Заветлужские рассказёнки -2

Дед Мирон из лесной деревушки Сосновка жил бобылём, как есть, один–одинёшенек.
Избёнка у него была небольшая, но крепенькая. Варил в печи похлёбку да картошку. Капуста с огурчиками на столе не переводились. А хлеб да закуску разную автолавка доставляла.

КАЛЕНДАРЬ

Любил дедок пословицы и поговорки, наслушался за свою жизнь добрых людей. Иногда «вздавал на каменку». Нет, это не про банную каменку, которая у него тоже имелась. Проще говоря, выпивал он иногда стопочку–другую крепкого, как кованый гвоздь, зелья собственной выгонки. А при этом шепотком, как бы сам себя уговаривал: «ЕШЬ–НЕ ДОЕДАЙ, ПЕЙ–НЕ НАПИВАЙСЯ, ГОВОРИ–НЕ ЗАГОВАРИВАЙСЯ».
В общем, жил Мирон Егорович просто, и на этот счёт у него тоже пословица была:
- ЖИВИ ПРОСТО, ДОЖИВЁШЬ ДО СТА.
Не согласен он был с утверждением, что старость – это, когда дома есть выпить и закусить, а радости от этого никакой. Были, были у дедона свои радости.
Романтизм, конечно уже сменился ревматизмом. Это правда. Но как он, к собственному удовольствию, самогонную терапию проводил! Да ещё при этом не забывал опять же народную мудрость: «БЫЛ ИВАН, СТАЛ БОЛВАН, А ВИНЦО ВИНОВАТО».
Дело было так. На листке отрывного календаря дед Мирон заранее отмечал неблагоприятные дни с резкими перепадами атмосферного давления. Про такие дни по телевизору людей предупреждали. И даже часы вредного воздействия на потрёпанный лесозаготовками мироновский организм указывали.
В такие вот опасные для здоровья дни, он за час до начала магнитной бури принимал стопочку первача под варёную картоху с огурцами. Потом уходил в сарайку. Как это – «зачем»?
Инструмент плотницкий проверить надо? – Надо.
У него, небось, два топора именных, рубанки, молотки и стамески все по своим ячейкам припрятаны. Как говорится: «БЕЗ ТОПОРА НЕ ПЛОТНИК, БЕЗ МОЛОТКА НЕ КУЗНЕЦ».
По правде говоря, и дел–то не много было. Дровишки в ровные поленницы были прибраны. Лопаты, грабли и мотыги до весны в закутке хранятся. Вот иногда и брал хозяин поленья берёзовые да на другое место и перекладывал. И не касалась, его, слава Богу, никакая погодная аномалия.
Но перед самым Новым годом объявил Вильфанд «барическую пилу».
Это когда давление вверх–вниз скачет, почём зря. Как тут успеть меры принять?
Стопариков не напасёшься. Да и, к слову: «НЕ КАЖДОМУ САВЕЛИЮ ВЕСЁЛОЕ ПОХМЕЛИЕ».
Стал дед Мирон всё больше времени у телевизора проводить.
- СКУЧЕН ДЕНЬ ДО ВЕЧЕРА, КОЛИ ДЕЛАТЬ НЕЧЕГО ,- и то скажешь.
А всеми–то вечерами напролёт всё шоу да шоу показывают. То «Пусть говорят», то «На самом деле», а то и «Ты не поверишь!».
Перепутались они в дед–мироновской голове так, что не расплести.
Вот артисты Краско и Джигарханян со своими молодайками, во внучки им годными, имущество да детишек делят. И ведь не возьмут в сивые головы то, что «СТАРЫЙ КОНЬ - НА УБОЙ, А СТАРЫЙ МУЖ - На СМЕХ».
А вот какая–то смазливая бабёночка Цимбалючка, ну «НИ КОЖИ, НИ РОЖИ», а крутит самим Шаляпиным. А тот, похоже, живёт и с Ксенией Собчак, и с Кристиной Орбакайте попеременно.
Тьфу ты, и согрешить недолго, эти самые шоу глядючи.
А главное, многие дамочки нагленькие правдами и неправдами денег с артистов знаменитых требуют на детей, которых будто бы те им и сотворили.
 И всегда оказывается так, что батька–то не тот и не другой, а совсем из другого города. Ну как тут не сказать: «НЕ В МАТЬ НЕ В ОТЦА, А В ПРЕЗЖЕГО МОЛОДЦА» …
Егорычу хотелось бы посмотреть, как живут наши люди в других деревнях. Фермы бы молочно–товарные показали, бригады передовые на лесосеке. Хорошо бы песни Заволокиных послушать да Екатерины Шавриной.
Понял он, что телевизор вредит его здоровью. Трезвыми глазами на это безобразие смотреть было невозможно.
Открыл дед Мирон всё-таки календарь на новый 2020 год и старательно отметил дни магнитных бурь его первой недели. И готовность самогонного аппарата проверил.
Как говорится: «ПОРЯДОК – ДУША ВСЯКОГО ДЕЛА!»

ВАСЯГА
Одиночество деда Мирона из лесной деревушки Сосновка скрашивал подарок внука - сибирский кот.
Крупный, дымчатый, с простецким уличным именем "Васяга", был он равноправным жильцом дед-мироновской избёнки. Хозяину никогда не приходило в голову взвесить котяру. Но по прикидкам, после плотного перекуса, весил этот домашний баловник и дворовый разбойник не меньше, чем с полпудика.
Он никогда не мешался под ногами, был степенным и обстоятельным. Его зеленоватые, малость косящие, плутоватые гляделки-блюдечки всегда держали Егорыча в поле зрения. А маленький влажный носик - и в зоне обоняния. Даже пребывая в глубокой дрёме и тарахтя, как тракторок, Васяга всё слышал и чуял.
В часы магнитных бурь и резких колебаний атмосферного давления он приводил в идеальный порядок свою серебристую пушистую шубку, и деловито, без особых предупреждений, располагался на ревматических коленях Мирона Егорыча. И в этот момент ещё не сразу было разобрать, кто хозяин в этой избе, а кто подопечный. В общем, жили они, следуя старинной пословице: «С кем мир да лад, тот мне друг и брат».
Дед гладил приятеля своей клешневатой пятернёй, и никаких ему супер-мазей от ломоты в суставах не требовалось
Ловлю крыс и мышей считал Васяга занятием легкомысленным. Да и нужды не было. А в наступившем году эти грызуны ещё и именинниками были каждый божий день. Почто их трогать?
 Иногда котище пропадал на полдня или даже на целую ночь. Возвращался, не мяукая. Сам открывал дверь в сенцы, а в избяную гулёна звучно царапался. Да так, что дед Мирон и с изрядно подсевшим слухом всегда слышал его приход.
Как и у большинства благородных особей, была у Васяги одна слабость. Уж очень он любил покушать золотисто-янтарных карасиков из речушки Смородинки, чей берег был совсем недалеко от крыльца. Позаросла речка осокой. По зимам заморы были. Так, что из рыбы только караси и остались. И то не крупные.
Может и неурочно, но решил старик вылазку на рыбалку совершить. Уж больно хотелось Васягу карасиками побаловать, на дробинку толстячков надёргать. Зима была сплошной оттепелью, снега до самого новогодья не было.
Проверил и кивок, и хлыстик, леску тонюсенькую наладил. Да вот беда - от избы надолго отлучаться опасно было. В Сосновке жилых, только три избы в зиму и оставались. Старухи по городам, к детям да внукам на зиму перебрались.
Страшно было оставлять подворье из-за незваных гостей. Все дома ворюги облазили. То за иконами всё охотились. Приедут на вездеходе, замочки немудрёные срубят, и тащат всё, что под руки попадётся. А совсем недавно из бань да сараюшек фляги да тазы похитили. И как хваталки не отсохнут! Беда!
На крайний случай старший внук, Данилка оставил деду Мирону "отмазку". Даже две. Во-первых, -  ракетницу с двумя патронами к ней.
- Пали,- инструктировал внук,- зелёной по машине ихней. Может в бак попадешь. А красную в сторону сельсовета направляй. Авось начальники увидят, на помощь придут.-.
Ещё посмеялся Егорыч над этим оружием, но всё же припрятал.
Да ещё листок заботливый внучек оставил с текстом печатным.
 - Будешь на Смородинку уходить, наказывал, - этот листок у замка оставляй.
Решился всё же Егорыч, с утра пораньше на речку собрался. Васяга, при всей его вальяжности и лени, не отставал от него. И даже немного взбодрися, явно одобряя намерения старика.
Дед Мирон исполнил всё в точности, как и наказывал Данила. Приколол гвоздиком записку к двери около замка. В ней крупными буквами с завитушками, под старославянскую вязь было набито:  «ЗДОРОВО, ВОВАН! Я ОТВАЛИЛ НЕНАДОЛГО, НА СТРЕЛКУ. ВЫЙДИ НА ГАНСА ИЛИ РАШПИЛЯ. ПЕРЕДАЙ, ЧТО СТВОЛ У МЕНЯ. ХИЛОГО ВЧЕРА ЗАМОЧИЛ. И Подпись "СИПЛЫЙ".

ЩУРЁНОК
В один из оттепельных зимних деньков, с утра пораньше, отправился дед Мирон на рыбалку. Его сибирский котяра, конечно же, увязался за ним следом.
От их крылечка, в заброшенной деревушке Сосновке, до реки Смородинки было рукой подать. Плотва и карасики, хоть и мелковатые, изрядно тревожили мормышку. И навытаскивал их из двух лунок Егорыч порядочно.
Васяга не торопился уничтожать улов. Он только разговелся свежатинкой, с урчанием расправившись с двумя золотистыми попрыгунчиками. Остальных сторожил с расчётом на домашнюю трапезу. Да и не от кого сторожить-то было. Лишь одинокая сорока хлопотливо трещала поодаль. Правда, она, подозрительно сужая круги, всё же подбиралась к удачливым рыбакам.
Её иссиня-чёрные грудь и спина, с зеленовато-металлическим отливом по обрезу крыльев резко высвечивали белоснежный живот. Все эти цвета причудливо переливались в ярких, но не жарких лучах январского солнышка.
Васяга сторожко уставился своими глазищами на нежданную гостью. Застыл в изумлении от её яркого наряда. Потом по - тигриному или, собственно, по кошачьи, прилёг на свой солидный животик и стал осторожненько, из-за дед- мироновской спины подкрадываться к воровке. Замер за линялым рюкзачком, перебирая задними лапами.
Оставался всего лишь один прыжок до, кажется, ничего не подозревающей и неперестающей трещать, жертвы.
И... Раз! И мимо, конечно! Черный и строгий сорочий зрачок отслеживал всё до мгновения и счёт их был более тонкий и тщательный, нежели у Васяги, не в меру раздобревшего на домашних харчах.
Пока кот охотился, обползая сидящего враскоряку деда Мирона, пернатая нахалка в два прыжка с подлётом стибрила из снеговой ямки пузатенькую плотвичку.
Если бы котище имел способность краснеть от стыда, в эти секунды стал бы он малиновым от ухоженных усов до самого кончика хвоста.
- Что, знать промазал, деляга? - Мирон Егорыч спрятал горящую спичку в объёмистый лоток своих прокопчённых ладоней и прикурил сигарету.
- Нет, милый, это тебе не с печной лежанки ко мне на колени переползать. БЕЗ ТРУДА НЕ ВЫЛОВИШЬ И РЫБКУ ИЗ ПРУДА.
- Чтобы эту пройдоху словить, надобно тощим да злым от голода сделаться. Она же заранее все твои манёвры предугадала. Да и не жаль. Пусть рыбёшкой побалуется, а мы ещё словим.
Васяга, с виду, будто вынужден был согласиться с хозяином. Но сам для себя, переживая приключившийся конфуз, исподтишка помышлял:
- Пусть ещё хоть разок явится эта пеструшка - поскакушка. Уж я её блескучий хвостик-то повыдеру!
Он успокоился. Присел за рыбацким ящиком с подветренной солнечной стороны и усердно начал "намывать гостей". А вскоре и вовсе сладко задремал. Да так сладко, что даже забыл свой малиновый язычок на улице.
А гостей и намывать-то ни к чему было. Они на рыбку сами подтягивались. По неглубоким, но чётким следам рыбачков, рыжим пятном к лункам приближалась бездомная кошка. У неё не было имени. Она была просто кошкой. Тощей и драной.
Тут-то и появился у Васяги шанс реабилитировать себя в глазах так же вздремнувшего деда Мирона. Он вмиг очнулся и тяжёлым снарядом вылетел навстречу любительнице чужой рыбки. Котище просто задал непрошеной гостье воспитательную трёпку:
- И нечего, мол, тут по моим следам выхаживать да на моих рыбёшек рот разевать.
 А Мирон Егорыч, как назло, подманил рыжую шельму. Она обежала кота и ловко схватила зубами брошенного ей карасика. Кошчонка оказалась понятливой. Исчезла с добычей в прибрежных кустах и больше не портила Васяге сон и аппетит.
Закатное солнышко, между тем, указало время окончания рыбалки. Дед Мирон аккуратно, до последней дробинки, прибрал снасти. Кот, распушив хвост, с доверием и признательностью тёрся о его валенки на резиновом ходу.
Как же? Целых два десятка рыбёшек, как новенькие юбилейные монеты, скользнули в рюкзачок. Это же сколько вкуснотищи! В один присест и не управиться. Егорыч пошаркал до берега, кот за ним, как привязанный.
На самом выходе со льда, в промоине, перекрытой гниловатой корягой, старик едва не грохнулся в заросли подмороженной пожухлой осоки. На левом валенке галоши не было. А под ногами, что-то шевелилось.
Васягины глазищи стали просто огромными. Он засипел,словно  змеюка, поднял шёрстку дыбом и бросился на обидчика.
А это и был всего-навсего хороший добавок к улову - выживший при заморе щурёнок, килограмма на полтора...
Вечером, в избе у протопленной печки, дед Мирон гладил Васягу да всё приговаривал:
- Ну и рыбачки мы с тобой, лохматый! Рыба галоши с нас снимает!
И то скажешь: чего на рыбалке только не бывает.

