Ох-хо, господи

С непонятным чувством я ждал их, и дождался. Любопытство, пофигизм, усталость. Слишком мал еще был срок, чтобы определиться. В абсолютной тишине почти пустой квартиры я услышал их почти в то же время, что и вчера – ближе к двенадцати. Как и вчера, звуки шли из-за головы, от окна. Звуки ли? Я не мог понять – слышу ли их ушами, или они отдаются сразу в мозгу – вкрадчивые, кошачьи мягкие, м-е-е-дленно приближающиеся.

Вчера я подумал – человечьи, сейчас вдруг мелькнуло – не домовой ли забавляется? Откуда взяться человеку, да еще со стороны окна? В квартире только я и в комнате через коридор – Елизавета Аркадьевна. Но она в ненамного лучшем положении – шевелятся лишь руки и пальцы ног.

Звуки тем временем затихли, я чувствовал – кто-то или нечто стоит рядом с диваном, сразу за подушкой с моей неподвижной головой. С белого потолка я перевел глаза на светло-бежевые обои стены, потом левее – на дверь, гордость жены. Темно-коричневая с красиво-матовыми стеклами, дверь выглядела респектабельнее всей комнаты, включая меня в ещё нормальном состоянии. Как и во всем красивом, в стеклах ничего не отражалось.

Я не мог точно определить – слышу ли чьё-то дыхание, или колебания воздуха из коридора, лишь чувствовал – что-то за моей головой происходит. Резко накатило ощущение тревоги, сдавившее виски, перехватившее горло. Я запаниковал. Чувство незнакомое, острое, с сладковатым амбрэ разложения. “Встать! Срочно встать! Любой ценой!”  Я заметался по кровати, пытаясь сорвать путы, в кровь раздирая запястья и лодыжки, разбивая затылок.

И вдруг – нежное прикосновение ко лбу, движение продолжилось по вискам, ушам, бархатно прихватывая волосы и снимая боль.  Пальцы достигли шеи, бесцеремонно отодвинули её от подушки, сомкнулись на кадыке. Круговой пресс бережно и без задержки начал сжиматься к центру. Я понял происходящее, лишь начав задыхаться.

– Ниточка, Нинок! – успел выкрикнуть я. Мог и еще поорать, пальцевый пресс сжимался так неспешно, что мне стало хорошо, блаженно. Двумя параллельными потоками понеслись в голове образы и мысли. При этом я умудрялся всё рассмотреть и даже отметить пару мыслей. И хотя бы осознать, что ни пут, ни крови, ни метаний не было. Лишь обильно выступивший пот.

– Ниточка! – еще раз вскрикнул я, уже по-настоящему задыхаясь. Что-то звякнуло – в коридоре или за ним, в комнате тёщи. Тело моё выгнулось, голова осталась на месте, что позволило, словно в замедленной съемке, рассмотреть распахивающиеся створки двери, устремляющиеся в проем руки жены, расплескивающие ужас её глаза, округляющийся в крике рот: “Т-о-ш-и-к!”
Но проём не опустел. В полутьме коридора горели глаза Елизаве…
             ***
Результатов инцидента было два. Во-первых, никого и ничего жена и тёща не заметили. Лишь мои крики, выгнутое тело, да выпученные глаза. И непонятная малость: следы от пальцев на моей шее. Плюс пара вопросов: “Как жена так вовремя вернулась?” Ниточка утверждала, что ее погнала домой интуиция. Она давно повёрнута на эзотерике, так что ответ я принял.

“Как оказалась в коридоре теща?” – здесь и вовсе просто. Если я потерял подвижность всего месяц назад, то она – уже месяцев семь. При этом кое-что у нее восстановилось почти сразу. И ей купили чудо-кресло-каталку. Крутя пальцами рычажки, его можно раздвигать в кровать, сдвигать в кресло. Правда, теща сдвигает его в сложное полукресло: тело в наклонном положении, ближе к вертикали. Одна нога вытянута горизонтально, другая – под небольшим углом вверх. Еще кресло позволяет  ездить по квартире, принимать пищу, справлять надобности, массажироваться, пользоваться компьютером. И еще ряд прибамбасов.

