Россия 2102

                Вскрытие показало,
                что человек умер от вскрытия!

                Народная мудрость гласит:
                в России три основных лица:
                учитель, врач и священник.
                Но если учитель-мучитель,
                лекарь-калекарь,
                а поп толоконный лоб,
                то тогда наступают тяжёлые времена
                и случаются  многие бедствия.

   От себя добавлю, когда в этой деформированной коррозией цепи напрочь отсутствует одно звено, тогда наступает период беспросветной тьмы вселенской.

Часть первая: вступительная. Завязка.
   Пустынная городская улица. Теперь все улицы городов адски похожи одна на другую. Детские площадки, когда-то наполненные шумной детворой, заросли бурьяном, качели заржавели. Пыльный асфальт дорог начал зарастать мелкой травкой. Кажется, будто в городе никто не живёт. Но это обманчивое впечатление. Многоэтажные дома-тюрьмы заселены людьми-рабами, которым  строго-настрого, под страхом уголовного наказания, зачастую применяемого полицейскими на месте по собственному произволу вплоть до расстрела, запрещено выходить не только на улицу, но и на балконы, открывать окна для проветривания помещений. Воду в квартиры-камеры подают всего на час-полтора в сутки. Этого времени вполне достаточно самоизолировавшемуся населению, для выполнения гигиенических процедур, коим уделяется мало внимания. Дорогое (по завышенным ценам) электричество подаётся исправно, 24 часа в сутки, поскольку в квартирах-пещерах людей-узников, безропотно принявших на себя ярмо рабов, установлено промышленное оборудование (выданное им в кредит), с помощью которого они изготавливают различные предметы, отправляемые главным образом в метрополию и на экспорт в другие страны. Приготовление пищи не требуется, так как всем выдают биомассу одинакового химического состава. Некоторые жильцы-рабы разогревают её на электроплитках, что запрещено, чтобы не тратили лишнего электричества и ресурсов Земли. Такова отеческая защита со стороны государства «свободных» граждан от простудных заболеваний. 
   В частности, в одном из городов сохранён исконный промысел – металлообработка. Запертые в своих квартирах-концлагерях, кустари-рабы изготавливают ножи, вилки, ложки, шампура, топоры, замки, ювелирные изделия, лопаты, садовый инструмент. Нет в квартирах-норах ни вентиляции, ни нормального освещения, потому что люди-зверьки экономят дорогое электричество. Они дышат наждачной пылью, испарениями кислот, лаков, смол. Работать начинают с раннего детства, зарабатывая к двадцати годам своей скотской жизни неизлечимые лёгочные заболевания. Люди никогда в жизни не дышали свежим воздухом, не знали, как греет Солнышко. От лучей Солнца им предписано врачами скрываться, потому что они вызывают рак кожи. Свежим уличным воздухом дышать запрещено, потому что можно заразиться новой коронавирусной инфекцией.
   Общество, если его так можно назвать, разделено на касты. Венчает пирамиду каста чиновников. На всю Россию их тысяча человек. Больше не требуется, потому что достигнуто беспрекословное подчинение любым указаниям. Да и приказы, распоряжения отдаются в электронном виде, а сами чиновники управляют из-за границы.
   Волю их частично исполняют полицейские и духовенство. Эти две касты тоже малочисленны. Для присмотра за порядком в городе с населением сто тысяч человек достаточно всего три-четыре взвода полиции, в редких случаях до роты, да и то им делать нечего. Ездят они по городу с малой скоростью, чтобы не поднимать пыль с асфальта, в открытых джипах, развалясь вальяжно на сидениях, выставив вверх стволы автоматов. Они знают, что нарушителей самоизоляции на улице не встретишь, но они внимательно следят за окнами домов. Если в окне заметят фигуру хиленького человечка-работягу, то бегут в ту квартиру выписывать штраф, могут и поколотить, а то и просто пальнут из автомата в окно, не останавливая джипа. Окна предписано плотно завешивать шторами.
   Духовенство передвигается по городу в наглухо закрытых огромных шикарных чёрных автомобилях. Они не приезжают к населению одни, но с врачами и полицией. Медицинский автобус, напичканный специальным оборудованием, подъезжает к подъезду жилого дома в сопровождении антинародной полиции и священников-жрецов. Начинается осмотр и отправление «духовных» потребностей.
Ниже перечисленных каст, сословие купцов. Оно, как и предыдущие, мало числом, но всё же больше их. Купцы передвигаются по городу сообразно своему материальному достатку на различных видах личного автотранспорта. Они собирают готовые изделия у своих рабов, снабжают их материалами и комплектующими, перечисляют заработок. Купцы почитают за счастье, что родились в своём сословии. Они передвигаются по городу в масках и перчатках. Они кланяются каждому встречному полицейскому, попу и врачу.
   Низшее сословие, составляющее 98 процентов от общего числа жителей России – рабы. Они делятся на рабов, следящих за системами жизнеобеспечения города, на рабов в сельском хозяйстве и промышленных рабов. Первые две группы очень незначительны по численности, даже те, кто работает в сельском хозяйстве. Натуральную продукцию сельского хозяйства потребляют лишь чиновники, полицейские, врачи, духовенство и купцы. Рабов кормят исключительно искусственной биомассой. Это делается социальным государством с целью неусыпной заботы о большей части населения: сохраняется дикая природа, улучшающая экологическое состояние Земли; врачи строго блюдут здоровье рабов, могущих заболеть дизентерией и прочими инфекционными заболеваниями при употреблении натуральных продуктов.
Рабы, следящие за системами жизнеобеспечения, передвигаются по городу в противочумных костюмах-скафандрах, которые запрещено им снимать даже на ночь в течение всей рабочей недели, продолжающейся шесть с половиной дней. В такие же условия поставлены и рабы в сельском хозяйстве. У тех и у других полдня уходит на смену скафандра и чтобы немножко помыться. Частая и тщательная помывка запрещена, чтобы не загрязнять природу. В этом государственная забота о населении.
   Основная масса рабов делится на рабочих кустарей и на рабочих промышленных предприятий, выпускающих продукцию для метрополии заокеанской и европейской, где люди живут в роскоши и достатке. Как уже сказано, рабы-кустари работают в своих ужасных жилищах, рабы промышленных предприятий живут тут же, в родных мрачных цехах-узилищах вместе с семьями, где все члены прайда являются рабами того же назначения. Им в некоторой степени сложнее работать, чем кустарям, потому что работают они в скафандрах, а кустари лишь в масках и перчатках. На заводах высокая скученность рабов-рабочих и членов их семей, поэтому власть заботится об их здоровье, защищая их от новой коронавирусной инфекции. Стоимость скафандров для семьи составляет примерно половину месячного заработка этой семьи. Из оставшейся половины с небольшим 1/10 часть отчисляется чиновникам, 1/10- полицейским, 1/10 – врачам, 1/10 – духовенству, 1/10 – на уплату налогов, 1/10 на покупку кашеобразной биологической массы для питания, которую впрочем, раздают централизованно из специальных шлангов-кормушек. Берёт раб конец шланга в рот и получает установленную дозу. Больше не дадут. Это забота о правильном и рациональном сбалансированном питании, борьба с ожирением, хотя на самом деле, надо бороться с дистрофией. Естественные надобности заводские рабы справляют в отделяемую и сменяемую часть скафандра, которую желательно менять раз в сутки. Если раб справляется со всеми платежами, вырабатывая норму, то получает своевременно сменяемую часть скафандра, если нет, то только тогда, когда заработает на неё, но платит штраф за неопрятность. Рабы настолько привыкли справлять нужду в скафандр, что совершенно не задумываются об этом, как грудные дети.

