Заговор слепых. 15

Глава XIV. МИМИКРИЯ ИМЕНИ

Глеб проснулся раньше всех. Тимур похрапывал в углу, укрывшись с головой одеялом. Кубик почивал, развалившись в кресле качалке - сон застал его за чтением книги врасплох, и он не успел дотащить себя до постели.

Синоптики не обманули - небо вновь заросло угрюмыми тучами. Серая хмарь за окном навевала апатию и манила предаться гедонической лени. Если б не холод, Глеб и дальше бы дрых.
Накинув на плечи одеяло, он подошёл к печке, тронул ладонью. Остыла, зараза. Попытался разжечь. Раньше с буржуйками ему общаться не доводилось. С чего начать-то?
Он выудил из поленницы парочку колобах поувесистей, обернул их газетой, сунул в печь, подпалил. Увы, дрова  никак не желали гореть, а только дымились, наполняя комнату удушливым смрадом.

- Что ж ты делаешь, паразит! – услышал Глеб за спиной негодующий голос. – Кто ж так топит, балда ты безрукая? Не хватало нам ещё угореть!
 
Прогнав нерадивого поджигателя, Тимур сам взялся за дело - расчистил завалы, корпулентные брёвна убрал, а щуплые щепки сложил шалашом вокруг газетного шарика. Чиркнула спичка.

- Гори, гори ясно, чтобы не погасло, - приказал огню истопник и, обернувшись, добавил. – Учись, салага, пока я жив. Разжигать костёр, охранять тылы и добывать пропитание – священная долг любого самца.
 
Вскоре проснулся и Кубик.

- Всём бонжур, - пробормотал он, растирая затёкшую шею. – О, печурку воскресили… Молодцы! Как спалось?

- Ужасно…

Наполнив лёгкие воздухом, Тимур дунул в пасть печи. Буржуйка отозвалась убедительным всполохом.

- Всю ночь дрянь какая-то снилась. Будто бегу я по кладбищу, а за мной, верхом на комете, гонится мерзкая старуха с дохлой собакой в руке.

- Да, неприятный сон, - посочувствовал Кубик. – Комета по-гречески значит «волосатая звезда». А от волосатых материй хорошего ждать не приходится…

Удостоверившись, что дрова разгорелись, как следует, Тимур переключил своё внимание с отопительных рдений на кулинарные нужды: раскочегарил керогаз, набрал в кастрюлю воды, поставил её на огонь.

- Сейчас чаёк сварганим. А что у нас на завтрак сегодня?

Вопрос, само собой, был адресован хозяину чердачной жилплощади.

- Есть манная крупа. Можно кашу сварить…

Ночь, проведённая в кресле, одарила Кубика страданием в спине и ломотой в суставах, и теперь он пытался оживить замлевшие члены с помощью оздоровительных ухищрений гимнастики.

- А молоко у тебя есть?

Кубик согнул себя пополам, просунул голову между колен и, глядя снизу вверх на капризного жильца, произнёс, бравируя беспечностью тона:

- Не-а! Ни молока, ни сахара, ни соли.

- Что ж это за каша такая? Хорошо ты встречаешь гостей!

Отпихнув в сторону кресло-качалку, физкультурник лёг на пол, несколько раза отжался и лишь после этого выдал свой реприманд:

- Хорошо встречают желанных гостей! А те, которые без спросу в четыре утра являются, сами должны угощения приносить. Совесть надо иметь! Вы и так мой трехдневный запас бутербродов умяли.

- Не мы одни, ты тоже ел, - огрызнулся Тимур, однако на фоне убийственных доводов Кубика, его аргумент не выдерживал критики.

   Спустя полчаса они сидели за столом и завтракали, давясь пресной водянистой кашей.

- Ну, а тебе, Глебушка, что снилось? Колись! Говорят, сны на новом месте пророческие.

Убожество трапезы Тимур попытался скрасить светской беседой. В конце концов, не хлебом единым…

- Слоны…

- Слоны – это хорошо! – одобрил сновидение Кубик. – Лучше, чем кометы. А сколько их было?

- Кого?

- Слонов.

- Ну, - Глеб задумался, - вроде один.

- Тоже нормально. Одинокий слон во сне к небольшому, но стабильному доходу.