Для меня эта тема с позавчерашнего дня тоже стала актуальна. Так как второй результат – появившаяся подвижность в некоторых моих членах. Главное – ожили пальцы рук. Ну и шея. Крути ею голову хоть куда: вправо-влево, вверх-вниз. Может и назад, но пока подушка не позволяет проверить. Как раз – по кругу от оставшихся пятен. Словно меня специально таким образом решили подлечить.

Ну и следствие – жена установила режим тотального пригляда за мной. Утром – тёща прикатывает на своем дирижабле. В обед жена привозит с уроков дочку и сразу исчезает. Полюшка кормит нас всех и садится за уроки в моей комнате. Иногда обращаясь ко мне за помощью. Умненькая моя второклассница, подозреваю, специально подкидывает мне задачки и примеры, чтоб я чувствовал свою полезность. Зачастую и тёща остается, внучку она обожает. Ну а с вечера и до утра я – под присмотром жены.
 
  ***
– Боже мой, Элен! – кричала она. – Лента! Пестрая лента!

На самом деле кричала Елизавета Аркадьевна, решившая угостить меня с утра Конан Дойлем. Напросился я сам. Её вчерашнее молчаливое дежурство так меня тяготило, что попросил её читать мне книги – по своему выбору. Вчера Набоков. Неплохо. Но детективы я любил больше. Кто ж знал, что будет всё так страстно.

И ещё пятка. Оранжево-розовая пятка приковывала мои глаза. Не уверен, что она делала это специально – у себя она тоже так лежала – в меняющихся колготах, бриджах и подобной хрени, в которой я ни бэ ни мэ. Но обязательно – по колено. Далее - голые ножки, хорошо сохранившиеся для сорокавосьмилетней женщины. Одна ступня выше, другая – прямо мне в лицо. У жены были такие же – нежные, без каких-либо признаков огрубления, с меняющимися цветом ноготками.

Тёщины эмоции чуть сошли, она что-то увлеченно бубнила, а я вспомнил, как массировал эти удивительно молодые ступни. Когда-то, ещё до моего злополучного падения, я вернулся пораньше, Полинка у себя готовила уроки. Тёща встречала меня в своём чудо-кресле.

– Антон, – устало, почти измождённо. – Ниточка позвонила. Задержится! –  акцентированно продолжила она, соорудив гримасу “Как можно!” – Ступни зудят, сил нет. Помассируй, пожалуйста.

Это было одним из любимых её приставаний к Нинке. В длинном, если не бесконечном ряду. Значительно поменьше ряды были у меня с Полиной. Что меня просто выбешивало. Я был глубоко убежден – лучше сдохну, чем стану семье обузой. И раньше так считал, а с таким примером – тем более.

Массируя ее ступни тогда (сначала верхнюю), старался не смотреть тёще в глаза. Концерт сразу усилится, пойдут глубокие вздохи, откидывания на подушку, горестные рассуждения. Её девчоночьи ступни, тёплые и нежные, в очередной раз подвели меня к крамоле – тётка гонит дуру.  Я приблизил лицо к пяточке, Елизавета замерла. Я развернул плечо, прикрывая от неё сцену. И вонзил зубы в пятку. Никакой реакции. И никаких следов на коже. Чтобы отпали все сомнения в плутовстве – прикусил ей мизинец. Слегка.

– Антон! Сдурел?

Я убрал плечо, приложился губами к мизинчику, расширил глаза. Пронесло. Как же у неё всё так сохраняется? Какой там – усыхать?! – Цветёт!