Часть вторая: рыболовецкая. Досуг.
   Николай, древний старик, но ещё крепкий, старой закалки, ибо детство его прошло на улице, хоть и при строгом соблюдении масочно-перчаточного издевательства. Он помнил некоторые забавы тогдашних людей. Особенно нравилось ему вспоминать рыбалку. И он тихо перебирал в памяти её прелести. Тосковал, ведь никому о ней рассказать нельзя. Как расскажешь молодому поколению, что такое открытый водоём, удочка, рыба? Они всего этого не только не видели, но и не подозревают об их существовании.
   Николай же, повинуясь старым привычкам, редкий раз выбирался глухой ночью из дома-острога, подвергая свою жизнь и жизни своих домашних смертельной опасности. Но он к ней относился спокойно, презрительно даже, не дорожил скотской рабской жизнью. Точно также поступали единичные старички, каким-то чудом дожившие до сего времени, не задушенные масками, не заколотые иглами лжепрививок, не уморённые в духоте самоизоляции.
   Будущей ночью Николай решил выбраться на любимую рыбалку. Он чувствовал надвигающуюся старческую немощь и предполагал, что при очередном, бесконечно повторяющемся медицинском осмотре, ставшем бичом для народа, ему сделают полезный укольчик, как нетрудоспособному рабу, которому больше незачем жить.
Накинув на себя старенькое, потравленное молью пальтецо, Николай тихонько, чтобы не разбудить семью, спавшую тяжёлым сном после 18-ти часового трудового дня, вышел холодной осенней ночью, из квартиры-темницы на неосвещённую лестничную площадку. Он постоял немного в гулком подъезде, развитым с годами чутьём волка убеждаясь, что за ним никто не подглядывает. Соглядатаи хуже видеокамер слежения, сразу донесут, хоть и ничего за это не получат. Он с сожалением ощупал своё потрёпанное, худое пальтишко, сохранившееся от былых времён, представив, как ему будет зябко в нём. Он тщательно прятал его в полость чугунной станины шлифовального станка, на котором работал, от частых полицейских внезапных облав. Рабам категорически запрещено иметь тёплую верхнюю одежду, чтобы в холодное время года исключить выход на улицу, заботясь о том, чтобы люди не заболели смертельной новой коронавирусной инфекцией.
   Николай осторожно, бесшумно спустился вниз, вышел из подъезда в непроглядный мрак ночи. То, что фонари уличного освещения включали только тогда, когда по улице проезжали полицейские, играло на руку Николаю. Он, хоронясь вдоль стены дома, где его не видно из окон, хоть в них и запрещено смотреть, прошёл до угла. Проворно, будто молодой человек, юркнул в заросли кустов и бурьяна. Никто не окликнул его. Камеры, реагирующие на движение, не зафиксировали Николая, не включили сирену, на звук которой сразу бы примчались полицейские.
   Николай выбрался за город и пошёл смелее, избегая двигаться по дорогам. Он дошёл до заливных лугов, на обширном пространстве которых было много озёр. Тут в кустах у него был схрон. Давно он не выходил на рыбалку и не знал, сохранён ли его схрон, не обнаружила ли его полиция, периодически прочёсывающая местность. В схроне Николай прятал удочку и складной стульчик. За владение такими предметами полагалась высшая мера наказания, приводимая в исполнение тут же, на месте, без суда и следствия.
   Взяв вещи, Николай, не теряя бдительности, отправился к своему любимому озерцу. Слух и зрение его напряжены до возможного предела. Он даже нюхал воздух, как собака, считая, что улавливает присутствие человека. За много лет тайных вылазок на природу органы чувств его предупреждали об опасности, не раз выручая его. Единственным врагом для него был человек: не важно, полицейский или такой же бедолага, как и он. Исход встречи будет одинаков, но с той лишь разницей, что полицейский сразу застрелит, а раб настучит, хоть и сам пострадает точно так же, но сообразить это у него ума недостаёт.
Подойдя к зарослям кустов, обрамляющих луговое озеро, Николай остановился, внимательно слушая ночь: нет ли человека-раба. Полицейский, в сущности, тот же раб, хоть и мнит себя свободным. Он раб чиновника.
   У кромки воды Николай поставил стул, забросил удочку и стал ждать. На крючок он приманку не насаживал. Рыба ему не нужна. Во-первых, пойманная рыба наделает много лишнего шума. Во-вторых, приготовить её нельзя. Домашние его есть рыбу не станут, поскольку не знают, что это такое. Если же Николай станет жарить или варить рыбу, то запах могут почувствовать в соседних квартирах и донести в полицию на неизвестный смрад. Полицейские быстро установят истину. Или врачи по анализам определят, что в пищу употреблён вредный, запрещённый продукт, в теле которого могут жить опасные бактерии. Все, кроме глубоких стариков, безоговорочно верили в заботу об их здоровье. Да и как не верить, ведь рабы-кустари, рабы-заводчане, рабы-животноводы и рабы-растениеводы ощущали себя рабочими людьми, которые нужны государству.    Эти истины они впитывали с молоком матери.
   Николай вспоминал прошедшую, изувеченную масочно-перчаточным насилием и другими прелестями, жизнь, глядя на чёрную недвижимую зеркальную гладь озёрной воды, отражающую Луну и звёзды. Он думал: как хорошо было в молодые годы, когда заставляли носить только маски и перчатки, а в самоизоляции сидели всего-то девять месяцев в году. Он замечтался, потеряв чувство реальности.
   Вдруг вода в озере забурлила. Николай очнулся от полузабытья и сразу понял, что это конец. Он не захотел бежать, потому что это бесполезно. Всплыл водолаз-охотник. Он не торопясь прицелился из винтовочки и безжалостно нажал на спусковой крючок. Резкий и короткий звук винтовочного выстрела, вырвавшийся из круга кустов, обступивших озеро, эхом покатился по бескрайнему простору лугов, слегка потревожив непуганую дичь.
С отверстием во лбу и вывороченной затылочной костью, Николай рухнул со стульчика, даже не охнув, расплескав мозг по пожухлой траве. Так развлекались полицейские по ночам, вместо существовавших в незапамятные времена ночных клубов.