 
 Картошка.

- Картошка в этом году уродилась, куда с добром – по кулаку мужицкому, а то и крупнее. Копать вот только раньше придётся. Дожди частенько перепадали, не загнила бы бульба в землице, -
Так рассуждал дед Мирон из залесной деревушки Сосновки в одну из душных августовских ночей.
Про что бы и не думать, а ведь думалось. Про те же вилы, к примеру. И с ними незадача вышла. Залётные сборщики металлолома спёрли дедовский трёхрогий инструмент вместе с банным тазом. А уж какие вильцы – то были, не чета нынешним. Ещё с советских времён в хозяйстве незаменимыми были. Даже штамп завода «Амурсталь» и цена в два рубля восемьдесят семь копеек на держателе черенка сохранились. А уж сталь была, так сталь! Да чего уж там, новые придётся покупать…
Мирон Егорович высадил клубеньки голландского сорта «Консул» на отдельной деляночке для развода.  Их весной внучка в двух бадейках завезла. Супер – элитой семена называла. Вот дед и старался, ухаживал за гребнями, как за детками малыми. Колорадских жуков поштучно отлавливал, бывало и ночами, при свете фонарика.
 А наутро собрался - таки картофелевод по вилы в соседнее село Здвиженское.  У сельмага рынок –не рынок, а толкучка в воскресный день образовалась порядочная.
-  Картошечки кому свежей? Налетай, подешевело! –
всё покрикивал щербатый шустрый мужичонка в потрёпанном пиджаке.
- Мил человек, а почём продаёшь то? –
Две тётки – молочницы затеяли торг у старенького рюкзака со
свежей картохой.
-  Рубель штука, гривенник – охапка! Сам бы ел, да денег надо! –
 зазывал покупателей хозяин рюкзака.
И ведь раззавидовался Мирон Егорович на продолговатые розовые клубеньки. Чем – то похожи они были на его «супер – элиту».
- Свои – то копать ещё малость повременю, а этими разговеюсь, -
подумалось.
Накинул он рублёвку и перебил у молочниц ценную покупку.
Хозяин сговорчивый попался, заторопился куда – то и отдал товар вместе с рюкзаком, пахнувшим свежей речной рыбой.
А на следующий день насадил Мирон новые вилы на прихватистый черенок и вышел на огород, чтобы испытать их. Глянул, а сортовой его участочек будто кабанище клыками изодрал. Только ботва раздрызганная и осталась…
Вслух, громко и смачно матюгнулся старый. И ещё твёрдо решил «благодетеля» своего базарного отыскать и пройтись по его хребтине новым черенком от новых же вил.
А дед Мирон, он, если чего надумает, то обязательно исполнит.

 Бессонница
Ну никак не спалось вторую половину ночи деду Мирону.
В четвёртом часу осеннего утра всё бродил он по одному маршруту – от крылечка до бани и обратно. Всё бродил да швырял галошами пожухлые, будто настриженные из кровельного железа, опавшие листья.
Сам – то он себя чувствовал, но, признаться, плоховато. А, если по правде, всё ждал Егорыч, когда брякнет запирка в сенцах его соседки, бабки Марьи Коноковой. Накануне обновил он изгородь у её избы и, как водится, угостила она помощника. Да и выпил тот всего ничего – четвертинку «Путинки» под маринованные маслята. Ещё стопочку и хозяйке выкроил.
И всё бы хорошо, и всё бы ладно. Но вечером дружок старинный его навестил, Иванка Буркацкий. Мимоходом из клюквенного болота забрёл. Ну и употребили приятели скромный мироновский запасец крепкого зелья. Да, видать, лишконько получилось. Вот старый организм и воспротивился форменному над ним издевательству, развинтился напрочь. И в голове, и во всех внутренних ёмкостях деда Мирона поселилась боль да негодь…
Оппаньки! А щеколдочка – то и стуканула, Марья на крыльчике показалась.
- Что – то, я гляжу, с укольной ночи всё шастаешь, Миронушка, не захворал ли?
- Да не говори, Васильевна, едва ли не вирус коронный возвернулся, тошнит всё что – то. Либо отравился чем - то, как Навальный.
- Так ведь лечение поди требуется, -
 подозрительно ласковым голоском пропела соседка.
- Поди – ка сюда, болезный.
Старик с готовностью прошаркал к её ступенькам. А она высвободила из цветастого передника стакан и огурчик малосольный. И проговорила тем же елейным голоском, почти стихами:
- Хоть и рановато, а чем отравился, тем и лечись, морда твоя лохматая.
Обиделся малость старый за свою пегую бороду, но «лекарство» с готовностью принял.
И захотелось ему побеседовать.
- А вот у нас в бригаде, Васильевна, в чести была водочка «Московская особая» с зелёной наклейкой. Помнишь ли такую?
- Как не помнить! Два рубля восемьдесят семь копеек стоила.
 - Вот – вот. И что главное, никакого похмелья с неё небывало.
Соседка заторопилась в избу.
- Ну, Мирон, я пойду, и ты спать уже отправляйся.
А страдальцу и спать совсем расхотелось.
Перед его глазами, в утренней дымке, как наяву, виделась зимняя лесосека.
- А вот поди - ка, померяй сугробищи на трескучем морозе да с бензопилой в обнимку, - кому – то доказывал Егорыч.
- Дерево, его наземь уронить уметь надо. Во время валки, не до стакана было. Были случаи, когда и калечились мужики. Развернёт, бывало инженер журнал по технике безопасности, а бригадир уж диктует с матерком:
- Перво – наперво, не разевай хлебало, Миронка!
И сейчас виделись ветерану штабеля исходящих крепким смоляным духом сосновых хлыстов, бурый дымок из выхлопника трелевочника, его прерывистое рявканье. Ну и стакан той самой «злодейки с наклейкой» представлялся. После смены не грех было иногда и «вздануть на каменку».
 Разве забудется вкус «черняшки» с изрядной пластиной белого и блестящего на срезе сальца? Да с тоненькой тёмной полоской у легко снимающейся шкурки. В ней, в этой самой шкурке и тающей во рту мякоти с чесночными, перчиковыми и лаврушечными «отголосками» и была та самая животная радость для урчащего, как дизель трелёвщика, мужицкого желудка.
Ну и, ясное дело, без стакана водки этот просечный деликатес не употребляли…
Эх, да что там вспоминать, да слюньки горькие сглатывать! И солнышко ярче тогда светило и снежок белее был…
Хрипло и истошно заорал кононковский петух.
- Вот – вот! - старый лесоруб «стартонул» с чурбака, - вот – вот, петух и тот поёт, как неопохмеленный. Разве так петухи раньше голосили!?
Дед Мирон зашёл в свою избу, прилёг, не снимая телогрейки, на железную кровать с провисшей сеткой и заснул сном праведника--------------------------
 Атас

Новый жилец в домовладении деда Мирона, одинокого старика из залесной деревушки Сосновки появился, можно сказать, случайно.
«Прописан» он был у шабрёнки, которую дети в город на жительство увезли. А беспородная дворняга оказалась никому ненужной, и будто само- собой прибилась к дедмироновской калитке. То корку хлебную, то косточку куриную подбрасывал Егорыч бездомку. Так, постепенно, и прижился нахлебник.
«Атас» был коричнево – белым кобельком средних размеров. Одно его ухо даже в возбуждённом состоянии висело беспомощным обрывком промокашки. А вот второе, коричневое, всегда будто на боевом взводе находилось. Наверное, из – за этого уха и назвали ещё щенком эту псинку «Атасом».
- И что мне прикажешь теперь с тобой делать?  -
всё приговаривал поначалу дед Мирон, гладя приёмыша по свалявшейся лохматой шерсти.
А Атас, преданно заглядывая в подслеповатые глаза нового хозяина, будто бы отвечал:
- Гляди дед уж сам. А я так всей душой и телом служить готов. Только не бросай совсем.
- Так – то оно так, почёсывал старик затылок. Но уж гляди у меня, лопоухий, чтобы без хулиганства! Курей не трогать и попусту не гавкать!
На том и порешили. Дед Мирон, конечно, решил. А Атас с готовностью согласился, всё норовя лизнуть старика в прокуренную ладонь.
Справил хозяин собаке и добротный ошейник, и крепкую цепочку.
И будку смастерил из старых досок. Хоть и не очень приглядную, но зато крепкую и тёплую. Зажили они тихо и мирно, как и договаривались. Лишь иногда, подчиняясь неистребимому зову зазаборной волюшки, выкручивал пёс свою, вдруг захмелевшую голову из широкого ошейника. Как же в свадьбах – гулянках сворных не поучаствовать! Получал он за это от деда шлепок широкой деревянной лопатой по крючковатому хвосту. Ну и ладно, и не больно совсем!
А как – то раз летом, отправились они по веники. От крылечка до берёзок и всего – то два десятка шагов…
Хозяин уже пятый веничек добирал.
 Вдруг со стороны болотистой низины, заросшей камышом и осокой, услышал он истошный и жалобный визг.
Что с Атасом?
А пёсье внимание привлекло живое чёрное колечко на тропе. Ну как же мимо – то пройти!? Пошлёпал Атас шипящую завитушку слева и справа, попугал малость. И не шипи, мол, на меня, а посмотри, как я умею.
Игрушки с гадюкой закончились плачевно, - тяпнула она его точненько в самый до блеска вымытый росой кончик носа.
Кое- как доковыляли друзья до избы. Ноги у пса подкосились, глаза опухли. Голова стала похожа на туго надутый мячик…
Пришлось Егорычу ветеринара из райцентра, села Воскресенского вызывать. После трёх уколов поправляться всё же Атас начал.
И с тех пор, даже по весне, на улицу рваться перестал. А деда Мирона ещё пуще зауважал и полюбил даже.         