О прервавшемся чтении я узнал по её ступням: пальчики перестали шевелиться, напряглись, поджались. Дочитала. Что дальше? Я прикрыл глаза, надеясь, что это сподвигнет её уехать. Тишина затянулась, стала зловещей. Не выдержав, я открыл глаза и напоролся на её взгляд. “Боже праведный, чего она хочет?” Зрачки практически не видны – на почти чёрном фоне. Легкое попеременное движение бровей и губ гипнотизировало. И я послушным кроликом не мог отвести глаз. Даже стало интересно – если она сейчас пригласительно мигнёт, смогу ли поползти к ней?

– Поменяю книгу. Антон, тебя устроят письма Блока?

В два приема я соскочил с её взгляда – сначала перескочил на пяточки, потом закрыл глаза. Под лёгкие звуки отчалившей конструкции  вспомнил, что уже несколько раз нарывался на её подобный взгляд. Но присутствие Нины позволяло легко с него соскальзывать. Вдруг сопоставилось: Нина выручала, но она же эти взгляды и порождала. Своими поглаживаниями, подтыканиями одеяла, взъерошиванием моих волос, ласковым бормотанием. “Я стал конкурентом – в борьбе за ласку и внимание?”

С отъездом тёщи гнёт тишины не ослаб. “Лежит, небось, иголки в куколку втыкает”. Такие мысли не радовали. Что-то происходило с моей головой. И я совсем не удивился бы крадущимся шагам за головой. Но звуки донеслись спереди – от левой стены. Омерзительные шорохи, шуршанье. Там ничего не было, кроме розетки.  И вдруг из нее полезло что-то типа вороненой проволоки. Проволока еще вытягивалась в направлении моих ног, как на ней показалась граненая головка. А через секунду уже вся небольшая змейка обвилась вокруг проволоки и приподняла головку. С детства боялся змей. А эта ещё и в глаза уставилась. “Исчезни, тварь. Чтоб ты сдохла!”

Мысли в голове полетели вразнобой. Вспомнился только что читанный тёщей детектив. В нем тоже змея из розетки лезла. Только там всё было приготовлено заранее – ненастоящая розетка, неработающий вентилятор, дырка в стене. Я открыл глаза – с моего места всё выглядело натурально. Да и розеткой я сам неоднократно пользовался.

Тем временем змейка приближалась. Как разведчица, по-пластунски. Хвост обвивал плотно проволоку, шея тихо скользила поверх опоры. Иногда она притормаживала, приподнимала изящную головку и смотрела мне в глаза, доводя до полуобморока своим шипением и мечущимся язычком.

До кровати оставалось сантиметров десять, и я понял - сейчас эта тварь скользнет под одеяло. Омерзение и страх взорвались бешенством в голове и полчищами мурашек по телу. Глаза сами собой закрылись. А когда открылись – змея пропала. Проволока почти касалась кровати. Сердце так и ухнуло куда-то вниз. Может язычок этой твари уже пролагает дорогу по моей нечувствительной ноге? Глаза скосились на грудь – ну как сейчас вылезет? 

А в параллель другая мысль напомнила утреннее, ставшее привычным, нытье: “Господи, забери меня отсюда! Придумай – как. Ниточке с Полинкой еще жить. Зачем им гиря на шее?
Не доводи меня до греха. Зачем им ещё и позор?”

Похоже, он  стал об этом думать. И второй уже раз. Сцепив зубы, я ждал, чувствуя, как на животе что-то шевельнулось. От истошного крика меня подбросило. Не знаю – как, но моя голова уже не возлежала на подушке, а возвышалась над ней. То кричала, то плакала Елизавета Аркадьевна, из ее комнаты доносились скрежет и лязг, что-то громыхнуло. Хлопнула входная дверь, кто-то пролетел по коридору. Разом всё стихло.

Через полчаса, успокоив мать, Нина пришла успокаивать меня. Она разговаривала со мной как с пятилетним, видимо, пытаясь спрятать за размеренным громким голосом растущие недоумение и страх. Когда я закончил рассматривать сделанные ею фотки на сотовом, она прижала ладони к лицу и расплакалась.  “Тошик, как жить дальше? Что это всё значит?” Голос её дрожал, слезы сначала лились на моё лицо, потом поток переместился на грудь, где умостилась её голова. Всхлипывания потихоньку затихали, периодически встряхивая всё её тело.