   Опытный ворон, сидевший на сучке дерева, проснулся, зная о лёгкой добыче. Он, разжиревший, тяжело полетел, словно глухарь, к новоиспечённому трупу. Частенько ему улыбалось такое счастье. Он жил на свете уже лет двести и никогда не было в его жизни столь благодатных времён! Он не клевал мяса стариков, оно сухо, жилисто и противно ему. А вот мозг и глаза считал деликатесом. Ворон грузно опустился на высохшую траву, шурша ею. Полицейский вторично выстрелил. У него хороший прицел ночного видения. Пуля оторвала голову ворону.
   Душа Николая воспарила в чёрную вышину. Он ещё думал по земному обычаю. Он знал, что теперь его семью расстреляют в полном составе, либо вышлют в другое место. Если первое, то и к лучшему – отмучаются. Второе он не очень представлял, но хоть новые места увидят.
 
Часть третья: жизненно-бытовая.
   К многоэтажному дому подъехал медицинский автобус в сопровождении полиции и духовенства. Начиналась плановая диспансеризация жителей. Люди посемейно выходили из дома, едва держась на слабых ногах. Для выхода из дома они надевали специальные костюмы и респираторы, чтобы не дышать уличным свежим воздухом, от которого у них начиналось головокружение, скакало давление.
Врачи в автобусе пребывали в противочумных костюмах, ибо общение с кустарями представляло для них реальную опасность.
   Измождённый Сергей вместе с семейством вошёл в автобус. Каждый из них был одет в лёгкий скафандр, чтобы не заразиться коронавирусом. Если бы с них снять скафандры, то врачи увидели бы бледных дистрофичных детей, высохшую жену. Но врачи всего этого не видели. В скафандрах, которые можно поддуть воздухом, люди выглядели нормально.
– Здравствуйте!
– Здравствуйте, доктор, – ответил Сергей, поклонившись.
– Почему у вас скафандр порван?
   Как не старался Сергей скрыть прорехи в скафандре, а не получилось. Теперь доктор заставит его покупать новый скафандр, а это чудовищно дорого.
– На что жалуетесь?
– Всё в порядке, доктор, – шамкая беззубым ртом, ответил Сергей, слегка поклонившись врачу.
– Как ваше имя?
– Сергей.
– Сколько вам лет?
– Двадцать девять.
– Почему вы сжали кулаки? Напасть на меня хотите?
– Простите, доктор, я не сжимал кулаков, у меня пальцы от работы не разжимаются.
– Так! А говорите, что ничего не болит?!
– Это нормально, доктор. У меня так всю жизнь.
– Вы не можете знать, что такое нормальность. Мы вас вылечим. Я выпишу вам чудодейственное лекарство.
– Мне не нужно, доктор. Прошу вас, не лечите мои руки.
– Вы не можете знать, что вам нужно, а что не нужно. Вы слишком много себе позволяете говорить и рассуждать. Я нахожу у вас серьёзное психическое расстройство. Я вынужден прописать вам ещё одно чудодейственное лекарство.
Сергей молчал. Скупая слезинка выкатилась из его правого глаза и потекла по пыльной щеке, оставляя чистый след. Доктор заметил слезинку через стекло скафандра.
– Почему вы плачете?
Сергей пожал плечами, не находя ответа.
– Отвечайте, – приказал доктор.
– Я не знаю.
– Вы не можете ответить на простой вопрос? Я предполагаю, что у вас расслабление функции головного мозга. Наверное, желчь разлилась. Вам надо сделать кровопускание, но я вас избавлю от этого по доброте моей, а пропишу новое чудодейственное лекарство, недавно разработанное нашим знаменитым институтом.
   Доктор набрал в строке «поиск» на своём персональном компьютере: «Пациент плачет». Получил ответ искусственного интеллекта: «Слёзы есть проявление нездоровых эмоций, которые могут быть передаваемы окружающим по средствам общения и привести к непослушанию, к бунтарству».
   Врач внимательно посмотрел на Сергея:
– Вы страшно больны. Вас надо изолировать от здорового общества, от вашей семьи. Сперва я вам выпишу лекарство подавляющее нездоровые эмоции, разработанное нашим знаменитым институтом. Но если в следующий раз замечу проявление подобных эмоций, тогда положу вас в клинику.
Врач помолчал и спросил:
– Какие ещё проблемы?
Сергей боялся что-то отвечать. Наконец, он вспомнил спасительную фразу:
– Спасибо, доктор! Вы мне очень помогли!
– Лукавый раб! Я же вижу, что у тебя есть ещё проблемы, – начинал сердиться доктор.
   У Сергея закружилось голова, стало подташнивать. Он бледный, побледнел ещё больше.
– Ну, что? – грозно спросил доктор.
– Есть хочу, – одними губами прошептал Сергей.
– О, дружище, да тебе к проктологу надо показаться. Я запишу тебя. За тобой приедут.
   Сергей стоял ни жив, ни мёртв.
– Ладно, хватит с тобой. Как детишки? – обратился доктор к жене Сергея.
– Они здоровенькие, доктор! – как можно бодрее, звонче и радостнее прощебетала Екатерина. – Здоровенькие, упитанные, чистенькие!
Доктор, удовлетворённый выполнением плана по продаже лекарств этой семье, изрёк милостиво:
– И хорошо. Идите.
   Сергей, пошатываясь, вышел из медицинского автобуса. Следом за ним плелась Екатерина, плечи которой вздрагивали. За ними, едва переставляя ноги, шли трое деток. Диспансеризация прошла успешно. Неустанная забота врачей о здоровье населения вознаграждалась деньгами этого населения.
   Сергей по опыту знал, что после прохождения медосмотра, нужно идти в автобус, имитирующий передвижную кумирню. Семья вошла в автобус-кумирню с ещё более тяжёлым чувством. Там, в глубине салона, на золотом троне, в золотых одеждах восседал тучный жрец, ожидая исповеди. Сергей стоял и тупо смотрел на попа, не зная, что ему говорить. Он так и не научился исповедоваться за всю свою жизнь. Да этого и не требовалось.
– Исповедуйся, сын мой, – громогласно возгласил священник.
Сергей молчал. Священник тоже знал, что бесполезно от этого быдло требовать покаяния. Все они грешники, но плохо признаются в совершённых грехах.
– Возносишь ли домашнюю молитву?
– Да, – неуверенно ответил Сергей.
– Ну-ка, покажи, как ты это делаешь?
   Сергей стал кланяться на все четыре стороны, шепча что-то несвязное. Он никак не мог запомнить слова молитвы, поэтому интуитивно фонетически имитировал какие-то слова.
– Ты, раб, грешен всеми грехами, – сурово заорал священник.
Сергей сжался в комок. Екатерина отступила на шаг назад, ища глазами место, куда бы спрятаться. Дети прижались к ней. 
Но священнику не хотелось читать нравоучений, да и это быдло всё равно ничего не поймёт. Он рявкнул:
– Вот вам оберег великий и всесильный, защищающий от всего. Бери! Это будет бог твой. Молись ему, раб.
