Пусторадицы. Одним файлом

   (Повесть включена в Сборник лучших произведений Всероссийского Конкурса современной прозы им. В.И. Белова "Всё впереди" 2020 года).


Для начала…
Герои этих историй – обычные люди, не совсем обычные люди и совсем даже не люди.  Что их объединяет, таких разных? – Пусторадицы, место, которого как бы и нет…

История первая.
Урбан.

              Я – урбан. Не папа римский, конечно, каковых было с таким именем целых восемь. Не футболист, не учёный и не артист и много ещё кто «не» из числа носивших эту звучную фамилию за последние сто лет. Я – урбан с маленькой буквы, от латинского «urbanus» — «живущий в городе, городской».  И не только живущий, но и родившийся в городе, пусть не очень большом, но достаточном для того, чтобы его жители постоянно имели в виду, что они теперь - «не-деревня» и очень этим гордились.
 
              И пока я рос, стремясь поскорей преодолеть пределы города, город тоже рос и неумолимо отодвигал границы моей цели. Так мы вместе росли и развивались, принося радость и хлопоты своим создателям, а заодно ещё и обзаводились вредными привычками. Я научился курить, город – пускать в небо разноцветные дымы всякой не менее вредной гадости. Только вот я своё пагубное пристрастие со временем изжил, а город – не смог, он так и продолжает бедокурить, кашляя и содрогаясь ужасными организмами своих предприятий. (Если здесь вам слово «бедокурить» покажется слишком легковесным, означающим по-словарному всего лишь «озорничать», воспринимайте его в чистом виде – «курить беду». Так будет точнее).

              Городу было не под силу постоянно держать меня в своих душных объятиях, и время от времени я всё-таки получал прививки «деревней». Было это в школьном возрасте на каникулах у бабушек, но не так длительно, чтобы основательно приучить меня к чему-нибудь из области исключительно сельского. Наоборот, скорей показало полную мою непригодность для развития в этом направлении. Окучивать картошку у меня ещё получалось, а вот в сборе ягод и грибов я был полным аутсайдером среди других ребят. Моё ли опасение заблудиться тому виной, или недостаточная острота зрения, но коварные «дары леса» всегда предпочитали массово сдаваться моим конкурентам.

              А потом как-то быстро и враз отправляться на лето стало не к кому, увы.

              Надо ли говорить, что выезды с классом на поля выручать погибающее без нас сельское хозяйство тоже не являлось моим любимым занятием. В то время, как мои одноклассники восторженно орали и свистели в знак одобрения завтрашней поездки на картошку, я вполне был бы готов променять это дело на усиленный урок какой-нибудь нелюбимой мною органической химии.

              Да и в последующей жизни мы прекрасно (как мне казалось тогда) обходились друг без друга: Большая Природа и я. Город меня не забывал и периодически подкидывал напоминалки: ты – мой. Я к этому без огорчения привык и уже не сомневался, что являюсь классическим «урбанусом» и жить мне, видимо, в этом статусе до конца дней.

              Со временем я научился мимикрировать и выглядеть «как все». Коллективно ездить по выходным за клюквой и грибами и даже что-то приносить с болот и из лесов. Туманно рассуждать с коллегами о пользе загородного труда и отдыха, о посадках необъятных площадей картошки и запасании капусты на всю зиму. При этом подвирать понемногу, исключительно для пущей правдоподобности, конечно.

              Однако было бы уж совсем нечестно отрицать нарастание с возрастом крамольных для урбана мыслей: а не завести ли какую-нибудь дачку? Не хоромы, конечно, а исключительно по размеру тощего своего кошелька. Дети вот уже подрастают, а они подписки на тотальное городское обитание тебе не давали. Бороться до поры с такими мыслями помогала руководящая директива: носишь погоны – дачу иметь не моги! А то сразу сращиваться начнёшь или другое какое предательство затеешь, знаем мы вас!

              А тут к середине девяностых за другими хлопотами стало руководству не до дач своих подчиненных. Да и где оно, то руководство? И начали подчиненные понемножку обзаводиться хозяйством, кто хотел, конечно. Вот тут-то и настигло меня искушение. Оно явилось в лице старого приятеля, которому во что бы то ни стало требовалось сделать мне приятное. Это приятное состояло из домика на земельном участке недалеко от города.

              - Никому не продам, - говорил он душевно, - только тебе. Всех претендентов отшил. Поначалу-то понабросились, как узнали, но я сказал: только Лёшке! Так то ни за что бы не продал, да деньги нужны – во!

              Искуситель решительным жестом показывал размер этого «Во!»

              Он был такой убедительный, цена – такая привлекательная, а ещё он был мой старший товарищ. Мне показалось кощунственным не откликнуться на его добрый, почти бескорыстный порыв и не совершить сделку прямо сейчас, посередине зимы. Мешал пустяк – отсутствие денег. Но друг и тут меня не оставил.

              - А ты возьми кредит, а я у тебя поручителем выступлю!

              Витиеватая получалась схема: нуждавшийся в деньгах друг выражал готовность платить эти деньги за меня в случае моей неплатёжеспособности. Видимо, не было предела его противоестественной вере в мою финансовую удачу. И я в конце концов сдался.

              Однако по весне, как сошёл снег, оказалось, что земля непригодна даже для того, чтобы на ней росли лопухи. Что там было спрятано под чахлой травкой, может быть неизвестный бункер какого-нибудь сухопутного Кракена, но лопата глубже, чем на полштыка в землю не лезла. Домик оказался участку под стать – для жилья непригодный. И я охладел к приобретению, а дружба наша дала глубокую трещину, но не навсегда. Тем более, что со временем я успешно расстался со своим непутёвым хозяйством и фактор раздражения самоликвидировался. В этот раз всё было по-честному. Покупатели нашли меня сами и прямо-таки дрожали от нетерпения вступить в права собственности. Я подозреваю, что они, пользуясь моей невнимательностью к своей собственности, потихоньку раскопали бункер Кракена и обнаружили там несметные сокровища. Да и пусть, я не жадный.

              Но, будучи обогащённый новыми знаниями скажу вам: зимой покупать землю у друга – занятие неправильное. Не у всех получится, как у нас-то, без последствий и рукоприкладства.

              Прошло ещё несколько лет, прежде чем желание обзавестись каким-нибудь загородным домишком настигло нашу семью снова. Что-то, видимо, случается с человеком после перехода им возрастного экватора. Насколько до сих пор меня не тяготил город, настолько мне теперь хотелось куда-нибудь в глушь. Отсутствие сельскохозяйственной практики теперь не только не пугало, но даже подзадоривало, обещая жизнь, как минимум, нескучную. Да и Надежда, жена моя, укрепляла меня в моих фантазиях и периодически подсовывала газетки с возбуждающими интерес объявлениями.

              Безрезультатно обшарив немалую округу, мы остановились, наконец, на деревне в Кадуйском районе, на которой в оптимальном варианте сошлись все наши «хотелки»: и небольшая, и речка недалеко, и бор сосновый под боком. Осталось дело за малым – посмотреть указанные в объявлении дом и участок.

              И вот мы едем по стиснутой соснами дороге от плотины ГРЭС в сторону реки Андоги.

              - Вроде как здесь поворачивать надо, - сверившись в очередной раз с картой на коленях, говорит Надежда. – Только видел, на указателе Пусторадицы написано? А нам-то совсем другая деревня нужна.

              Она пробует странное слово на вкус:

              – Пусторадицы. Пустая радость. Фантик без конфеты. Это не к добру.

              - Ну, к добру или нет, это мы ещё посмотрим. – не соглашаюсь я. - Указатель-то не сегодня и не для нас поставили, так что пока это всё – мимо.

              - А вот на карте нет такой деревни. Название есть, указатель есть, а деревни – нет. Опять обман получается.

              С географией и на самом деле происходит что-то не то. Никаких Пусторадиц нет, зато первой же деревушкой на пути оказывается… опять Кадуй. Но ведь Кадуй – это райцентр в десяти километрах отсюда, и мы его уже давно миновали? Зачем так-то?

              Дорога, не избалованная вниманием машин, проходит под почти сомкнувшимися кронами высоких деревьев.  Мы медленно едем живым коридором, и Надежда мечтательно произносит:
- Хорошо бы нам такой вот дорожкой всегда ездить к Нашему Дому…

***

История вторая.
Дом

             Дом жил в самой середине деревни, аккурат на развилке дорог. Он был одинокий и заброшенный. А когда ты одинок и поделиться событиями из прошлой жизни и своими переживаниями не с кем, они куда-то потихоньку улетучиваются, истаивают, и уже не понять, было это на самом деле или примерещилось холодными унылыми ночами. Дом не помнил сколько ему лет, а спросить было не у кого – давно уже не было ни жильцов, ни гостей. Он знал только, что на верхней крышке старого буфета, стоящего в зале, если присмотреться, можно отыскать надпись химическим карандашом: «Бригадиръ Смирновъ». Получалось, что ему больше ста лет, ведь буфет стоял на этом месте всегда. Стенки импозантного когда-то сооружения давно облюбовали древоточцы и напилили уже изрядные кучки белесой муки, лежащей теперь нетронутой по периметру основания.

              Был и ещё один ориентир во времени: где-то валялся затерянный старый гроссбух с надписью каллиграфическим почерком на обложке о сборе средств к столетию Бородинского сражения. Любопытные мыши уже давно попробовали на вкус краешек обложки, но что-то в содержавшихся внутри финансовых делах им, видимо, не понравилось, и они оставили амбарную книгу в покое.
 
              На стенах в зале напротив друг друга располагались два фотопортрета в простых рамках. Верх рамок по деревенской традиции был несколько отстранен от стены и поэтому получалось, что портреты нацелены немного в пол, зато людям смотреть на них было бы удобно. С левой стены сердито взирал на происходящее в комнате бородатый мужчина с обличием Льва Толстого, с противоположной – не менее строгая женщина в тёмном платке домиком над высоким лбом. Никифор Усач и жена его Аграфена.

              «Усач» было прозвищем, вполне понятным и оправданным, учитывая облик его носителя, но произносилось шёпотом и исключительно «за глаза», ибо был Никифор Николаевич человеком серьёзным и «в авторитете». Ну, а прозвище, так как же без него-то на селе? Дом слыхивал и не такие. Жила в деревне, например, парочка: Васька «Рука-Нога» да Ольга «Кубырялка». Оба получили свои обиходные «имена» по причине имеющихся физических изъянов – деревенские шутки подчас не знали жалости. Но дальше прозвищ обида не заходила. Более того, как бы в компенсацию за неё, соседи всегда готовы были помочь и дровами, и провиантом, если требовалось.

              В первый раз Дом осиротел в конце лета сорок первого. Стране нужны были солдаты, и Никифор Усач ушёл на войну. Навсегда. А потом потребовалась бабья защита от врага, и «на окопы» забрали Аграфену. Дом терпеливо ждал хозяев домой и тихо плакал мокрыми осенними ночами. А к зиме кто-то сердобольный заколотил его окна горбылем. Как будто пятаки на веки усопшему положил. И Дом подумал, что он умер.

              Но нет. Хоть на дворе и не было тепло тем особенным, влажным, запашистым теплом от скотины, какая-никакая жизнь продолжалась. Под крышей вольно разместились обнаглевшие воробьи, а внизу не давали покоя неугомонные мыши. Да и в щёлки заколоченных окон дом со временем научился подглядывать. За бесконечные чёрные годы много ему довелось повидать. Бои не дошли до их деревни, но война – докатилась. Она извернула привычный уклад жизни во всём, даже в неожиданном. Люди вдруг стали бояться безобидной тихой Фроси – Хромоножки, которую раньше не очень-то и замечали. Фрося носила письма. А письма в то время часто приходили совсем не те…

              Дом привык к отсутствию мужских голосов в деревне, привык к одышливому хеканью соседки Дарьи, колющей дрова на себя и на тех, кто сам с этим делом уже не справлялся. И всё-таки иной раз ему приходилось вздрагивать от неожиданного взрыва женского хохота. Это в войну-то! Никак тронулись бабы от непосильной работы? Нет, оказывается, при уме всё-таки.