Маслята
 Приболел дед Мирон негаданно -  нежданно под самый конец лета.
Как- будто двигатель в нём, как в стареньком «ЗИЛЕ», в бытность леспромхозовской страды вдруг затроил. Чих да пых! Две таблетки от чего – то в шкафу нашарил старый. Принял -  никакого сдвига. И мушки в глазах мельтешат, и в висках ломит, и в самой серёдке грудинной что – то затренькало.
Да и Бог бы с ней, пусть бы и тренькало, так ноги, как ватные сделались. Спешит, турИтся Мирон Егорыч, а «туру» – то его и нет. В больнице он не бывал, и не бывать бы до самого светлого от берёз погоста. Но, знать, нужда пристигла. Добрался старик до больнички районной, у кабинета врача – терапевта расположился. За движением людей вокруг и в длиннющем коридоре наблюдение вести начал.
В очереди он был пятым по счёту. Две пожилые женщины, старушки, можно сказать, и два разнокалиберных мужика притулились у широких подоконников. И обратил внимание дед Мирон на руки невзрачного соседа в пиджачишке со значком ударника соцтруда. Пальцы его все чернущие были, словно дёгтем измазаны.
- Ну вот, добрые люди грибочками запасаются, а я ещё и за баню по маслята не выбирался. Глянь – ко, хваталки – то и отмыть не сумел землячок от боровиков, должно быть - подумалось Егорычу…
А грибник и похвалился ещё:
- За Липовкой, слышь, по красноярской дороге да за Серовым, этих груздей чёрных, как грязи по осени. Вот вчерась три корзинищи под перевясло за час с небольшим их затарил. Пришлось одну в кустах припрятать. На тачке вторым рейсом справлял.
А хлопотал удачливый ударник в больнице насчёт второй группы инвалидности, документы выправлять явился. Грешным делом, дед Мирон ещё подумал, не на грибах ли тот надорвался.
Очки поправил Мирон Егорыч, в окно заглянул, а завидки – то всё - таки разбирают. Уж очень страстным грибником дед был, пуще всего на свете любил «тихую охоту».
А тут ещё и второй сосед – мощный детина с мясистым носом и перевязанной грязноватым бинтом огромной правой пятернёй в беседу вступил:
- Да хрень это всё, говорит, - а я вот за Усихой, у мостика, в прошлое воскресенье почти полтележки тракторной одних белых нашвырял. А на днях за Дубовик мы ездили, так там подосиновиков, хоть косой коси…
Волнение охватило деда Мирона.
А тут ещё и старушки не преминули слово молвить.
Одна, скромненько так, шепотком:
- Да у нас за Елдежом, где квартала горелые, белых груздей немеряно. А рыжики так прямо грядками и попадаются…
А другая, глуховатая бабулька, уже громко, своё выдала:
- Про грибы, слышу, речь ведёте. Так вот знайте, у нас по речке Ижме, на земле, листьев и тех не видать, сплошь одни волнушки…
Нет, не смог дед Мирон вытерпеть такого измывательства над своими сокровенными мечтаниями. Быстренько подхватился и по ступенькам зашкрябал, до автостанции подался.
Кое – как дождался старик следующего утра, по грибочки собрался. Разошёлся потихоньку дедок, до родничка заветного на месте бывшей деревни Бабино с перекурами добрался.
Маслят меленьких в набирку пару пригоршней наковырял, водицы из ключика берестяной завитушкой подчерпнул да испил.
И ведь полегчало! Ноги – то до избы уже веселей зашагали.
 Ещё и баньку протопил дед Мирон, пропарил старые кости, да и избавился от хвори – немочи.
--------      
Нечистая сила.
Дед Мирон козушку купил у соседки своей, бабки Марьи Кононковой.
Да и не за дорого, всего за рубль юбилейный. Но с уговором, что он ещё и изгородь у Марьиной избы обновит и дров ей на зиму наколет.
Со временем стал называть старый за глаза свою рогатую покупку «деревянной скотинкой» и никак иначе. А всё потому, что любила Зайка, как и все её сородичи из козьего племени, ветками зелёными лакомиться да кору с вишенья обдирать.
- Чёрт, прости, Господь, а не коза, -
Так при случае, по - своему, ласково за глаза называл её хозяин. А Зайка и впрямь на «нечистого» смахивала, как его на картинках изображают.
Некрупная, с коричневым окрасом меха, с короткими рожками и почти чёрной мордочкой она уж никак не соответствовала своему имени. Но так уж при рождении нарекли. А вот на бесёнка, это существо, как раз и походило. Сходство приближали выпученные и будто всевидящие карие глаза и … плутоватая улыбочка. Да, да! Эта козья особь, от которой частенько страдало дед – мироновское домохозяйство могла ещё и ехидненько так ухмыляться.
При этом она обычно шустро, как ножницами, стригла своими острыми зубками пучок травы или веточку. А уж досужая была бестия, не приведи Господь! Хоть по крыше за травинкой до трубы добраться, хоть в погреб за капустным листом спрыгнуть, - всё ей было нипочём.
А ещё любила Зайка деда Мирона выслеживать. Куда он шаркает, туда и она копыта свои точёные направляет. Он до сельмага, и она за ним по хлеб, он на берег речки, удочку забросить, и она тут, как тут.
Этой осенью собрался старый Сладково болото насчёт клюквы проверить. А оно, если по старой здвиженской дороге идти, как раз за деревнями Тиханки да Сухоречье и будет. А от Сосновки – то и совсем рукой подать.
На надёжный вертушок запер Егорыч Зайку в сарайке и до кочек брусничных да клюквенных с лукошком подался.
И ведь не думал – не гадал, что в родном лесу заблукает. Конфуз – то какой! Уж похожено за жизнь по лесным тропам немало! Смешно, поначалу стало. А потом уж и не до смеха. Дождичек мелкий заморосил, темновато в болотине стало.
А ягодник незадачливый, похоже, третий круг по той же мшистой тропе нарезал, и выхода из болотины не находил.
Да ладно бы только это! То за пеньком, то из – за сосёнки, не – нет, да будто вильцы двурогие покажутся. Батюшки – святы! Неужто сам «нечистый – болотник» по ягоды выбрался? Да и шарахался, будто кто – то в курпажинах, ветками похрустывал. Звуки опять же из низины непонятные послышались, всхлипы, как будто.
С Богом дед Мирон, по правде говоря, не очень и якшался, а тут, хоть и неумело, но осенил себя крестным знамением. Ветки на кустах заламывать начал, чтобы не бродить по одному кругу. Из сил старикан выбился. Присел передохнуть на краю возвышенного островка. И тут из – за берёзки кудреватой она и явилась. Кто – кто, Зайка, конечно! А как обрадовался, хозяин – то, словечко в упрёк не молвил!
По ей хорошо известной тропе и вывела Зайка деда Мирона из болота.
Но эту историю он мало кому рассказывал, всё насмешек опасался.
---------
 Ангела Меркель
 Как – то вечерком сошлись Дед Мирон да сосед его, дачник и отставной полицейский полковник миропорядок обсудить, на темы дня побеседовать.
Бывший блюститель закона, Павлом Васильевичем его звали, всё старика наставлял да по – газетному и интернетному изъяснялся:
- Живёшь ты тут, Егорыч, в трёх соснах блукаешь, а что на свете делается и не ведаешь. А ведь Соединённые Штаты, они весь всю малину изгадили, урок крышуют, страх совсем потеряли.  Вон как ихний Трамп в «Твиттере» круто по фене ботает.
А Мирон Егорыч, пыхнув крепчайшим самосадом, коим тараканов истреблять можно, своё словцо вставил:
- Что там в ихнем «свитере» не щупал и не видывал. А горбатого, его только могила исправит.  Вот у нас, в колхозе «Завет Ильича» случай был…
- Да при чём тут бывший колхоз – развалюха?
- А ты слушай, знай!
- Дед Мирон свежую «козью ножку» с треском да искорками засмолил:
- Был у нас такой случай. Ехал вечерком наш председатель домой на «козлике», сам и заруливал. Пьяненький, конечно. Ну и въехал нечаянно в штабель хлыстов сосновых. Народ сбежался. Ахают людишки, охают. Начальника щупают, - убился ли сердешный насовсем или только покалечился.
А механик наш, Константин Голубков -  умница мужик, и прикрикнул на всех:
- Да не мельтешите, - говорит, - председателя – то другого пришлют, а вот радиатор новый, где взять?
Ну и причём тут радиатор? – недоумённо сморщил свой покатый лоб отставной полковник? Я же тебе про Америку да Президента Дональда толкую.
- А ты слушай, знай, да не перебивай. -
Егорыч даже прутик от веника взял и рисовал что – то для убедительности в пыли, -
- Америка, это, конечно не наш «козлик», а лимузин дорогущий. А вот заруливает им тоже знать, парнище хлестнёный, выпивший крепко. Да и вокруг его правленцы малость не в себе. А всё к тому я, что артель – то, она председателем крепка.
Про немецкого канцлера Ангелу Меркель и отравление блогера Навального Павел Васильевич доложил подробно и со знанием дела.
Дед, же Мирон коротенько свои соображения высказал.
- Хоть и Ангелой её зовут, - изрёк старый, - а всё же в рай такой я не желаю.
- А что так?
- А то, что в нашем бывшем колхозе «Завет Ильича», к примеру, газом – то и не пахнет. Гляди – ко, вон третью поленницу дровец выкладываю на старости лет. Всё сучки топориком отвинчиваю. А ей трубу за тыщи вёрст провели с голубым топливом. Знай, живи в тепле да сытости. А Ангела ещё всё кобенится. Да вот с этим самым Навальным говнеца нам подвалили, - не разгрести.
А я вот недавно, - продолжал Мирон Егорыч, - я с одной хорошей девушкой – немкой, похоже, познакомился. Идей её зовут. Приехала она с бригадой лисички у нас закупать. Гляжу, - проводочки в ушках торчат.
- Здравствуй - кричу, красавица! Как хоть звать – то тебя? А та ручкой махнула приветливо: -
- Иди Нахер! - отвечает. Обходительная такая. Не чета самой Ангеле.
Про Белоруссию «политологи» речь завели. Тут уж Дед Мирон сразу взял быка за рога:
- А вот у нас в колхозе «Завет Ильича» …
Этим он окончательно «срезал» собеседника, и бывший милиционер поспешно ретировался за свой высокий и красивый забор.
 Монологи деда Мирона
Про аптеку


