Подружка

   Дело было в далекие 80-е годы, когда стены филологического факультета Московского государственного университета торжественно приняли нас в свои объятия. Все вокруг было новым и чрезвычайно интересным: гулкие поточные аудитории и бесконечные коридоры с лифтами с двух концах, знакомства с однокурсниками и преподавателями, которые иной раз были лишь немного старше вчерашних абитуриентов. Жизнь закрутилась и завертелась совершенно в другом, радостном темпе, и часто посреди повседневных дел и забот тебя вдруг посещала непривычная мысль, от которой переполняла гордость: а ведь ты студентка Московского университета! Сбылось!
   Не помню точно, как началась наше знакомство с Чаадаевой, но убеждена в том, что именно она, а не я была инициатором нашей внезапной дружбы. Вероятно, она просто подсела как-то ко мне на лекции, и с этого все началось. С самого начала меня переполняло желание учиться, я с интересом впитывала материал лекций, многое меня увлекало. Ирина же была заядлой прогульщицей и лентяйкой, а может быть, просто ей было тяжело учиться, так как интересовало ее совершенно другое: молодые люди всех возрастов и любой наружности. Посреди лекций и семинаров она часто отвлекала меня ироническими высказываниями относительно наших немногочисленных юношей, рассказывала анекдоты, рисовала карикатуры и хихикала, делилась девичьими тайнами о своих поклонниках или расспрашивала меня о моих сердечных делах. Странную картину, наверное, мы с ней представляли: старательная, увлеченная, пытливая студентка и постоянно присутствующая рядом, непрерывно подсмеивающаяся девица, откровенно скучающая на занятиях. Не раз преподаватели делали ей замечания, но все было впустую! Стоило лишь Чаадаевой появиться на лекциях, все возобновлялось.
   Ирине было всего семнадцать лет, но она была развита не по годам:  тяжеловесная фигура, пышный бюст, целая копна рыжеватых волос, пристальный насмешливый взгляд небольших карих глаз - по внешности ей запросто можно было дать за тридцать. Чаадаевой она была по матери, но в семье решили сохранить славную дворянскую фамилию, передав ее детям. Чаадаева гордилась своей семьей: папа дипломат, дедушка адмирал Черноморского флота, старший брат капитан дальнего плавания на военном корабле в Севастополе. Но как она говорила, она была в поисках искренней и чистой любви - такого человека, который предложил бы ей руки и сердце не из-за денег.
   Помню, один раз мы пошли вместе с ней на студенческую дискотеку, и меня окликнул мой давний знакомый с мех-мата Юрий. Узнав, что я с подругой, он позвал в нашу компанию своего друга, и мы начали танцевать все вместе. Время от времени мы танцевали и медленные танцы. Чаадаевой безумно понравился Юрий, и она, верная своей идее об искренней любви, прижав меня к стенке в перерыве между музыкой, твердила: "Анна, не говори ему, что я из богатой семьи, что у меня дедушка адимирал, а папа дипломат! Не смей ему говорить!" На что я отвечала ей, что я и не собиралась ничего говорить о ней Юрику. Каково же было мое недоумение, когда после очередного медленного танца с ней Юрий вдруг подошел ко мне и с удивлением спросил: "Твоя подруга что, с ума сошла? Во время танца она все время твердила о своем дедушке-адмирале и папе-дипломате. Зачем? Какое мне до них дело?"
   Однако самое интересное началось в зимнюю сессию. Подруга моя все время договаривалась встретиться со мной до экзамена, чтобы в аудитории я помогла бы ей с доставшимся ей вопросом, но я так ни разу ее и не дождалась в условленном нами месте. На время сессии она просто куда-то пропала. Когда же все экзамены были сданы и надо было сдавать зачетные книжки в учебную часть, ко мне обратилась с вопросом заведующая нашей учебной частью: "Не могла бы ты дать телефон Чаадаевой? Она сказала, что живет в новостройке и у нее нет еще городского телефона. Но нам почему-то кажется, что телефон у нее есть". Я не стала выдавать подругу и не дала ее номер, хотя он у меня и был. "Что ей передать?" - спросила я. "Дело в том, что она на экзаменах все время отвратительно отвечала, и преподаватели ставили ей удовлетворительно только потому, что она говорила, что у нее умерла то тетя, то бабушка, а на последнем экзамене заявила, что у нее умерла мать. Не могла бы ты узнать, что происходит?" - обратилась ко мне зав.учебной частью.
   В тот же вечер я сама позвонила Чаадаевой. Ирина подошла к телефону как ни в чем не бывало, а откуда-то из глубины квартиры раздались звуки игры на фортепиано и пение - это ее мать, имеющая музыкальное образование и нигде не работавшая музицировала и сама же и подпевала своей игре. Я так и не решилась задать ей вопрос о том, все ли в порядке с ее мамой.
   К весенней сессии Чаадаева была отчислена с нашего факультета и больше там не появлялась. Из моей жизни она также исчезла, и мне стало очень не хватать ее своеобразного чувства юмора, ее анекдотов и шуток. В целом, она была достаточно безобидным и наивным человеком, отличавшимся разве что больными фантазиями и преувеличенным ощущением собственной значительности. До сих пор хочется набрать ее номер и сказать:"Привет, Ирин! Ты как?"