              А начиналось примерно так.
              Тащатся с поля, кажется, сил не хватит до дому дойти. Ватники, их ещё фуфайками называли, мокрые да тяжёлые, до утра не просушить. Но вот кто-то из баб заводит:

              - А что это у тебя, Клаша, - это она к Клавдии Корневой, - ватник – то вроде как старый, а дыры новые?

              Дыры, конечно, все старые, и ушивать их сил уже не осталось, но Клавдия послушно ведётся:

              - Так ведь видели, бабы, немец поутру прилетал, меня специально выцеливал? Я с испугу-то - головой в копну. А штанов, сами понимаете, нету, ещё в том году последние сносила. Ну, он и разволновался, видно, рука дрогнула. А может жаль было такую красоту портить. Промазал, в общем. А вот ватнику досталось!

              - Жалко, совсем новый! – заканчивает она под хохот товарок. Ну вот, так-то и до дома дошли. Хватило сил, слава Богу!

              Да, ватники, ватники… Универсальная одежда широкого социального применения. И в поле – в ватнике, и в окопе – в ватнике, на стройке – в ватнике и на зоне – в ватнике. И бабы, и мужики – все в ватниках. Ватник сцементировал нацию. Если верно, что все мы вышли из гоголевской шинели, так это, может быть, душой. А вот телом – из ватника!
      
              Первый гость заглянул в Дом в мае сорок пятого. Да и не гость это был вообще-то. Соседские женщины оторвали скрещенные на дверях доски и вытащили на улицу все лавки, стулья и табуретки, всё, на чём сидеть можно было. В доме через дорогу варили пиво у Дарьи Корешковой, Победу праздновали. А сама Дарья, уже хмельная, всё подтыкала невестку:

              - Пляши, Ульяна, пляши! Скоро Мишка вернется. Раз до сих пор похоронка миновала, жив значит! Теперь уж не убьют!

              Только вот не знала она, что в это время где-то далеко усталый военный командир подписывал последние на этой войне похоронки. В толстой пачке казённых листков был и такой: «Уважаемая Дарья… Ваш сын рядовой Корешков Михаил… проявив… убит… мая 1945 года...»

              Своих хозяев Дом не дождался. Вот уже и жизнь стала налаживаться. Те же бабы да увечные в основном мужики эту жизнь и налажали. Васька «Рука - Нога» как-то незаметно потерял своё прозвище. Неловко оказалось так-то обзываться, когда у каждого даже не второго - первого мужика было что-то оттяпано от организма во фронтовых госпиталях.

              Жизнь в деревне налаживалась, а Дом по-прежнему одиночествовал. Всё чаще думалось о том, что так и сгинет он бобылём, отдаст душу своему деревянному богу, а одряхлевшее тело его сгорит в печках сельчан, последний раз порадовав их своим теплом. Что такое «бобыль» Дом не знал, но давно приметил, что когда деревенские произносили это слово, проскакивала в их голосах какая-то тоска и безнадёга. Значит и о нём так-то вот думать можно, решил он для себя.

              Но жиличка у него всё-таки появилась – баба Глаша, какая-то дальняя родственница Никифора Усача. Она заняла небольшую кухоньку, главной достопримечательностью которой была русская печь, а двери в передние комнаты накрепко законопатила от зимних морозов, да и, дождавшись лета, не стала их распечатывать. Так и жила в полном уединении, не принимая гостей и не страдая от отсутствия внимания сельчан. Они, поначалу-то, было пытались иметь с ней какие-то дела, да понемногу отстали за полной бесперспективностью таковых.

              В последние свои годы баба Глаша тихонько тронулась и всё своё драгоценное добро стала прятать в схронах, где под стеной бани, а где – в подполе или на дворе. Туда пошли её юбки и платки, подзоры с кружевами и даже совсем уж городские, но совершенно никчёмные на селе, невесть откуда взявшиеся, чёрные боты с красной байкой внутри и клапаном на двух кнопках. Имущество она паковала в старое ведро или большой чугун и старательно закапывала, что-то приговаривая при этом себе под нос. Если бы кто-то случайно оказался рядом, то услышал бы бабкины пришёптывания:

              - Это вот Вареньке…  поносит, как вырастет… А это Валюшке пойдёт…
Как подошло время, похоронили её сельчане артельно. Никто из родственников на кладбище не приехал, никого не осталось, видно…

              И опять Дом осиротел надолго. Покосилась и местами упала старая изгородь. Нахальные тополиные ростки, тру;сившие до этого выбираться на волю, заполонили всё свободное пространство вокруг своего огромного родителя и вытянулись уже на метр от земли. Крапивно-малиновые заросли подобрались к самому крыльцу и берегли вход получше старого ржавого замка, висевшего, если присмотреться, мимо накладки, только для видимости. На южном фронтоне под самой крышей уже который год жила ласточкина династия. А на стропилах двора осы строили себе бумажные жилища величиной с коровью голову. Человек был здесь лишним.

              Но Дом так не думал. Всё-таки он был предназначен для людей и неисполнение своей функции переживал тяжело. Поэтому он старался понравиться редким покупателям. Крыша была ещё крепка, стёкла целы, даже электричество было, видимо, забыли отключить в своё время. Люди ходили по комнатам, удивлялись наличию целых трёх печей, стучали обухом по брёвнам (дом старался откликаться позвончее), с интересом изучали огромный круглый стол на резных ногах, кожано-деревянный диван, высоченный буфет с аккуратными филёнчатыми дверцами и резными украшениями. И больше не возвращались.

              Но вот как-то в августе начала нового тысячелетия, когда Дом опять впал в философическую меланхолию, в деревне появились новенькие. Они надолго задержались сначала в одном конце деревни, потом в другом, к чему-то там присматриваясь и прицениваясь. А потом пришли к нему. Дому они понравились сразу, супружеская пара в зрелом возрасте. Они тоже ходили, тоже постукивали, тоже удивлялись. А самое главное – они ударили с продавцами, обнаружившимися вдруг иногородними племянницами бабы Глаши, по рукам. И уехали. А Дом принялся фантазировать про свою новую жизнь. Ему тоже хотелось иметь железную крышу, чтобы как у соседей, и высокую мачту с телевизионной антенной. И вот наличники бы неплохо, резные, красивые. Да мало ли о чём может мечтать истосковавшийся по человеческому вниманию давно осиротевший деревянный дом?

              Новых хозяев звали Алексей и Надежда, и были они люди очень занятые, а потому наезжали из города только по выходным. Но деятельны были безмерно, причём иногда казалось, что они смело берутся за такие дела, представление о которых имеют достаточно смутное. Особенно Алексей.

              Неизведанные ранее ощущения Дом пережил уже в первый месяц, наблюдая за хозяином. Потом он узнал, что такие переживания называются свистяще-трескучим словом «стресс». А тогда Дом впервые пожалел, что у него нет ног, ибо в это время лучше бы находиться в другом месте. Дело в том, что хозяин задумал свалить тополь. Решение было, пожалуй, правильное, но первоначальные действия Алексея с большой долей вероятности позволяли предположить, что рухнет он быстрей на крышу, чем в каком-либо другом направлении.

              Дело спасли сосед Сергей Васильевич да ещё один сосед по имени Егор из дома напротив. Старый забор к тому времени обрушился совсем, и все хозяйские манипуляции были, как на ладони. Соседи с любопытством подтянулись к точке активности, поздоровались и быстро поняли причину суеты. А разобравшись, синхронно произнесли: «Бжди!» и разошлись.  Егор вернулся с длинношинной бензопилой и, скептически кивнув на хозяйскую электрическую «Макиту» изрёк:

              - Убери свою пукалку!

              А Сергей Васильевич притащил длинную верёвку и, вручив её конец Алексею, кивнул на тополь, дескать, полезай!

              К пиле Алексея, прозорливо предполагая уровень его квалификации в лесоповальном ремесле, не допустили, а дали в руки верёвку – тяни, что сил есть. А когда он вздумал намотать её на кулак, вежливо подсказали, что так делать не надо бы.

              - Ёпс-с, и – абгемахт! – понятно объяснил Егор, широким жестом показав, куда полетит оторванная рука.

              Тополь лёг, как по линеечке, в нужном направлении, избавив Дом от дальнейших переживаний.

              Вот так-то и постигал Алексей неизвестные доселе азы деревенской жизни. Оказалось, что сермяжные деревенские мужики понемногу разбираются практически во всём: как колодец копать, как мотоблок починить без ничего, как бетон железнить, как электричество подключить и очень много ещё чего, да вот хотя бы ударить топором так, чтобы попасть туда, куда надо, а не туда, куда получится.

              Иногда новосёлы привозили старушку, мать Алексея. Она с удивлением и недоверием к победе над разрухой и запустением медленно ходила по дому и участку и повторяла:

              - Ну, Лёшка, ни в жизнь тебе этого не поднять.

              А в голосе, где-то глубоко запрятанная, таилась радость за сына. Какой же матери не приятно осознавать, что наконец-то её чадо обзавелось настоящим имуществом?

              Шло время. Теперь Дом красовался и железной крышей, и красивой антенной, и резными наличниками, за которые он был особенно признателен своему хозяину. И даже не потому, что очень такие хотелось, а зная, каких трудов стоило найти мастера исчезающего ремесла. Алексею пришлось буквально прочесать весь район. Лестницу в коттедж за полмиллиона – пожалуйста, а наличники… нет, возни много, а выхода – чуть.  И Дом безуспешно искал в происходящем свою, деревянную, логику. Вот – лестница. Она в доме. Дом – за глухим забором. На дверях замок. Кто её увидит? Разве что только хозяину перед своими гостями хвастаться. А наличники – это же красота! Всем видно, всем настроение поднимает, глаз радует! Нет, не понять ему, видимо, чего-то в новой жизни.

              А потом пришла пора красить новую «одежду» Дома. Его обшили настоящей деревянной вагонкой, не каким-нибудь сайдингом, прости, Господи! Для такого дела была вызвана подмога. И тогда оказалось, что хозяйская семья совсем не по-городскому богата четырьмя детьми. А когда все заявились, да ещё парами, Дом с удивлением узнал про себя, что он, оказывается, недостаточно просторен.

              Прошло ещё немного времени, и в Доме один за другим начали появляться маленькие человечки. Их привозили хозяйские дети, и Дом с любопытством наблюдал, как малоподвижные поначалу, но весьма голосистые крохи превращаются в непредсказуемо стремительных головастиков, которые не знают удержу и неуправляемо стремятся проникнуть в такие места, о которых и сам Дом успел накрепко позабыть. Иногда, распирая дверь в какое-нибудь запретное место, чтобы мальцам не открыть было, Дом добродушно ворчал про себя: «Вот ведь, неугомонные, назойливее воробьёв!» И вспоминал без грусти то время, когда единственными живыми существами, гостившими у него, были эти неунывающие птахи.

***

История третья
Топонимика и не только


              Свою дипломную работу на литфаке Надежда назвала: «Топонимика Бабаевского района».  И вполне достойно защитилась. Конечно, её исследование не претендовало на серьёзный научный труд. Оно было глубоким ровно настолько, насколько может себе позволить пятикурсница, чтобы без проблем развязаться с уже достаточно надоевшей учебой и выпорхнуть в окончательно взрослый мир. Как же всё-таки давно это было…

              На сегодняшний день такое исследование, пожалуй, уже невозможно. Коварно – услужливый Интернет в одно мгновение вывалит тебе всю нужную информацию, только спроси, а заодно и вывод подсунет, лишив интересанта возможности помучиться над отысканием собственного решения. В начале восьмидесятых всё было по-другому. Надежда помнила даже радиопередачу из своего детства, начинавшуюся словами: «Здравствуйте, друзья мои, юные географы! Сегодня с вами снова бывший юнга Захар Загадкин и друг его кок Антон Камбузов». В этой передаче актёр Лев Дуров, он же по сюжету тот самый Захар, рассказывал о своих путешествиях, не упоминая названий мест, где он побывал. Затем знаменитый кок зачитывал небольшой, достаточно связный рассказик, состоявший из одних географических названий, а пытливые ученики должны были перерыть горы литературы и освоить различные карты страны, чтобы все их разыскать. Зато географию тогда знали не в пример лучше и Череповец с Черновцами в основном не путали.