   Сергей зажал в мозолистой руке божка, зная, что стоит он баснословных денег. Опять придётся голодать, хоть сытно никогда не ели, да ещё и купец-кровопийца оштрафует за несвоевременное исполнение работы.
Выйдя из кумирни, Сергей с семьёй покорно подошёл к полицейскому джипу, на заднем сидении которого развалясь сидел, выпятив брюхо, жирный полицай. Он осматривал детей, определяя их готовность к совокуплению с целью воспроизводить свежих рабов для заботливого государства. Если кто-либо из детей женского пола достигал положенного возраста, либо телесной зрелости, то она по указке этого полицая немедленно изымалась из семьи. Потом этой девушке компьютер подыскивал пару с таким расчётом, чтобы не происходило кровосмешения. Если в семье рабов юноша достигал половозрелого возраста, то он ставился на учёт и через несколько дней ему присылали девушку. С этого момента они считались женатыми. Но старшему сыну Сергея только тринадцать лет. Через год-два, судя по его индивидуальному развитию, он достигнет возраста женитьбы. Полицейский отпустил семью с миром, взяв плату за осмотр, консультацию, совет, помощь, защиту.
   Сергей, измождённый до крайности, вошёл в свою квартиру, больше походившую на пещеру, снял пыльную трубку телефона. Мгновенно ответил металлическим голосом полицейский робот-диспетчер:
– Вас слушают.
– Прошу доставить нам еду.
– В истекшем месяце ваша семья выработала товарной продукции на пятнадцать тысяч рублей. Из них: одна тысяча пятьсот рублей нашим благодетелям; одна тысяча пятьсот рублей защитникам; одна тысяча пятьсот рублей за медицинское обслуживание; одна тысяча пятьсот рублей душеблюстителям; одна тысяча пятьсот рублей налоги родному государству, которое о нас постоянно заботится, обеспечивая безопасность и здоровье. Две тысячи рублей на покупку средств индивидуальной защиты. Пять тысяч рублей квартплата. Шесть тысяч рублей на лекарства, прописанные доктором и пятьсот рублей курьеру за доставку.
   Сказанное роботом далее, Сергей уже не мог воспринимать адекватно. Он не запоминал рой цифр, а ждал, когда робот прекратит говорить. Робот же продолжал перечислять пункты перечня оплаты за исповедь, за списание грехов, за помощь духовника-жреца, за стоимость оберега-божка, за обслуживание полицейского и его заботу о детях, о продолжении рода. Наконец, он металлическим голосом сказал, что семья мало вырабатывает продукции, что ко всему перечисленному ещё купец наложит штраф, поскольку он понесёт экономический ущерб. После сказанного, робот объявил сумму превышения потреблённых услуг по отношению к заработной плате.
   Несчастный раб Сергей не в состоянии оценить громадность суммы превышения, поскольку не мог ни о чём думать, кроме еды, потому, дождавшись паузы, вставил своё наболевшее:
– Но мы хотим есть! – не унимался Сергей.
– Что вы заладили одно и то же? Мы, государство, не обязаны вас кормить. Вы плохо работали. Надо лучше работать.
– У меня дети, – упавшим голосом выговорил Сергей.
– Государство не заставляло вас рожать.  Оно не обязано заботиться о ваших детях.
– Как это «не заставляло рожать»? Вы же знаете, как это у нас делается!
– Вы осмеливаетесь спорить? Все разговоры записываются и могут быть использованы против вас в суде.
– Дайте кредит, – прокричал в трубку Сергей, используя последнюю надежду.
– Сколько?
– Девять тысяч, – выпалил Сергей, назвав почему-то именно эту сумму, точно не осознавая, сколько ему нужно.
– Ваш запрос отправлен в банк. По закону рассмотрение в течение трёх рабочих дней.
   В трубке послышались короткие гудки. 
Курьер доставил упаковки лекарств. Их надо обязательно принимать, иначе по анализу крови врачи определят обман. Принимать, несмотря на голод, отчего в пустом желудке образуется язва, печень увеличится в размере, поджелудочная железа начнёт переваривать саму себя.
Семья Сергея ещё сутки могла работать из последних сил. Потом все легли на грязные лохмотья и не могли встать. Приходил купец, ругался и стращал, но ушёл, ничего не добившись.
   Через три дня из банка раздался звонок. Сергей, тяжело дыша, подполз к телефону. Трубка показалась ему пудовой.
– Вы запрашивали кредит в девять тысяч рублей. Вам одобрен кредит в сумме восьми тысяч девятисот рублей. Вы согласны?
Ничего не понимающий Сергей, не способный даже сравнить две цифры, дал согласие, ибо приучен соглашаться, приучен к покорности.
– Кредит выдаётся под тридцать процентов сроком на один год. Проценты удерживаем сразу. Это для вашей же пользы. Так мы заботимся о вас. Вам уже не придётся платить проценты, а возвращать только сумму кредита. Десять процентов удерживаем налоги государству и десять процентов на обеспечение антиковидных мероприятий. Итого, вы получите на личную банковскую карту четыре тысячи четыреста пятьдесят рублей.
– Согласен, – опять сказал Сергей, не придавая никакого значения разъяснениям банка. Полученной суммы хватит на приобретение биомассы, которой можно питаться две недели, а если экономить, то и три.
– Позвоните диспетчеру и сделайте заявку.
Сергей положил трубку. Снова поднял её. Полицейский робот-диспетчер, ведавший и распоряжающийся всей жизнью миллионов рабов, ответил металлическим голосом:
– Вас слушают.
– Оформить кредит в сумме восемь тысяч девятьсот рублей.
– Принято. Ожидайте ответа из банка в течение трёх рабочих дней.
   Невидимые из застенков дома-тюрьмы Солнце и Луна сменяли друг друга на синем и чёрном небосводе, сообразно космической механике.
   До следующего звонка из банка младший ребёнок Сергея и Екатерины не дожил. Он тихо умер на ворохе тряпья, чего никто и не заметил. Лишь Екатерина, подчиняясь женскому инстинкту, регулярно осматривала семью: живы ли? Обнаружив, что ребёнок умер, они с Сергеем не стали вызывать уборщиков трупов. Сил не было, да и дорого. Сухой скелетик, обтянутый кожей, сам мумиизируется.
   Через три дня позвонили из банка:
– На вашу банковскую карту зачислены четыре тысячи четыреста пятьдесят рублей, но они сразу сняты в счёт погашения вашей задолженности за потреблённые услуги. Надо ли перечислять эти услуги?
– Нет, – сухо и коротко ответил Сергей.
   В процессе короткого разговора, сознание Сергея неожиданно просветлело. После разговора он стал лучше соображать, почувствовал в себе силы, будто второе дыхание открылось. Он медленно поднялся, держась за голую бетонную стенку, подошёл к окну, отдёрнул грязную брезентовую штору, распахнул окно. Ворвавшийся свежий воздух ударил Сергея в грудь. Он упал, но сразу поднялся.
