Мыслёнкин с большой проселочной дороги философичес

Владимир Сабиров. МЫСЛЁНКИН С БОЛЬШОЙ ПРОСЕЛОЧНОЙ ДОРОГИ (философическое сновидение)

Снится С.П. Мыслёнкину сон, будто идет он по большой проселочной дороге, глубоко задумавшись о своем нелегком житии-бытии. Вдруг услышал он голос: «Здравствуйте, уважаемый Стократ Платонович!». Встрепенувшись от неожиданности, Мыслёнкин поднял голову и увидел в нескольких шагах от себя немолодого мужчину в добротном драповом демисезонном пальто, стоящего с приподнятой над головой шляпой и полупоклоном головы.

«Здравствуйте, — неуверенно ответил Стократ Платонович, а кто ты такой, что-то я тебя не припоминаю!
—  Я – Мартин.
—  Мартин, Мартин…, а имя у тебя какое?
— Так это и есть мое имя, а фамилия у меня – Хайдеггер.
— Ну, так сразу бы и сказал, а то Мартин, да Мартин! Да, кстати, а как ты меня узнал и откуда обо мне знаешь вообще?
— Да кто Вас не знает из нашего брата. Вот только что мне повстречался мой друг Карл Ясперс, так он жалуется на Вас за то, что Вы слегка грабанули его по части философских идей.

— Как это грабанул и когда?
— А вот недавно на лекции студентам Вы сказали, что придумали некую философскую веру в пограничную ситуацию, но при этом не сослались на него как автора этих понятий.
— А это разве он придумал…, ах да, вспомнил, но ведь я совсем в другом смысле эти понятия употребляю. Для меня пограничная ситуация – это состояние между сном и бодрствованием, а философская вера мне нужна для того, чтобы поднять голову с подушки, встать с постели и собираться на работу, т.е. идти просвещать этих негодяев студентов, никак не желающих просвещаться.
— Но ведь меня Вы тоже вольно или невольно обобрали!
— Но, но, почтеннейший, прошу поаккуратнее с выражениями! Опять же я не припоминаю, чтобы что-то заимствовал у самого Хайдеггера!

— А кто написал статью «Питие и время»? Ведь это явный намек на мою великую книгу «Бытие и время»!
— Опять же это подлейшая клевета на самого Мыслёнкина! Это, во-первых, случайное совпадение, причем неполное. Во-вторых, я в своей статье излагаю совершенно иной комплекс идей, нежели это представлено в твоей, Мартин, книжице. Ведь ты проповедуешь вечную заботу, возводя это, в общем, совершенно обывательское понятие в ранг великой философской категории, а я, напротив, призываю к беззаботному существованию, в которое можно войти после употребления бутылочки пива, благодаря чему происходит вообще полная аннигиляция времени. Я пью, следовательно, существую вне времени, понимешь?!
— Ну, ведь это опять прикровенный плагиат. Постыдились бы, Стократ Платонович, а еще философом себя прозываете! Декарт, наверное, плачет от таких заимствований!

— Да это ему должно быть  ужас как стыдно за глупость, которую он некогда изрек и которой все до сих пор в простоте души и без всякого понимания существа вещей восхищаются: «Я мыслю, следовательно, существую». У меня вон большинство студентов совершенно лишены дара мышления, но ведь они существуют же как-то и притом прутся ко мне на экзамен, где истязают меня своим ответами, ровно самыми что ни на есть средневековыми пытками. А вот коли бы они, не мысля, не существовали, я бы просто ставил в экзаменационные ведомости их неявку и приходил бы с экзамена здоровым и в хорошем настроении. А так, будучи в постоянном расстройстве чувств и нервном истощении от ихнего всевозрастающего идиотизма, приходится мне баловаться пивком или еще чем покрепче, чтобы выпасть из нашего фантастически противоречивого времени и испытать там, за его пределами неземное блаженство. Не знаешь ты жизни, Мартин, ох не знаешь!

— Да это разве жизнь, которую Вы сейчас ведете? Никакой в ней нет экзистенции, ну, абсолютно, просто Дазайн! Боишься, как бы здесь в буквальном смысле не грабанули, кругом лес и нет решительно никаких свидетелей, кроме Вас, несчастного, а Вам доверяться, согласно строго юридическим понятиям о праве творческой личности на свое собственное наследие, нет совершенно никаких оснований!»
Тут Хайдеггер вдруг стал озираться вокруг себя со всевозрастающей  опаской. И, видимо, не напрасно, ибо вдруг раздался громкий звук пулеметной очереди. Несчастный мыслитель вскрикнул и побежал прочь от Мыслёнкина, что есть мочи,  а Стократ Платонович внезапно проснулся от трезвона старого и давно опротивевшего ему будильника. В душе его после этого тяжелого сна остался неприятный осадок обиды на великих мыслителей, все еще трясущихся в вечном страхе за свои, якобы, великие идеи.