Заговор слепых. 13

Глава XII. МАДАГАСКАР

На улице их ждал сюрприз: талая жижа, чавкавшая под ногами три последних дня, под действием климатических чар решительно преобразилась - застыв, она покрыла землю эмалевой гладью, и целый город превратился в гигантский каток, на радость энтузиастам скользящего спорта.

Одинокие граждане плелись опасливо по мостовым, цепляясь руками за стены домов и крыши машин, припаркованных возле обочин. Казалось, не люди движутся - тени людей. Призрак ползучих проекций, запечатлённый на целлулоид методом заторможенной съёмки.
Время от времени в монотонный рапид врывался отчаянный кадр: какой-нибудь бедолага, утратив сцепление с опорой, пускался в пляс, комично корча сплетенья конечностей. А после танца, вконец изнурённый, валился плашмя, сражённый предательством неустойчивой тверди. И вновь на зализанных наледью улицах воцарялся сомнамбулический коматозный покой.

Как Глеб не пыжился, избежать печальной участи падших страдальцев ему не удалось - на третьем осторожном шаге стезя улизнула таки из-под ног.

- Чёрт, – прохрипел он, приходя в себя. – Башкой об асфальт! Это ж надо… Слушай, я кажется вспомнил!

- Да неужели! – Тимур оскалил язвительно зубы. - Ну и чего ты вспомнил? Китайскую грамоту?

- При чём тут Китай?

- А как же, при всём: я давеча в газете читал про одного обормота. Балбес, вроде тебя. Ходил-бродил по улицам и догулялся - сосулька с крыши ему на голову рухнула. Три месяца в коме пролежал, еле откачали. А когда в себя пришёл, по-китайски заговорил! И ещё пару языков, неизвестных современной науке, вспомнил. Представляешь!

История полиглота не вызвала у Глеба восторженных чувств.

- Катись ты в задницу со своими сосульками, - посоветовал он, потирая ладонью ушибленный череп. – Я вспомнил, почему мне фамилия Тотлебен знакомой показалась. Гипсовая голова ветерана войны! Та самая, которая у нас из музея пропала, я рассказывал, помнишь? Этого ветерана Тотлебиным звали. И тоже генерал, между прочим!

- М-да, забавно, - согласился Тимур. - Фамилия редкая. Окажись на твоём месте кто-нибудь другой, я бы сказал – курьёзное совпадение. Но ты, брат, мастак влипать в дерьмовые истории - не удивлюсь, если башка полководца имеет к твоим заморочкам какое-то отношение. Только думать об этих материях у меня нет сейчас ни сил, ни желания. Жрать хочется. И спать. Но жрать – сильнее. Короче, двигаем домой. По такому гололёду, чую, мы не скоро доберёмся.

Хотя от улицы Вяземского до Татарского острова было рукою подать, прошло не меньше получаса, прежде чем скользкая тропа привела продрогших путников к окрестностям бункера.

- Ты как хочешь, а я себе макарошек сейчас отварю, - признался Тимур, когда до заветного подземелья осталось не больше ста метров. – И сосисок. Макароны с сосисками – это разврат! А если сверху сыра покромсать, да капнуть немножечко…

Заключительный ингредиент аппетитного блюда так и остался неведомой тайной.
Не дав завершить кулинарную оду, Глеб схватил гурмана за шиворот и рванул на себя. Потеряв равновесие, оба рухнули вниз, ударившись о бетонную стену забора, отделявшую сумрачный переулок от освящённого фонарём пустыря.

- Ты что, озверел! - заорал несостоявшийся повар, однако Глеб захлопнул рот ему ладонью и кивком головы указал на рекламный щит, воздвигнутый у подножия бункера.

Шесть квадратных метров плакатного пространства были посвящены призывам турагентства, сулившего незабываемый отдых под ласковым небом ухоженных тропиков. Два тучных пса в солнцезащитных очках, распластав собачьи тела в тростниковых шезлонгах, потягивали через соломинку канареечно-жёлтый коктейль.
«Мадагаскар – надёжное наслаждение!» - гласил бойкий лозунг.