Толкователь сновидений хотел, было, сказать ещё что-то, но передумал.
Хотя Кубик сделал зарядку и даже умыл лицо холодной водой, окончательно очухаться он так и не смог: кашу кушал лениво, языком шевелил с неохотой - жизненная активность вызывала в нём гадливое отвращение. Короче, светская беседа не клеилась, однако настырный Тимур не желал мириться с унынием в рядах коалиции.

- Очнись, - приказал он Кубику, тряхнув за плечо. – Не сиди, как слизняк. Поведай лучше, что вычитал у профессора в книге.

Бодрящий зов достиг желанной цели. Кубик стряхнул с себя сонную одурь, и сардоническая улыбка затрепетала на его пухлых губах.

- Да уж, забавное чтиво вы мне подсунули! Сама книга так себе, ничего интересного. Типичная белиберда научно-популярного толка. Зато откровения профессора вашего – это что-то с чем-то. Феерия! Такие перлы на-гора выдавал, закачаешься.

Эксперт-аналитик взял в руки «Последнюю Теорему» и зашуршал страницами, выискивая полюбившиеся места.

- Насколько я уяснил, эта штуковина была для старика чем-то вроде карманного алтаря, на который он приносил философические жертвы. Она вдохновляла его, стимулировала мыслительный процесс. Мелкая фраза или безобидная формула могли вызвать целую бурю эпистолярных откровений. Самое забавное, математики в его писанине не больше, чем сахара в нашей каше - сплошь доморощенная лирика и метафизика сомнительных свойств. Плюс, зоопарк туманных аллегорий. Вот, полюбуйтесь…

Отыскав заветную страницу, Кубик повернул книгу боком, чтобы было сподручней цитировать записи, оставленные на полях.

- «Я не один. Со мною всегда кто-то рядом. Из этих… Из тех… Три зверя крадутся за мной по пятам - следят, преследуют, дышат в затылок. Три зверя: пять глаз, восемь лап, двенадцать конечностей. Они коварны – хотят обхитрить меня, загнать в тупик, заманить в западню. Но я не прост, я всегда начеку! Я тоже слежу. Я тоже преследую. Ловушек я не боюсь, я проворен и ловок. Я знаю лазейку. Я помню окошечко».

Дослушав цитату, Тимур покачал головой.
 
- Я лично старика Белгина живьём не встречал. Не имел такого счастья. Однако сдаётся мне, что в своей рекламной компании наш герой слегка перегнул объективную палку: он и проворен, и ловок, и смел. От зверей убегает… Индиана Джонс какой-то, честное слово! Что за звери такие? Пять лап, восемь глаз, двенадцать конечностей. Змей Горыныч, что ли?

- Имя этого зверя – шизофренический бред. Мания преследования, отягощённая параноидальным маразмом, - поставил Кубик диагноз профессору. – Немудрено, что старикашка в окно сиганул. Но в выдумке вашему жмурику не отказать. И к изящной словесности он тягу имел - красиво, собака, мысли свои формулировал. Объёмно, сочно, живописно.

Страницы вновь зашелестели.

- Ага, вот… «Если Бог смотрит в зеркало, он видит в нём цифры. Если я смотрю в зеркало – я вижу их тень».

- Чего, чего? Кого он видит?

- Тень.

Кивком головы Кубик указал на зеркало, висевшее возле окна.

- Вот в него смотрел и видел тени. Тени цифр. Или тень Бога, если угодно.

- Так, превосходно! – Тимур сомкнул ладони и стал тереть их друг о дружку, изображая ажитацию чувств. – Триумф доброй воли и трезвого разума - доктор Кубик выводит на чистую воду профессора Белгина! Итак, что мы имеем? Паранойя, суицидные наклонности, зоофобия. А теперь ещё и мания величия. Полный джентльменский набор! Ну и фрукта, Глеб, ты нам подсунул.

Тот, кому была обращена финальная реплика, откликнулся невнятным бурчанием. Подсунул? Это ещё вопрос, кто кого кому подсунул.
      
- Справедливости ради стоит отметить, что мания величия не была единоличным состоянием этой заблудшей души, - попытался обелить хвастуна добросердечный рецензент. – Самобичеванию покойный мыслитель был тоже не чужд. Полюбуйтесь, чего он настрочил буквально пару страничек спустя.