Екатерина огромными, провалившимися глазами, наполненными ужасом, смотрела на мужа, но постепенно и она понимала правильность его действий. Внутри души её будто зажёгся тёплый огонёк. Она даже слегка порозовела.
   Дети поползли в дальний, тёмный угол квартиры, скрываясь от солнечного света. Если врачи увидят на теле загар, то передадут дело полиции, а те выпишут огромный штраф за несанкционированное использование солнечной энергии. Она стоила дорого. Людям внушали, что использование энергии Солнца ведёт к истощению светила.
   Сергей вскарабкался на подоконник, сбросил с себя лохмотья одежды, оставшись в маске и перчатках, давно ставшими частью тела, и шагнул в многометровую пропасть. Его лёгкое иссохшее, изнурённое вечной работой тело, кружась и кувыркаясь в воздухе, невесомым пёрышком опускалось вниз. Сергей падал так медленно и долго, что ему казалось, будто он не разобьётся о твердь земли, что опустится на травку безобидным свободным мотыльком, вольным порхать в любую сторону света. Он впервые в жизни нежился в солнечных лучах, приятно прогревающих его многострадальное тело и забитую душу. «Вот оно, счастье! – понял Сергей этот сложный термин. – Счастье принимать солнечное тепло, дышать свежим воздухом, созерцать природу!» Кстати, Сергей первый раз в жизни увидел красоту Земли: траву, деревья, а где-то там, у горизонта виделась ему блестящая голубая лента. Он не знал, что это такое, но с высоты птичьего полёта смог оценить и восхититься необычайной красотой Божьего мира. Он, будто всю жизнь был слепым и чудесным образом прозрел! Он впервые в жизни по-настоящему, а не по велению священника, возблагодарил Бога за то, что Он позволил увидеть сотворённый Им мир. Сергей приближался к земле с распростёртыми объятьями. Вот сейчас, ещё мгновение, он обнимется с ней, чудесной, и не расстанется вовеки веков.
   Екатерина хорошо знала закон. За самоубийство мужа, основного кормильца семьи, их выселят в лагерь, потому что они не смогут содержать квартиру. Если бы хоть старший сын достиг половозрелого возраста, тогда бы ему прислали жену и позволили остаться в этой квартире. В лагере всех поместят в общий барак, отдав людей на произвол лагерного начальства. Освободится ещё одна квартира, будет пустовать. Может быть, кого-нибудь в неё заселят новую семью рабов.
Самоубийство расценивалось полицией, духовенством и врачами как проявление нездоровых эмоций. Раб вдруг осознавал своё скотское положение, в нём просыпался человек. Считалось, что этими эмоциями он заразил всю свою семью, потому её изолировали на зоне, а то заразная инфекция может перекинуться в другие квартиры, заразив её жильцов. Если в какой-либо многоэтажке случалось самоубийство, то она объявлялась на карантинном положении. Усиливался масочно-перчаточный режим, переходящий в скафандры, учащались полицейские обыски, медицинские осмотры, жрецы святили квартиры, принимали покаянные исповеди от всех жильцов-рабов дома, которыми они гарантировали, что не совершат суицида, в которых осуждали соседей, совершивших его. Если в период карантина совершалось самоубийство, то все жильцы дома отправлялись в лагерь, а на картине объявлялся весь квартал.
   Екатерина, как это бывает в минуту смертельной опасности, обрела в теле своём немощном необыкновенную силищу. Она один за другим выбросила в окно, вслед за Сергеем, детей. Дети должны идти по стопам родителя своего. Затем, обнажившись, вскочила на подоконник. К месту падения троих дорогих её сердцу людей, подъёзжал полицейский джип. Полицейские увидели в проёме окна сухое, тощее, давно не мытое женское тело с растрёпанными волосами. Наставив на неё дула автоматов, приказали:
– Не смейте прыгать, гражданка, иначе мы вынуждены открыть огонь!
   Екатерина дико захохотала, отчего даже бездушным полицейским сделалось не по себе. Она знала, что теперь по закону является ведьмой, потому что убила собственных детей. Её сожгут на костре. Она не отказала себе в удовольствии ощутить прекрасный полёт, метя прямо в полицейский джип, чтобы обнять навеки своих благодетелей.

Часть четвёртая: выпавшее звено.
   Системы образования (просвещения) в стране не существовало. Считалось, что дети должны обучаться от родителей своих. Не было театров, клубов, фестивалей, выставок, народных праздников, ибо массовые мероприятия запрещены навечно. Да и кому нужна вся эта культура: самодовольным чиновникам, отморозкам полицаям, безграмотным врачам, тупым жрецам, стяжателям материальных благ купцам, а может рабам, ничего, кроме работы своей не видящих и не знающих?!

Часть пятая: про злой Ковид. Кульминация.
   На ржавой антенне, установленной на крыше многоэтажного дома в незапамятные времена, назначение которой теперь никто не знал, сидел злой изгой Ковид. Он стал изгоем среди братии своей вирусной, объявившей ему бойкот. Все простудные вирусы страшно разозлились на него за то, что люди, «защищаясь» от него, сидят в норах, болея чем угодно, но не простудой. Ковид сидел на конце горизонтального штыря антенны, крутя надёжную верёвочную петлю. Он уже много десятилетий никого не трогал, видя, что натворил, хотел превратиться в безобидный вирус ОРВИ, но репутацию подмоченную восстановить не мог. Не в силах он, несчастный, понять, что дело-то вовсе не в нём, а в эксплуататорском капиталистическом строе. Но он знал, что даже после того, как повесится, в жизни людей ничего не поменяется.

Часть шестая: правительственная.
   В Кремле сидел вечный правитель, заросший бородой и мохом, походивший на забытого Гоголевского Вия. Никто не помнил, сколько он сидит в Кремле, когда появился. Говорили, что правит с первого года какого-то века, а какого века, никто вспомнить не мог. Он и по сей день, сидя в бункере, продолжал бороться с самоликвидировавшемся Ковидом.

Часть седьмая: освободительная. Развязка.
   Красная армия, зародившаяся из чудом сохранившихся в России свободных людей, формировалась на Дальнем Востоке. От берегов Тихого океана она, с лёгкостью, без боя входя в города, шла победным маршем на Москву! Все буржуи, полицейские, врачи, попы драпали на запад, но на границе Евросоюза их встречали пулемётными очередями, давили танками. Подлые предатели нигде и никому не нужны.