Весна в этом году какая-то непутёвая выдалась. Весь апрель, что твои качели. То солнышко землю приголубит, хоть грядки копай, то снегу у крыльца по колено наметёт. С этого или ещё с чего, но изрядно потрёпанный организм мой сильно ослаб.
Захворал я, проще говоря. Озноб, температура подскочила и ноги будто ватными сделались.
 Хозяйка моя Анна Ивановна срочно на красную кнопку нажимать стала. Телефон у нас такой особенный есть. С одной кнопкой. Нажмешь на неё, он погудит-погудит, а потом и Анютка, внучка младшенькая заговорит. В Нижнем она у нас, в самой главной больнице Семашко врачихой работает.
Вот слышали, может, поговорку такую: «Хороша внучка Аннушка - хвалят дед да бабушка». А нашу-то Анютку и впрямь есть за что хвалить. Все болезни подряд, как косой косит, излечивает почём зря. Целым отделением заведует. А недавно в саму Германию ещё на что-то её подучиваться посылали.
Вот Анютка-то бабушке Анне и надиктовала-прописала для меня срочно антибиотик, «Супракс», называется.
Полегоньку с подожком да с перекурами дошкрябал я до аптеки. Тысячу неразменянную хозяйка моя мне выдала. Очередь небольшая. Девонька вся из себя чистенькая, беленькая да запашистая из окошечка голосок подала.
- Есть, говорит,дедуль «Супракс», сколько тебе его требуется?
- Да немного его, того самого биотика и надо,- отвечаю. - Оклематься бы малость, вирус проклятущий изничтожить…
И тут подает мне аптекарша малюсенькую, в три ногтя коробочку и молвит: «С Вас, девятьсот семьдесят рублей!».
Меня прямо в очереди так в пот и бросило. Видать с одного названия лекарства я вмиг на поправку сподобился.
-Скоко-скоко? -переспрашиваю. Ещё подумалось, не расслышал, может из-за шума в больной головушке.
Нет, опять «девятьсот семьдесят»- из окошка послышалось.
- Уж больно коробочек-то махонький, сколько же их там таблеток этих самых, - ещё спросил.
- Семь штук, ровно на один курс лечения,- мне отвечают.
И тут не выдержал я, выскочил из очереди, как ошпаренный, да мозгами воспалёнными пораскинул. Это что же получается? Одна таблетина мизерная стоит, как водки поллитровка? Ну куда это годится?
Хоть и дают мне, слава Богу, одиннадцать тысяч пенсии, но, чтобы, считай, одну из них за семь таблеток отдать! Да, никогда!
Запрятал я ту тысячу в карман поглубже да и до дома подался.
Старуха моя, за то, что без толку сходил, ругаться не стала. Всплакнула только малость не знамо от чего. Да ведь у них, у старух слёзы-то, они всегда рядом.
Ну, а я отлежался чуток, а потом баньку протопил. Будь что будет, решил. Рубаху чистую да самую новую затребовал. Ежели и умру на раз, подумалось, так и обмывать усопшего не надо, а малость всё-таки попарюсь.
Из бани меня сосед Митрич с моей Аннушкой живьём, однако, до кровати доставили. Признаюсь, что без стопки самогонки моё лечение тоже не обошлось.
И что бы вы думали?  Живой ведь остался! А на пятый день после той бани на огороде, у грядок, Мирон сгодился!
Может, кто и не поверит в мою историю, да ведь проверить-то недолго. Только зайти в аптеку да антибиотик спросить. «Супракс» называется.    

Про внука

Окончил мой внучек недавно два класса городской гимназии. Да не простой, а даже с каким-то иностранным уклоном. И вот перед самыми каникулами случилась с малым неприятная история.
Контрольная работа по математике у них была. И мой-то пострел, оказывается, просидел весь урок, куда-то в одну точку уставившись.
А учительница, возьми, да и заметь насчёт него: «У нас сегодня Максим Молоков, как председатель колхоза, важно так, всю контрольную просидел».
Тут все засмеялись, а Максимка заплакал. Да ладно бы просто заревел, истерика, будто с ним приключилась.
Из класса убежал. Родителей и врача вызывали, успокаивали. Уж больно обидным показалось ему сравнение с каким–то колхозным председателем. Тут ему и предательство, и ещё что-то ужасное примстилось.
А когда привезли внучка моего ко мне на каникулы, решил я ему разъяснительный урок про колхозы преподать. Уговорил зятя, то бишь отца Максимкиного, он нас на машине по бывшим местным колхозам и повозил.
Про животных знал мой ученик из книжек и мультфильмов, да ещё по цирку да зоопарку.
Коров и свиней, лошадей, овечек и прочей живности с ликвидацией тех самых колхозов в наших краях почти совсем не стало. Но всё ж таки нашли мы одну настоящую ферму.
На теляток маленьких полюбовались.
«Дед, а дед, и чего это ты их телятами называешь? Ведь мама у них - корова, значит они - «коровята», - это внучек мне заявил. А самому интересно всё. Только вот немного нас комары кровососы донимать начали.
Поехали мы дальше. Стадо колхозное в перелеске наблюдали. Внучек мой быка огромного с кольцом в носу испугался. К машине прижался, а сам сквозь накомарник глазками так и стреляет. И всё вопросы разные задаёт:
- И почему это трава зелёная, а молоко-белое?
- А как это из коровы молоко добывают?
- А за что пастух так сильно коров ругает…
А потом доложил: «Дед, а я теперь знаю, что такое «жадина-говядина»! Это, говорит, корова, которая мало даёт молока».
Едем мы дальше.
 Нашли одного фермера, он нас на свинарник допустил. Как увидел Максимка поросяток недельных бело-розовых, так его от клетки, несмотря на запахи не конфетные, не оторвать. А мелюзга лопоухая двумя гроздьями повисла на свиноматкиных сосках, да так и наяривает-поддаёт ей пятачками под брюхо.
Вот такую картинку, точь - в точь и нарисовал потом внучек дома.
А когда мы его ещё верхом на лошади, да в настоящем кавалерийском седле покатали, прижался он ко мне и шепчет:
- Как всё классно и круто было!
А я ему и ввернул словцо под настроение: «А это ведь и был тот самый «колхоз», на который ты так обиделся.
Удивлению и радости внука моего не было предела. К тому же, на обратном пути мы заехали к давнишнему моему приятелю - бывшему председателю колхоза, который угостил нас мёдом с собственной пасеки.

Про выборы

Слышал я, что опять выборы объявили. В марте, говорят за Президента голосовать будем.
Телевизор лучше не включать - всех кандидатов не переслушаешь.
Жириновский хвалится: в шестой раз избираться пробовать будет. Зюганов, тот едва ли не восьмой заход делает, красного Буржуина – Грудинина на плакаты вывел. Ну, деляги! Говорят без остановки, как заведённые.
А тут ещё Собчак – бабёночка молодая да нарядная, как бабочка с капустной грядки выпорхнула. Да как смело рАтует, гляди того самого Путина затопчет. А вот Явлинский Григорий, хоть негромко, но грамотно, как профессор, речи свои излагает - заслушаешься.
Молодой парняга ещё имеется, по фамилии Навальный. Этот, похоже, из тюрьмы иногда покрикивает. Сказал, что-то не так, да прилюдно - на митинге, в Москве. Наваляли, знать, ему для порядка, в тельняшку нарядили да в «Матроскину тишину», слышь, и сунули. А в той тишине не лишку намитингуешь.
А я так думаю, кто бы сколько речей ни сказал, а голосовать нам всем надо за Путина.
Я вот, к примеру, всю жизнь свою в сапогах резиновых на колхозной ферме навоз перегребал. Помню, привезут нам нового председателя из района, а мы, как дураки – руки вверх, голосуем, чтобы побыстрее после собрания по стакану водочки хлебануть. А того в разум не брали, что новому то надо и машинку приобрести, и дом поставить, да ещё квартиры в городе прикупить для самого да деток. Это же сплошной убыток для колхозной казны получается.
А тут не колхоз наш «Завет Ильича», тут целая Россия–матушка.
Как-то раз, на досуге, я всё подсчитал. Вот сейчас у меня пенсия девять тысяч восемьсот рублей, самая большая в деревне. Не выберем Путина, станет ровно четыре девятьсот, ровно вдвое меньше.
 - Почему да отчего, спрашиваешь?
А потому, что новым–то российским правленцам ровно в два раза больше денежек на всё про всё надо будет. А сейчас они, эти сердюкаевы да хорошаевы, думаю, что понабрались уж.
Да, а кандидатов в Президенты много будет. И все, будто настоящие да взаправдашние пыжиться будут. И ведь сами знают, что так, для блезиру кобенятся – никто и никогда их не выберет. Пусть потешатся.
А голосовать-то мы знаем, за кого, за Путина, конечно. Пенсия целей будет, я так думаю…
 
Про давление

Внук недавно из города антенну новую для моего телевизора привёз и на избу приладил. И теперь мой телек не три, а больше десятка каналов принимает почём зря. И приспособился, было, я совсем другие передачи глядеть. А живу я сейчас один-одинёшенек.
 Добры люди, (а их у нас в деревне шестеро вместе со мной), подсказали, что телевизор, он и на здоровье, и на долгожительство сильно влияет. Да, я и сам замечать начал. Как только погляжу побольше этих ток-шоу, так и в голове покруживает, и мушки перед глазами замельтешат.
 Особенно, когда наши с хохлами лаются.  Похоже, что их к этим самым барьерам за ноги цепочками стали пристёгивать, только нам не показывают. А то, ведь, они прямо на виду у всего честного мира друг друга вмиг искровенят. Так и до смертоубийства недалеко.
Признаюсь, что после каждой такой передачи я лечение проходил. Лекарства-то не пил, за ними в райцентр за полста вёрст ехать надо, а вот давление мерял.
Соседушка моя, Мария Кононкова, аппарат давленческий ещё с советских времён сохранила. И что интересно, замеряет она верхнее, а потом и нижнее, конечно, и всегда сто двадцать на восемьдесят получается.
- Ишь ты, - говорила мне Марьюшка-то, - ты Мирон у нас как молод месяц, давленьице вьюношеское у тебя. Так, что, не кружи-ка и не придумывай мушки да недомогания разные.  Тебе ещё на чемпионате футбольном с таким давлением выступать впору. Ну, тренером хотя бы, а ему не обязательно взапуски бегать, можно и на лавочке посидеть.
А вот когда много канаов в моём телевизоре стало, пристрастился я к «СМАКУ». Да ещё с Ларисой Гузеевой. Этот небритый главный повар, Иван Ураган больно быстро так разговаривает, едва я за ним понимать успеваю. То вырезку из мяса мраморного отбивает, то креветок и рыбу живую с раками из садочка вылавливает. И всё говорит и говорит.
И всё же успел я прикинуть, что на один такой СМАК пенсии моей вряд ли хватит. Вот и тут опять расстройство: девяносто с хвостиком мне, а по смаковски отобедать, видать не придётся. Опять пришлось давление мерять.
Нет, не помогла и эта новая антенна, на сковородку светлую похожая.
А потом на выходные внучка Анютка проведать меня заявилась. Она у меня медсесрой в больнице городской работает. Перво-наперво давление у меня своим прибором померяла. Потом поругала меня вместе с соседкой Марьюшкой. Оказывается, тот давленьческий аппарат, который ещё Никиту Хрущёва помнит, уже всегда и всем сто двадцать на восемьдесят намеривает. Вот и мне соседка им помогала. А ведь и на самом деле, легче после его становилось. И мушки перед глазами не таким густым роем мельтешили, и кружение в голове унималась.
А ещё Анютка-то на две недели мне телевизионный карантин прописала, чего-то из новой антенны вынула, экран и погас. Таблеток от давления мне оставила. И у крыльца велела каждый день по три часа гулять.
Вот теперь и выполняю все её указания. А к телевизору-то всё ж-таки поманивает.