              Но склонило Надежду к топонимике, конечно, не это. Виной оказались японцы с их трёхстишиями – хокку. Надежде с некоторых пор полюбилась их кажущаяся нелогичность и пристальное внимание к деталям с неожиданным поворотом в конце. Поначалу-то они представлялись исключительно бредом человека со спутанным сознанием и полностью подпадали, по её мнению, под русскую пословицу: «В огороде бузина, а в Киеве – дядька». Согласитесь: «Важно ступает цапля по свежему жниву. Осень в деревне». Что это? Напиши наш ученик такое сочинение, какой комментарий он получит от учителя? – Вот именно! А японцы закатывают глаза, жуют губами и млеют.

              Однако со временем Надежде и самой стало казаться, что под немудрёные по обыкновению слова хорошо думается. Но японцы японцами, а чем плохи наши неизвестные таланты, выразившие парадоксальную глубину бытия в названиях населённых пунктов? Взять, например, «Новую Старину», недалёкую от родного Борисова деревню. Какие там трёхстишия? – Двухсловие! И в нём всё: и глубина мысли, и спиральность развития, и непостижимость разума. Закатывай глаза и млей! Или другое: «Нижний Конец». А ведь ещё есть «Верхний Конец». Чем не повод для исследования? Почему Конец, а не Край? Почему Нижний, а скажем, не Задний? Ведь есть же в соседнем районе «Задние Чуди», которые, в свою очередь, почему-то не Нижние. А вот ещё: Стармуж. Что в нём спрятано? Что-то вроде знаменитых «шкрабов», что, как известно любому будущему учителю, означает школьных работников?

              Хотела Надежда ещё и Косой Ухаб в своё исследование ввести, но он предательски оказался принадлежащим к Ленинградской области, хоть и располагался к Бабаеву ближе, чем её родное Борисово. Впрочем, материала для исследования и так набиралось с лихвой, а народная меткость, практическая обоснованность и неосознанная, может быть, глубина названий деревень и деревушек, озёр и речек будоражила мысль. И тема диплома как-то естественно вылупилась сама собой. Вот только поработать учительницей так и не довелось…

              ***

              - О чём задумалась? – спросил Алексей, сворачивая на просёлок. Они возвращались из города в свою, давно ставшую им совсем родной, деревеньку.

              - Да так, почему-то дипломная своя институтская вспомнилась.

              Всегда с ней так. Как на Пусторадицы поворачивать, так на воспоминания пробивает.

              - Лёш, а помнишь, как мы дом покупали?

              - А как же! Только вот год-то какой? Двухтысячный или первый?

              - Первый. Уж скоро двадцать лет будет.

              - Да. Тебя тогда тоже на Пусторадицах заклинило, помнишь?

              ***

              В августе две тысячи первого они впервые ехали по этой дороге по объявлению о продаже дома в одной из деревень.

              - Вроде как здесь поворачивать надо, - сверившись в очередной раз с картой на коленях, сказала Надежда. – Только видел, на указателе Пусторадицы написано? А нам-то совсем другая деревня нужна.

              Она подержала странное слово на языке:

              – Пусторадицы. Пустая радость. Фантик без конфеты. Это не к добру.

              - Ну, к добру или нет, это мы ещё посмотрим. - рассудил Алексей. - Указатель-то не сегодня и не для нас поставили, так что пока это всё – мимо.

              - А вот на карте нет такой деревни. Название есть, указатель есть, а деревни – нет. Опять обман получается.

              С географией и на самом деле происходило что-то не то. Никаких Пусторадиц не было, зато первой же деревушкой на пути оказался… опять Кадуй. Но ведь Кадуй – это райцентр в десяти километрах отсюда, и они его уже давно миновали? Зачем так-то?

              Дорога, не избалованная вниманием машин, проходила под почти сомкнувшимися кронами высоких деревьев.  Они медленно ехали живым коридором, и Надежде отчаянно захотелось, чтобы отныне это была дорога к Их Дому.

              - Смотри, гриб! – воскликнула вдруг она.

              Алексей скосил глаза – на обочине, нахально красуясь, стоял высокий подосиновик в красной шляпе. Они не смогли проехать мимо и взяли его с собой. На удивление, гриб оказался совершенно ядрёным. А потом они не смогли проехать мимо ещё раз, и ещё, и ещё. Алексею подумалось, что собирать грибы, переезжая от одного к другому на автомобиле, ему ещё не приходилось.

              Когда навстречу попался единственный за всю дорогу «Жигуль», Надежда игриво похвасталась самым большим красноголовиком, покрутив его в руках так, чтобы проезжающие обязательно увидели.

              - Ля – ля – ля! А у нас – то вот что!

              Впрочем, она тут же устыдилась и пожалела опоздавших к грибному разбору. Она ещё кой-чего не знала и поэтому благодушествовала.

              Когда они, наконец, добрались к своей цели, продавцы дома, милые такие старички, виновато развели руками – а дом-то уже продан. Покупатели уехали вот только что, перед вами. Надежда с Алексеем переглянулись – тот самый «Жигуль», будь он неладен.

              - Да вы их, наверное, по дороге встретили, - наперебой толковали старички. И было великое смятение в их голосах: и тихая радость, что сделка уже состоялась, и неловкость за невольный обман, и досада – то ни одного покупателя, то теперь сразу двое, и нарастающее сомнение, не продешевили ли, с учётом возникшей покупательской конкуренции-то?

              - Это всё Пусторадицы, - вздохнула Надежда, когда они вышли из дома, - пустая радость. Вот так и вышло…

              Этим летом они обшарили все окрестности в радиусе километров восьмидесяти. Хотелось, чтобы и речка, и бор, и деревня, а не кооператив, и чтобы не шумная, а ещё лучше – тупиковая. Сочетание, с учётом нынешней мобильности населения, почти не выполнимое. Варианты, конечно, были, но значительно дальше от города. И вот теперь, когда они, наконец, нашли свою иголку в стоге сена, её беспардонно увели из-под носа.

              - Здравствуйте, - послышался писклявый голосок, - я – Маша!

              От дома напротив, важно и без тени испуга, выступала голопузая девочка лет пяти.

              - Вот! – она протянула Алексею руку и разжала ладошку. – Это тебе!

              На ладошке лежала уже немного подтаявшая конфета. Чтобы для заведения разговора незнакомый ребёнок угощал взрослого дядю конфеткой? Алексей был убит наповал.

              - А вы этот дом покупаете? – видимо посчитав, что протокольные мероприятия выполнены в достаточной мере, спросила Маша.

              - Хотели, да его другие люди уже купили.

              - А вы тогда купите вон тот! – девочка беспечно махнула рукой в другой конец деревни и сразу отвлеклась. – Ой, Ваучер!

              Взрослые тут же перестали интересовать юную туземку, поскольку прямо к ней мчался кудлатый пёс с целой гирляндой репьёв на хвосте. Пёс чуть не обрушил девочку на землю и тут же радостно принялся вылизывать её сладкие от конфеты ручки.

              Алексей вопросительно посмотрел на жену:

              - Что там тебе твоя интуиция подсказывает?

              - А интуиция подсказывает, что устами, пусть не младенца, но ребёнка, сам понимаешь…

              Как оказалось, дом действительно продавался, правда как-то нерешительно и по этой ли, по другой ли причине, давно и безуспешно. Он располагался аккурат посередине деревни, на развилке дорог, но так зарос и одичал, что был даже трудно различим с дороги. Лопухи, и те вытянулись в человеческий рост.

              Из деревни супруги уехали в смятенных чувствах. Она им очень понравилась. Небольшая, домов на двадцать, тупиковая, дальше дороги нет, никто не будет шмалять туда-сюда. Неподалеку речка, нет, река Суда. Они прогулялись туда через восхитительный бор и, как пафосно говорится в плохих сочинениях, оставили там своё сердце.

              - А помнишь «голубой Дунай»? - спросила Надежда на берегу, щурясь от бликующей на солнце густо-синей воды.

              - Да уж…- Алексей помнил.

              Им довелось лицезреть воочию эту знаменитую, воспетую многими талантами мира реку. Тем большим оказалось разочарование. Узенькая, мутная, с желто-зеленой водой, совсем не впечатляющая речка. Загородные рыбачьи домики, более похожие на скворечники над водой, вызывали чувство безмерной жалости. Хотелось погладить по головке бедных европейских рыбаков, утешить их и пригласить на русскую рыбалку, да вот хотя бы на такую же Суду. А после этого утешить горемычных ещё раз.

              Возвращались с реки с окончательным мнением: лучше места не найти. И со стороны берега деревня была хороша, вся в могучих рослых деревьях, огромные шапки которых зелёными облаками колыхались высоко над крышами. Надежда была категорически против того, чтобы обосноваться в каком-нибудь кооперативе. Их они тоже в своё время объездили во множестве. Глухие двухметровые заборы, не знающие друг друга соседи - все болезни нелюдимого городского общежития оказались перетащены сюда. То ли дело деревня – живой организм, неписанные правила в котором действуют лучше всяких законов.

              Но дом пугал. Он был ещё крепок, шиферная кровля, похоже, не протекала (надо бы в дождь посмотреть), обшит старинной широкой вагонкой, но внутри, да и на участке дел было невпроворот.  Не кошенный годами бурьян вокруг дома сбился в непроходимый безобразный колтун, прикрытая свежей зеленью путалась под ногами и мешала пройти сухая прошлогодняя трава. А если в сухое лето спичка или окурок, или просто искра из трубы, думала опытная в деревенских делах Надежда. Тут и деревне конец, ничего ведь не спасти будет. Небось, неловко деревенским жителям от такого-то соседства…

              ***

              Тишина… Надежда вынырнула из своих воспоминаний. Машина стояла на обочине. У кладбища. Она и не заметила, как Алексей остановился и заглушил мотор.

              - Заглянем? – Алексей кивнул головой в сторону видневшихся оградок и памятников.

              Золотистая хвоя на золотистом песке, подсвеченная золотистым солнцем. Неназойливо поскрипывают высокие сосны. Хорошее место для переехавшего сюда населения окрестных деревень. Они вошли в оградку, коснулись ладонями памятника: «Ну, здравствуй, Сергей Васильевич».

***

История четвертая
Сергей Васильевич

              Сергей Васильевич Корнев жил в этой деревне всегда, как себя помнил. Было, правда, несколько отлучек, наиболее значительными из которых являлась армия да случайный опыт недлинной городской жизни. Армия закончилась своим чередом и остаться на сверхсрочную не заманила, как ни старалась, да и городская жизнь не победила. Чуть что – и Сергей Васильевич катил в деревню на своём мотоцикле, благо катить было недалеко - всего километров десять. В любую погоду. А потом и вовсе забросил город и ездил на ГРЭС только на работу.

              В войне он по малолетству своему не участвовал, а вот война в нём – участвовала. И неизбывным чувством голода, к которому невозможно привыкнуть, и нередким воем баб после прихода Фроси-Хромоножки, и многим другим, о чём и помнить-то не хотелось, да не забывалось никак. Нет, отец пришёл живым, чего Бога гневить. А что ноги по самую задницу на войне оставил, так значит это она ему такую цену записала. Очень она была скрупулёзная, эта война, никого своим вниманием не обходила. С того – ноги, с этого - руки, а с кого и целиком – саму жизнь. А кто целым вернулся, так это только казалось. И с этих война свою дань взяла. Иначе не метались бы они во сне, да не шли в бесконечную свою атаку всю оставшуюся жизнь, да не плакали бы по пьяному делу.

              Вот и отец Сергея, Василий Корнев, предъявлял свои счёты войне по-своему. На деревенских праздниках пил без меры, а потом «плясал» на своей тележке с подшипниками вместо колёс – подпрыгивал неуклюже, грохоча по полу деревянными колодками, приспособленными для отталкивания. Не мог забыть, что был когда-то заправским плясуном и смотрел людям в глаза вровень, а не задирая голову так, что шапка падает. Царствие ему небесное.