Порывшись в шелухе листов, чтец настиг искомую цитату:

- «Я мелок, тщедушен, тщеславен, смешон. Пусть надо мной потешаются люди. Пусть плюются презрительно в след. Я заслужил эти слюни! Единственным оправданием никчёмного существования служит мой добросовестный труд. В колбе комнаты ращу я Волшебный Кристалл. В конуре бесприютного бытия возвожу Белоснежную Башню. Я знаю цель. Я чувствую смысл. Звезда озаряет мой путь. Я выберусь из лабиринта!».

Дочитав, Кубик выдержал многозначительную паузу, давая слушателям возможность прочувствовать и переварить информацию.

- Жесть! - Тимур разразился овацией, адресованной в равной мере и автору строк, и чтецу-декламатору. - Особенно мне про колбу понравилось. Интересно, какие кристаллы имел в виду старикашка? Залежи кускового рафинада, что ли? - он покосился на пресную кашу и добавил с мечтательным вздохом: – Эх, нам бы сюда килограммчик из закромов полоумного лакомки…

Между тем оратор отложил книгу в сторону и вернулся к прерванной трапезе.
Общение с творчеством Белгина явно пошло его аппетиту на пользу - манную размазню он уплетал за обе щеки, игнорируя её непрезентабельный вид и гадостный привкус.

- Всё что ли?!

Глеб был чудовищно разочарован и не пытался этого скрыть. В тайне он лелеял надежду, что Кубик с его нетривиальными мозгами сумеет разгадать секрет «Последней Теоремы». Ну, или как минимум обнаружит зацепочку.

- Да, брат, маловато ты материалу нарыл, - поддержал Тимур приунывшего друга. – Я был о тебе лучшего мнения. Проза, конечно, хороша - слов нет. Но ни ради же этой искромётной бредятины гнусный мент и гадостная дама лезли из кожи вон, лишь бы заполучить драгоценную книжицу?

- А что вы хотели? – возмутился Кубик. – Чтобы я за одну ночь расшифровал потаённые письмена психопата и указал, где клад зарыт? Дудки! Сегодня я не сыщик, а экскурсовод. Я провёл вас по закоулкам души старика, ознакомил с его мятежным творчеством. Вам что, мало?
 
Умяв свою порцию, чревоугодник взял в руки кастрюлю и стал царапать ложкой бока её, соскребая с них манный налёт.

- Кстати, давно хотел спросить, почему вы этого Белгина профессором называете? Насколько я понял, сахарный маньяк и приживало баронессы – одно и тоже лицо. Неужели вы думаете, что скромный учитель из провинции смог бы добиться в столице академических высот? Да ещё с такой бесшабашной башней! Наверняка он свои научные титулы выдумал…

- Оставь в покое нашего Белгина, - вступился за старика Тимур. – Профессор не должность, не звание и не запись в трудовой книжке. Это состояние души. Имя, данное судьбой!

Похоже, велеречивый стиль профессорских песнопений пришёлся Тимуру по нраву - прониквшись духом пафосной лирики, он сам перешёл на возвышенный слог.

- Имя - субстанция весомая! Против него, братец мой, не попрёшь. За примером ходить далеко не надо. Взять хотя бы тебя. В школе ты был круглым отличником. В жизни – не менее круглым тупицей. Даже во внешности твоей круг превалирует: нос картошкой, уши баранками, голова, как арбуз. И всё равно ты Кубик, потому что в угловатой ребристости вся твоя суть.

- Хамить не надо! За тупицу можно и по мордам схлопотать. Хотя…

Объект злокозненных инсинуаций почесал мизинцем нос, который и впрямь был похож на картофельный клубень.
 
- На счёт имени ты, в общем-то, прав. Если честно, в вашей эпопее инцидент с подменой прозвища мне понравился больше всего.

Понравился?
Глеб поморщился, точно его угостили кислятиной. Лично у него в катавасии последних дней любимых «инцидентов» не было вовсе.

- Кстати, ваш липовый профессор тоже был озабочен проблемой идентификации личности. Если хотите, могу прочесть ещё один фрагмент из его шального наследия.

- Валяй, буквоед! Чего уж там…

Тимур взял книгу со стола и протянул её Кубику. Заручившись одобрительной санкцией, тот вновь погрузился в пучину цитат.