- Ты что, спятил? Чем тебе Африка не угодила?

- Не туда смотришь, - откликнулся Глеб. – Чуть ниже целься.

Прямо под восклицательным знаком плаката топтался весьма утеплённый мужчина: на ногах - меховые унты, на голове – ушанка, на теле - тулуп. Даже щёки его, казалось, специально для этого случая, были укутаны толстым слоем косматой растительности.

- Это мент, - зашипел Глеб на ухо товарищу. – Мой мохнощекий приятель. Как он на нас вышел – ума не приложу?

- Как, как… Дело нехитрое. Я уже говорил: серьёзные люди за тебя взялись, Глебушка.

Тимур помолчал, а потом добавил со вздохом:

- И за меня тоже! Вот незадача…

Порывшись в кармане штанов, Тимур выудил оттуда двухкопеечную монету и стал озираться по сторонам в поисках телефонной будки. Общедоступный переговорный пункт обнаружил себя на другом конце бетонного забора.
Прежде чем двинуться в его направлении, коварный татарин язвительно обронил:

- Ничего, за нами не заржавеет! Коли цепной пёс самодержавия добрался до моих хором, порадуем его нежданным сюрпризом. От него теперь всё равно не отделаешься. И свалить нельзя! В бункере, как назло, и деньги, и ксивы, и сумка твоя. Зря, что ли мы книгу профессорскую добывали? Между прочим, на сегодняшний день – единственная зацепка.

- И кому ты хочешь звонить? – полюбопытствовал Глеб, совершенно утративший бодрость духа в виду витиеватых обстоятельств.

- Есть у меня один человечек.

Хватаясь руками за стену, чтобы не прибавлять новых синяков к уже обретённым, Тимур двинулся в сторону скособоченной будки, и Глеб послушно поплёлся за ним. Стометровку они преодолели минуты за три - рекорд, достойный первенства скаковых черепах.

Набрав по памяти какой-то номер, Тимур подождал, пока мембрана в трубке пропищит три раза, и нажал на сброс. Через несколько секунд он повторил операцию.

- Алё, Рашид? Это Тимур. Я вот по какому поводу... Тут у нас субъект подозрительный ошивается. Похоже, вынюхивает что-то. Ты никого за бункером следить не посылал? Да нет, я знаю, но мало ли… Ты уж проверь. А то я, грешным делом, подумал – может буряты шалят? От этих буддистов любой подлянки впору ждать.

Описав в подробностях внешний облик мента и место его дислокации, Тимур повесил трубку, достал сигарету и, обернувшись к Глебу, с ухмылкой произнёс:
 
- Ну, вот и всё. Мавр сделал своё дело, мавр может покурить.

- А кто такой, этот Рашид? - полюбопытствовал заинтригованный Глеб.

- Большой человек! Он на бункер виды имеет. Хочет из него элитный кегельбан сделать для состоятельных мусульман города. Идея безумная, но гениальная. Фишка заключается в том, что на всех шарах должны быть отпечатаны портреты врагов ислама. Вроде как бы и не шар катаешь, а голову отрубленную!

- Бред! – возмутился Глеб. – Кто же ему такое похабство позволит?! У нас в стране, конечно, бардак, но ведь всему есть придел…

- Бред, не бред, а Рашид умеет добиваться цели. Подмаслит кое-кого из районной администрации и дело с концом! Кроме того, он поклялся властям, что на шарах будут изображены исключительно лица, антипатичные нашей политике. Короче, шансы заполучить Бункер у Рашида имеются. Его головная боль не чиновники, а конкуренты.

- Буряты, что ли?

- Во-во, они самые! Хотят прибрать к рукам крысиное лежбище, очередной буддийский центр там отгрохать. Зачем им сей гадюшник сдался – ума не приложу, но факт остаётся фактом. Словом, нашла коса на камень. Рашид буддистов на дух не переносит, я тоже себя к поклонникам Махаяны отнести не могу - на том и сошлись. Рашида я в курсе дел держу, как там и что с моим бункером, а он мне премиальные выплачивает. Всем хорошо и никто не в обиде.