К двери подкатила тёща. Стала странно меня рассматривать. Видно было, что ей тоже хочется порыдать и одновременно – рассказать всё, как происходило, в мельчайших подробностях. Но она смотрела на меня непонимающе и даже испуганно. Я показал ей глазами на сотовый, и она затарахтела. Только она собралась ехать ко мне с обещанными письмами Блока, как в дверном проёме показалась головища огромной змеи, глянула на нее, зашипела противно так и поползла.  Мерзко извиваясь, и прямо к ней. Она (тёща) не растерялась и давай её колесами давить, давить... Так всю и передавила. На кусочки.

В конце рассказа тёща уже сияла. Содеянный подвиг распирал её. Но что-то вспомнилось, и она поникла. Одарила опять странным взглядом и приняла лежачую позу.

– Ниточка, – сказал я и пальцами правой руки погладил голову жены. Через пару секунд та приподнялась и перископом развернулась к моему лицу. Ладонь моя при этом плавно съехала на кровать, так высоко она еще не была готова подниматься.
На её недоумённо-восторженный взгляд я ответил пожатием правого плеча – ну да, что-то зашевелилось. Она превратилась в вихрь, тормошащий меня, потом перекинувшийся на мать. Результат её исследований я слушал с закрытыми глазами, чтобы не нарваться на взгляд Елизаветы Аркадьевны. Что-то подсказывало мне, что у неё особых улучшений не случилось. Да и у меня, кроме ожившей правой руки, изменений не наблюдалось. Вот только стали чуть подвижными поясница и правый бок.   
 
              ***
Отец опять выслал денег. Теперь и я рассекал в таком же кресле, что и тёща. Обычно я накидывался на кресло с утра, доводя нас до изнеможения. Сегодня же вместо сладкой усталости я получил хандру, притянувшую с собой мысли, от которых, казалось,  избавился. Никакие мои насилия над организмом не вели к улучшениям в нём. Я только становился искусным кресло-наездником. Куча передач про нашедших себя в жизни полностью неподвижных людей только усиливала уныние. Жизнь близких тех людей не становилась слаще от того, что обрубок палочкой во рту настукивал на клавиатуре свои гениальные мысли.

Правая рука устало потрепала по загривку никелированного моего коня, и он вдруг откликнулся на ласку. Слушая, как лёгкие вибрации охватили безжизненные левую руку и ноги, отозвавшись мурашками в правой ноге, я подумал, что случайно включил режим массажа. Но пульсации усилились. Уже жесткие океанские волны исхлестывали тело, хаотично мчась во все стороны, разгоняясь по деревянным моим просторам и выскакивая за…, чтобы, обернувшись девятым валом, хлынуть обратно. Прекратилось всё разом, как только стали крошиться стучащие зубы. 

Приходя в себя, я не сразу заметил затеянную креслом перестройку. А тем временем тело моё уже приподнялось градусов на сорок пять. “Эй, дружок, погоди, – забормотал я. – Вертикальную тряску я не осилю. Дай передохнуть”. Но ложе кресла продолжало упрямо задираться одним концом вверх. Под простынёй вспухли какие-то штучки, раздвинув руки-ноги и не давая телу осесть. Распятый, я плавно разворачивался к окну.

От растерянности все мысли поразбежались. Ухватил последнюю: “А в какую сторону света распятый Христос смотрел?” До окна – метра четыре. Пауза, словно при взлёте самолёта.  “Господи! Ты всё же вспомнил про меня. Но почему так глупо? Ну да ладно – вперёд!” Беззвучно набирающее ход кресло отдавало дробью в голове: “Тук-тук-тук, тук-тук-тук…”

Предательница-голова так и не поняла, что предаёт Ниточку с Полинкой. Разве поднять такой тупой мои недвижные ноги? Какая-то другая сила упёрла ступни в подоконник и взметнула руки к притолоке. Но окаянное кресло не успокаивалось, всё пыталось стряхнуть меня в окно. В новой позе я опять же одеревенел и на давление не поддавался. Кресло вдруг отъехало для разгона, и рвануло вперед, проскочив над моим рухнувшим на пол телом... Звон стекла, грохот  и звяканье внизу за окном.