Про жизнь

По-разному к нам-старикам сейчас относятся.
Вот, например, плоховато станет-заумираешь ненароком, да не насовсем. Звонишь в скорую помощь, конечно. А там перво-наперво спрашивают: «А сколечко лет захворавшему?»
«Восемьдесят шесть, - отвечаю, - намедни исполнилось»
Плоховато, но в трубке-то слышу, обрадовалась девонька. «Ждите», говорит, и вздохнула с облегчением. А как же? Спешить в этом случае не обязательно. Ежели и не дождётся дед Мирон, большой беды не будет.
Ну вот, опять я про старость да болезни…
Расскажу-ка лучше про случай в моей деревне Сосновке. Нас, коренных жителей сейчас в ней четверо. Я да три женщинки помладше меня. Им только чуть за восемьдесят. А раньше две бригады пустынцев на сенокос с песнями выходили.  В Троицу или в другой праздник, бывало, выглянешь на проулок, а там – компания мужиков да баб. Вокруг них целый рой ребятишек увивается.
- Мир вашему гулянью, - крикнешь.
- Поди к нашему двору, - тебе отвечают.
И так на душе приятно сделается. А избы не запирали. Взойдёшь на крылечко, глянешь, а к двери подожок приставлен. Это означало, что хозяин ненадолго отлучился и скоро будет.
А вот теперь про тот самый случай.
Обошли, как-то этой весной все наши четыре избы двое молодых ребят. Вежливые такие и сочувственные.  Документы показали. Будто бы из соцзащиты оба. Таблетками от всяких болезней оделили бесплатно и приборы лечебные на нас испробовали с лампочками разноцветными. Приставят к руке, например, лампочка зелёная загорается. Это значит, что ревматизм мой в локте на убыль пошёл.
Ну и взяли мы на каждую избу по прибору. Да ещё схитрили. Не одинаковые приобрели, а все –разные, чтобы меняться. Те приборы, конечно же, денег стоили.
Лекари уехали, а мы лечимся. Потом уж добрые люди подсказали, что обманули нас, стариков, как деток малых. А приборы красивые как раз для игрушек им и предназначены. Вот тебе, дед Мирон, и защита социальная!
Пять тысяч из пенсии кровной так жалко стало, сил нет.  Две ночи не спал, переживал всё.
И тут, будто чудо приключилось. Полез я остатки той пенсии пересчитывать. Пересчитал. И что бы вы думали! Все до рублика целёхонькие!
-Что такое? -сам про себя думаю. Очки потолще надел.  Батюшки-светы! А ведь я с этими вежливыми проходимцами максимкиными деньгами рассчитался! Правнука, Максима ко мне на каникулы привозили. Он у меня всё в банкира играл. Привёз рисованных сотенных и тысячных бумажек по целой пачке. От настоящих не отличишь. Я, было, испугался, не притянули бы куда следует. А внучек мне пояснил, что таких рублей и даже долларов в Нижнем, в любом киоске бери - не хочу.
Вот я со слепа-то и отсчитал нашим лекарям целых пять таких тысяч за красивую игрушку.
Выходит, что квиты мы с ними.
Однако, всем старикам хочу сказать: «Не верьте заезжим благодетелям. Как пить дать – обманут».

ПРО КОРРУПЦИЮ

Надоело уж и слушать про эту коррупцию. Нельзя телевизор или радио включить, только про неё и талдычат.
То мэра посадили, то губернатора арестовали, а то и самого главного полицейского скутали.
А я так скажу: баловство это всё одно. Вот недавно у самого полковника Захарченко обыск делали. Под диваном в квартире у него этих денег, как грязи у нашего сельсовета обнаружили. У бедных полицейских в глазах, говорят, зарябило, сменщиков на пересчёт затребовали.
Ну и что? Эко, ба, удивили! Давали человеку, он и брал. Брать–то брал, а вот посчитать не удосужился. Некогда просто, всё с той же самой коррупцией и боролся служивый дённо и нощно. Поди–ка, угляди тут за всеми.
Я считаю, что этого Захарченку немедля на волю выпустить надо. Верю я ему, что он и не ведал, что всю жилплощадь евойную этими миллиардами захламили.
Сам я вот уж старый стал, как пенёк трухлявый, и своё–то за жизнь уже отбоялся. И сейчас осмелюсь, скажу, что ведь и я бы, к примеру, взял. Только бы по–умному. Дал бы вот только кто. В банку трёхлитровую утискал бы пачечки запашистые да под угол банный и закопал. И чтобы денежки те были не наши, а заграничные, доллАры, хотя бы.
Зачем они мне, спрашиваешь? А вот зачем, слушай:
-Трудился я тогда в нашем колхозе «Завет Ильича». Рубль к рублю складывал, копеечку к копеечке прищёлкивал, на мотоцикл «Урал» с люлькой всё копил. Уж больно хотелось по грибочки на нём, вездеходном в лес поездить.
Только скопил сколько надо, а тут в одночасье: «раз, и в квас!», денежки–то за одну ночь и сменили.
Осталось тогда от мотоциклетных сбережений у меня ровно на раз с соседом крепко выпить да на раз опохмелиться, как следует. Вот такая вот коррупция получилась.
А сейчас, что не жить? Пенсию вовремя прямо домой приносят. И на хлеб, и на сахарный песок с кефиром хватает.
Одно страшит. Припрятана у меня кубышечка на похороны, боюсь, не пропала бы.
Как на чьи? На свои личные, дедмироновские похороны и припас. Только вот и опасаюсь, как бы с этими рублями такой же фортель, как с ураловскими не приключился, людей бы не насмешить.
А на этот случай заначка, в банке трёхлитровой–то и пригодилась бы…
Ну, а мэров и губернаторов посаженных, их, конечно, выпускать надо. Расход, опять же, только один, на судей да адвокатов.
Учёные вроде бы все, а того в толк не возьмут, что у нас в России–матушке многие правители пытались за всеми уследить, да не получалось.
 И сейчас не получится. И нечего зря болтать про неё, про эту самую коррупцию…

Про пенсии
 Раньше, ещё при Брежневе да при колхозах, в газете «Правда» всё про какой-то подъём писали. Партия тогда одна была. Проще и удобнее было. Никакой путаницы, не то, что сейчас. Пройдет, бывало, съезд компартии, передовицу той газеты откроешь, широкая она, читай - не хочу.
С большим подъёмом, - писалось в ней,- трудящиеся Советского Союза встретили решения такого то по счёту съезда КПСС. Если, честно, плоховато я тогда понимал, что это за подъём, и у кого он приключался. Сейчас, опять же, всё проще и понятнее.
Вот объявили недавно по телику между футбольными матчами, что опять пенсионная реформа будет. Так-то она завсегда идёт. Я думаю, это для того, чтобы никто свою пенсию сам посчитать не смог. Сколько в собесе начислят, за столько и распишись, дед Мирон. И с полным к тебе уважением,  - государство  роднущее.
А тут слышим, знать, всерьёз взялись за пенсии наши. Вот тут нас всех сосновцев подъём-то и посетил. Давление у всех шестерых поднялось.
Было за жизнь на нашу голову много разных реформ. И хрущёвских, и горбачёвских, и ельцинских. Уяснили мы твёрдо, что если объявляют реформу, то, как пить дать, опять обманут.
Сошлись мы всей деревней посоветоваться на завалинку к Марье Кононковой. Она моложе меня намного, ей только без году восемьдесят лет.
Что будет, если урежут пенсии? По этому вопросу докладывал я, заслуженный колхозный ветеран, Мирон Кочетков.
- И похуже времена были - напомнил я землякам. И шифером, и гвоздями, бывало, зарплату давали, ту же пенсию мизерную на три месяца задерживали. А если ещё войну да голодуху припомнить, рай, а не житьё у нас. Денежки-то нам сейчас день в день на дом приносят. А их и на хлебушек, и на кефир с сахарком хватает. Ещё и внукам норовим помогать. Я вот от четырёх пенсий рублики откладывал. Максимке своему роликовые коньки подарил. Вот только приспособиться бы так, чтобы не хворать вовсе. Уж больно дороги таблетки в аптеке, полпенсии на них зачастую уходит. А так, что нам не жить? Спасибо, как говориться, и единой партии, и родному правительству.
В общем, поуспокоил я соседей. Волнения и показатели давленческие на спад пошли.
После меня сама Мария Кононкова толковала. «На заслуженный отдых люди на пять или даже на семь лет попозжее уходить будут», - прямо, как Арина Шарапова, громко она выговорила.
И что из этого? Опять же вся наша компания от этого безобразия никаких убытков не несёт.
Припомнили, правда, к слову, наших деревенских, под берёзки кладбищенские убравшихся. Мужиков, ещё не старых, много в ельцинские реформы туда отнесли. Кто шестьдесят годков, а кто и того меньше прожили. И им, покойным, выходит, никакого ущерба не грозит, прости Господи.
Про детей да внуков, опять же порассуждали. Их-то вот как раз и зацепит этой реформой партия единая с правительством. А раз их, то, как не крути, и нас тоже. Выходит, мы при реформах жили и деткам нашим этого не миновать.
Всем своим старческим сходом постановили мы на сей раз поверить начальству высокому. Привыкли мы за жизнь его слушаться. А между собой всё ж таки поворчали. На самом деле, дали бы уж дожить спокойно. Без реформ и без подъёмов всяких. Особенно, без резких подъёмов давления.


Новый год и день рождения_________

По старости лет сиднем сижу я в своей деревне Сосновке.
Редко когда в райцентровскую аптеку за лекарствами съездить приходится. После выхода на пенсию в большом городе бывать не доводилось. Да, и до пенсии-то не часто езживал в Нижний наш Новгород.
Всё некогда было. В лесной бригаде зимой сугробы мерял, а летом на подсочке комаров кормил.
И вот перед самым Новым годом  на своём нерусском бездорожнике заявился ко мне внук Алёшка. Деловой он у меня мужик и шустрый, как веник. Бизнесмен, одним словом.
- Всё, отжили плохо, дедон! Собирайся, - говорит, - в город со мной поедешь.
- И чего это не видывал я в твоём городе? -спрашиваю.
А Алешка-то на меня так и наступает:
- Восемьдесят пять тебе недавно исполнилось?
- Ну, было дело, -отвечаю, - ровно и точно по новому паспорту. Новый год послезавтра - это хоть не забыл?! Да помню, как же!!
- Тогда собирайся. Пиджак свой выходной с орденом да медальками надевай. Отмечать это дело в самой «Гусарской слободе» будем. Здесь вот у крыльца твоего возьму, сюда же с шиком и доставлю.
И ведь смутил меня, старого, внучек-то мой. Поотмылся я в банёшке, бороду мне Алёшка постриг. Наутре пристегнул он меня ремешком к сиденью и только тут мы и были! Прощевай, Сосновка родимая!
Приехали в город. В кафе ресторанном расположились. Все свои да наши. Всё, как положено - посуда хрустальная, салфеточки, скатёрочки. Чистенько да уютненько. Зеркала кругом, везде сам себя видишь.
Алёшка мой, как командир, всё на кнопочку какую-то нажимал. На розовой стеночке, да в золочёном блюдечке та кнопочка находилась. Только он её нажмёт - тут же парень с девушкой появляются, чистенькие да услужливые. И каких только угощений на столе не было! Жалко только, что названия не все помню. А в бутылках, в центре стола только, наверное, живой воды и не было.
Одно плохо. Руки мои, крюки, как держали топорище годами, так и застыли, как грабельцы. Всё боялся, как бы не задеть чего ими, людей бы не насмешить.
Сижу тихонечко. Слышу, кушанье новое заграничное объявляют и подают. Его я надолго запомнил, «Хаш» называется. Чашечки малюсенькие фарфоровые с чем- то на столе появились. Потом сочни по-нашему, а по-иностранному «Лаваш» подали. Ко мне поближе салаты всевозможные придвинули, ухаживали все за мной.
И тут все как-то разом загомонили да закричали, запоздравляли меня. Потом, как полагается, выпили понемногу, закусывать начали.
И вот тут, не иначе, чёрт меня дёрнул в ту чашечку фарфоровую, которую заприметил, большой ложкой слазить. Уж больно захотелось того самого хаша попробовать. Ну и попробовал - как газосваркой во всех местах, которыми и не ел, запалило! Водой газированной с пузырями запиваю, а оно всё больше прожигает. Хорошо, туалет рядом был. Воды холодной из блестящего крана принял внутрь изрядное количество. Полегчало малость, огонь-то внутри поугомонился. Но уж аппетита не только на хаш, а и на всё другое совсем не стало.
Потом уж внучек мой заботливый пояснил мне, что этот чёртов хаш ещё и не подавали. А хватил я вгорячах приправу к нему. Ну уж и приправа - перец нагольный да чеснок с хреном тёртые.
Теперь вот зарок себе дал: больше в рестораны-ни ногой. Обойдусь, как-нибудь и без хаша, будь он не ладен.
 