Докурив, Тимур захабарил сигарету - вонзил её в пуп телефонного диска. Затем пошарил пальцем в ячейке возврата монет и, не найдя в ней ни одной заблудшей двушки, сунул туда окурок, на память о мимолётном визите. Отделавшись от сигаретного трупа, он поглядел на часы.

- Ладно, хватит болтать. Пойдём, посмотрим, как там наш «барбос» поживает. Рашид сказал, что пришлёт контролёров аллюром.

Враг бурятского буддизма оказался человеком слова - через десять минут к пустырю подкатил мглистый джип с замутнёнными окнами. Из недр его выбралась парочка коренастых джигитов в спортивных бекешах и тренировочных шароварах с лампасами. Оглядевшись по сторонам, «контролёры» приметили целевого субъекта и двинулись в его сторону. Не мудрствуя лукаво, гонцы попросили закурить, но от протянутой сигареты отказались. Вместо этого тот, что пониже, ошарашил мента ударом в поддых, а второй, подхватив обмякшее тело, поволок оглушённую жертву к машине.

- Всё, дело в шляпе! – пробурчал Тимур, констатируя свершившийся факт. – Лихо они его оприходовали. Теперь мне точно несдобровать!  Рашид такие штуки не прощает.

- Да ладно, подумаешь. Какой с тебя-то спрос? - попытался успокоить товарища Глеб. - Ты же ничего не знал. Проявил бдительность, как и просили.

Тимур набрал в рот слюны и послал плевок в сторону «Мадагаскара». Судя по его угрюмому виду, беспечного оптимизма он отнюдь не разделял.

- Размечтался! Менты – народ злопамятный. А уж твой волкодав и подавно. Прыткий, зараза! Сам посуди: логово моё он вычислил, хозяйку квартирную грохнуть не постеснялся. Можешь не сомневаться, он братве такую историю про нас с тобой втюхает – мама не горюй! Так что Рашиду на глаза мне лучше не попадаться. Барахлишко соберём, и в бега.

Подойдя к бункеру, Тимур внимательно осмотрел чугунную дверь, но никаких следов насилия на предмет вторжения со взломом не обнаружил: толи хитрый запор оказался блюстителю беззакония не по зубам, то ли мент по собственной воле решил ограничиться одной лишь наружной слежкой.
Выудив из потайного загашника ключ, Тимур вонзил его в замочную скважину и, прежде чем отварить дверь, произнёс с укоризною:

- Гад ты, Глеб – вот что я скажу! Я по твоей милости крыши над головою лишился. А ведь какая крыша была! Пальчики оближешь...

*   *   *

Церковный колокол ударил три раза, напоминая коренным обитателям кладбища, что рассвет не за горами - если кто-то отлучился по неотложным делам, самое время возвращаться в могилу.

- Ну вот, почти что пришли, - Тимур кивнул в сторону погоста. – Пять минут, и мы на месте.

- Он что, на кладбище живёт? – изумился Глеб.

- Кто? Кубик? Да, нет! Просто через кладбище ближе. Если в обход пойдём, ещё пол часа угробим.

- Как-то неловко… Ночью, впотьмах, по гробам…

Уловив в голосе друга нотки смятения, Тимур подбадривающе хлопнул его по плечу.

- Не робей! Кладбище старое, заброшенное – никаких сторожей. Только покойники, бомжи и бродячие собаки. Ты жмуриков боишься? Нет? Ну и славно!

Несмотря на оттепель последних дней, здесь, среди могил, под сенью вековых деревьев, зима надёжно держала свои ледяные позиции.
Снега было навалом: горбатые спины сугробов вздымались вдоль узкой тропы, как грузные волны застывшего моря. Малейшее отклонение от фарватера - и увяз по колено.

Из глубины кладбищенского мрака донёсся заунывный вой.

- Бродячие псы, - пояснил Тимур, то ли успокаивая, то ли, напротив, предостерегая. – Каждую ночь здесь собираются. Тут, вдоль кладбища, труба теплоцентрали проходит. Земля никогда не замерзает, вот они на этой лежанке и греются. По крайней мере, мне Кубик так говорил.