- «Имя чисел и число имён – две тайны, пленившие моё воображение. Число без имени – горсть неопознанной пыли. Имя без числа – сгусток бесформенной массы. Числа чеканят сущность имён. Имена даруют числам душу. Вычислять и давать имена – великая, невыразимая радость. Всё, что названо и измерено обретает значение и смысл. И я тому не исключение: всю свою жизнь я пытался найти МОЁ ЧИСЛО и угадать МОЁ ИМЯ. Бесконечность рождает ужас. Безымянность – отчаяние…».

Книга захлопнулась.

- Ну, как вам? Офигительная апофегма, неправда ли?

Смакуя созвучие «пф-ф» в затейливом термине, Кубик раздул отверстия дыхательных клапанов, точно кит, фыркающий фонтаном воды.
Увы, восторгов декламатора публика разделять не спешила.

- Маразм крепчал! – Тимур указательным пальцем закрутил виртуальный винтик в виске. - То, что старик был отпетым психом, мы уже уяснили. Мог бы не напоминать. К чему эти бредни?
   
Кубик язвительно хмыкнул.

- Бредни бредням рознь. Вот вы тут паритесь: зачем, отчего? Какой подонок эту кашу заварил? А я бы по-другому вопрос сформулировал: с какого боку на события смотреть и какую пользу из них можно выудить…

- Пользу? – Глеб чуть было не поперхнулся слюной негодования. – Пользу! Меня обложили по полной программе: следят, охотятся, гнобят. Хозяйку квартирную грохнули! Я шагу сделать не могу – всё время трясусь, как бы не вляпаться в очередное дерьмо. Какая тут может быть польза?!

- А ты расслабься, абстрагируй мозги, - посоветовал Кубик. - Подмена  уже состоялась. Уже! Тебе подсунули чужое имя - от этого факта не улизнёшь. Ты больше не Глеб. Точнее, не только. Поэтому прежде чем суетиться, устраивать засады и бегать от облав, стоило бы разобраться с собственным неопределённым статусом. Иными словами, сперва надо уразуметь, что сулит тебе новое имя, и только потом чинить далеко идущие планы спасения. Попробуй взглянуть на мир глазами Вени.

Такого оборота мысли Глеб не ожидал.
Он посмотрел на Кубика, пытаясь сообразить - шутит тот или на полном серьёзе предлагает обмозговать перспективу раздвоения личности. Против «вениаминов» Глеб ничего не имел - имя, как имя. Однако всему есть предел!
Ещё больше он удивился, когда Тимур, закоренелый оппонент и антипод звездочёта-затворника, вдруг поддержал бредовую инициативу оголтелого умника.

- А что, Кубик прав: с именем шутки плохи. Весьма взрывоопасный предмет. И в то же время – абсолютно насущный. Знаешь, как в народе говорят? Человек без имени, что коза без вымени…

- Сам ты коза, - огрызнулся Глеб.

- Тогда уж козёл, - поправил татарин товарища. – Но речь, дружок, не обо мне. В данный момент мы разбираем твоё персональное дело. От которого, кстати сказать, за версту разит мракобесием и мистикой. Боюсь, Кубик прав - без анализа потусторонних свойств дуализма нам с этой чертовщиной не сладить.

Витиеватую тираду Тимур отредактировал бодливым жестом: склеив из пальцев рогатую дулю, он повертел ей перед носом у Глеба, а затем нацелил бесовский вензель на Кубика.
    
- Итак, слово предоставляется адвокату дьявола. Давай, эрудит, выкладывай свои постулаты.

Заручившись вотумом доверия, Кубик выбрался из-за стола и двинулся в дальний угол комнаты, где возвышалась гора из книг, наваленных кучей. Порывшись в развалах печатного слова, он извлёк объёмистый фолиант, сдул мохнатый прах с корешка и объявил:

- «Мимикрия имени», прошу любить и жаловать. Забавная книжонка. Титул слегка отдаёт зоологией, но в целом – толковая вещь. Пять лет назад я приобрёл сей раритет в подарок семье, ожидавшей приплода. Мамаша отнеслась к презенту легкомысленно, зато новоявленному отцу «Мимикрия» пришлась по душе. Он проштудировал её от корки до корки и на полном серьёзе решил назвать предстоящего отпрыска Эльпидифорием. Разразился грандиозный скандал. Меня отлучили от дома, а книгу вернули. Плевать, нет худа без добра. Пусть мальчик стал банальным Сеней, зато теперь в наших руках источник ценной информации о природе, натуре и нраве имён. Глупо было бы им пренебречь.