              Как-то само собой сложилось, что с годами стал Сергей Васильевич вроде как деревенским наставником. Нет, власти он никакой не имел, да и не требовал. И за советом, так чтобы уж впрямую, к нему не ходили. Но мнение его по чувствительным вопросам всегда имели в виду и «принимали за основу», как по-партийному острил беспартийный односельчанин Егор Щербатов.

              А ещё Сергей Васильевич умел милосердно резать скотину и был в этом деле незаменим и уважаем. Непростые и, прямо сказать, тяжёлые для души знания и навыки, такие, что не каждый «потянет», получил он от отца, тому без ног-то справляться с этим делом стало не под силу. Вот и приноровился брать с собой сына, обучал премудростям и то ли в шутку, то ли всерьёз наказывал передать их своему сыну, как срок настанет. Поначалу ученик ночами не спал после выполненной работы, переживал, на что отец всегда говорил, что всякую животину любить нужно, а вот во время «дела» (он никогда не говорил «резать» или «колоть») - жалеть нельзя. Она всё чувствует и от этого только больше мучиться будет, да и ты свою работу плохо выполнишь.

              Так и перенял понемногу Сергей, тогда ещё просто Сергей, без отчества, дело отца и выполнял его умело и по-своему гуманно, раз уж без этого не обойтись. Правда, приходя на «заказ», ловил иной раз украдкой брошенные, изучающие взгляды. Дескать, позвать-то мы тебя позвали, но что же всё-таки ты за человек такой, которому животину жизни лишить – раз плюнуть. Сначала-то в таких случаях что-то объяснять пытался, а потом перестал. Получал свой «бакшиш» степенно и с достоинством, от рюмочки всегда отказывался и уходил. А вот наказ отца так и не выполнил: сын-то имелся, скотины не стало. Он сам, пожалуй, и был последним на деревне, у кого оставались поросята, и был даже «коняшка», что во времена прорастающей индивидуальной механизации, типа воняющих бензиновым перегаром мотоблоков выглядело уж совсем делом экзотическим.

              И всё бы ничего, да жизнь всегда найдёт, над чем посмеяться. Вот и с Сергеем Васильевичем так. Он, безусловно обладающий жизненным опытом и понимающий «суть вещей», никак не мог взять в толк, почему земли у его дома так мало, если её вокруг так много. Был, конечно, как у многих, капустник за деревней, которого им вполне хватало для посадок, но вот у дома было откровенно тесно. И это при том, что он являлся собственником изрядных земель, как и все в деревне, впрочем.

              Когда наступила пора перехода от колхозов - совхозов в дальнейшее светлое будущее, невесть откуда взявшиеся энергичные молодые люди принялись смущать народ такими словами:

              - Ведь вы кем до сих пор были? Рабами вы были! Холопами!  Из колхоза – ни ногой, разве только на кладбище! А теперь – фермерами станете! Сами себе хозяева! И мы вам в этом сильно поможем! Бескорыстно! Ибо вся душа изболелась, на нищету вашу глядючи.

              При этом рисовали соблазнительные картинки единоличного будущего, в котором всяческая благодать повалится прямо с небес, только уворачиваться успевай, чтобы не зашибла.

              И «богатели» экс-колхозники – будущие фермеры прямо на глазах, обменивая участие в коллективном хозяйстве на бумажку о выделении земельного пая, который и должен был привести их в капиталистический рай. Наиболее вредные и подозрительные сомневались, дескать, дежавю какое-то получается. Нас уже совращали один раз так-то, «Земля – крестьянам» кричали. А что получилось?
Но на маловеров шикали, а колхозы к тому времени были уже так подрастащены нынешними радетелями, что кроме бумажек о паях раздавать оказалось нечего. Пришлось брать бумажки. Вот и Неля, жена Сергея Васильевича, получила своё «богатство». Но когда они попробовали присоединить к дому пяток соток из своего несметного «сокровища», оказалось не тут-то было. Оказалось, что земля, как таковая, была, но была каждый раз «где-то не здесь». Не только у Корневых, у всех. Стоит кому-то завести разговор, что вот этот бы клин использовать для того то и того то, а ему говорят новые лидеры:

              - Это не твое!

              Он: - А где же моё-то? Вот ведь и бумажка имеется.

              А ему: - Не твоё, не твоё! Твоё – там!

              И делают округлый жест в никуда. Совсем, как в сказке: поди туда… ну и дальше, по тексту.

              При этом оказалось: «то-что-нигде» можно продать. Где оно – неизвестно, но продать можно. Денег много не дадут, но всё какая-то польза.

              Нашлись и покупатели. Были они в основном таинственны и неуловимы. Но вот их эмиссары, торговые агенты, так сказать, были очень даже известны. Сергей Васильевич знавал одного такого из соседней деревни – Мишку Графова. Кроме своей громкой фамилии был этот Графов известен тем, что бестолково гонял по окрестностям на самодельном драндулете, похожем на спаренный мотоцикл. Гонщик беспочвенно претендовал на авторство в создании конструкции, но кличка «рукожопый» сильно мешала народу в это поверить. Устав доказывать всем свою гениальность, Михаил запустил слух, что агрегат он получил авансом от одного «олигарха» в счёт уплаты за работу по приобретению (а точнее, за скупку) земельных паёв.

              Такая версия тоже не могла быть полной правдой, поскольку у Михаила олигархами были все, кто ездил на машине, круче «Москвича». Тем не менее, Графов вдруг и на самом деле занялся скупкой паёв, (не себе, понятно), и даже преуспел в этом, если судить по его собственным словам да той конфузливости, что многие сельчане проявляли вдруг, стоило разговору закрутиться вокруг бессовестных земельных спекулянтов. Правда, некоторые посмелее не стеснялись признаваться в продаже пая, о чём прямо и говорили, приводя в пример несчастливую судьбу ваучеров у их городских родственников.

              Только вот однажды «олигарх», он же тайный скупщик, сгинул, не поставив Михаила в известность о своих планах. И с Михаилом что-то сделалось: ему стало казаться, что вся земля в округе – его, не зря же скупал-то! Он стал выходить на поля, раскинувшиеся в сторону реки Суды, и чинить всем прохожим и проезжим допрос, на каком основании они тут ходют – ездиют, совершая тем самым потраву его угодий. По странному совпадению имел он во время своих дознаний всякий раз походку шаткую, взгляд блуждающий и амбрэ, раскрывающее постыдное пристрастие к злоупотреблениям.

              На своих-то это не действовало, но попадались и путники, не знакомые с местным колоритом. Те поначалу с интересом и недоумением терпеливо дожидались завершения шоу, но не дождавшись, поступали сообразно своим представлениям о чувстве меры: кто крутил пальцем у виска и уходил, беспардонно сдвинув радетеля в сторону, а тот, кому этого казалось недостаточно, обижал Михаила действием. Это, впрочем, никак не умаляло его дальнейшей настойчивости, стоило только совпасть по времени нужным обстоятельствам: наличию людей на дорожке к реке и наличию портвейна под рукой в потребном для вдохновения количестве.

              Вскоре Михайловы чудачества стали общеизвестны, и сельчане вполне ожидаемо наградили его вторым прозвищем, идущим от фамилии. Но, поскольку на графа он явно не тянул, ему присвоили звание пожиже – «Графчик». Впрочем, и первоначальное прозвище тоже оставили.

              Последние лет двадцать, с тех пор как на пенсию вышел, жил Сергей Васильевич в деревне безвылазно. Он рано овдовел и летом делил жилище с дочкиной семьёй, а зимой и вовсе оставался один. Их дом имел «стратегическое» расположение – из окна кухни въезд в деревню был, как на ладони и, заслышав шум мотора, бдительный старожил всегда успевал определить, кто нагрянул: свои или чужие. Проезжих здесь быть не могло – деревня-то тупиковая, а к зиме и вовсе опустевающая на три четверти. Не идентифицировав проехавших, Сергей Васильевич не ленился искать их по деревне, благо было всё под рукой и всё на виду. А обнаружив, взыскивал ласково: откуда, куда, зачем? Совсем, как любимые персонажи любимого фильма «Свадьба в Малиновке». И было видно по его поведению, что от этого старика так просто не отвяжешься. По этой ли причине, или просто так уж сложилось, обходили воры и воришки эту деревню своим корыстным вниманием, и если кто из дачников по забывчивости оставлял какой инструмент осенью на дворе, так весной и обнаруживал его на том же месте, изрядно проржавевшим и обиженным на своего нерадивого хозяина.

              В одну из весен затеял Сергей Васильевич поставить небольшой хлев для поросят. По скудности пространства определил место поближе к дому бабы Глаши, всё равно тот пустует уже много лет. А для того, чтобы затащить сруб целиком на место, накинул проволоку на стоящий у соседского дома вяз, дерево, надо сказать, в этой местности нечастое. Сруб-то затащил, а проволоку – не снять: врезалась в ствол до самой середины. Так и оставил. Только спустя какое-то время стал вяз болеть да паршиветь.

              А тут и покупатели на соседний дом нагрянули. Немолодая уже пара, на вид обоим далеко за сорок, из города. Как-то нехорошо получилось: и хлев теперь у них под носом, и вот красивое дерево чахнет. Сергей Васильевич, не дожидаясь напряжения в будущих добрососедских отношениях, хлев утащил в другое место (зачем было и возиться, только пустые хлопоты вышли).

              А с вязом такая история получилась. Ходят новые соседи по участку, сквозь бурьян, лопухи да крапиву продираются, инвентаризацию, так сказать, проводят, да слышно, вроде как в покупке раскаиваются – уж больно работ много, больше гораздо, чем ожидалось. И видно, что в приобретении домов-то они – люди, ни черта не понимающие. А хозяин всё порывается тополь свалить, да вот это страшилище – и на вяз показывает. Только хозяйка не согласна: тополь – вали, а вяз я лечить буду. И ведь вылечила! Не быстро, не сразу, мазала всё чем-то. И зарастил вяз свою рану, оправился, покрасивел, только нижние ветки убрать пришлось – засохли. А проволока так и осталась торчать.

              Но это ещё впереди будет, а вот тополь валить побежал Сергей Васильевич помогать новому соседу сразу. Прикинул: если вдруг не так ляжет, так и его дому достанется. Так и познакомились. Оказалось, вполне ничего себе люди. Обычные, хоть и городские. Про Алексея (так звали соседа) деревенские откуда-то прознали, что из начальства. Но ничего такого особенно начальственного Сергей Васильевич в нём не увидел, хоть и старался изо всех сил. Чёрная «Волга» за соседом не приходила, внезапного изобилия стройматериалов, как у тех, кто по округе начальниками слыл, не наблюдалось, рабсилы, перекинутой с какого-нибудь объекта, тоже не было. Да и сам он оказался поведения самого что ни на есть обычного, ни перед кем не чинился и не выпендривался. Видимо, если уж из начальства, так из м-а-а-ленького, решил Сергей Васильевич и почувствовал облегчение. Не хватало ещё барского чванства под боком.

              А с соседкой Надеждой, оказавшейся родом из Борисово-Судских краёв, полюбил Сергей Васильевич разговаривать о былом. И так у них ловко вспоминать получалось, будто они с одного года, (даром что Надежда почти на двадцаточку помоложе), да будто бы и из деревни из одной. Недеревенский Алексей только рот раскрывал от удивления, как у них ловко диалог шёл: не успеет один что-то рассказать, а у второго уже ответка на ту же тему готова. И ведь видно, что каждый о своём толкует, а получается, что вроде как про общее.

              - Ну, Надежда, не знал, - обычно говорил он, вдоволь наслушавшись и почти цитируя товарища Бендера, - что ты у меня до эпохи исторического материализма родилась.

              А говоруны сходились в одном: не та уже деревня. Только инаковость деревенская была у каждого своя. Сергей Васильевич, бывало, что-то рассказывает, а у самого слёзы в глазах, особенно если после стопочки – другой (больше-то и не принимал). Послушаешь – одни невзгоды, и всё равно получается, что слёзы – они не от жалости к себе, а больше от воспоминаний о чём-то милом, невозвратном. Алексей недоумевал: и чего может быть слезоточивого в рассказе о том, как грели они пацанами босые ноги в тёплых коровьих лепешках?