Отползая на одном колене подальше от окна и ничего не соображая болтающейся головой, я уперся ею в колесо кресла и замер. “Опять? От судьбы не уйти, особливо, если сам напрашивался. Или уже не напрашивался?” Разворачивающийся внутренний диспут прервал вопль-мольба: “Антон?!”

Я задрал голову. - Сразу за дулом пятки огромные глаза. Напуганные, растерянные, умоляющие. “Немного не рассчитал, Елизавета Аркадьевна. Бывает. Да же?” Она послушно кивнула головой, в нижней точке челюсть отвисла. Я пришел в себя.
      
   ***
Вполне адекватная реакция Ниточки. В квартире происходит чёрт-те что. А она, загруженная работой, не может постоянно приглядывать за ребенком. И сегодня я получил задание периодически заглядывать в Полинкину комнату и проверять – всё ли в порядке. Да и по всей квартире иногда прохаживаться. Рвущийся вопрос тихо помер при виде дрожащей Ниточкиной губы.

“Тем более – ногу надо разминать”, – думал уже я, протискиваясь с тростью и волочащейся ногой в дочкину комнату. Шорох раздвигаемых мною штор не скрыл странного звука – будто что-то включилось. Я оглянулся на дверь. На фоне проёма мерцала красная сетка – словно лазерная сигнализация из триллеров.

Подхватив что-то со стола, проковылял к сетке. Последние события отучили задавать вопросы: “откуда взялась лазерная сигнализация?” А вот сигнализация ли это или что покруче, проверить не мешало. Глянул на предмет в руке – обычный тетрадный листок в клеточку. Поднёс поближе к мерцающей сетке и разжал пальцы. Характерно раскачиваясь, листок пересек сетку. Вернее – словно прилип к ней срезом, заметно уменьшаясь в длине. Потом – отлип, пара покачиваний вниз, вновь зацепился за сетку. Опять уменьшился.  Продолжил лепестковый полёт, ещё раз замер бабочкой и упал на пол маленьким кусочком.

Падение листа произвело впечатление, как и его уцелевший уголок. Я рассматривал изломанную линию, замкнувшую угол листа – словно кто-то обкромсал ножницами, никаких признаков обугливания. Я даже обнюхал кусочек – лёгкий аромат жвачки.
Осмотрел сетку – красная тонкая линия едва заметно проходила по коричневому линолеуму, поднималась по стене, пробегала по потолку и замыкала безобидного вида прямоугольник на противоположной стене. В местах соприкосновения с полом, потолком и стенами – никакого видимого разрушения. Никаких источников этих линий.

Словно нарисовали. Заполняющие сетку косые пересекающиеся линии мерцали – появляясь и пропадая на доли секунды. Линии, проходившие по боковым стенам, почти прилегали к коридорной стене. И весь прямоугольник прикрывал эту стену словно противомоскитной сеткой. Дверь дурацки открывалась наружу и прямоугольник сетки не пересекала.

Не замедлил проявиться ещё один, по-настоящему неприятный сюрприз – каждую минуту красная полоса по правой боковой стене сдвигалась внутрь комнаты примерно на пять сантиметров. То есть моя безопасная зона постоянно уменьшалась, словно шагреневая кожа. Метр – за двадцать минут. Пять метров боковой стены и три метра наружной с окном – два часа сорок минут.

Эта цифра неожиданно успокоила меня. Захотелось подумать, просто сопоставить все последние события. А сначала – уточнить ситуацию.