Раскрыв «Мимикрию» на первой странице Кубик пробежал глазами вступительную часть, выискивая приглянувшиеся сентенции.

- «Имя – легчайшее из всех видов плоти. Последний слой, последняя оболочка личности. Оно направляет нашу жизнь, подобно тому, как русло направляет воды реки… Перемена имени – это перемена жизни, перемена судьбы. Вместе с новым именем в человека проникает новое существо, которое становится его неотъемлемой частью»…

- Белиберда какая-то, – перебил Глеб чтеца. Кипеш, учинившийся вокруг именин начал его раздражать. – Я лично ничего менять не собираюсь: ни имени, ни жизни. Меня они вполне устраивают. Понятно?

- Заткнись!

Тимур опять растопырил пальцы и погрозил скандалисту кустарной козой.

- Тебя, дорогуша, никто  не спрашивает: хочешь, не хочешь. Твоя жизнь и так уже переменилась, причём весьма радикальным образом. Чем раньше ты это поймёшь, тем скорей образумишься. Вместо того чтобы вякать, слушал бы лучше, что тебе умные люди талдычат. Правильно, Кубик?

Переведённый расточительной милостью друга из ранга «круглых тупиц» в категорию «умных людей», Кубик осклабился.

- Покорнейше благодарю. Разрешите продолжить?
 
Страницы вновь зашелестели.

- Стало быть, буква «Г». «Есть имена земные, для земли созданные и в земле коренящиеся. Глеб – одно из них. В нём таится тяжесть почвы. Это не чернозём, а каменистые недра. Имя Глеб напоминает ландшафт после извержения вулкана: оползни застывшей лавы по краям кратера. Глеб ценит действия больше, чем чувства, но он слишком тяжёл, чтобы решиться на рискованный шаг. Лень и тяга к стабильности парализуют его инициативу и предприимчивость. Преодолев свою лень, обладатель имени Глеб способен добиться многого, однако достигнутое им будет лишено изящества и благоухания…».

- Это точно, - подал голос Тимур. – Золотые слова! На счёт вулкана не скажу, а вот про лень и тяжесть – в самое яблочко. Пока этого гуся коленом под зад не пихнёшь, он с места не сдвинется. Верно?
 
Глеб злобно скрипнул зубами в ответ.

- Во-во, крыть-то нечем! Правда глаза колет. Ну, что там у нас ещё интересного?

- С «глебами» мы, кажется, разобрались. Пора переходить к «вениаминам».

Страницы попятились, ретируясь от буквы «Г» к букве «В».
Помрачнев, как злая туча, Глеб ожидал приговора, хотя заранее был уверен: ничего хорошего имя Вениамин сулить приличному человеку не может.

- «Вениамин, это сын правой руки, то есть любимый сын», - поделился толкователь имён крупицей сокровенного знания. – «Имя Вениамин воздушное, с землёю ничего общего не имеющее. Оно не терпит грубого прикосновения, и легко растворяется в пустоте безымянности, оставив после себя лишь неприкаянный след…».

Оторвавшись от чтения, Кубик огляделся по сторонам, точно и впрямь надеялся обнаружить отпечатки смятенных следов. Шут гороховый…

- Давай читай, не верти головою, - приструнил Тимур популяризатора именной мимикрии. – Выноси вердикт, а то подсудимый наш извёлся уже.

- «Вениамин, это томление, влечение, томность.  Ему не хватает упрямства и цепкости. Это хрупкое имя и, вместе с тем, рыхлое. Оно будто бы соткано из хлопьев мыльной пены. В любой момент Вениамин может рухнуть под тяжестью бытия, поэтому жаждет получить от мира жалость, сочувствие и снисхождение». Всё!

Разделав «глебов» под орех и расчихвостив «вениаминов» по косточкам, Кубик закрыл «Мимикрию» и положил её на стол, рядом с «Последней Теоремой» профессора.

