Непристойная ошибка

В самом начале ноября 1981 года я внезапно столкнулась со своим дядей-виолончелистом А.Федорченко прямо около консерватории. Что он тоже в ней работает несколько лет, я, безусловно, знала. Но в целом наши отношения были уже настолько далеки от нормально родственных (все уходило корнями в коммунальное проживание в Большом Тишинском переулке), что сама встреча меня очень удивила. Так буквально с первых слов дядя мне внезапно поведал со слезами в голосе, что моя бабушка-пианистка лежит с инсультом в городской больнице недалеко от ее квартиры у Киевского вокзала. Сын сам нашел ее в таком беспомощном состоянии  несколько дней тому назад, когда он вернулся с очередного мастер-класса в консерватории города Горький.

Это он еще деликатно решил промолчать о  том, о чем я сама уже давно знала от той самой бабушки. В городе Горьком, кроме классов, в ту пору была студенткой та, что скоро станет его второй женой. Так что там было сильно замешаны и сердечные дела. Так он вернулся из отлучки. И застал свою маму лежащей на полу без всякого сознания. Сколько она пролежала в таком состоянии, никто так никогда и не смог узнать. А ведь в этом состоянии крайне важна помощь буквально в первые сутки. Тогда еще можно хоть на что-нибудь надеяться, как это и случилось с другой моей бабушкой, которой буквально за сутки поспела помощь из Воронежа с лекарствами из Кремлевских фондов с ее сестрой-врачом. А тут человек лежал без всякой помощи неизвестно сколько дней.

Так после этого своего ужасного известия дядя тут же обратился ко мне с просьбой помочь ему в больнице с  уходом за его мамой, а моей бабушкой к тому же.

Никакого отказа в такой серьезной просьбе быть просто не могло.

Поэтому уже на другое утро ровно в 8-00  я стояла в отделении, где лежала бабушка. От нас это очень далеко даже по московским меркам. Поэтому из дома я удрала уже в 6-30, чтобы поспеть к 8-00, когда начинают впускать посетителей в палаты.

 Я вошла в палату. Она на 9 абсолютно беспомощных женщин. После ночи, когда все без всяких памперсов, о которых тогда еще никто и  не знал в СССР, воздух, конечно, довольно спертый. Вместе со мной вошли другие посетители к своим родным.

 А я в оцепенении.  Пытаюсь опознать. Кто из этих беспомощных женщин может быть мне бабушкой? Они все там такие безумно несчастные. И на людей похожи крайне  мало. Одни страдания и боль. Так кто из них мне может приходиться бабушкой?

 Вот я к одной из них метнулась. Но больше наугад. На самом деле, я и сама не слишком в ней опознала бабушку. Лежит некая несчастная старуха почти и  не живая внешне. Поди разберись с утра, насколько мою бабушку за эти дни могла изменить болезнь?

 Я подошла. А тело в койке вдруг руками замахало, и начало от меня насколько это возможно было, отползать все дальше. Я же тоже стараюсь проявить настойчивость. И лепечу: " Я Маша. Разве ты меня не узнаешь?" А она никак не желает видеть во мне внучку. Кричит в ужасе, и руками машет на меня.

Тут кто-то вдруг решил вмешаться."Посмотрите койку у окна. Там не та ли, кого вы здесь ищете?"

Я оглянулась. Повела глазами  в  сторону... Так и есть. Лежит действительно на койке моя бабушка.  Только на другой совсем. Она очень изменилась. Но это точно она. И спутать, если знаешь, ее с другим человеком, совсем нельзя никак.

Но мне стало безумно стыдно, что я сразу сумела настолько обознаться. И не узнать свою родную бабушку может только равнодушный человек. А несчастная "небабушка" все продолжает пятиться на своей кровати, махать на меня руками, и все кричать, что она меня не знает.

Я села на кровать к той, что моя бабушка.  Ее уже санитарки переодели в чистое. Поэтому мне полагалось только попытаться накормить ее каким-то завтраком. Потом обедом накормить. А потом передать дежурство дяде.

 Других своих двоюродных сестер я там ни разу не встречала. Я в один из своих визитов привезла бабушке подушки  из тех, которые она сама очень любила почему-то. И даже шила для них чехлы сама. Хоть были они до неприличия простые. И набиты ватой, а не чем-нибудь достойным. Зато эти подушки мы подкладывали бабушке под спину, когда пытались ее как-то посадить в кровати.

Потом массажисты чудом немного вернули бабушке жизнь в одну из рук. Но вторая так и висела скрюченная. Примерно как у меня теперь. Зато те годы, что бабушка лежала без движения.  Я часто слышала, как она смеется. Хотя, кроме меня, никто не мог  больше слышать это. Она лежала. И читала Диккенса. И тогда-то она и смеялась. Я в Диккенсе ничего особо не понимаю и теперь. И особо не читала его длинных сочинений. Но бабушке они явно доставляли море удовольствия. И она тихонечко смеялась.

На картинке получится, если получится. Совсем не моя бабушка, а абсолютно посторонний  человек.