- Слушай, чего ты всё Кубик, да Кубик? Что это за имя такое?

Глеб был готов говорить о чём угодно, лишь бы отвлечь себя от кладбищенской жути.

- Старый приятель мой, ещё по Казани. Кубик, конечно, не имя. Так, погонялово. Но история забавная. Как, впрочем, и он сам.

С западной стороны снова донёсся собачий скулёж.

- Это они на луну воют, - догадался Тимур. – Почитай, целый месяц её не видели, вот и отводят душу теперь… Кстати, о луне. Кубик закоренелый звездогляд. У него даже телескоп настоящий имеется…

- Так почему всё-таки Кубик? – не унимался Глеб, заинтригованный причудливым прозвищем астронома-любителя.

- Здесь рядом фабрика мягкой игрушки есть. Точнее была - ликвидировали три года назад по вине нерентабельности. Так вот, Кубик у них служил заведующим отдела по изготовлению лающих собак. Всех, кто занимал эту должность, традиционно именовали Шариками. Оно и понятно - где пёс, там и Шарик. Однако приятель мой – натура строптивая. Заартачился. Не хочу, говорит, Шариком зваться и всё тут. Хоть тресни! Работяги, сам знаешь, народ ушлый, за словом в карман не полезут. Не хочешь быть Шариком – будешь Кубиком. И дело с концом!

Увлёкшись беседой, Тимур сделал неосторожный шаг и угодил в западню – провалился в сугроб, да ещё и шлёпнулся, не удержав равновесия. Глеб поспешил на выручку, но тоже увяз по колено.

- Слушай, долго ещё нам валандаться? – не выдержал он.

- Да всё, уже добрались. Вон оно, наше пристанище.

Глеб повернул голову в указанном направлении и увидел пятиэтажку, возвышавшуюся за оградой погоста. Кирпичную стену строения озаряли пурпурные сполохи.

- Чего это там?

- Ясное дело, чего – бомжи. Люди без определённого места ночевки и жительства. Сидят у огня, греют свои беспризорные косточки. Между прочим, наши с тобой собратья по участи.

«Собратья? Типун тебе на язык!».
Глеб бомжей не любил. Ни бомжей, ни бродячих собак – опасался и тех, и других. Но бомжей особенно. Вонючие, грязные, чужие… Не понимал, как можно так жить. Зачем?! Мерзость и жуть.
А этот – собратья.
 
- И что, их не гонит никто? А как же жильцы? Я бы спятил с ума, если б у меня под окнами жгли костры всю ночь напролёт.

- Да нет никаких жильцов, - успокоил Тимур паникёра. – Один лишь Кубик в целом доме. Только он под крышей гнездится, ему бомжи не помеха. Ладно, пошли…

Отряхнувшись от снега, Глеб поплёлся вслед за товарищем, который по ходу дела повествовал о злополучной судьбе опустевшего дома.
         
- Раньше тут была общага фабрики мягкой игрушки, а когда контору закрыли, то и постояльцев выперли – с вещами на выход. Но Кубика голыми руками не возьмёшь: забаррикадировался на последнем этаже не хуже защитника Брестской крепости. Крепкий орешек! Пока дом без хозяина, его не трогают – пусть существует. Для коммунальных служб он жилец необременительный. За свет ему платить не надо, электричества всё равно нет. Газ отключили, отопление тоже. Слава богу, вода течёт и канализация функционирует. Короче, по сравнению с этой хазой мой «крысятник» был манной небесною.
 
Спустя две минуты они настигли кладбищенский эпилог - чугунную решётку, отделявшую мир необратимо-почивших от мира временно-живых.
Слева от тропы, сгрудившись возле обломков горящего ящика, сидели бомжи – дежурный патруль на границе миров.
Из сугроба торчало горло бутылки, накрытое пластиковой одноразовой стопкой. Дешёвую водку остужал бесплатный декабрьский снег.

- Здорово, мужики! – бодро выкликнул Тимур. – Хорошо сидите. Как самочувствие?