– Елизавета Аркадьевна! – негромкий свой крик я сопроводил ударами кулака по боковой стене. Той самой, что фиксировала сейчас передвижения красной вертикальной полоски, и заодно соединяла комнаты дочки и тёщи.

На минуту я выпал из действительности, и лишь недоумённое: “Антон?!” – взметнуло мою руку – стоять! Почему-то шёпотом я спросил: “Есть что ненужное?”

Возбужденно горящие из коридора глаза тёщи совсем расширились, пытаясь удержать в прицеле меня и осмотреть детскую. Испуг прошёл, осталось любопытство. Не сводя с меня глаз, она пошарила рукой по креслу, достала книгу. “Если не жалко – бросьте её мне”.

Книга шлёпнулась у моих ног, благополучно преодолев красную сетку. Тогда я стал подталкивать её тростью к нижней красной полосе. И двигал несколько секунд, пока не стало явным укорочение книги. Левого угла – как не бывало. “Понятненько: впускаем и не выпускаем”.

– Кого не выпускаем?

Я понял, что бормотал вслух. “А никого не выпускает. Вот эта красивая красная сеточка. Так что Вы, Елизавета Аркадьевна сюда – ни-ни”.

– Антон, а…

– Елизавета Аркадьевна. У меня совсем мало времени. Скажите только: Вы когда полгода назад в коридоре так неудачно упали, это Вам голубой луч в глаз попал? – она сжала губы. – Вы увидели под потолком на стене ванной голубой кружочек и встали на стул посмотреть? – Она продолжала молчать. – А потом, уже обездвиженная, Вы стали бояться, что больше никому не нужны?

Пробившийся в окно солнечный луч оставил траекторию из попавших в него пылинок и красиво затрепетал на красной сетке. Вдруг вспомнился эпизод из старого фильма, где учёный экспериментировал с пространством или временем, или с обоими. И когда у него что-то получилось – поплыло изображение, и в абсолютной тишине вдруг стали появляться казалось бы бумажные фигурки, так они парили в воздухе. Вот только какие-то агрессивные они оказались.

Один тёщин глаз наконец-то сдвинулся в сторону, словно углядел что-то интересное за моей спиной. Я резко обернулся. Воздушный поток сначала колыхнул бабочку и отнёс подальше, но тут же бросил её на меня. Красивая крупная бабочка. Сразу мне не понравилась (как и любые перемены в обстановке), и я отшатнулся, едва удержавшись тростью за стену. И всё же она скользнула крылышком по моему плечу.

Отяжелевшая от прилипшего к крылышку лоскутка моей рубашки, бабочка спикировала на стул. Лоскуток, пропитанный алой влагой, стал стремительно подсыхать и обесцвечиваться. Через несколько секунд, сморщенный и блёклый, он отпал на пол. Вместе с ещё чем-то. А я, почувствовав боль в плече, ахнул, увидев сочащуюся кровью мякоть размером с пятак. Боль ли, а может вид крови – шокировали меня, и я почувствовал, что пазл сошелся. Почти, остались детали.

– Елизавета Аркадьевна, бросьте мне Ваш сотовый. Или съездите за моим, – я наконец сумел достать носовой платок и прижать к ране. Он тут же пропитался. – И найдите полотенце, если не трудно.
Её глаза заблестели, губы она удержать так и не смогла, и они расплылись в счастливой улыбке.

– Лизавета… Аркадьевна. А в вашей комнате не появилась такая же штучка? Бабочки по коридору ещё не летают? Вы же к этому отношения не имеете. А кто имеет? Я сам себе устроил?

Настроения смотреть на дуру-бабу не было, и я отвернулся к окну. В ногу мягко торкнуло. Подобрав завёрнутый в тряпицу сотовый, тут же позвонил жене. Та сбросила звонок, значит – занята. Я накрутил тряпку поверх платка и набрал еще раз.

– Антон! – голос Ниточки звучал приглушенно и раздраженно. – Я очень, очень…

– Я могу не успеть.

– … занята. Перезвони по… Что значит – не успеть?