- Что ж, молодец, ублажил. И книжка твоя ничего себе, - похвалил Тимур лектора и его интеллектуальную собственность. – Полезная штучка. Там что, действительно на каждое погоняло досье припасено?

- Ну, не на каждое, конечно. Имена, типа: Октябрина, Аллегра и Тракторбек анализу не подлежат – просто красуются в списке нелепостей. В крайнем случае, для какой-нибудь Даздрапермы в скобочках тиснут объяснение: мол, имя это произошло от резвого выкрика «Да Здравствует Первое Мая!». Но в целом «Мимикрия» - солидная вещь.

Получив заверения в надёжности источника информации, Тимур обратился к виновнику торжества:

- Да, брат, не повезло тебе с наследством. Всё ясно: Вениамин – кликуха для хлюпиков. С таким имечком кашу не сваришь. Да и Глеб, как я погляжу, не подарок. Как там, в книжке, сказано: «лежалый грунт на краешке вулкана…»?

- «Застывшая лава», идиот! - поправил Глеб небрежную цитату. – Не надоело вам ерундой заниматься? Мимикрия какая-то… Лучше скажите, что делать?

Кавардак вокруг имён здорово ему надоел. Пора было переводить разговор в продуктивное русло. Но как? Трезвые конструктивные мысли в голову не лезли, хоть тресни.

- План? Тебе нужен план? Неужели!

Всем своим видом Тимур желал показать, что обвиняемый по делу о краденном имени сморозил несусветную глупость.

- А какой именно, позвольте узнать? Планы разные бывают. Всё зависит от того, кто их строит и с какой, извиняюсь, целью. Если Глеб, тут всё понятно. У него одна мечта - чтобы всё поскорее закончилось. Другое дело Вениамин. Как убедительно доказал в своей лекции Кубик, Веня - фигура романтическая.  Ему главное загадку разгадать, приподнять завесу над тайной. Само собой, различие жизненных парадигм подразумевает разницу в линиях поведения. Существовать же одновременно под двумя именами…

Обличитель цокнул языком.

- Нелёгкое это дело, голуба моя. Всё равно, что быть двоеженцем: аморально, противозаконно, безнравственно. А главное - хлопотно. Так что мой тебе совет - разберись сперва со своей двусмысленной идентификацией, а уж потом выбирай, какой план тебе по сердцу, а какой по плечу…

Развить до конца конструктивную мысль хулитель именного двурушничества, увы, не успел - столовая ложка просвистела перед самым носом его и с жалобным звоном споткнулась о стену. Лишь прыть и молниеносная реакция спасли  парадный фасад шутника от серьёзных увечий.

- Ладно, Глеб, не кипятись, - пошёл на попятную усмирённый татарин. – Без рукоприкладства, пожалуйста. Вы планов хотите? Их есть у меня! Целая куча, на любой вкус и размер. Да вот, хотя бы: ты, на правах самого юного пайщика банды, отправишься в магазин покупать провиант. А то, благодаря хлебосольству звездочёта, мы скоро коньки с голодухи протянем. Кубик продолжит штудировать писанину профессора – у него это блестяще выходит. А я, с вашего позволения, отдохну: мне, как идейному руководителю тройственного союза, надо сил набираться. По-моему, замечательный план: красивый, оригинальный и простой, как сермяжная правда.

Раздав поручения, узурпатор верховной власти сладко зевнул, огляделся по сторонам и, заприметив сумку с Вениным наследством, направил к ней свои стопы и помыслы.

- Раз уж мы устроили сегодня избу-читальню, полистаю-ка я на досуге книжку с картинками. Займусь, так сказать, эстетическим самообразованием.

Приложив немалое усилие, Тимур вызволил из сумчатых недр живописный альбом, тяжёлый, как кирпич, и толстый, как складка на загривке гиппопотама.

- Ну, что там у нас? Какими изысками увлекался загадочный Веня? Искусство Испании. Очень хорошо! Всегда питал простительную слабость к живописным трудам земляков Дон Кихота и Дона Жуана. Посмотрим, чем нас порадуют виртуозы кисти и грифеля.

Налюбовавшись голозадой Венерой, почивавшей в алькове обложки, Тимур раскрыл альбом и взялся штудировать оглавление, сопровождая чтение лаконичными комментариями:
 
- «Введение»... Это нам ни к чему. «Испанский маньеризм и девальвация искусства». Это слишком заумно. «Художник и инквизиция» - чересчур мрачновато. Ага, нашёл!