- Ступай себе мимо, мил человек, - отозвался один из бездомных, морщинистый, как пёс шарпей. – Целее будешь.
 
- Нет проблем, сейчас ступлю…

Протиснувшись сквозь прутья ограды, друзья очутились возле кирпичной стены, поросшей плюшевым мхом и шершавым лишайником.

- Дверь на замке, - предупредил Тимур. – Будем лезть через окно. А вот и доска! Видишь, даже ступеньки к ней приколочены. Кубик человек хозяйственный. И всегда рад гостям. Давай, брат, вперёд. Ползи на встречу судьбе, чтоб ей ни дна, ни покрышки…

*   *   *

Прошка поднёс ванильный сухарь ко рту, но забыл укусить его - беспокойная мысль образовалась вдруг в голове, заслонив собою все прочие нужды.
Мысль была рыхлой, неповоротливой и очень объёмной. Прошке никак не удавалось пристроиться к ней половчее, чтобы обмозговать целиком: от морды до хвоста, от макушки до пяточек. Пришлось переться за подмогой.

- Эй, Бироныч, не спи. Жопу застудишь! – заорал Прохор на ухо соседу, прикорнувшему возле костра.

Тот нехотя разомкнул опухшие веки, почесал ногтём кустистую бровь и досадливо осведомился:

- Ну, что тебе, злыдень? Я только пристроился сон посмотреть…

- Потом досмотришь, - пообещал ему Прошка. - Ты лучше скажи, как так получается: кошатину мы едим, голубятину тоже. Даже чайками не брезгуем, хотя от ихнего мяса помойкой шмонит. А собак почему-то не трогаем, хотя собаку поймать – просто плёвое дело!

- Чушь! - аттестовал Бироныч опрометчивый довод. – Дело не в лёгкости, а в разумении. Другим, возможно, и можно кушать собачину, а нашему брату ни-ни! Потому что это паскудство и грех.

Бироныч был умный мужик. Наверное, самый умный на свете! Он всё про всех понимал, и к каждой причине имел свой подход.
Кто изобрёл колесо? Бироныч!
Кто лук и стрелы придумал? Опять-таки он.
Раньше, до лука, бомжи в голубей камнями кидали, и этот цирк назывался охотой. Убить голубя камнем – штука лукавая. Тут не только верный глаз нужен, но и рука твёрдая. А у кого, скажите на милость, твёрдость ручная имеется? Трясутся ручки, трясутся!
А с луком и стрелами жить стало легче. Почитай, каждый день если не голубь, то чайка хотя бы на ужин имеется.
Бироныч называл это дело «прогресс». Смешное слово!
А с другой стороны – не выдумай он «прогресс», так и питались бы до скончания века кошатиной. Словом, Бироныч мудрило и кладезь ума. Если он сказал, что кушать собачину суть срамота, значит, так оно и есть!
Но почему?
Этого Прошка постичь не умел.

- Бироныч, - решил он подкрасться к проблеме с другой стороны. – А что будет, коли я этого пса всё-таки скушаю? Отравлюсь? Блевать начну или сразу скопычусь?

- Не, - мотнул головою Бироныч. – Блевать не будешь. Даже не обсеришься. Всё того гораздо хуже! Жизнь поганую ты проживёшь, а вот когда придёт твой черёд окочуриться, тут-то тебе Кукуй и припомнит, как ты псиной себя насыщал. Все кишки наружу вывернет, и для новой жизни сюда не родит, а сошлёт на остров дальний, где такие же говнюки прозябают. Потому что Кукуй – это Бог, а у Бога с криминальной кодлой беседа короткая.

Про Бога Прошка тоже узнал от Бироныча, хотя и не совсем это дело просёк. Больно уж путано Бироныч про Бога рассказывал.
Сперва послушаешь, вроде Бог для всех один.
А потом послушаешь, и получается, что их, этих Богов – тьма-тьмущая! У каждой шантрапы свой собственный. Оно и понятно: людей-то много, и всякий норовит гнусность какую-нибудь учинить, а за порядком следить, это вам не на дудке дудеть. Одному единичному Богу с этой работой, конечно, не справиться. Поэтому его, как бы, и много.
Даже у бомжей свой собственный Бог имеется.
Имя ему – Кукуй. Видом он страшен, а ростом велик. Хвост у него чёрный, крылья белые, а на лбу – пупырь костяной!
Кукуй бомжей очень строго блюдёт, потому что так по закону положено.