              У Надежды – настрой другой, позитивный. Да, деревня уже никогда не будет прежней, и скотинку народ держать разучился. В лучшем случае курочек кто-нибудь заведёт. Но ведь ещё лет пяток назад и этого не было. Крик петуха можно было только на будильнике в качестве звонка услышать. Заглянуть в девяностые – так половина домов, как в войну, была заколочена. Народ в город подался, бизнесом заниматься да богатеть легко и беспредельно. До того разбогатели, что брошенные дома и восстанавливать не на что оказалось. А сейчас в деревне ни одного пустого дома не осталось и даже новые появились. Ну и что, что дачники. В первую очередь свои ведь и вернулись, да ещё и с детьми, а то и со внуками.  Вон, ребячий гомон на улице слышен, ненавистные мотоциклы, опять же, расплодились. Вроде и парней столько нет, сколько мотоциклов. Тут причина одна может быть – значит девчонки есть, магнитят. Чего тут непонятного?

              Если сворачивал разговор в эту сторону, глаза у Надежды затуманивались, и она затихала на минутку. Алексей, глядя на такую метаморфозу, подумывал, что был, видимо, и в её девичестве какой-нибудь приятный мотоциклист. Ну, или велосипедист хотя бы…

              Так-то вот и разговаривали. Через эти ли разговоры, по другой ли причине, но только проникся Сергей Васильевич к новым соседям, частенько захаживал по-свойски на огонёк, прямо через огород, благо забора между участками они так и не возвели. И даже ловил себя на мысли, что ждёт их к выходным из города. Дело как раз к осени подкатилось, и он вЫводил городских по всем своим потаённым ягодным и грибным местам, событие по деревенским меркам совсем не привычное и где-то даже предательское. Другие то, спросят было их новосёлы, что тут из даров леса наличествует, начинают прибедняться да на медведей, а то и на нечисть откровенную намекать. Тут, мол, если медведь не задерёт, так леший обязательно закружит. И случай подходящий из своей жизни обязательно расскажут. И непонятно: то ли сами в придуманное верят, то ли их за полных идиотов принимают.
А в остальном – люди как люди.

              Справедливости ради надо сказать, что видели Надежда с Алексеем во время своих первых разведпоходов лабазы на овсяном поле, но чтобы леший? Это уж совсем не туда, кажется.

              А то ещё выйдет Надежда поутру на крыльцо, а у дверей – здоровенная корзина с грибами. Ясно – сосед расстарался. Сам то он грибы не любил, а вот по лесу побродить – милое дело. Начнёт Сергея Васильевича пытать, а тот – ни в какую: знать ничего не знаю. Если кто и принёс, так это Леший местный, водится тут один, совсем людей не боится. Да серьёзно так. Вот и слушай да думай, что хочешь…

              Не только грибы да ягоды. Помогал Сергей Васильевич соседям и по хозяйству. Причём любил так, чтобы не по просьбе, а по своей доброй воле как бы. То лесину притащит из-за речки на мачту для телевизионной антенны, то совок из жести смастерит для бани. Или вот косовище для литовки сделает да косу насадит. А потом терпеливо поджидает момент, чтобы спросить, как бы между прочим:

              - Косу-то испробовал?

              - Так её ещё насадить надо, - ответит не знакомый с этим делом Алексей. Хоть и городской, а разумеет, что тут понятие требуется. – Я вот как раз попросить хотел…

              - Так вон готовая стоит, иди, пробуй, - кивнёт головой в сторону сарая Сергей Васильевич, вполне довольный, что угадал с полезным делом. А сам смотрит лукаво, как сосед первые неуклюжие упражнения с косой производит. Вроде и нехитрое дело, а сноровка нужна.

              Так и жили. А пока соседи на неделе в городе работали, продолжал с ними придуманные разговоры, подбирал свои доводы про деревню, какой он её хотел видеть. Чтобы не дачники посторонние тут жили, а свои, настоящие крестьяне и по духу, и по жизни. Дойдя до этих рассуждений, Сергей Васильевич попадал на распутье: соседи-то вроде как тоже дачники, но недолго подумав, делал для них исключение – пускай остаются, люди хорошие. И продолжал свои думы дальше: чтобы скотинка была, чтобы поля сосняком не зарастали, а то уж на некоторых деревья метра по два вымахали.

              И казалось ему, что стОит разбежавшимся по городам назад вернуться, и заживёт деревня своей настоящей, правильной жизнью. Ведь кто-то и возвращался, и дома сразу оживали, принаряжались… А тут как раз слух прошёл: Ольга Ботова приехала, насовсем…

***

История пятая
Ольга Ивановна


               Ольга Ботова из деревни уехала ещё совсем девчонкой, на крановщицу учиться. Много окрестной молодёжи в те годы металлургический завод засосал, и пока строился, и после, когда уже свою продукцию выпускать начал. Если бы кто-нибудь сказал ей, что пройдёт совсем немного времени, и она окажется, без преувеличения, самым узнаваемым лицом в стремительно развивающемся городе, ни за что бы не поверила. Ну и зря!

             А началось всё с малого, со случайного участия в одной из первых передач только ещё нарождающегося городского телевидения. И было это, пожалуй, в конце пятидесятых. Только вот случайного ли? Философы подскажут, что случай есть непредвидимое проявление определенности. Впрочем, непредвидимое – это как раз для них, для философов, для Ольги оно было просто непредвиденным. Но так или иначе, а с того времени и закрутилось… Кто бы мог подумать: вчера ещё крановщица – а теперь диктор телевидения. И хоть по всей области и телевизоров-то было чуть больше двухсот, а уже и на улице узнают, кто здоровается, кто улыбается, кто просто глазеет.

              Сумасшедшая была работа, всё – впервые. Новостная программа – только с фотографиями, до роскоши с киноплёнкой ещё не дожили. Всё – в прямом эфире. Ведущие-то помаленьку привыкли к камерам, а с приглашёнными просто беда, кто в прострацию впадает от волнения, кто в болтливость. И только ведущий может спасти положение. А телекамеры? – Мастодонты в человеческий рост с хвостами кабельными в руку толщиной, тянущимися в глубины аппаратной. Операторы с превеликим трудом этих чудищ по полу катали, изрядная сила требовалась.

              Тогдашние телезрители быстренько «поженили» Ольгу с Юрием Ивановым, ещё одним диктором. Ну как же, такие знаменитости! Не может быть, чтобы между ними – и ничего! Такое вот социалистическое фанатство по-провинциальному. А у неё была своя любовь, настоящая – Рудик Ушаков, инженер из Ярославля, приехавший поднимать местное телевидение. Потом было много всего: замужество, дети, долгая увлекательная работа на городском телевидении, интересные люди, значительные события.

              А потом – резкая смена «декораций» - переезд на Ставрополье, вслед за работой мужа, ставшего оператором НТВ. Опасные его командировки в девяностых туда, где стреляют, съёмки Дудаева и Мосхадова во время интервью с ними на «их территории». Однажды Ольга увидела дырявую от пуль «четвёрку», на которой съёмочная группа вернулась из командировки и твёрдо упёрлась: «Больше не пущу!» Было у неё невесть откуда взявшееся убеждение: каждому человеку написан свой предел риска. Где он, этот предел, никому знать не суждено, но за его гранью жизнь становится маловероятной. И ведь добилась своего: Рудольф Павлович больше в горячие точки не ездил.  Зато ездит теперь туда, где стреляют, их сын, по удивительному совпадению – оператор НТВ. И мать, будучи не в силах отвратить его от продолжения отцовой профессии, тихонько молится, чтобы до предельной черты было так далеко, что просто недосягаемо.

              Уже на пенсии, когда они перебрались на ПМЖ в Подмосковье, стало Ольгу Ивановну всё неотступнее тянуть в родную деревню. И дом стоит незанятый, пропадает, да и ехать теперь не в пример ближе, нежели с юга. Рудольф Павлович долго уговаривать себя не позволил, он и сам был «за». Так и повелось: однажды решив, стали они на лето выезжать в деревню, а к октябрю забираться на зимние квартиры. Жить здесь круглый год отваги не набиралось: и здоровье требует пощады от деревенских нагрузок, да и дом не в той кондиции, тепло уже не держит так, как надо бы.

              В первый приезд после долгого отсутствия оказалась Ольга Ивановна в некотором противоречии – родная деревня была и та и не та. Все дома вроде на месте, даже новых слегка прибавилось. А один прибавился так «удачно», что откровенно посягнул на их территорию. Видимо, новые жильцы никак не ожидали появления старожилов, но всё-таки дождавшись, даже не посчитали нужным хотя бы извиниться за нарушение пространства и доставленные неудобства. Деликатная Ольга Ивановна восприняла обиду молча и даже защищала новосёлов перед соседями: «Так им же ездить больше негде!»

              «Экстерьер» деревни изменился значительно. Некоторые знакомые места оказались неузнаваемы, Ольга Ивановна даже сперва не поняла, почему. Потом сообразила: всему причиной – заборы, глухие, металлические, двухметровые. Милый сердцу штакетник, ничего не скрывавший и делавший деревню визуально просторнее, бесследно, как говорится, канул в небытие.  И показалось ей, что туда же канула и открытость души, определявшая открытость жизни односельчан. Уже не зайдёшь запросто на участок к кому-нибудь, а увидев двери, подпёртые палкой, не поймешь, что хозяева в отлучке, но где-то поблизости. Теперь надо постучать, а то и позвонить в глухую калитку и долго ждать, чувствуя себя по-идиотски: откроют или нет? А возвращаясь домой после долгого бесполезного ожидания недоумевать: людей не было дома или они не сочли нужным с тобой общаться в данный момент, при этом даже не снизойдя до того, чтобы сказать тебе об этом? Не по-деревенски как-то.

              А вот старый дом Никифора Усача похорошел, обзавёлся металлической крышей и весёлой одёжкой из вагонки, крашеной «под персик». Теперь даже в пасмурные дни от него будто солнечный свет исходил, глаз радовал. На аккуратной лужайке из-за зеленых туй какое-то чудо чудное виднелось. Это уж потом Ольга Ивановна вблизи рассмотрела – огромный, причудливо изогнутый корень, то ли змееконь, то ли слонопотам, это уж кому как привидится. Хозяин, Алексей по имени, большой придумщик оказался. А познакомились они так: видит Ольга Ивановна – идёт навстречу незнакомая пара, вроде как в лес собрались. И мужчина вдруг меняет курс и прямо к ней:

              - Ольга Ивановна, это вы! Здрасьте! А ведь я – ваш поклонник уже лет сорок как, пожалуй!

              Представляется и начинает ей, да и своей спутнице заодно, взахлёб рассказывать, как он, будучи ещё первоклассником, бегал смотреть телевизор в соседний барак к своему приятелю. А в телевизоре, маленьком да нераженьком вот она – Ольга Ботова, краса неписаная.

              - Да вы и сейчас не изменились! – продолжает восторгаться. – Я хоть и мал был, но как оказалось, в красоте разумел правильно.

              С тех пор стала Ольга Ивановна к ним заглядывать «на огонёк», благо на автолавку идти всё равно по пути было. Говорили обо всём: о былом и будущем, о деревне и городе, о детях и внуках. Да что толку перечислять-то!

              Размягчённая вниманием собеседников, Ольга Ивановна с удовольствием пускалась в воспоминания. А однажды, немножко стесняясь, показала фотографию:

              - Узнаёте, кто здесь?

              Алексей с Надеждой глянули:

              - Ну, это вы, конечно!

              - Так, ребята, верно! А рядом со мной кто?

              «Ребята» пригляделись:

              - Да неужто… Левитан?

              На фото что-то говорил Ольге Ивановне в самом что ни на есть дружеском расположении, что легко читалось по лицу, первый голос Советского Союза – знаменитый диктор Юрий Левитан.

              - По-нынешнему это можно было бы индивидуальным мастер-классом назвать, - тихо гордилась Ольга Ивановна.

              ***
      
              В очередном августе как-то незаметно подкатил местный праздник - День деревни.