Окрылённый успехом поиска, он хлопнул в ладоши и даже прихрюкнул от удовольствия.

- «Эстетика безобразия: уроды и монстры при королевском дворе». Вот это я понимаю! Чтобы времечко скоротать, лучшего чтива не придумаешь.

Не тут-то было. Насладиться лицезрением испанских страшилищ ему помешал докучливый Глеб.

- Деньги давай, я на мели, - напомнил он о себе и своём плачевном положении в плане финансов.

- Какой ты всё-таки меркантильный…

Скорчив недовольную гримасу, Тимур достал из кармана папиросную пачку антикварной наружности, бережно её отворил, извлёк пятирублёвую купюру и протянул её Глебу.

- Держи, вымогатель, пользуйся моей добротой. Только смотри, не шикуй  в гастрономе. Денег у нас – кот наплакал.

- Сам знаю, - буркнул в ответ продуктовый курьер. - Чего брать-то?

- Хлеба, масла, колбасы. Макароны купить не забудь. Ну и сыру какого-нибудь…

- Лучше всего пошехонского, - внёс свою лепту в составление списка товаров первой кулинарной необходимости Кубик. – Из него бутерброды убойные получаются. Очень живучий сыр - черствеет долго, а портится  медленно.

- Ладно, бери пошехонский, - согласился Тимур. – Да, вот ещё что - купи пару бутылок вина. Красного, сухого. Гулять, так гулять!

Спонсор застолья достал из пачки ещё пять рублей.

- Что это у тебя за портмоне?

Кубик давно косился на странный кошелёк, но изо всех сил крепился, не желая дискредитировать индифферентный имидж пустяковым вопросом. Коса живого любопытства нашла на камень показной невозмутимости. Победило железо.

- «Казбек», что ли? Где взял? Таких папирос почитай уж лет тридцать не делают.

- Точно, раритет, - согласился Тимур и ласково погладил этикетку. – Это добро мне от Рашида досталось. Вместе с барышом за охрану бункера. Чёрный всадник на фоне Кавказских вершин – залог его расположения. Рашид, расплачиваясь, всегда деньги в сигаретную пачку суёт. Традиция такая. Если человек ему симпатичен – в дело идёт «Казбек», если ни то ни сё – «Беломор», а если противен, то «Кэмэл». Не знаю почему. Наверное, он горбатых не любит.

Подивиться причудам рашидовской бухгалтерии друзья не успели - заскрипели пружины, дверь отворилась, и из дула настенного хронометра вылезла бритоголовая кукла, чтоб сообщить о наступлении четырёх часов по полудни.

- Ни фига себе! – запричитал Тимур, вспомнив о времени. – Скоро стемнеет, а у нас ещё конь не валялся. Шевелись, растяпа, канай в бакалею. Одна нога здесь, а другой – чтобы не было!

Прихватив опустевшую торбу Вениамина, Глеб поплёлся к выходу, но не успел он сделать и трёх шагов, как за спиной раздался удивлённый возглас:

- Матушки родные! Вот так сюрприз…

Обернувшись, Глеб увидел, что созерцатель испанских художеств держит в руке маленький синий конверт. Судя по всему, письмо застряло между страницами книги.

- Да это же малява баронессы Штрупп. Ну и ну, - Тимур так обрадовался своей находке, как будто встретил доброго приятеля после долгой разлуки. – Письмо адресовано Вениамину Белгину. Судя по штампу, датировано августом этого года. А вот послали его на имя некой Надежды Гусевой. Любопытно! Кто такая? Любовница, что ли? Или Веня прописан там был?

Тимур стал вертеть конверт, стараясь получше его разглядеть. Даже понюхал.

- Фиалкой воняет, - доложил он результат предварительного досмотра. – Так, а что у нас внутри? Хо-хо, пирожок-то с начинкой! Читать чужие письма – это свинство, конечно, но при данных обстоятельствах любопытство наше оправдано и правомерно.