   Красноармейцы в каждом городе провозглашали народную власть – социализм. Они освобождали людей из рабства и заточения. Но люди не понимали блага свободы, они долго не покидали квартир своих, сопротивлялись снятию скафандров и масок, боялись выходить на солнечный свет, опасаясь дороговизны солнечной энергии, не хотели дышать свежим воздухом, боясь заразиться новой (!) коронавирусной инфекцией. Люди со слезами и воплем умоляли красноармейцев не выносить из квартир промышленного оборудования, не лишать их заработка. Много разъяснительной работы приходилось проводить красноармейцам. Делали они это не торопясь, применяли рекомендации психологов. Красноармейцы, пользуясь советами настоящих врачей, которых пока было крайне мало, выводили людей постепенно из квартир. Они организовывали магазинчики рядом с домами, в которых по символическим  ценам сначала продавали привычную биомассу, постепенно выставляя другие товары. Во дворах домов устанавливали качели для детей, обучали играм в мяч. Эти заботы сильно тормозили продвижение Красной армии на запад к Москве, Киеву, Берлину, Парижу.
   Взрослые, особенно пожилые люди, коих было очень мало по причине крайне низкой продолжительности жизни, сопротивлялись новым порядкам, а молодёжь принимала их с великим энтузиазмом. Им открылись пути-дороги во все стороны, во все направления. Они становились врачами и учителями, учёными, лётчиками, водителями, получали рабочие специальности.
   В одном из городов России, красноармейцы нашли древнего старца, просто каким-то чудом дожившего до того времени. Он, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, будто специально создан для исполнения своей главной функции: рассказать людям о жизни человечества в период доковидного коронабесия.
– Вот, сынки, было когда-то времечко золотое, когда нас не душили масками, не кололи прививками. Я тогда в летах юных пребывал, мальчишкой был, вот маленько помладше вас. Помню, солдатушки вы наши дорогие, как отец с матерью и другие взрослые люди ругали власть, ругали существующий режим и общественный строй. Они, ребятушки, помнили времена СССР, помнили советский строй, социализм. И хоть тогда тоже не всё гладко-сладко было, но лучше, чем при капитализме зверином. Я уж и не помню, славные мои, что они рассказывали про социализм. Да и ничего особенного не говорили. Но, когда началось, братки, коронабесие, вот тут всё изменилось. Это знаете ли как, как если бы люди жили мирно, счастливо и вдруг объявили бы войну, начались бы разрушительные бомбардировки, бедствия, голод, лишения.
   Старик замолчал, о чём-то задумавшись, что-то вспоминая. Ужасные слова «война», «разрушения», «бомбардировки» были понятны красноармейцам, но всего этого они не знали на практике, ибо брали города почти без боя. Мучителей обуревал страх от распространения одних только слухов о приближении освободительной Красной армии. Они, зная о своих преступлениях, бежали безоглядно и гибли от рук тех, кому служили. Старик будто не собирался говорить, молчал, склонив голову на грудь. Его седая борода пушистым ковром разлилась по груди. Красноармейцы видели в нём человека из другого, неведомого им мира.
– А скажи, дедушка, что говорили во времена твоей молодости о социализме?
– Говорю тебе, мил человек, что не помню я. Помню, что пытались построить справедливое государство, в котором бы каждый член общества имел право на труд, на образование, медицинское обслуживание, но не такое, как в наше время. Строили это общество на основе теории и практики Ленина и Сталина, под руководством народной коммунистической партии.
– Ленина и Сталина?! – изумились красноармейцы.
– Да, что же вас, браточки, так удивило?
– Но мы и сейчас руководствуемся их трудами! Нам политучёбу проводят. Там же всё доходчиво и просто изложено!
– Хорошо, коль так. Я не знаю, но слышал об этом.
Дед снова задумался о чём-то, опустив седую голову. Глаза его, слегка прикрытые, слезились, просияв радостью освобождения.
– Дедушка, а почему же не получилось построить социализм?
– Почему, не получилось? Почти получилось, – твёрдо ответил старик, – но нашёлся дьявольский предатель, отмеченный его печатью. Ему стали служить другие люди. В любом обществе полно мерзавцев.
– Да, мы эту историю изучали. Скажи нам, как же всех по домам загнали? Почему почти целое столетье людей масками душат? В скафандрах гноят? Почему сложились сословия? Как получилось так, что жалкая кучка людей безжалостно эксплуатирует, угнетает десятки миллионов сограждан?
– Вы меня, родненькие, закидали вопросами!
Старик, обдумывая мысль, вспоминал то, что хранил в памяти долгие десятилетия длящегося безумия.
– Я не знаю всего, сыночки. Разное тогда говорили. Помнится, что говорили, будто какие-то капиталисты вложились в производство масок и хотели крупно заработать на этом, заставив весь мир покупать и носить их. Или вот говорили, что маска эта защищает от какого-то страшного вируса, который, как оказалось, вызывал всего лишь простуду, ну или пневмонию.  Правда, сказывали о тяжёлых случаях, даже о смертельных исходах, но их было мало, к счастью. Предательская власть посеяла в обществе страх, недоверие, панику, массовый психоз. Люди стали подозрительные, разобщённые, предпочитали сидеть по домам. Проявили поразительную покорность и послушание. Если увидят на улице свободного человека идущего без маски, набрасывались на него, избивали, сдавали в полицию и росгвардию. Они этих людей помещали в специальное гетто – лагерь в чистом поле, огороженный колючей проволокой. Хочешь – землянку копай, хочешь – так подыхай. Я предполагаю, что полицейские и росгвардейцы расстреливали таких людей без суда и следствия. Общество поддерживало эти меры. Интеллигенты, известные люди проповедовали жёсткие наказания.
– Но зачем, если Ковид не столь был опасен, как говорили? – перебил старика один из горячих, нетерпеливых красноармейцев.
   Дедушка отдышался от весьма длинной речи. Волнения, вызванные воспоминаниями далёкими, взбудоражили его, схватили за живое. Он будто помолодел, воспрял духом, налился молодой энергией.
– Я же тебе, молодой человек, и говорю, что цель власти состояла в уничтожении собственного народа. Они создавали видимость заботы о здоровье, а на самом деле убивали народ!
– Зачем?
– Почему?
– Ведь это глупо!
– Как вы не можете взять в толк, сыночки дорогие мои, ребятушки, что это была оккупационная, колониальная, предательская буржуйская власть! Мы тогда сокращённо называли её ОКПБ власть. Она выполняла волю метрополии заокеанской и европейской. Там, согласно их планам, дорогие мои, хотели, чтобы в России нашей осталось примерно пятнадцать миллионов человек, необходимых для добывания природных ресурсов и доставки их в метрополию. Кормить всех остальных им не хотелось. А в России тогда население было сто пятьдесят миллионов человек. Вот и требовалось оставить одного из десяти. Поэтому, как вы этого не понимаете, внучки, народ душили масками, кололи ядовитыми прививками, пичкали лекарствами, гнобили в так называемой самоизоляции, не разрешали выходить на солнечный свет, запрещали посещение лесов и прочее. Как вы, солдатушки родненькие, расцените то, что в «борьбе» с Ковидом приостановили медицинское обслуживание по всем другим заболеваниям? Вот то-то и оно! Делайте выводы, сколько только от этой меры людишек померло. А применялись и другие чертовские меры. Например, Ковид распространяли везде и всюду, как могли. Заразных больных отправляли лечиться домой, из выставочных центров создавали инфекционные больницы, что преступно при наличии общей вентиляции. Много всего, ребятушки, творилось безобразного, всего и не упомню. И они, метрополия и наша ОКПБ власть, добились своего. Однако не полностью. В метрополии увидели, что народ стал покорным, что через месяц-другой будет достигнута желаемая цифра народонаселения. Тогда они быстро изменили план. Зачем, мол, понапрасну расходовать человеческий материал, не лучше ли перенести все производства в Россию и эксплуатировать рабский труд обезумевшего, опущенного народа, ставшего быдлом, полностью деградирующего. Вот мы для них целый век почти собираем автомобильчики, холодильнички, одежду шьём, мебель производим, а они там  в своей метрополии паршивой благоденствуют. Правда, и они избавились от части своего населения, казавшегося им лишним. Вот, товарищи красноармейцы, такой примерно расклад!