              На главную лужайку, как раз напротив дома Сергея Васильевича по такому случаю притащены были со всей деревни столы, стулья и лавки. Хозяйки завершали последние кулинарные подвиги для складчины. Возбуждённая предстоящим событием разновозрастная детвора старательно помогала, путаясь под ногами и усугубляя всеобщую суету. Здесь же ошалело скакал у столов вездесущий общедеревенский Ваучер, сбитый с толку обилием дурманящих запахов съестного.

               Алексей и Надежда тоже влились в это дело с пирогами и огромным жбаном клюквенного киселя. Они впервые участвовали в таком сабантуе и потихоньку присматривались к сельчанам, чтобы вдруг не совершить чего-то не соответствовавшего случаю.

               И вот народ собрался, артисты из района приехали, местные и приглашённые гармонисты и гитаристы по «соточке» для куража «в кулуарах» за трактором Коли Мерзликина потихоньку приняли. Можно начинать. Только какое же торжество без торжественной части? Вот тут-то и настало время бенефиса Ольги Ивановны. Оказывается, она загодя съездила в район и привезла из краеведческого музея много интересных сведений, о которых местные никогда и не задумывались, а дачники и вовсе не знали. Вот, например, оказалось, что первое упоминание о поселениях в этих краях датировалось аж началом семнадцатого века.

              Услыхав про такое, сельчане запоглядывали друг на друга со значением, а мужская половина застолья тут же потребовала тост.

              - Это что же, старше Питера получаемся! – прикинули самые быстроумные.
 
              В разгар веселья кто-то толкнул Надежду в бок. Она посмотрела в указанную соседкой по столу сторону и увидела такую картину. Со своими столами, стульями и угощением тащилась к эпицентру веселухи семья «диссидентов» Вертуновых. Эти до последнего брюзжали по поводу затеваемого праздника и никак не хотели поверить в возможность его проведения в «современных социально-деревенских условиях». А ведь поди ж ты, не выдержали всё-таки. Понимают, что получат от кого-нибудь неделикатного колкий упрёк по поводу собственных заблуждений, но идут ведь!

              Видела их приближение и Ольга Ивановна. И думалось ей в это время, что, пожалуй, не права она была в своих поспешных оценках деревни. Ещё не весь дух добрососедства сгинул за глухими заборами, если осталась у сельчан способность собраться вот так-то. И не только чтобы попеть да поплясать. И поработать вместе могут. Вспомнила Ольга Ивановна, как по весне мужики мосток через Усть-Кадуйку ладили. Любо-дорого.

               Они с Рудиком возвращались домой, а праздник ещё гудел позади.

               - Знаешь, я посмотрела, мы с тобой сегодня ведь самые старые были. Вот и Сережи Корнева уже нет. И нездешних много, - она не стала обижать дачников словом «чужие». - Я многих и не знаю почти.

              - А ты помнишь, - она шутливо боднула Рудика плечом, – кто сказал: они жили долго и счастливо и умерли в один день?

              - Не знаю, - ответил он. – Кажется, у Грина было что-то такое.

              - Ну, первую часть мы уже, пожалуй, выполнили. Вот бы и вторая получилась, а? Не сейчас, конечно. Когда-нибудь, когда нам жить совсем надоест. Согласен?

              - Угу! – Рудик ответно боднул жену плечом.

              Ольга Ивановна ещё не знала, что Рудик её обманет. Через четыре года в своей подмосковной квартире, в обычный день после обычного завтрака он вдруг почувствует тупую горячую иглу в груди слева. И в одно то ли стремительное, то ли бесконечное мгновение уже не человеческим разумом, а как-то совсем по-другому поймёт всё сразу. И это всё поместится только в одно-единственное, странное, где-то слышанное слово: Амба! Поймёт, что нет и быть не может никаких вариантов, и думать об этом некогда и незачем. Здесь Всё Закончилось. Больше Не Существует Времени. Для него.

              Он ещё успеет, пока жаркая боль не сковала язык, не дрогнувшим голосом отправить свою Олю на кухню за чаем покрепче. Не надо, чтобы она видела… А когда она вернётся с кружкой, он будет уже далеко, безвозвратно далеко…

              Ольга Ивановна распорядится кремировать тело, чтобы потом захоронить прах на их деревенском кладбище, где уже так много родных и знакомых и где так хорошо слушать ненавязчивый шелест листьев и скрип старых деревьев.

***

История шестая
Мосток

              Мосток через Усть-Кадуйку давно прохудился и требовал ремонта. Самые отчаянные из местных ещё продолжали ездить, но это уже было чревато, и временами слышались в той стороне надсадные завывания мотора, украшенные мужским цветистым матом, да через какое-то время отправлялся туда трактор или автомобиль помощнее для вызволения попавшей в капкан машины.

              Такое положение дел открыло на деревне широкую общественную дискуссию по следующим вопросам:
              а) нужен ли данный мост, как таковой?
              б) если нужен, то автомобильный или пешеходный?
              в) являются ли дураками носители противоположного мнения?

              Дебаты обычно разгорались на лужайке, куда приходила автолавка. Причём всё так хитро устраивалось, что любая затронутая тема рано или поздно как-то незаметно переходила к обозначенным выше вопросам. Как правило, начинали и вели дискуссию женщины, мужики предусмотрительно не вмешивались до поры. То ли из-за того, что умнее были, то ли из-за того, что у автолавки обычно присутствовали в меньшинстве. В любом случае полемика обычно заканчивалась с ничейным счётом, и стороны расходились, обогащённые новыми знаниями о себе, по дороге вспоминая, что в горячке забыли купить что-то нужное.

              А надо сказать, что если честно, то никакого стратегического значения мостик не имел. Во-первых, существовал объезд, пусть и не самый близкий. Во-вторых, дорога через него вела только на берег Суды и известна была исключительно местным. От берега, правда, ещё можно было проехать на «бумажную» фабрику, но это уж совсем для любителей экзотики, учитывая состояние лесной дороги.

              Точку в дебатах однажды поставила сама Её Величество Природа, решившая, видимо, ко всеобщему благу прекратить раскол деревенского общества. Очередной весной получилось так, что разлившаяся без меры Усть-Кадуйка, сначала поглотила мостик, а потом и вовсе утащила его, оставив на месте только железный остов, одолеть который оказалась не в силах. И сразу стало очевидным, что мостик нужен всем и, конечно же и пеший, и автомобильный. И вообще, мир, дружба, жвачка!

              А раз так, то за чем же дело стало? На главном столбе, том, куда автолавка приезжает, появилось объявление с призывом принять участие в восстановлении мостика. До сих пор никто не признался в своём авторстве этого объявления, но в обозначенное время к речке потянулись сельчане с инструментарием, к какому кто сподручнее, туда же протарахтел тракторок местного балагура и безобидного крамольника Егора Щербатого. Алексей, прикинув свои мостостроительные компетенции, самокритично отвёл себе место подсобного рабочего и, прихватив тачку и лопаты, вместе с оказавшимися под рукой дочкой и зятем отправился следом.

              Работа кипела. И, надо сказать, зря люди так восхищаются коллективным разумом муравьёв. Мы не дурнее! При очевидном отсутствии яркого лидера дело спорилось. Избыточный человеческий ресурс, немного мешая сам себе, потихоньку перетекал из места, где он абсолютно не нужен, к месту своей потенциальной полезности. Так вода пробирается по неровной поверхности, постепенно заполняя низины.

              Егор на своём Т-25 быстро натаскал хлыстов, кто-то уже ладил настил. Оставшиеся не у дел мужики внимательно следили за происходящим, чтобы при малейшей возможности реализовать своё участие: подтолкнуть, поддёрнуть, подхватить, поддержать, поднести. В общем, выполнить какую угодно работу, чтобы иметь полное основание говорить потом:

              - Мы сделали это!

              Алексей похвалил себя за правильный выбор инструмента. Его тачка и принесённые лопаты тут же обобществились и смешались с другими. Ему удалось кинуть несколько лопат песка, а потом его оттёрли, и тогда он стал этот песок возить, сначала на своей тачке, потом как-то незаметно для себя - и на других, каждый раз на той, которая быстрей оказывалась нагруженной.

              Работы и получилось-то всего на пару часов. Когда они возбуждённой галдящей толпой шли в деревню, Алексея кто-то толкнул в плечо. Он повернул голову – рядом шагал Юрий, бывший милицейский майор, проживающий на другом краю деревни.

              - А что, сосед, - задорно улыбаясь, проговорил он, - мы, пожалуй, сейчас филинским наваляли бы!

              Алексей с семьёй обосновался в деревне недавно и не знал, за что надо было навалять филинским, и надо ли им вообще валять, но легко согласился с Юрием:

              - Конечно, наваляли бы!

              Он был уверен, что так же считают все мужики, весёлой бригадой возвращающиеся с общего дела, показавшего им, отвыкшим от артельной работы, что вместе – всё по плечу: и мост построить, и филинским навалять.

              На всём пути к деревне Алексей с интересом ожидал, проявит ли кто-нибудь инициативу, щёлкнув, наконец, себя по горлу и заявив:

              - А что, мужики, это дело обмыть бы надо! А то провалится мосток-то!

              И радостно поддержат мужики смельчака. И заварится грандиозная складчина на привычной лужайке. И поохают дома хозяйки, но перечить не будут – большое дело сделано! И даже примут участие в этом сабантуе, конечно, больше для догляда и пресечения нежелательных тенденций.

              Так вот – ничего этого не было. Честное слово!

***

История седьмая
Леший      

              Алексей немного подумал и перевернул бутерброд колбасой вниз, как учил прагматичный Матроскин. Сидеть на кочке было неудобно, но более комфортного места поблизости не наблюдалось. Собираясь в лес, он взял пару бутербродов совсем не от опасений проголодаться, а скорей из наивного желания в очередной раз проверить, так ли вкусен хлеб в лесу, как это бывало когда-то давно. Там, куда он собирался, заблудиться и сгинуть от голода было невозможно даже с его, как он самокритично считал, пространственным кретинизмом. Небольшой бор, «борок», как его называли деревенские, с одной стороны был ограничен водной преградой местного значения под названием Усть-Кадуйка. Остальные его границы солидарно берегли высоковольтная линия и железная дорога.

              И всё-таки бутерброды пригодились…

              Алексей вытянул гудящие ноги и с наслаждением откинулся на ствол сосны за спиной, почувствовав сразу же, как на потную шею сверху посыпались сухие иголки. Надо же – задуманная лёгкая прогулка за лисичками для грибной икры оказалась весьма утомительной. Удивительное дело - солнце на небе в положенном месте, вот слышно, как поезда перестукивают своими колёсами, вот доносится шум какого-то урчащего механизма, вот только что в стороне деревни собака пролаяла, а он всё никак не выйдет из этого дурацкого места. И ведь точно знает, что идти от солнца надо, а каждый раз попадает не туда.  Вот, казалось бы, сейчас выйдет к мостику, который они этой весной всей деревней ладили, так нет ведь! Всё, баста! Перекур, точнее перекус.

              Скептически осмотренный бутерброд в руке представился совершенно ничтожным на фоне невесть откуда взявшегося необъятного голода, спастись от которого не поможет ни «колбасой на язык», ни наличие бутербродного близнеца, лежащего в корзинке. Отправленный в рот первый кусок ничего не сообщил относительно забытого вкуса из детства. То ли колбаса была не такая, то ли сам Алексей уже не тот, то ли Матроскин был не прав.

              - Докторская?

              Грибник поднял глаза. В нескольких шагах от него стоял Леший. Именно так было криво начертано на его футболке непонятного цвета, как будто автор окунал палец в белила и незамысловато выводил буквы, нимало не заботясь о каллиграфии. Глубинным слоем под буквами смутно угадывалась размытая картинка чего-то невнятного с остатками надписи: «Sex Pistols». Наряд дополняли камуфляжные штаны, дряхлая штормовка и «сланцы» на босу ногу. Кроме одежды у пришельца имелись пронзительные зеленые глаза и малоопрятная русая борода.
      
              - Докторская? – переспросил странный «явленец». – Я бы поел…
      
              Алексей скосил глаза на корзинку: виден ли постороннему взгляду второй бутерброд, и вознамерился было дать отпор. Ходят тут всякие, «Здрасьте» не говорят, а сразу – «Я бы поел»…
      
              - Я за тобой да-а-авно наблюдаю, - незнакомец причудливо растянул слово «давно», видимо, чтобы проиллюстрировать значительную продолжительность времени своего наблюдения. Потом он присел на корточки, уравнивая тем самым их положения, и протянул Алексею тёмную, похожую на корягу, ладонь:
         
              - Леший.
         