Решив проблему неприкосновенности частной переписки, Тимур посмотрел на Глеба, застрявшего в дверном проёме, воздел к потолку указательный палец и назидательным тоном произнёс:

- Вот тебе, братец, урок на всю твою бестолковую жизнь - не гони волну! Учись выжидать и доверяй проведению. Видишь, судьба сама нам план преподнесла на блюдце с голубой, как конвертик, каймой. Завтра с утра к этой Наде наведаемся, пощупаем, что за гусыня такая. Авось повезёт, узнаем что-нибудь дельное. Не даром говорят: надежда умирает последней.

*   *   *

Письмо Баронессы Штрупп внуку Вениамину Белгину.

«Здравствуй Венечка, миленький мой. Здравствуй рыбка моя ясноглазая. Давеча получила от тебя письмецо, и так мне на сердце весело сделалось, так ласково – ты и представить не можешь! Спасибо, что не забываешь старуху, посылаешь бабушке весточки. Ведь я тебе бабушка, разве не так? Я твоя бабушка, а ты мой внучок.

Поздравляю тебя, родной, с Днём Рождения! Совсем наш мальчик взрослым стал, даже не вериться. А для меня ты всё одно – дитятко малое, куколка, Венечка.

Знаю, голубчик, для тебя эта дата не шибко отрадная. У других ребят в этот день и застолье, и шум, и веселье, а у тебя – кручина злосчастная. Да что ж тут поделать, коль всё так стряслось? А ещё знаю – сердишься ты на маму свою за то, что она вас одних, горемычных, на свете оставила. И пуще всего досадуешь, что с жизнью она расквиталась в тот самый день, когда тебе тринадцать годочков исполнилось. Всё это так, из песни слова не выкинешь. Да только нам ли судить? Одному Господу ведомо, что в тот момент на душе её делалось.

Трудно ей было. Одна она вас растила-выхаживала, как вдовица при муже живом. С папаши вашего помощи – как с козла молока. Эгоист! Всегда был таким, сколько знаю его. С годами в себя не пришёл и приличнее не сделался. Схоронился от мира за забором из цифр своих, и всё ему трын-трава. А уж она, родимая, надрывалась. Шутка ли – непростые ей детки достались, ты и сам об этом знаешь не хуже меня. Но чтобы стыдиться кровинок родимых? Вот уж нет! Всё это вздор, чепуха и нелепица. Любила она вас, всем сердцем любила. Да только сердечка её ненадолго хватило. Надорвалось сердечко от хлопот удручающих. Мама ваша – женщина сильная была, перед невзгодами не пасовала. Но у всего есть предел. Вода камень точит. Вот и её, видать, изнутри подточило. Оторвалось яблочко от кудрявой яблоньки!

А ты, Венечка, всегда боялся маму потерять. Ещё с детства самого. Помню, гостили вы у меня - тебе тогда годиков пять было, не более. Проснулся ты утром и давай по дому бегать, маму звать. А она, как назло, по делам отлучилась. Я тебя на руки взяла, к груди прижала и говорю: «Чего ты, голубчик, шумишь и скандалишь? Весь дом переполошил. Уехала мама, по делам уехала. Завтра утром вернётся». А ты мне на ушко в ответ: «Нет, бабушка, не вернётся, я знаю. Она пошла себе другого сына искать». Серьёзно так сказал, не заплакал. Вот ведь какой ты был фантазёр!

Ну, да ладно, не гоже о прошлом грустить. Что было, то было, тут уж ни чего не попишешь. А на маму ты не сердись и о смерти не думай. Зачем о ней, костлявой, печалиться? На смерть, как на солнце, смотреть в упор не годится – ослепнешь! А слепнуть тебе, рыбка золотая, незачем. Это мне, старой, и глаза врут, и уши отказывают. Древняя я, вековушная. Страшно сказать – сто годочков без малого. У Бога небо копчу, у Царя землю топчу, а всё не приберёт меня Господь в свои кущицы райские.

Ах, Венечка, давно я тебя не видела. Соскучилась – сил нет! Забывать стала ясное твоё личико. Может сыщешь времечко, навестишь бабку, пока не померла. Уж как мне приятно будет, как восхитительно! Последняя ты у меня отрада, дружок.

Целую тебя, Венечка, крепко прекрепко. Береги себя. И братца Николеньку тоже береги. Привет ему от меня, горемычному. И подружке своей тоже кланяйся. За сим закругляюсь. Будь счастлив, голубчик.

Навеки твоя подмосковная бабушка».