хотя, почему в никуда? Очень даже в куда. И её рубленые шестиметровые звенья – это не что иное, как звенья в цепи бесконечной борьбы человечества с энтропией. Олег это отчётливо понял ещё вчера, в «Салуне».

       Странное дело: в последнее время при посещении этого заведения на него наваливаются разного рода философские размышления. О всяческих смыслах. О смысле их работы здесь. О смысле учёбы в институте. О смысле жизни, если хотите. Вот и вчера он опять втянул в подобную дискуссию приятелей, а потом долго не мог уснуть. А было всё так.

       Олег, как обычно, заглянул после ужина  в бар. В его полутьме, за дальним столиком с трудом можно было различить фигуры новоиспечённых приятелей – Майкла и Андрюши. Впрочем, присутствие Андрюши здесь можно было ощутить, даже не глядя, по характерному запаху сигары. Олег направился к ним.

       – Майкл, вот ты давеча про тепловую смерть вселенной что-то говорил. А почему именно смерть?

       – Это же элементарно, братсон. (Миша недавно взял в моду обращаться к приятелям словом «братцы», а к каждому в отдельности, видимо, в отместку за «Майкла» – «братсон»).

       – Вся энергия в природе со временем переходит в тепловую, а тепло передаётся от более нагретого к менее нагретому телу. Рано или поздно, все тепловые потоки во Вселенной должны прекратиться. Равновесные термодинамические процессы, второй закон термодинамики. Его еще в прошлом веке Клаузиус сформулировал. И дор сих пор толком никто опровергнуть не может. При этом энтропия системы достигает своего максимума.

       – Так это для замкнутой системы. А Вселенная…

       – Она тоже замкнута.

       – Ты хочешь сказать, что пространство в ней имеет границы?

       – Ну да. Она же постоянно расширяется. Я тебе больше скажу: если построить обратную экстраполяцию, всё это дело, – Майкл широко разводит руки в стороны, – стягивается в одну микроскопическую точку.

       Он сжимает три пальца, пытаясь изобразить эту ничтожно-малую величину. С учетом габаритов его лапищ наглядная демонстрация этого объекта выглядит не слишком убедительно.

       – Что, собственно, и случится опять когда-нибудь. И понятие пространства снова будет отсутствовать – само пространство попросту исчезнет.

       – Тогда, по-твоему, там не будет ни времени, ни материи?

       – В каком-то смысле это именно так. И даже энергии.

       Они пускаются в пространные рассуждения, причём рассуждает, в основном, Майкл, а Олег ему оппонирует. Ворохов откровенно скучает.

       – Мальчики, а не пойти бы вам поспать? Завтра вечером нас опять на сортировку отправляют.

       После запуска первой очереди лежнёвки пошла активная валка леса, и механизированная сортировка древесины заработала в три смены. Рабочих рук не хватало, стали привлекать студентов. Так что на вечерние посиделки, да что там посиделки – на сон времени порой не хватало.

       Работа на конвейере напоминала браконьерское ремесло на нересте: здоровенными крючьями следовало из сплошного потока брёвен вылавливать ценные породы деревьев, идущие на целлюлозу, и направлять их в отдельный карман. Зачастую это удобнее было проделывать просто руками. И это они называли механизированной сортировкой!

       Несмотря на уговоры Андрюши, давно расправившегося со своей «Коибой», разошлись за полночь. Олег долго не мог уснуть. Больше всего его угнетала эта повторяющаяся цикличность процессов расширения и сжатия пространства и материи в точку, к состоянию сингулярности. Неужели природа может вот так без конца мириться с этими, полными абсурда, циклами? Каждый раз, создавая миры, она в их основание неустанно закладывает некий механизм их грядущего самоуничтожения? И зачем тогда человек, этот венец творения? Что-то здесь не так, и этому должно быть какое-то логическое объяснение.

       Внезапно у Олега в голове рождается проблеск идеи, зародыш некоего подобия космогонической теории или концепции, хоть как-то всё объясняющей. Ну, если хотите – гипотезы, не будем слишком строги. Космо-социологической.


       Продолжение следует