Про Россию

Как-то в начале лета управился я с грядками огородными и решил в лес заглянуть. Так просто. Для интереса да роздыха.
С молодых лет люблю я это дело - среди сосен да елей побродить, воздухом хвойным подышать. Не хвалясь, скажу, что вся округа мне до кочки знакома. С завязанными глазами в любую болотинку или на гривку зайду и выйду, уж, небось, не заблукаю.   Сам над собой всё удивляюсь, что в свои преклонные лета по лесу ходить не устаю. Шагаю не спеша по чистенькой тропинке и примечаю всё. Вот на этой низинной курпажинке прошлой осенью изрядную семейку лисичек обнаружил. А там, в березняке, красноголовиков молоденьких полкорзины нарезал. Вот ручеёк по осоке себе дорожку наладил, бежит - разговаривает. Для родничка махонького, но упругого и настырного, у этой старой берёзы года три назад сруб обновлял…
       А ноги полегоньку сами и вынесли на моё заветное местечко. Полянка махонькая в светлом сосновом бору, тропками будто в том же огороде на грядки поделённая. Столбик межевой, квартальный, у которого отдыхать я привык. Любота!
Боровиками с этих деляночек, белым мхом подёрнутых, в любой год я запасался.
Прошёл чуть поглубже в сосняк и обомлел, ноги, будто ватными сделались. Свалку мусорную свежую обнаружил. Пакеты черные да цветные, бутылки разнокалиберные, посуда пластиковая! Бумаги, с коей в уборную ходят, рулона три нарвано! Шашлыков, знать переели сердешные, понос прошиб. Рядом с деревней все овраги загадили, теперь вот и сюда добрались.
Не боясь гулеванили землячки, все кочки как лошади прокопытили и прикатали. На жигулях сюда не проехать, колея широкая от джипа дорогого прорезана. Вот и газета домашняя, и чеки магазинные разбросаны.
Собрал я бутылки. От них ведь при солнышке и пожар в лесу приключиться может. И подумалось мне: «А ведь заявить бы надо, куда следует на подлецов - найти этих любителей природы при желании легко можно». Подумалось, да тут же и раздумалось.
Весь пыл мой аниськинский тут же и погас. Вспомнилось, как намедни в райцентре замечание двум девчушкам сделал. Лет по тринадцать с виду им, бОльшенькие уже. Бросили они едва не в меня пакет от чипсов-картошки жареной, на красный галстук похожий.
Ну и посмел я им сказать, что урна-то, мол, вон она, совсем рядом.
Слава Богу, не избили меня барышни, но грязными словами обложили-обмазали основательно.
Ну, а эти, которые на джипе, на мою заветную полянку пропёрлись, поди, и выжечь могут, у них не заржавеет.
Так что плохо мне после этой лесной прогулки было. Отлёживался да таблетки глотал.
Обижаются многие на нас, стариков. Ворчим, мол, и под ногами путаемся, а жизни современной не понимаем.
А я так скажу: «Хоть золотого Президента нам поставь, а Губернатора - серебряного, долго ещё в России порядка не будет, пока каждый сам за собой говнецо подбирать не научится.


Про собак
Хоть и старым совсем делаюсь, а цельными днями у крыльца сиднем сидеть всё же не хочется. В дальний от нашей деревни Сосновки лесок давно ли частенько хаживал? А этим летом только до реки и добираюсь.
Спустишься полегонечку по тропочке с подожком с берега-крутояра, и вот она, наша Ветлуженька, у самых ног плещется. Посидишь на каменюке-валуне, солнышком нагретом, поглядишь на воду бегущую, и на душе, как-то легче и будто светлее делается.
Вот и третьего дни, ещё до жары, к реке я направился. Да только от крыльца и отошёл, как две собаки под ноги бросились. Сосед-дачник на отдых заявился, прогуливаться их отпустил.
Крепенький ещё парниша, сосед-то. В полиции городской отслужил, на пенсию недавно вышел. И пёсики справные, малость на хозяина похожие. А пород-кровей, похоже, ненашенских, а заграничных.
Хорошо, что комелёк можжевеловый в руках у меня был. А то бы так на проулке они меня и загрызли.
Отмахнулся я палочкой, да на свою беду и попал сучечком одной брыластой псине по самому хребту.
- Ты что это творишь, старый пень? – заорал подполковник полицейский. Почто, кричит, машешься, не тронут они.
-   Коли, - отвечаю, - не тронут! Штаны вот порвали и коленку чуть не выгрызли напрочь!
А тот своё:
 - Да он халупы твоей дороже, мой Рекс, а ты с палкой на него! Как есть, из ума ты, Мирон выжил!
- Может, говорю, всё же на цепочку их посадить, собачек твоих, уж больно злобные?
Ничего отставной «полуполкан» мне не ответил, но собачек своих всё же прибрал.
Добрался-таки я тогда до речки, уселся на валун и размышлять принялся.
Был ведь и я молодым. В те времена народу у нас в деревне много было, а собак-то всего три, у двоих охотников, да у пастуха, Андрея Ивановича. Охотники были настоящие и собачек при избах держали. А у покойного Андрея, пастуха мирского стада, кобелёк черненький был, Цыганом его окликали. Тот каждый божий день по летам при стаде был.
Бывало, ещё только солнышко всходит, а пастух как щелканёт кнутом у крайней избы! Да ещё покрикивает: «ДоЁна-не доЁна, выгоняй!»
Это он хозяек поторапливал, чтобы те коров в хлевах не задерживали. А Цыган при нем. Считай, вместо подпаска была собачонка. И овечек от посевов завернёт, и телушку заблукавшую сыщет.
А теперь вот и народу-то в моей Сосновке коренного немного остаётся, всё больше дачников, но ведь и у тех, и у других по паре собак, не меньше. И уж которая чья, зачастую и не разобрать.
Соседа моего ещё понять можно. Добра он за свою службу в полиции заработал немеряно. Охранять его надо. Вот и держит бульдога да кавказца, брыластых да злобных. А вот почто остальные на вольный свет собачек без пригляда выпускают, ума не приложу.
И, на самом деле, к чему бы это? К войне или к голоду?



 
Про футбол

По телевизору всё чемпионат футбольный показывают. Сам я не любитель этой игры, но пару раз всё же полюбопытствовал. И всё больше не голы считал, а на зрителей любовался да радовался за них. В особенности - за заграничных болельщиков.
Уж больно все они весёлыми и счастливыми кажутся. Ежели их команда и проиграет, то они поорут, поплачут даже, а после поют и обнимаются со всеми. Неужто и дома у себя, подумалось мне, они по улицам такими весёлыми ходят. Ладно бы Германия, либо Франция. Эти странёшки богатенькие. Немцам и французам и сам Господь навстречу, есть отчего гулять напропалую. Но ведь и колумбийцы и тунисцы, как чугунки загорелые, похоже, не так, как мы живут.
А то вот ещё японцев после матча на стадионе показали. Господи! Махонькие все, да худенькие и будто пчёлками пожаленные. А поди ж ты, пакеты пустые из-под сока и прочий мусор после себя между рядов убирают.
Сначала подумалось мне, что показухой они занимаются, выхваляются, мол, перед целым миром. Да пригляделся: ан, нет. Маленькие, а шустренькие да удаленькие. Оказывается, это они с детства привыкли всегда и везде за собой прибираться.
А на днях же поехал на автобусе я в райцентр, в аптеку за лекарствами. И довелось мне подождать обратного рейса в парке Победы. Всю улицу Ленина с её тротуарами, как в телевизоре видать мне было.
На соседней лавочке, под кустиками, пара молодая расположилась. Выпили они тихо-мирно чего-то из шкаликов. Как раз передо мной в аптечном окошке мужичка с бабёнкой ими без очереди отоварили. Ну, выпили они и тоже смеяться да целоваться начали. Правда вскоре под лавочку упали. Всё щупались да гладились. А потом она ему пьяному (вот ведь зараза) морду в кровь царапать принялась. Устыдился я малость и пересел на дальнюю лавочку.
Сижу, наблюдаю. По улице люди все трезвые идут, и будто злющие на что-то. Будто бы выпили все накануне изрядно, а вот опохмелиться нЕ на что. Спешат, торопятся все куда-то. Один я, знать, не торопясь автобуса дожидаюсь.
И опять тогда про футбол раздумался. Мог бы и я, к примеру, хотя бы на одну игру съездить, в одном ряду с черЁдными людьми посидеть. А что? Ведь на билет до Нижнего Новгорода рублишек из пенсии можно выкроить. Да и в столовой подхарчился бы - не ахти как обеднял.

Да тут же про дрова вспомнил. Деревенька моя Сосновкав самом глухом лесу расположена. И сам я в нём всю жизнь, считай, топором сучки отвинчивал. А попробуй, хоть валежину к избе приволоки. Поволокут, пожалуй, деда Мирона куда следует. А за лесовоз дров в четырнадцать кубометров шестнадцать тысчонок требуют. Да его не один на зиму надо. Да распилить, да расколоть! Это что получается? Три пенсии на дрова только? Нет уж, даже одного лесовоза «шестёр» берёзовых за один билет на футбол жалко всё же.
Нет, ребята, играйте уж без меня. Без футбола как ни будь обойдусь. Да и не нравиться он мне вовсе.   
               