              - Надо же! Тезки, значит. Меня жена тоже иногда Лешим называет.
         
              Алексей тут же смутился, быстро сообразив, что об этих ситуациях посторонним знать вовсе не обязательно. - Вообще-то меня Алексеем зовут. Лёшей, стало быть.
         
              Он пожал ответно твердую, как деревяшка, корявую руку.
         
              - А чего за мной наблюдать-то?
         
              - Податливый ты.
         
              Странный получался у них разговор. Выныривает невесть откуда человек, чуть ли не босиком, а у самого видуха, как будто месяц дома не был, и сразу предъявляет претензии на колбасу. А потом заявляет, что он за тобой шпионит, при этом намекает на своё превосходство: податливый ты, видите ли…
         
              Алексей на всякий случай подобрал ноги, чтобы ловчее вскочить, если потребуется, но Леший легко разгадал такой маневр и произвёл успокаивающий жест.
         
             - Да ты не дёргайся! Всё путём! Лучше послушай: вот ты ходишь – ходишь тут и понимаешь, что деревня совсем рядом, а выйти никак не получается. Самому-то не странно?
         
              - Ну, странно, конечно…
         
              - Вот, я и говорю: податливый ты. Это я тебя вожу. – В голосе собеседника прозвучали горделивые нотки.
         
              - Таких-то, как ты, мало осталось. Иного начинаешь водить, а он будто глухой, тебя совсем не чувствует. Только сам измучаешься. Я после таких сеансов долго восстановиться не могу, всё тело болит. Разучились теперь люди природу слышать.
         
              «Тёзка» горестно вздохнул.
         
              - Или в свой нафигатор упрутся и чешут, дороги не разбирая.
         
              - Навигатор, - машинально поправил Алексей.
         
              - А я что говорю? Нафигатор, машинка такая, дорогу кажет… Я, когда тебя-то почувствовал, сильно обрадовался, ну и переборщил маленько. Очень уж хотелось старое вспомнить, навыки восстановить, так сказать. Ты уж прости, коли утомил тебя.
         
              Алексей предпринял ещё одну попытку незаметно дистанцироваться от собеседника. Не хватало ещё в цивилизованном лесу поблизости от деревни стать жертвой неадекватного психа. И опять впустую.
         
              - Не веришь, - печально проговорил он.
         
              - А ты хочешь сказать, что настоящий леший и есть? – Алексей решил немного подыграть. – А чем докажешь?
         
              - Это вы, люди, всё доказательства ищете! – Парировал Леший. – Надоказывались уже! Всю жизнь вокруг себя испоганили! А мне нечем доказывать. Да и нечего! Я есть – и всё тут!
         
              Самозванец привстал и нервно поколотил себя по карманам, что-то обнаружил в одном из них и вытащил на свет мятую пачку дешёвой «Примы».
         
              - Будешь?
         
              Алексей отрицательно покачал головой: - Не балуюсь.
         
              - А я вот пристрастился, - как-то стыдливо признался собеседник, прикуривая от указательного пальца.  Опять же через вас, через людей.
         
              Леший крепко, на полсигареты, затянулся и долго сидел, не выпуская дым.
         
              - Повадились тут одни на бережок ездить, - он махнул рукой в сторону солнца, где должна быть речка. – Шумят, мусорят, сквернословят. А я знаешь, как мат не люблю, прямо корёжит всего. Ну я и надумал их поводить. Куда там! Их по пьяному делу никакому лешему не пронять. Поймали и тоже со своим: докажи да докажи, что не человек. А в качестве испытания – пол-литра зараз из горлА выпить. Я тогда поглупее малость был…  Думал, что мне с их напитка-то будет? И выпил…  С тех пор…
         
              Леший опять крепко затянулся и замолчал. Молчал и Алексей.
         
              - А у тебя там ничего такого нет? – перевёл странный гость разговор в более конкретное русло, указывая кивком головы на корзинку.

              Алексей отрицательно и даже с интересом покачал головой. Во даёт! Таких заходов на то, чтобы выпить на халяву, он ещё не встречал.

              - Жаль. Они же меня и курить научили, по пьяному-то делу. Ну или вот, колбасу очень полюбил. Если у тебя «Докторская», так я бы поел…

              Прикинув, что жмотничать в такой ситуации совсем уж неприлично, Алексей протянул расстроенному Лешему второй бутерброд и, немного посомневавшись, надкушенный свой, который всё ещё держал в руке перевернутым. Тот взял подношение, аккуратно отделил колбасу, а хлеб вернул назад.

              - Благодарствуйте, это нам без надобности.

              Его речь на мгновение показалась Алексею какой-то ненатуральной и даже несколько глумливой. Пока он размышлял над этим феноменом, Леший мелкими кусочками поедал колбасу, жмурясь и вроде как даже урча от удовольствия. Потом старательно облизал пальцы и нахально произнёс:

              - Мало.

              Но сразу, будто спохватившись, подозрительно фальшиво поправился:

              - Благодарствуйте!

              Впрочем, Алексей на фальшь не отреагировал. Его в это время занимало другое.

              - Какой-то у тебя, Лёша, - обратился он к колбасному попрошайке «по-человечески», - прикид совсем не сказочный. Штаны вот, как у охранника свалки, да и футболка, знаешь ли, того… Тоже мне, Sex Pistols.

              Леший вскинул подозрительный взгляд:

              - А чем тебе моя одежонка не нравится?

              - Ну, ты должен типа в армяке в каком-нибудь быть, порты, опять же, лапти…

              - Где ж я тебе такую одежду-то возьму? – возмутился Леший. – Или мне краеведческий музей ограбить?

              Он посомневался немного и решительно заявил:

              - А порты эти я в деревне с забора спёр. – Он неопределённо махнул рукой куда-то взад себя. – Висели на заборе у крайнего дома, ну, я и взял. Но ты не сомневайся, у хозяина ещё такие же есть, сам видел, не пропадёт без штанов-то!

              Леший крепко задумался. Видимо, эта история напомнила ему о чём-то волнующем.

              - Собака вот только у него вредная. Или дура. Не признала меня, понимаешь. А я не поопасся, да-а… Но ты не думай, - вдруг оживился он, - я не за так. Я ему целую бадейку, что на дворе стояла, рыжиков накидал. Без единого червячка. А ты видел когда-нибудь, чтобы рыжик – и без червячка? Царь – гриб, не какая-нибудь лисичка. Его всякая живность любит. - Леший презрительно заглянул Алексею в корзинку, на треть беспорядочно наполненную лисичками.

              И тут Алексей заметил, что за всё время их странного разговора его не побеспокоил ни один комар, хотя звон стоял на весь лес, а в просвете между деревьями толокся плотный столб этих вампиров. Леший перехватил его взгляд и усмехнулся.

              - Ну, ты спросил, так слушай. А остальное, - он провёл рукой по одежде, - ничейное. Оно в избытке на берегу имеется, где эти компании гуляют. Там чего только нет: и колпачки на лямках, и связанные веревочки с лоскутком тряпичным. Лапти вот эти там нашёл. – Леший переступил ногами в «сланцах». – Только уж очень в них ноги тоскуют. Бесовская обутка.

              - И что, ты вот так здесь один и тусуешься? – решил Алексей расширить тему общения.

              - Зачем один? – удивился собеседник. – Родни полно, только вот, опять же, ваша ци-ви-ли-за-ци-я…

              Было видно, что Леший даже утомился, трудясь над последним словом.

              - Мне вот теперь ни за линию, ни за железку нельзя.

              Алексей вспомнил, как эту ЛЭП энергетики тянули лет пять назад. По самой сочной середине местного заповедного борка шла смертоносная техника, оставляя за собой безжизненное пространство шириной не менее ста метров. Движение машин, несущих гибель всему живому было неотвратимо, как сползание огнедышащей лавы со склонов вулкана. Вжик – и нет дерева, стоявшего здесь десятилетиями. Вжик – и это уже не живое растение, а мертвый хлыст. Вжик! Вжик! Вжик! Да здравствуют гениальные изобретатели убийц природы во благо человека! Только во благо ли?

              - А почему за линию-то нельзя? – спросил он.

              - Ток не пускает. Не можем под током-то, болеем потом сильно. Одна радость, когда он вдруг кончается…

              - Как это кончается? – удивился Алексей.

              - Н-е-е-т, - пошёл сразу на попятную Леший, - линия-то нам не по силам. А вот железку...  Ой!

              Он захлопнул рот и подозрительно посмотрел на Алексея: догадался или нет? Тот не подал виду, но вспомнил разговоры сельчан, что на здешней дистанции пути нет-нет, да и возникают беспричинные кратковременные отключения электроэнергии. Несколько секунд – и опять всё восстанавливается.

              - Так это ты-ы? – удивлённый Алексей ткнул Лешему пальцем в грудь.

              Тот конфузливо потупился, - Ну, не я один…

              - Это как же у вас получается?

              - Не скажу! – нахально заявил Леший, а потом уже совсем другим, грустным голосом добавил. – Если отрежут люди ещё и этот путь, совсем нам тогда хана…

              ***

              Прощались они с Лешим уже совсем друзьями. Тот взял с Алексея слово приносить ему время от времени гостинцев для удовлетворения своих вредных пристрастий.   Они сошлись на том, что всё это, конечно, нехорошо, но если помаленьку и нечасто, то простительно.

              - Слушай, а как ты это… из пальца-то? – Алексей имитировал прикуривание сигареты.

              - Да ты что, - удивился Леший, - где мы, а где огонь? Разве тебе не ведомо, что лешии с огнем не знаются? А это, вот…

              Он разжал свой корявый кулак. В нём оказалась маленькая газовая зажигалка.

              - Показалось тебе… А это, - он подкинул на ладони зажигалку, - я там же на берегу и подобрал…

               А когда они уже совсем собрались расставаться, Леший вдруг сказал:

              - Ты знаешь, спасибо тебе!

              - Это за что же? – удивился Алексей.

              - За то, что не жадобился, не глумился надо мной, за то, что не серчал на мои причуды. Вон как я тебя по лесу-то накружил.

              Он протянул руку, и Алексей протянул ему свою. Рукопожатие получилось крепким и даже немного болезненным.

              - Надо же! – вдруг воскликнул Леший, освобождая свою кисть. Его взгляд метнулся куда-то вверх за спину Алексея. Тот быстро оглянулся – никого и ничего. Только вроде как ветерок шумнул. Повернулся назад. И здесь никого…

              Алексей недоумённо потоптался на месте. Никаких следов недавнего собеседника, разве что едва виднеется глубоко вдавленный в серо-зелёный мох окурок…

              ***

              На опушку борка он вышел минут через десять и сразу увидел мачту телевизионной антенны на соседском доме. Яркое солнце и пронзительный воздух прочистили мозги, смахнули лесной морок, и стало совсем удивительно: и чего он там мотался столько времени, в трёх-то соснах? И «Леший» этот? Как можно было поверить в такую дурь? Ведь какие имеются аргументы в пользу наваждения? От пальца прикуривал? – Так всё прояснилось. Комары не трогали? - Так, может, у него какой репеллент ядрёный имелся, только без запаха. Исчез незаметно? – Не так уж и незаметно, если вдуматься. Внимание отвлёк, а сам – за ближнюю ёлку, вот и все чудеса. А всё остальное – от жизни.

              В общем, к дому Алексей подходил полностью вернувшим реалистичное мышление. Оставалось только небольшое недоумение: это каким же надо быть чудилой, чтобы потратить столько времени на мистификацию случайно встреченного в лесу человека. И ещё одно обстоятельство нельзя было сбрасывать со счетов: всё-таки он чертовски устал и, видимо, поэтому корзина за спиной с каждым шагом наливалась всё большей тяжестью.

              На крыльце Алексей с облегчением стащил ношу с плеч и поставил перед собой. Взгляд упал на содержимое. Вместо небрежно набросанных в корзину жёлтых лисичек в ней убористо, до самого верха лежали шляпка к шляпке, бахромой вверх ядрёные рыжики.