– Это же фашизм, геноцид!
– Да, ¬– подтвердил дед.
– Но ведь были умные люди. Вы сами сказали. Почему не сопротивлялись?
– Мы бы не молчали! – подтвердил другой красноармеец.
Старик улыбнулся в бороду, радуясь здоровому юношескому задору. Глаза его просияли молодостью, но ответил он сурово:
– Кому сопротивляться? Всех умных, непокорных моментально вырезали. Но пока они ещё были живы, общество их не поддерживало. Я же вам рассказал. Говорю вам, бойцы, что Ковид создали не вдруг. Пред тем население России тридцать лет готовили к его внедрению. Лишали постепенно пенсий, социальных пособий, разрушили медицину, образование, промышленность, науку и так далее. Лично я считал, ребятки, что всё это можно поправить. Вот сменится власть и поправим. Для этого, правда, потребуются горы и годы труда, но многие к этому были готовы. Для себя, для общества, для страны всегда ведь работать лучше, чем для буржуев. Однако власть не менялась. А уж, когда Ковид ввели, стало ясно, родненькие, что конец нам пришёл. Была у меня слабенькая надежда на интеллигенцию, что они как-то воздействуют на власть и правителя, хоть коллективное письмо напишут с просьбой прекратить издеваться над народом и уничтожать его. Гнилая  же интеллигенция оказалась на стороне власти, а иную вырезали. Всё, на что оказалась способной интеллигенция того времени, написать президенту письмо с просьбой разрешить использование мата на сцене театра, в кино и в печати. Только это ещё до Ковида было. К началу коронабесия не осталось умных людей за редчайшим исключением. Даже врачи продались власти за грошовые подачки. Потом из них каста убийц и мучителей образовалась вместе с полицией и попами. Сами всё это знаете, чего вам рассказывать. Видели все эти безобразия, освобождая города.
Тягостное молчание повисло над беседующими людьми. Каждый, красноармейцы и дед, переваривали сказанные здесь слова.
– Скажи, дедушка, а ты носил маску? И как ты вообще спасся?
– Маски, мы называли её намордником, я не носил. Я сначала пытался бунтовать, потом прятался, хоронился. Я не мог зайти в магазин, в общественный транспорт, не мог даже спокойно по улице пройти. Несколько раз меня избивали. Пока были живы мои близкие люди, родственники я просил их покупать в магазине то, что мне необходимо. На работу ездил в личном автомобиле с тонированными стёклами. Но скоро пришлось оставить работу, некоторых родственников уморили разными способами, другие отказались мне помогать. ОКПБ режим тогда уже во всю свирепствовал, но ещё не дошёл до той стадии, которую вы сами видите при освобождении городов. Стал я жить в подвалах разных, меняя их часто, воровал еду и одежду, где только мог. Когда же всех загнали по домам и заводам, то добывать пропитания и средства для жизни стало невозможно. На полицейского или росгвардейца не нападёшь – застрелят. Ушёл я, сынки, в лесную глушь на свой страх и риск. Сами понимаете, что выживать в лесу тяжело, тем более городскому жителю. Прибился я к одному из партизанских отрядов. Складывались  тогда такие отряды спонтанно из непокорных добровольцев. Даже целые деревни с окрестностями держали мы под нашей властью. И собирались организовать настоящую республику партизанскую, думая, что никто нас трогать не станет. Вот все мелкие партизанские отрядики стали собираться в глухих лесах Пермского края. А оказалось, что ОКПБ власть только этого и ждала. Разгромить нас в одном месте было проще, чем постоянно воевать с мелкими отрядами, разбросанными по всей России. Так уничтожили остатки умных людей, способных оказывать сопротивление преступному режиму. Я за время пребывания в отряде, научился выживать в лесу. Срубил себе избушку. Из старой винтовочки редкий раз бью зверьков для пропитания. Так вот и живу в надежде увидеть освобождение. Вот сбылось моё желание. Да.
Опять все молчали. Не знали красноармейцы в полной мере об ужасах, которым подвергся их народ. Теперь каждый ещё большей ненавистью проникся к капиталистам и их прихлебателям.
– Дедушка, расскажи нам о жизни людей до Ковида? Вот ты сказал, что ездил на автомобиле. У всех ли были автомобили? Что ты можешь сказать о благосостоянии людей?
– Позволь спросить тебя, товарищ краснозвёздный, – дед хитро прищурился, – а что вам на политучёбе говорили о тех временах?
– Нам не на политучёбе, а по истории рассказывали, что люди жили прилично, в полном достатке, имели автомобили, функциональную, много умеющую бытовую технику, красивую одежду, в великолепном состоянии содержали своё жильё, ездили отдыхать за границу, имели культурный досуг.
– И всё? – спросил дед, лукаво улыбаясь.
– Ну, как то есть всё? Конечно, нам более подробно рассказывали обо всём том, что я перечислил.
– Видать, сладкие мои, плохие у вас преподаватели истории. Может, пока ещё не сформировались грамотные преподаватели. Нам, кстати, тоже плохо и не так, как следовало бы, преподавали историю, потому и проиграли всё!
– А что не так, дедушка?