Про водку

Всяк в жизни свои думы думает, про разное мечтает.
И я вот зарок дал. Коли доживёшь, Мирон (себе сказал), до девяноста лет, водки хорошенькой должен ты испить непременно.
На всякий - то случАй самогонка у меня в хозяйстве не переводится. Травы да цвета сухого со старых покосов к дрожжам да воде в бражку добавляю.  Две кастрюли, хлебным мякишем слепленные, змеевичок, да ещё одна посудинка на холодную водичку из краника, - и все премудрости.  И вот когда забродит бражка во фляге, забудоражится, значит время гонить приспело. Заправил бачок бражчонкой, поставил на самый малый газ, и сиди себе – телевизор смотри, пока не закапает. А дух –то по избе расползается какой приманчивый!
А у кот у меня такую навадку взял. Когда гоню я её, родимую, он пострел лохматый все ноги спутает, ждёт, когда я ему на мякиш хлебный первача накапаю. Я его так Опойком и кличу, это значит – анкаголик по - теперешнему. Тычется и тычется мне в ноги, пока я самогонку творю, - пробу снять требует. Пока в блюдечко не канешь, в усы его гренадерские, -  в жизнь не отстанет.
И вот дожился я до срока. По осени, в Казанскую как раз, девяносто годов Мирону Господь отсчитал. Захватил с собой очки, стёклами потолще, навострил падожок и в сельмаг пошкрябал. Он у нас МАРКЕТОМ называется. И Опоек за мной увязался. Дошли. Кот у дверей раздвижных уселся, меня сторожить, ну а я к винному отделу подался. Очки на нос приспособил, на прилавок глянул, глаза рябью застило. Какой её, водки – то только и нету! Хочешь, бери «Марусю», хочешь «Хаску» - (это собаки такие бывают).
На другой полке читаю «Гербовая», «Ямская», «Озеро», «Пять озёр», «Иван Калита» (а эту в честь князя, знать, или царя древнего назвали). Дальше повёл глазами: «Путинка», Беленькая», «Белая берёза», «Болдинская осень», «Зимняя дорога» …
Почитал я эти названия этак с полчасика, продавщица ко мне подходит, в кофте нарядной и с номерочком на грудях.
- Может, говорит, помощь Вам, дедуля, нужна?
-Нет, отвечаю, не хлопочи, милая. Сам в разум возьму, каков напиток мне по нутру да по уму и по мысли.
Только поужасался я такому выбору, очки повыше приподнял: -Батюшки, Светы! А ведь это ещё только от одного завода бутылёчки – то! –
И ведь досадно стало, что почти сто лет прожил, а этого всякого и разного питья благородного и на язык не пробовал. Да, ёк – макарёк! – (про себя изругался), жить – то на вольном свете может осталось два понедельника. Возьму – ка я бутылочку уж подороже да покрасивше! И велел дать мне поллитровочку «Двойной посольской», уж больно картинка на ней хороша, на денежку сотельную похожая.  Люди подсказали, что самому можно брать, только заплатить потом надо в кассу.
Так я и сделал. Выхожу я из маркета, а котяра мой тут, как тут, - встречает. Добрались мы с ним до избы. Я отдохнуть прилёг, кот рядом. Да не лежалось что – то нам, греховодникам.
Встал я. Чугунок с варёной картошкой из печи вынул. Селёдки да сальца запасец был.
Вскрыл ту бутылку заветную, к стакану горлышко узенькое приложил. И ведь «бульки» - то какие тонкие да звонкие! Так слух мой туговатый и ласкают. Слюней, прости Господи, полон рот. Выпил. Сижу, благости в организме дожидаюсь. Ежели выпивать по – русски, то одному – это не к добру, значит. Так я изрядный мякиш ситного облил той Посольской, да и кота угостил. Сижу, как путный, вторую принял, захорошело вроде. Ещё добавил маленько и пузырёк завинтил, хватит мол, тебе, Мирон, думаю.
 Глянул под стол, а собутыльник – то мой хвостатый и не притронулся к угощению.
Ах ты, - (заругал я его), потаскун мартовский, благородным напитком брезгуешь!
-Опоек. Как есть – опоек! - И тыкаю его принудительнно в блюдечко.
И что бы вы думали, православные!? – не хочет, и всё!
Расстроился я, Опойка в сени выгнал, а сам спать лёг.
Проснулся ни свет, ни заря. Сам – то себя чую, но плоховато. И на душе, и в животе не спокойно что – то.
На улицу вышел, проветрился. Котяра мой тут же явился. В избу зашли. Чайник я вскипятил. И ведь грешен, опять же. В жизни никогда не опохмелялся, а тут, чтобы эту гадость посольскую из кишок повыгнать, пришлось вместе с Опойком своей, доморощенной стопарик принять.
Чую, - в организме силы прибавляются и сон налаживается.
А котик мой хмельной, свернулся, как калачик Городецкий и заучал так, что веник в углу зашевелился.
Вот с той поры опять же дал я себе крепкий зарок, даже два: водку сельмаговскую на дух не принимать и одному не выпивать никогда, даже свою самогонку.
Про секс
Сказать по правде, слово- «секс», раньше я и не знал. И ВООБЩЕ, ГОВОРЯТ, ВО ВСЁМ СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ ЭТОго безобразия КАК БЫ ВОВСЕ И НЕ БЫЛО. И что означает это НЕРУССКОЕ СЛОВЦО во всей нашей деревне Сосновке тоже мало кто ведал.
А оказывается, это и есть как раз то, от чего ребятишки на свет появляются. И вот ведь что интересно? Названия-то этого мы знать-не знали, а парнишек да девчонок в каждой избе заводилось, как таракашек запечных,- много и без перебойно.
Зато, теперь по телевизору сызмальства этому делу обучают, а всё ж-таки прироста народонаселения не наблюдается. Это же надо додуматься, - государство ДАЖЕ платить за все эти удовольствия стало! Сработали, к примеру, мужик с бабой пару ребятёнков, - пожалуйте, получите в кассе ПОЛМИЛЛИОНА рубликов, а то и того побольше- прибавка в семейный кошелёк за труды праведные.
Да ещё привычку взяли по телевизору, при всём честном народе угадывать по приборам, кто чей папашка есть настоящий, а кто приблудным оказался, нечаянным, как бы.
И в рот палочкой слазают, и в другие места, куда по науке положено, чтобы уж наверняка указать- чьего же из трёх или четырёх производителей оказалось изделие- дитя безгрешное, прости Господи!
Нет, во времена молодости моей всё это по-другому происходило.
При колхозах сено заготовляли, помнится мы на дальних заливных лугах. Мягких автобусов да «мерседесов» тогда и в помине не было. Утюкают, бывало, всю сосновскую бригаду в два грузовых «Газика» с наставками, а вилы с граблями на задний борт покидают. НИКАКИХ ТЕБЕ ЛАВОЧЕК ДА СКАМЕЕЧЕК. Ну и что? - Поневоле обниматься да прижиматься и руками и прочими частями ОРГАНИЗМА приходилось. ТУТ ТЕБЕ И ПЕСНЯК И ПРИБАУТКИ ЯДРЁНЫЕ. А одёжка-то сенокосная июльская известно какая- почти нагишом и женатики и холостые, и девки с бабами.
Разок, глядишь, съездили, протряслись, да ещё пару раз ПО КОЧКОВАТОЙ ДОРОГЕ ПРОКАТИЛИСЬ. А потом уж ВРОДЕ БЫ и понятно делается, где чьё место в кузове –то. Будто бы нечаянно, а так, в тряске - то и сбивались потеснее ДРУГ к дружке парочки, - «бараны да ярочки».
Бывало и ночевать приходилось на приволье, у стожка да у костерка с ушицей. Вот тут-то после ужина от стоянки всех, как ветром сдувало. Будто-бы растворялись парни с девками в тумане вдоль речки.
По осенЯм, как известно, свадьбы гуляли. Ну, а к следующему сенокосу в деревенской бригаде и пополнение поспевало. Трое- четверо, а то и пяток «сенокосниЧков» крикливых на колясках в проулки выруливали.
А вот, чтобы узнать кто чей, никакие приборы не требовались. Вон кудреватые, в рыжинку волосёнки наследник Миронов на мизинец наматывает, а глазищи карие МАМОЧКА ПОДАРИЛА. И НЕ ХОДИ К ЦИГАНКЕ ГАДАТЬ. Заглянешь в любую коляску, и тут же на язык фамилия просится. ВОТ ТАКИЕ ВОТ БЫЛИ И ТОК-ШОУ и СЕКСЫ С ДЕТЕКТОРАМИ…
Вот размышлял я всё про это, ломал свои мозги подзасохшие и надумал самому Путину письмо написать. Так, мол, и так, Владимир Владимирович, предлагаю восстановить прежние фермы, общественные сенокосы, сократить половину контор, (офисов по – теперешнему), заливные луга выкашивать начисто. А также разрешить заготовку кормов в вечернее, а желающим - даже в ночное время. Даю гарантию огромной экономии средств, а также резкого повышения рождаемости…
Так и напишу. И фамилию, и имя своё поставить не постесняюсь. Так и подпишусь: «дед Мирон Кочетков из деревни Сосновка».
А что? Может и поможет.
   
ПРО ШКОЛУ   

Правнук, Максимка у меня на каникулах недавно был.
Умный пацанёнок, я вам сажу, спасу нет! В четвёртый класс, в городскую гимназию ходит.
Вот он и спрашивает меня:
- Дед, а дед, а вот когда ты маленький был, гимназии – то были?
-А как же, говорю, были школы. Я вот сам семь классов осилил.
Ну и кто у тебя репетитором был? – внучек меня спрашивает.
-А это кто ещё такой?
- Ну дед ты что, уже «ку – ку» что ли?
Это тётенька, как например наша «Г. Г.». Она маме мою «домашку» делать помогает.
Я ему и говорю, Максимке – то:
- А ты не тарахти. Старый я стал. Много знаю, да больше, знать перезабыл.
- Ты поясни, кто такой «Г. Г.» и почто он маме уроки делать помогает, а не тебе?
-Ну, дедон, ты и тупишь, отвечает, - «Г. Г.» - это Галина Георгиевна. Она маму репетирует, натаскивает, чтобы она могла мою «домашку» по русскому сделать. А по математике у нас Васильевна репетитором работает, она раньше тоже училкой была.
-Мама мне потом даёт «домашку» в тетрадь переписать, да уж мне часто и спать хочется, долго они копаются, в интернете ответы ищут.
- А сам – то ты, что, уроки не делаешь что ли?
-Ага, - сам! Ну ты дед, даёшь! Мне вот даже на каникулы семь параграфов по «Окружающей среде» только задали, да по пять по русскому с математикой. Кто же их выучит? Возьми вот сам да попробуй.

 – Да крепко, знать, взялись вас учить, нагружают почём зря, - пожалел я внука.
- Ну а в школу – то тебе ходить нравиться?
- А то! – Мы через железнодорожный переезд утром с папой на нашем «Рено» переезжаем. Там светофоры и сигналы всякие, пока до школы доедешь. Всё свистит, мигает, - круто интересно!
А из школы меня мама забирает. Мы с ней всегда в кафушку заходим. Там пирожные, - вкуснотища!
- Погоди, а про школу –то- ты ничего не сказал –
- Говорю же тебе, мне до школы ездить нравится, и обратно – тоже, а внутри сидеть, ну просто бесит!
Да ещё училка наша всё тупит, надоело!
Если честно, дед, мне на первых двух уроках сильно спать хочется, на третьем, - кушать, а на четвёртом, - попИсатьть бы, да и домой быстрей, - на «видике» поиграть хочется.

Решил я Максимке маленький экзамен всё – таки устроить, а то заговорил он меня совсем. Плохо я «врубаюсь», по евойному.
А вот стишок, говорю, такой знаешь: «У лукоморья дуб зелёный…»
- Ну, это дед простинА – скороговоркой мой ученик выдал четыре строчки, да громко так.
-Молодец, говорю. А вот Лукоморье – то, знаешь, что такое?
- Конечно, - это, когда корейцы, например, лук на берегу моря выращивают…