– Если ты на совещании – выйди и ответь на несколько вопросов.

Секунд сорок трубка молчала, пока не родила: “Ну…”

– Скажи, Нинок, ты вчера случайно не заглянула в маленький такой голубой кружок? На стене ванной под потолком, – она молчала. – Ясно. Даже не поцарапалась. Наверное, подготовилась… А на меня злишься? Страшно же за Полинку, – трубка молчала. Зато раздался толчок кресла – то ли о коридорную стену, то ли о дверь.

– Елизавета Аркадьевна, не боитесь за сетку заехать? – крикнул я, не оборачиваясь.

– Какую сетку? – уже из трубки.

– Ниточка. Послушай, не перебивая, пять минут. Этот голубой кружок на стене и голубой луч, там живущий, – история отдельная. Не для сейчас.
Но сначала твоя мать попала под луч, потом я, теперь и ты. Похоже, луч усиливает наши затаённые страхи. Делает их явью.  Боялась твоя мама, что стала никому не нужна, а тут еще всё твое внимание на меня переключилось. После моего падения. В результате… – я замер, краем глаза наблюдая неторопливо падающий лист. Зелёной, просвечивающей в лучах солнца, и главное – огромной ладьёй он планировал, временами меняя направление, словно шёл галсами под встречным ветром. И непонятно было – пересекутся ли наши траектории? Я представил, что будет, если эта махина прильнет ко мне.

– Ты чего замолчал? Ладно, на месте разберусь, выезжаю.
Зелёная ладья находилась на уровне моего живота в полуметре от него. Но ждать я больше не мог: “Стой, – зашипел я как можно спокойнее. – Ты должна дослушать, иначе у тебя не получится”.

– Тошик, что не получится? – я едва разобрал её бормотанье. Похоже, слёзы уже были на подходе. Слава богу, хотя бы прочувствовала момент.

Ладья, сверху похожая на летающую тарелку, на бреющем целеустремленно неслась в мои колени. Я уже почти рванул вперёд, как заметил совсем рядом красную сетку. Инерция несла на неё. Оставалось одно – я рухнул вбок и сразу откатился под стол. Всё, бери готовенького. Тяжело дыша, я наблюдал, как ладья-НЛО пересекла красные стрекальные нити сетки. И тихо в них скончалась. Офигеть! Эта сетка – есть ли что, с чем она не справится? Даже своих приканчивает. На всякий случай, чтобы не выпустить врага. Почему Ниточка боялась выходящих, а не входящих?
Я вспомнил про телефон: “Ниточка…”

Стремительно приближающийся цокот, вскрик тёщи, и ноги в красных сапожках уверенно пересекают призрачную красную полосу, диагональю уходящую в дальний угол боковой стены и поделившую мир на две части: ТАМ и ЗДЕСЬ. Чтобы уместиться в ЗДЕСЬ, сапожкам пришлось подойти вплотную к другой боковой стене. Не позорясь ползаньем на карачках, я перекатился к сапожкам и прижался к Ниточкиным ногам.

Лишь через несколько секунд  эмоции схлынули, я задрал голову, но она опередила мой вопрос. Снятая перчатка полетела в сетку и растаяла в ней. “Вот, значит, как”, – она грустно улыбнулась и запустила руку в мои волосы.

– Они снова твоя собственность?

– Всегда! – пальчики её, как и десять лет назад, погладили свою собственность и дёрнули за ухо.

Глядя в опускающиеся уголки губ и затуманившиеся глаза, я стал прозревать. “Так ты не видела ни голубой кружок, ни голубой луч?” – она прикрыла глаза. А я подлез под лёгкое её пальтецо и зарылся в колени, сам себе бормоча: “Так хорошо всё объяснялось: душащие руки и змея – проявлялись страхи твоей мамы. Сошедшее с ума кресло – мои. Скачкообразное моё выздоровление – рассеялся мой главный страх. И также с мамой: не прошёл страх – нет выздоровления. Оставалось только успокоить тебя. Но если не… А тогда кто?”