– Всё так, правильно вам говорят. Именно так и жили. Вот я сейчас вспоминаю рассказы родителей, что в советское-то время жили скромнее, беднее, если хотите. Из этого убеждения подавляющее большинство людей делали вывод о наступившей хорошей жизни. У всех, мол, полная чаша, несмотря на некоторые трудности с работой, низкие заработки. Не понимали они, что все эти блага даёт нам метрополия за то, что мы им отправляем наши природные богатства. Мало того, что олигархи, чиновники продавали природные богатства по низким ценам, так и вырученные деньги хранили в западных банках, в той же метрополии. Поэтому метрополии покупка наших природных ресурсов ничего не стоила. Да вдобавок со своих граждан чиновники и олигархи драли высокую плату за потребление ресурсов. Особенно дорого стоило топливо. Кроме того, друзья мои, все промышленные товары и почти все продукты питания были импортные. То есть, мы поддерживали экономику других стран, сателлитов метрополии. Мы, коммунисты, разъясняли людям, что их благосостояние зависит от милости Запада, от метрополии. Пока им выгодно сбывать нам товары, они это делают, но в любой момент могут прекратить поставки и тогда нам конец. Представьте, что в один день прекратились поставки всего импортного товара! И в магазинах мгновенно станет пусто. Наступит голод, а бытовая техника превратится в бесполезные ящики, автомобили нечем и не на что станет заправлять. Но люди не верили нам. Не могли они взять в толк, по какой причине прервутся поставки с Запада. Мы находили только одну причину: оскудение природных богатств. Но всем казалось, что они неисчерпаемы, либо, что на их век хватит. Люди были поглощены достигнутым материальным положением, не видели нужды бороться с ОКПБ режимом, чтобы выйти из колониальной зависимости, чтобы строить свою родную страну, как учили великие Ленин и Сталин, товарищи мои дорогие! Все понимали, что идти по этому пути трудно, что лет на двадцать-тридцать придётся забыть о безмятежном благосостоянии, что придётся усиленно трудиться ради создания социалистического отечества, восстановления убитой экономики. Не знали мы тогда, товарищи, что Ковид на наши головы придумают всё те же ОКПБ властители. Спервоначалу, милые мои, болезнь была, это правда, хоть и не такая страшная, как её расписывали, но потом совсем прошла, исчезла, а власть продолжала терроризировать людей этой напастью, которую мы стали называть барановирусом, коронабесием и так далее.
   Старик перевёл дыхание после длительного монолога, окинул взглядом сидевших кружком красноармейцев, спросил не к месту весело:
– Что, сынки, приуныли?! Что головки буйные повесили?
Дальше старик говорил тихо и ласково. Он понимал те переживания, испытываемые красноармейцами, вызванные его рассказом.
– Ну, ничего. Всё уж прошло. Наступают новые времена, и вы их творцы! Зато долго люди будут помнить капитализм! – После короткой паузы. – А вы откуда к нам пришли? Как народились такие славные солдатики?!
– А мы, батя, из пены волн Тихого океана народились!  – весело и задорно вставил подошедший незаметно ротный офицер, улыбаясь.
– Эк, вас угораздило! – подхватил старик. – Ну, коле вас океан Тихий родил, тогда будет толк от вашего движения!
– Будет, несомненно! – подтвердил офицер. – До самой Атлантики дойдём победным бравым освободительным маршем!
– А потом чего?
– Да и достаточно! Что же ещё требуется? Страну станем строить для народа и с народом вместе.
– А метрополию-то штурмовать?! Или она опять нас замордует!
– Э, дедуся, отстали вы от жизни!  – Офицер ласково похлопал по плечу сидящего старика в кругу красноармейцев, вскочивших при его появлении. – Чего её штурмовать-то? Там же одни иждивенцы, которые делать ничего не умеют. Они сами к нам с низким поклоном придут. Ведь они даже прокормить себя не смогут, находясь в плодоносящем саду!
   Общая радость обуяла всех. Каждый чувствовал, что горы может свернуть! Старик встал, поддерживаемый красноармейцами, неожиданно крепко пожал руку офицеру и всем красноармейцам.
– Рота стройся! – скомандовал офицер.
Красноармейцы быстро выровняли строй. Бравые ребята с открытыми мужественными лицами. Зелёные мундиры, ремни, портупеи, пилотки со звездой, винтовки за спиной.
– Товарищи, задача нашего полка освободить город Ижевск, потом двигаться на Казань, брать Нижний Новгород, Владимир, а дальше бросок на Москву. Надо Кремль срочно взять и водрузить над ним красный флаг навечно!
Раскатистое ура огласило лес и эхом пошло гулять между деревьями. Когда опять воцарилась лесная тишина на фоне птичьих голосов, старик сказал в полголоса:
– Чего его брать, Кремль-то?! Там нет никого.
Офицер в полборота повернулся к деду, стоявшему позади него, посмотрел на него из-под козырька фуражки непонимающе-презрительно, подумав, что старик из ума выжил. Но спросил спокойно:
– Как так, нет никого? Нашему полку командование определило почётную задачу: взять Кремль! И я сделаю всё, чтобы моя рота вошла в него первой!
– Нет там никого, – повторил старик улыбаясь. – Глупенькие вы ещё, родненькие мои, жизненного опыта у вас нет. – Добродушно добавил старик.
– А правитель древний, который правит с незапамятного века, весь мохом порос, похожий на страшного Вия?
– Помер он давно, товарищ дорогой! Помер. Сам подумай, может ли то быть, о чём ты говоришь? Сатрапы его тоже померли. Никто им на смену не пришёл. В народе осталась иллюзия, что им управляют всё те же людишки из Кремля. Мертво там всё. Те чинуши и олигархи, которые до Ковида успели свалить на Запад, прижились там. А другие-то, дурачки, думали, что у них на Западе всё куплено, счета в банках громадные, что в любой момент туда сбегут на личных самолётиках или яхточках. Их не взяли туда, наложив санкции, отобрав недвижимость и аннулировав счета в банках. Они и доживали век свой в Кремле, ибо не нашлось им иного пристанища. Такова у них была самоизоляция! Но вы, товарищи, – спохватился старик, – идите, Кремль берите, скелеты оттуда поганые повыбросьте в реку, иль по оврагам раскидайте, и водрузите красное знамя великих наших побед!

P.S. 
– Фигню какую-то ты, Лексей, написал!
– Да?! Почему?
– Быть такого не может. Краски сгущаешь. Ситуацию нагнетаешь. И без того всем тяжело.
– Послушай, дорогой мой друг, а если бы я в 2019 году написал бы фантастическое сочинение о масочно-перчаточном насилии, которое мы переживаем со всеми его прелестями, экономическим, моральным, физическим ущербом, со всеми паниками, психозами и дурацкими решениями, ты бы мне поверил?
Молчание.
– Но ведь никто не станет загонять народ в те условия, о которых ты пишешь. Это не выгодно никому со всех сторон.
– Если кампания (не важно, какая именно) началась, то она не закончится никогда, несмотря на вхождение в абсурдную стадию, пока какая-нибудь внешняя или внутренняя причина не прекратит её. Возьми любой исторический пример: инквизиция, или современная (2020 года) Россия, которой не дают развиваться на протяжении 30-35 последних лет.
– Кто тебе сказал, что России не дают развиваться?
¬– Тогда ты болван! Неужели не видишь, что при имеющихся природных, людских ресурсах и мощного научного потенциала мы должны быть первой экономикой мира, процветающей страной! Но власть всё это уничтожает: разбазаривает природные богатства, оглупляет народ, делая его инфантильным, развалила науку. Народ, порой не сознавая этого, сопротивляется властям, потому что работает. Инстинкт самосохранения. Но он, народ, как трава, пробивающаяся через асфальт.

25.10.2020.