- А что это за остров, куда Кукуй бомжей нерадивых ссылает? - закинул Прошка удочку, в надежде вытянуть из Бироныча историю позавлекательней. Зимней ночью у костра сладко слушать о зверствах Кукуя.

- Да ну тебя в пень…

Бироныч заартачился, ажно морду скривил, однако Прохор упорно стоял на своём и канючил историю.

- Ладно, шут с тобою. Значится так... На южном востоке у моря Молочного есть остров Великий. Формой своей он похож на глисту, а зовётся Мадагаскаром. На острове этом живут мужики. Ростом мелкие, а видом дивные: от пяток до шеи они, как все человеки, а от шеи до маковки – сущие псы. Одним словом, собакоголовый народец…

- Брехня! – прокомментировал услышанное Армагеддон, плюгавый недомерок, промышлявший в бомжах с малолетства. – Я на всех островах побывал: и на Аптекарском, и на Коломенском, и на Елашкином. И на Белом был, и на Чёрном. И на Галерном, и на Холерном. И на Заячий ходил, и на Каменный. Даже на острове Кривая Дамба три с половиной дня под бочкой жил. Много разного есть на тех островах, а только людей с собачьей головой я не встречал и ничего про них не слыхивал!

Армагеддон всегда такой – вечно норовит людям праздник испортить. Бироныч называл его «скептиком», а по Прошкиному разумению был он просто-напросто обыкновенный говнюк.

- Хлебало закрой, - вежливо попросил Прошка Армагеддона и, обернувшись к Биронычу, осведомился. – Ну, ну! И чо стряслось на той Мандасахаре?

Бироныч поковырялся пальцем в носу, обдумывая структуру повествования, и продолжил рассказ:

- Раньше, братцы, всё было не так, как теперь. То есть мужики-то были такие же, а вот бабы – отнюдь. Не то, чтобы совсем... Но слегка. Сущность их женская в другом месте произрастала: не между ног, как у нынешних, а в иных отдалённых краях.

- В каких ещё краях, - не понял Прошка.

- А в таких! На голове. На самой, так сказать, макушечке!

- Брехня, - вновь усомнился Армагеддон, но, получив от Прошки шлепок по затылку, от пререканий воздержался.

- Так вот, бабы от этих анатомических обстоятельств много неприятностей терпели. И то сказать: полезет бабёнка, к примеру, на пальму за ананасом, а ананас этот – возьми, да и рухни. Ну, коли в глаз угодит, то ещё ничего, с фингалом жить можно. А вот если женская сущность фруктовым плодом раскорёжина – это беда! И больно, и стыдно, и не пописать, как следует.
А пуще всего слабый пол мужики донимали. Не могли они спустя рукава мимо такой фитюльки пройти. Так и норовили ущипнуть за макушку. А уж если до ссоры дело дойдёт – кричи караул! Мужик за всегда палку в руки хватал и  даму сердца по балде беспощадно охаживал.

А надо заметить, что самым главным на острове том был Бог Кукуй. Строгий был Бог, но справедливый.
Вот к нему-то бабы и решили свой взор обратить.
Пришли и говорят: «Ваше Блаженное Преосвященство Голубчик Кукуй Повелитель Земли Подземелья и Неба (такая у этого Бога фамилия была), замучили нас мужики с ананасами, бесчинствуют, подлые, житья от них нет. Так и норовят гадость какую-нибудь сотворить. А нам с писькой на голове очень трудно достоинство женское отстаивать. Ты ему слово, а он тебе палкой по этому делу хлобысь – вот и весь диалог! Ты уж Преосвященство Голубчик Кукуй сделай милость, подвинь нам писюн детородный куда-нибудь. Можно подмышку – там очень укромно. А ещё лучше – между ног его прилепи: поближе к жопе, подальше от мужских шаловливых граблей. Смилуйся, Бог Кукуй, подсоби! Просим тебя всеуниженной просьбой».