– Эх ты, аналитик! Чьи страхи ты ещё не рассмотрел?

– Сто-о-о-й!

Сразу за тёщиным воплем – короткая возня в коридоре, быстрые шажки и Полинкины обнимашки. Вроде рановато – со школы-то. И потом получается, что она сама добралась. Но главное … Словно услышав меня, она подхватила с пола трость и сунула её в красную сетку. Трость послушно сокращалась. Отложив огрызок к стене, она вдруг растянулась на полу, прихватывая наши с Ниточкой ноги, и стала осторожно подсовывать руку к красной полоске на линолеуме.

Ниточкины пальцы сжали мои волосы так, что я даже приподнялся, чтобы хоть что-то уцелело. И с открывшейся высоты увидел, как Полинкин указательный пальчик с длинным ногтем достиг красной линии. И даже попытался ее преодолеть. Весь излишек ногтя по центру сразу исчез. Полинка слегка повернула палец, закругляя ноготь слева.

Полоса в любой момент могла сдвинуться вправо и… Закружилась голова, но я плавно потащил дочку за пальтишко на себя. Заодно огляделся. Вроде было разбросано что-то по мелочи. В ТОЙ части – больше ничего. Обои на стенах. Линолеум на полу. Да забытый стул как раз на передовой. Оставшаяся ещё целой часть выглядела нелепо. Какие-то части вот-вот должны упасть.

Красная, словно концлагерная, сетка своим торцом уже прошла по оконной стене сантиметров сорок. Осталось от силы метра два. В меньшем пространстве нам уже всем не уместиться. Два метра пространства, сорок минут времени. Неяркое осеннее солнце играло пылинками в мерцающем красном прямоугольнике. Прижавшаяся к стене Ниточка. Справа я, вздыбленный её рукой на колени. И притихшая Полинка на моих бедрах. В дверном проёме – никого, лишь всхлипы сразу за ним.

Никого из нас сетка выпускать не собиралась. Я понял, что Полинка специально это продемонстрировала. “Малыш, ты что затеяла? Как ты поднялась до голубого кружка?”

– Пап, ты с ним потом разберёшься. Может это не он.
– Но ты знаешь о нём? – Ниточка опустилась на корточки, не выпуская моих волос. – Мама, я ж тебя просила – не говори о нём ребёнку.

Коридор ответил возмущённым ворчанием.

– Мамочка, бабушка не виновата. Просто я тогда очень сильно испугалась. Когда бабушка упала. Очень-очень. Я ж рядом была. И с тех пор…

– Что… - я прикусил язык, чтобы не вскрикнуть. Не удивлюсь, если волос стало меньше.

– …Я стала чувствовать, когда рядом со мной кто-то сильно боится. И мне становилось плохо. Мама сказала, что боятся от бессилия. И я стала желать силы тем, кто сильно боялся. И мне становилось лучше.

Громыхнуло. Я поднял голову – обломки стула, что откатились на нашу сторону. Полина тоже приподняла голову, потом и вовсе встала, обняла нас с Ниточкой за плечи.
– А вчера сильно испугалась мама. Почему-то решила, что папа уйдёт. Бабушка давно предупреждала…

Малышка говорила тихо, мне казалось, что дальше нашего круга звуки не разносятся. Но в коридоре хлюпанье усилилось.

– … И я почему-то сильно испугалась. А в школе сегодня вдруг поняла, что …
Ниточка заглядывала ей в глаза, но Полина замолчала. У жены потекли слёзы. Глянув на сетку, я плотнее обнял своих женщин.

Полинка пробормотала в сблизившиеся наши лица: “Я чувствую, если мы все  не будем бояться, ну – что кто-то уйдёт, то всё будет хорошо”.

Упал кусок стола, занимавшего спасительный угол. Что-то с него ещё посыпалось. А я думал: “Почему они решили, что я собрался уходить? Или после падения я что-то забыл?” И перестал прижимать всех к стене.