              Ни одного червивого среди них не оказалось – Алексей самолично проверил. А вы можете себе представить, чтобы рыжик -  и без червячка? Чудеса, да и только!

***

История восьмая
Маленькие путешествия во времени и пространстве


              - Бабушка-а-а!

              Съёмку пришлось остановить.

              И снова:

              - Бабуля-а-а! – теперь уже с россыпью мелких камушков в стекло. – Меня комары комарают, противные!

              Это Ульянка, вполне самостоятельная девочка трёх лет. Мы удалили её вместе с бабушкой Надей на улицу, чтобы не мешала съёмкам. Но стоило бабуле на минутку исчезнуть из поля зрения, как тут же возникла обида, правда, пока только на комаров. Недоразумение было тут же устранено, бабушка возвращена на место, и съёмки возобновились.

              Однако, о чём всё-таки идёт речь? А вот о чём.

              После дня деревни мы решили сделать про этот день фильм. И вообще про нашу деревню, про её жителей. Мы – это Ольга Ивановна, бывшая наша телезвезда и я, Алексей, простой бывший урбан. Фото и видеоматериалов с праздника оказалось более, чем достаточно, а Ольга Ивановна была доверху полна добытыми в краеведческом музее сведениями и растревоженными работой над ними собственными воспоминаниями.  Просто необходимо было запечатлеть их на видео.
 
              Этот материал мы решили доснять у нас дома в интерьере старинной мебели. Ольге Ивановне приготовили стол, а периферию кадра заполнили пузатым самоваром с пузатым же чайником сверху, на конфорке. Для дополнения картины рядом на ажурной белой скатерти разместили вазочки: одну - с вареньем, а другую - с ретро-конфетами под обиходным названием «Дунькина радость» (мои извинения всем Дуням, хоть я тут и ни при чём). Если кто не догадался или просто не знает, что это за чудо такое, скажу, что в народе их ещё «подушечками» называют.

              Очень по-кустодиевски получилось, хоть и без умысла. Оставалось только поднять блюдечко в растопыренной пятерне и всосать со скворчанием обжигающего внутренности напитка. Но не для этого мы старались, и самовар пока оставался холодным. Мы писали историю. Ольга Ивановна   работала по-честному, как в настоящем эфире, а я, записывая видео, любовался человеком, который вдруг вернулся к давно оставленному, но любимому, как прежде, занятию. И было видно, что мастерство не умерло.

              Чай мы пили потом, уже в общей компании, и разговаривали. Растревоженная съёмками Ольга Ивановна читала викуловскую «Балладу о хлебе», а мы слушали, и даже Ульянка притихла. Простые слова стиха и ранее бередили душу, а сейчас, после свежих рассказов Ольги Ивановны, казалось, что это не вообще про страну, а совсем - совсем про нас. Что наша деревня – тоже Ивановка, и хоть боёв здесь не было, но так же ждали поля истосковавшихся по мирной работе солдат.

              На седьмой, не меньше, чашке чая разговор опять вернулся к Пусторадицам.

              - А что, Ольга Ивановна, - пытала гостью топонимическая Надежда, - откуда всё-таки такое название? Смысл-то понятен – пустая радость, неоправдавшаяся надежда, но – почему?

              - А вот мне ещё дед мой рассказывал, что в 1612 году то ли ляхи, то ли литовцы, то ли все они вместе во время своего нашествия хотели поживиться в этих краях, чем можно, пограбить маленько себе на потребу, да только вот просчитались – нечего грабить-то оказалось. Отсюда, дескать, и пошла «пустая радость».

              Мы тут же воспротивились такой непатриотической версии, да и сама рассказчица не сильно сопротивлялась и на следующей чашке чая тоже примкнула к нам. Сошлись на том, что если уж считать название пошедшим от тех времен, так пусть будет вот как.  Попрятали надёжно местные жители всё, на что собирались покуситься гнусные завоеватели и оставили их ни с чем. А когда те, не солоно хлебавши, покидали негостеприимные края, смекалистые сельчане казали им вслед дули и приговаривали: «На-ко, вот вам, дармоедам, пустая радость!»

              У меня тоже имелся краеведческий вопрос к Ольге Ивановне:

              - Вот на празднике многие сельчане загордились, что они такие «древние», аж двадцатых лет семнадцатого века. А поляки у нас получается ещё раньше были, если верить легенде – то. Нестыковочка получается.

              - Я так понимаю, что семнадцатый век - это «по документам». А люди здесь и раньше жили, понятное дело. Вы про Филиппо-Ирапскую Пустынь что-нибудь слышали?

              Мы пока не слышали, в чём и признались немедленно.

              - А вы съездите, полюбопытствуйте. Это недалеко совсем, двадцати километров не будет. Так вот, эта Пустынь ещё целым веком раньше основана была. И люди тогда уже здесь жили.

              Мы с Надеждой не стали возражать и через пару дней поехали в село Зеленый Берег полюбопытствовать. Ничего искать не пришлось. Вот он, монастырь, с дороги видно. Щербатые стены, смытая многолетними дождями краска и робкие пока ещё следы обновления. Монастырь совсем недавно возвратился в действительность после сиротского небытия, а значит всё ещё будет. Скорей всего, не просто и не быстро, но – будет.

              Изрядно поколесивши в своей жизни по стране, мы в разных её уголках видели почти одинаковые картины: остовы храмов, не справившись с мощью которых, человек, видимо, предоставил самому Времени довершить разруху. Но и Время не торопилось заниматься столь кощунственным делом. И стояли они непобеждённые, терпеливо пережидая межвременье, не то, чтобы живые, но и не мёртвые точно.

              - А помнишь Соловки? – спросил я Надежду. Воспоминания, разбуженные видом монастыря, уже выстроились в нужную цепочку. – Ботанический сад? Дом из лиственницы?

              - Как же! Его и поныне топор не берёт. Нам даже специально демонстрировали -  отскакивает со звоном.

              - Да, этот дом уже двести лет стоит. И ещё простоит столько же. Или больше.
 
              Я вспомнил рассказы тамошнего гида. Прежде, чем строить дом, местные монахи долгие годы морили брёвна в Белом море. Понимали, что жизнь человеческая коротка, а на Соловках - особенно, но не торопились «скорректировать проект», чтобы побыстрее да «потяпляпистее». И в мыслях не держали корысти: «А что я буду с этого иметь?»

              А мы? Что с нами произошло? В какой момент наши базовые настройки оказались сбиты настолько, что кредо жизни для многих теперь олицетворяет лозунг «Разведи лоха» или, попросту говоря, обмани первым?

              Додумать свои грустные мысли я не успел. На пути нашей маленькой экскурсии оказался изрядный валун с надписью:
              «Через сей ручей не мог перейти конь князя Иоанна Шелешпанского, когда хотел князь прогнать святого Филиппа Ирапского с места сего».

              Буквы слегка стилизованы под славянскую вязь, но грамматика вполне современная. Новодел. И с именами не всё гладко. Род Шелешпанских из Рюриковичей, (отрасль князей Белозерских) и хорошо изучен, но вот в разных источниках имеются расхождения относительно имён тогдашних местных правителей, которые с надписью на камне и вовсе не соотносятся. Это мы потом узнали, а на тот момент мне ужасно захотелось, чтобы всё так и было, как начертано на камне. Чтобы было Чудо, актуальное не в меньшей степени и для нашего времени. Чтобы дух победил силу.

              Мы возвращались назад и вспоминали Сергея Васильевича.

              - А ведь он рассказывал нам про это место. Только я не сразу поняла.

              - Когда это?

              - А помнишь, он про интернат для дурачков говорил?

              - Да, вроде было что-то такое.

              - Так этот интернат здесь же, в стенах монастыря и был. Я теперь точно вспомнила.

              Мы помолчали. Надежда тихонько вздохнула, наверное, подумала о чём-то печальном. Да, странные извороты совершает подчас судьба. Был раньше монастырь, и тянулся сюда за милостью и милостыней всякий убогий люд. И находил, надо полагать, и то, и другое. Потом монастыря не стало, а убогие остались, даже наверное, числом приумножились. Поэтому логика принимавших решение об открытии здесь психоневрологического интерната, в общем-то понятна и не удивительна. Чего тут думать-то? Жизнь всё уже придумала до нас. Только Бога в соответствии с новой доктриной вычеркнуть надо…

              Доводилось мне в своей жизни неоднократно бывать в подобных «богоугодных» местах. И сейчас завяжи мне глаза, заткни уши и поставь посреди коридора в таком заведении - я безошибочно определю его принадлежность, ошибусь разве что, взрослое оно или детское. Потому, что запах. Запах сиротства и безнадёги, сколько его не скрывай. Неистребимый запах плохо мытых полов и плохо стиранного белья, плохой пищи и больных тел, да много ещё чего. Запах, который минуя разум, проникает внутрь тебя и на уровне прямого восприятия формирует картину этого скорбного мира. Не требуется ни долгих экскурсий, ни подробных рассказов. Запах уже всё сказал. Здесь Не Может Быть Хорошо.

              - Что притих? – это Надежда возвращает меня к действительности.

              - Да вспомнил вот тоже одно такое учреждение…

              - Смотри, развилку не проскочи, задумчивый ты мой.

              С этой стороны дороги указателя «Пусторадицы» нет, да он нам давно уже и не нужен. Через десять минут мы дома. Сосед Коля, зять Сергея Васильевича, машет рукой с конька банной крыши. Он решил, наконец, поставить флюгер, чтобы и красиво было, и полезно, и из окна дома видно. Сергей-то Васильевич при жизни был против этого баловства.

              - Я, - говорил зятю, - тебе и без этого чуда скажу, куда ветер дует и какая погода будет. Вот со своим организмом посоветуюсь, и скажу.

              Да, Сергей Васильевич, непростой был старичок. Мудрый и наивный одновременно. Всё думал, что стоит вернуть сюда всех уехавших, да чтобы скотинка была, чтобы коровьи «лепёшки» да конские «яблоки»… Никак не хотел принять, что прежней деревни уже не будет. В разговорах вроде бы и соглашался, что да, не будет, а по глазам было видно – не верит. Ушёл, так и не дождавшись воплощения своих чаяний, но кто знает, может быть где-то там он нашёл то, на что надеялся? И даже есть у него опять свой любимый коняшка?

***

История девятая
Даже и не история вовсе…

              Пора заканчивать. Всего не расскажешь. И всё-таки ещё несколько слов о Пусторадицах…

              Если сообразно с нынешней манерой извлечения информации провести ленивый поиск в Интернете, то быстро окажется, что этих Пусторадиц сейчас вроде бы и не существует. Так, историческая местность в Кадуйском районе Вологодской области с кучкой небольших деревень: Кадуй, Селище, Филино, Жорновец, Черново и Пугино.   «Историческая» в данном контексте, надо полагать - ушедшая в историю. Была, да сплыла, так сказать.

              Закопавшись в Сеть поглубже, где-то на двадцатой – тридцатой ссылке и вовсе можно узнать, что Пусторадицы – «невидимый объект». Что это такое - никаких пояснений. Остаётся добавить, что в официальном перечне населённых пунктов Кадуйского района Пусторадиц тоже нет.

              Тогда почему указатель на обочине перед развилкой? И ведь не заброшенный какой-то, а регулярно подновляемый и заботливо содержащийся в актуальном, как теперь говорят, состоянии. Только для того, чтобы народ с толку сбивать?

              А может быть всё не так, и знак этот видят не все, а только те, кому карта легла связать свою жизнь с этими местами? Вот летят по трассе машины, набитые зачумлёнными своими делами и заботами пассажирами. Людям некогда, они не обращают внимания на очередную лесную отвилку, ведущую, должно быть, в никуда. И только некоторые притормаживают, читают надпись на знаке, на секунду задумываются над её парадоксальным смыслом и, повинуясь необъяснимому импульсу, сворачивают в мир, где живут обычные люди, но дома имеют свою душу, а в светлых сосновых лесах попадаются не только грибы и ягоды, а ещё и лешии в «сланцах» на босу ногу.

              Конец.
              2020 год.