Кукуй этот, я уже говорил, строгий был Бог, но справедливый.
Покумекал он малое времечко, да и решил, что бабцам с писюном в междуножье будет сподручнее.
Долго сказка сказывается, да быстро дело делается: махнул он рукой чародейственной, кукукнул пару раз – и готово!

Ну, бабы, конечно, обрадовались пуще меры, в ладоши на Кукуя захлопали и пустились разыскивать мужиков, чтобы свой обновленный фасад торжественно продемонстрировать. Мужики сначала перемене сей значения не придали и принялись по привычке спесивой своей против баб невежливо ерепениться.
Мол, то да сё, да дуры вы все, да сучки безмозглые.
А один из мужей, который супротив женского полу особенно сильное рвение имел, схватил с земли палку да огрел ею бабёнку какую-то по голове. Ожидал, стервец, воплю услышать истошного.
Не тут-то было!

Бабёнка вместо плачу расхохоталась, палку из рук у мужика вырвала, и его самого этой штуковиной по мордасам отшлёпала. И то сказать – чего бабе той было реветь? У неё на макушке вместо нежного разпестяйства кость черепная росла в палец толщиной. В общем, бей – не хочу!
Почуяли бабы силу свою и наваляли мужикам по первое число.

Ясное дело, сильному полу такой оборот событий стал изрядно не симпатичен. Собрались мужики в кучу и пошли Кукую на женскую эмансипацию жаловаться.
А Кукуй их даже слушать не стал: «Так вам и надо, олухам ебихотовым! Нечего руки свои распускать».

Мужики на такие слова удивились и, даже, как будто, расстроились. Обидно им стало, что Кукуй бабский заказ выполнил, а на их нижайшую жалобу внимания не обратил. Стали они тогда Кукуя немножечко оскорблять: «Ты, Кукуй, нам больше не Бог, и вовсе ты не Преосвященство Блаженное, и не Повелитель Земли Подземелья и Неба, и даже не Голубчик совсем!»

Кукуй же был Бог справедливый, но строгий, и если его сердили – сердился весьма.
«На кого, сучьи дети, вы пасти раззявили?! – заорал он, прогромыхав для острастки громом и молнией. – На кого лаять вздумали, псы? А коли я вам больше не Бог и не Голубчик, то и живите сами с усами, с клыками и собачьей башкой».

Не успели мужики и слова защитного вякнуть, как у них на плечах выросли морды лохматые. С тех самых пор на острове Мадагаскар и живут собакоголовые люди, - подвёл Бироныч итог диковинной драмы.

Колокол церкви Смоленской Божьей Матери пробил четыре раза, суля обитателям кладбища скорый рассвет.

- Ну хорошо, про Кукуя я понял. Он Бог суровый, но справедливый. Но почему нельзя собачину жрать?

Сказочник вытащил из сугроба бутылку, откупорил, наполнил стопку до самого края.

- Знаешь, Прошка… Во многой мудрости есть много печали. Будешь до всего докапываться – мозгу порвёшь. Жрёшь голубей, и хватит с тебя! А собачьего мяса ты трогать не смей! Собака – друг человека. Это ещё академик Павлов сказал.

- Академик? – задумчиво повторил Прошка незнакомое слово. – А кто это?

Опустошив сосуд, Бироныч кряхнул, занюхал водку рукавом и произнёс, чётко артикулируя каждое слово:

- Хрен его знает…



*   *   *   *   *

P.S.

Дорогие читатели - те, кто следят за событиями с первой главы - отзовитесь!

Мы с вами преодолели четверть пути, и автор алчет заполучить скромный букет ваших прямодушных суждений и беззастенчивых тезисов.

В крайнем случае, если вам лень чего-то выдумывать, можете ограничиться буквой и цифрой:

Г1 - гениально.
Г2 - говно.

Желаю всем здравствовать!