Хотел было я ему пояснить про лукоморье – то, да куда там! Максимка мой, как навёртыш закрутился, на улицу засобирался.
А на ходу, пока руки в рукава вдевал, ещё и мне успел урок задать.
- А вот ты знаешь, дед, когда первые люди появились? Я что – то замешкался.   А он тут же сам и ответил:
-А тогда, когда обезьяны много работать стали…- и – марш за порог.
И подумалось мне, что совсем мало я в теперешней школе понимаю…
---------------------------------------               
Встречаю после уроков внука, Максимку.  В пятом классе городской школы он уже учится. Вижу, настроение у парнишки не очень, слёзы рядом.
- Ну и что хоть сегодня – то приключилось? – спрашиваю.
Молчит пацан и только пыхтит, как ёжик. Едва – едва я его разговорил.
 - Да, дед, про «гану» на последнем уроке план не успел составить. –
- Про какую такую «гану?» - недоумеваю.
- Да фиг её знает, не врубился я. Книжку библиотечную училка дала с текстом и велела по нему план составить. –
Пока мы с полчаса добирались до дома, расшифровать таинственную «гану» так и не удалось. Первое, что на ум пришло – африканское, мол, государство?
Звоним подружке Максима, отличнице Ксюше. Та успела план составить на уроке, но про какую – то «голову».
Вот тут – то у деда, у меня, то есть искра в старых мозгах и проскочила-
- Детушки вы милые…- «гана», «голова»! Да это же незабвенный Гоголь Николай Васильевич. Это же повесть его про страстную любовь и нечистую силу. «Гана» - это панночка Ганна, а «голова» - это сельский староста – Голова.
«Майская ночь или утопленница», та повесть называется! Слава Богу, вырулили!
Пожурил я ещё Максимку за то, что невнимательно учителей слушает.
Зашли мы в интернет. На скорую руку набросал я тот план злополучный. Порешали ещё задачки по математике. Назавтра была суббота, два остальных урока были лёгкие.
- Ну, говорю, внучек, теперь погулять на часок выберемся. -
- Ага, счас, дедон, спеши и падай! А кто доклад по музыке писать будет да типов по физкультуре зубрить?
Оказалось, на самом деле к «физре» надо было определения меланхоликов и так далее записать да выучить.
А по «музыке» - доклад о ней, величавой, по балету Родиона Щедрина «Анна Каренина».
Пришедшая вечером с работы мама Леночка напомнила сыночку о занятии английским с репетитором в воскресенье.
Укладываясь спать, внучек мой что – то невнятно бормотал. Расслышал я всё же:
- Достали все уже, блин! –
А веди и на самом деле – достали!      
---------------------

 Урок русского языка по удалёнке идёт. Сидим с внуком в вайбере, в "личку" училке тексты коротенькие сбрасываем. Максимкин и мой почерк схожие, и тот и другой корявенькие. И решили мы, что и не отличить их вовсе.
Ан - нет! Только я предложеньице за него с новой стороки огоревал, как Ксения Павловна спрашивает:
 - Максим Молоков, а что это у тебя рука - то как задрожала, пишешь, как хохлатка левой лапой? И не успел я тут слово молвить, а ученик мой ей уж СМС - ску натыкал:
- У деда очки съехали
Урок физкультуры. Я что - то отвлёкся малость, подсказать Максу некому. Сышу, учитель, как раз его спрашивает:
- А сейчас нам Максим Молоков скажет, какая у него нога толчковая!
А мой - то пятикассник, знать вздремнул в одиночестве. Да как хлопнул себя по ягодице, да как прокричал сердито:
- Да эта, вот! На минуту, ведь, одного оставить нельзя.
Урок биологии. Училка, занудно так про животный мир тундры тадычит. Ксюшка Беглова из максимкиного 5 -А в ответе своём почему - то сусликов вспомнила.
Вот тут вот Марина Павловна во весь свой "он- лайн", как заблажит:
- КА - а- кие суслики, какие суслики, блин! Сама ты, Беглова - Тундра! (Забылась, знать.)
После, наверное, десятой безуспешной попытки настроить скайп и включиться в урок, вижу, - внучек мой на слезе.
- Ну и чего, - спрашиваю, - чего раскис - то, Максимк?
- Да заколебала, дед уже эта удалёнка, в школу хочу.
А мне подумалось: - В кои - то веки!
Перед уроком по истории древнего мира мы с внуком решили схитрить. Засели заранее за параграф, прикинули какие вопросы контрольными будут и загляделись на картинки битвы спартанцев с персами.
Я Максиму увлечённо про вооружение и кольчугу царя Леонида втолковываю, а он мне:
- Леонид - то ладно, а ты, дед, хоть бы пижаму накинул, уж очень у тебя майка цветастая...!

- Дед Мирон и коронавирус.

- Ау! Где вы там, - Китай, Италия да Япония? А он вот уж где, зловредный коровий вирус, и до нашей Сосновки, похоже, добрался. -
Так рассуждал изрядно поживший на свете Мирон Егорович Кочетков, которому с самого утречка занеможилось. Головушка разболелась, кости старые разломило и ноги, как ватные - ступить мочи нет.
- Оно, конечно, и помирать бы самое время, да хоть бы от какой другой, своей доморощенной хвори. Не так бы и обидно было.
Кое - как, за лавку цепляясь, добрался с кровати до зеркала Дед Мирон. Глянул. Ну точно! Всё, как в телевизоре сказывали:
И глаза в красную сеточку, и обличность вся из себя свеже - зелёная. Да и кумпол трещит, будто на полешки сучковатые его половинят.
И тут соседка, бабка Марья Кононкова, к болезному в избу заявилась:
- А что, Миронушка, и у крылечка - то тебя не видать? Живой - ли?
- Да не говори, Марьюшка, хоть и в памятИ, чувствую сам себя, но плоховато. Коровий вирус, знать достал, поветрие мировое.
- А ну - ка, мил человек, не топырься у зеркала, ложись под икону. Лечить тебя буду. Соседка по - хозяйски смахнула с себя шубейку, закатала по локти рукава цветастого халата и подступилвсь к смиренно вытянувшемуся на постели деду Мирону.
- Во - первых, - строго глянула на пациента новоявленная фельдшерица -
- Во - первых, не "коровий", а "коронный" вирус. А во -вторых, температуру твоего прохудившегося организма измерить требуется.
 Отыскали градусник. Нагнулась бабка Марья, чтобы его в пахучую подмышку соседушки пропихнуть, да мигом и отшатилась. Голос у неё покрепчал:
- А лечиться - то сам, чай не пробовал чем, голова ты садовая? Чтой - то от морды твоего лица, Егорович, самогоночкой явственно намахнуло.
Дед Мирон мигом изобразил ртом и глазами умственное выражение:
-  Может оттого, что третьего дня выгнал я шесть поллитровок первача. На заготовку дров, на калым заготовил. Так ведь это когда уж было!
- И где они, пузырьки эти?
В голосе Марии Кононковой прокурорские нотки послышались.
- Так в чулане, за загородкой.
Отдёрнула целительница занавеску, побрякала посудой и тихонечко молвила:
- А что - то я, болезный мой, не шесть, а только три пузырёчка насчитала. Неужто выдохлась "злодейка, поиспарилась? -
И тут же, уже командным голосом отчеканила:
- Ну так ты, милый пока тут полежи, ничего с тобой не станется. А я мигом вернусь.
И пяти минут не прошло, явилась она, весело дверью скрипнув. Подошла к Егорычу:
- Пей- ка давай, и весь вирус твой коровий улетучится.
Молока козьего парного преподнесла. И точно ведь, - к полудню и отудобел дед Мирон.
А снадобье, им из самогонно аппарата добытое, выдавала потом бабка Марья соседу строго по норме.
Исключительно для профилактики того самого зловредного короновируса.

Дед Мирон и Найдёныш

 Запах жареного с сальцем лука исходил в избе деда Мирона от шестка большой белёной русской печки - барыни.
Это означало, что хозяин задумал угоститься чем - то вкусненьким. Да не в одиночку, а с парой своих нахлебников.
До недавнего времени был у жителя деревни Сосновки, много пожившего на этом свете Мирона Егоровича, лишь один постоялец - сибирский кот Васяга. Случилось так, что отправившись  весенним вечером на певчую кошачью гулянку, вернулся котище в сопровождении щенка неизвестной породы.
Жалобно скулившее хроменькое существо грязновато - коричневого цвета с длиннющими ушами, короткими лапками и черёмуховыми глазами было явно не местного происхождения. На всю залесную деревеньку Сосновку из собачьего племени остался только старый Полкаша бабки Анны Кононковой. Да и тот лишь изредка показывался из - под крыльца погреться на апрельском солнышке.
Васяга, же и не набивался никому в приятели. Тем более, особи с явным псиным запашком. Но что поделаешь, если из кустов, у речки Смородинки раздавался уж очень жалобный писк.
- Кто - то из заезжих городских рыбачков подбросил выбракованного из помёта сосунка. -
Так и рассудил хозин. Не Васяга, конечно, рассудил. Он вслух - то рассуждать не способен был, хоть и отличался большой сообразительностью. Дед Мирон к такому выводу пришёл. Старик приютил найдёныша, да так его и назвал.
Найдёныш быстро освоился и подрос.
- Как тут и был, зараза! - будто бы с досадой ворчал Егорыч, а сам радёхонек был  ещё одной живой душе.
Зажила, но осталась ещё больше, чем от природы, кривоватой левая лапа кобелька. С Васягой Найдёныш, не взирая на известную поговорку, крепко подружился, признавая  превосходство того во всём. Освоился и в сенцах и в избе, знал своё место. Регулярно ковылял на прогулку, но от крыльца далеко не отходил...
И кот и щенок с утра путались под дед - мироновскими ногами, ожидая чугунка из печки. Страсть, как хотелось и тому и другому полакомиться курятинкой, разваренной в картофельном пюре, с луком да чесночком.
Не в меру осмелевший Найдёныш ухватил своими остренькими, как новые гвоздочки, зубами завязки на штанах - галифе, готовящего обед Деда Мирона.
Тот возмутился:
- Да Ёк - Макарёк!  Спутали вы мне  руки - ноги! - 
Дед в сердцах бросил на столешницу большой кухонный нож.
- Не получите тогда ни косточки!
Конечно, это он только так, к совести призвал  нетерпеливых едоков. Присмирели, однако,  и кот и щенок.
Глянул Егорыч под стол:
- Батюшки, светы!
А у Найдёныша полные глаза слёз, вот - вот ручьями выльются. А Васяга - шельмец прижал крепенько его здоровую лапу к некрашенной половице и не двал дедову штанину теребить. Будто точёные коготки кутёнка так и воткнулись в пол...
Вот с тех пор, с того самого обеда, дед Мирон Васягу ещё и "Прокурором" величал.

Дед Мирон и кризис
Мирон Егорович Кочетков, ветеран бывшего леспромхоза "Ударник пятилетки" твёрдо решил неукоснительно исполнять все предписания по борьбе с коронавирусом.
По телевизору про это мировое поветрие каждый день с утра до ночи талдычили.
- Шутки - шутками, а в некоторых странах  крутовато эта зараза разгулялась, а с ней и кризис всех обуял. Кажись, недолго ему и до нашей залесной Сосновки долететь,-
-Так рассуждал старик наедине, сидя  в избе, у окошка. Главным и единственным его контролёром  была бабка Марья Кононкова, которая частенько его проведывала.
- Хоть мы и пожили на вольном свете, - говаривала она, - хоть и пожили, но и то правда, что и не надоел он нам вовсе.
И строго - настрого наказывала соседка  деду Мирону  соблюдать все правила изменившейся в одночасье жизни. Да приказным тоном, так напористо всё разьясняла, как Ольга Скабеева по телевизору.
- Так, что ты, старый, руки свои - хваталки культяпистые завсегда с мылом мой. Да за что не пОпадя ими не цепляйся,-
  разьясняла бабка Марья озадаченному Егорычу, попивая чаёк у старинного самовара, - Вирус - то, он, паршивец, только этого и ждёт.
Её подопечный нечаянно подсчитал, что за два присеста выпивала она шесть чашек чаю с конфетками "Коровка". А цены на них, да и на песок сахарный в связи с кризисом взлетели немилосердно. Но  на какие расходы ради собственного здоровья не пойдёшь?
Исправно исполнял дед Мирон соседкины наставления. Руки свои стал он мыть и до еды и после. Обмылок в бане отыскал чёрного цвета, из старых запасов ещё. Очень уж запашок от него исходил здоровый, - так тележным дёгтем и намахивало. Два дня им попользовался. Глянул потом на руки свои мозолистые: - Батюшки - светы!  Две больших родинки с левой да прошлогодний ещё загар с правой смылись!
Но про это он бабке Марье, конечно, - ни " гу - гу".
 А третьего дни пошёл по нужде до "скворечника" за баней. Вертушок локтем открыл, задвижку только одним большим пальцем правой пятерни. Всё, как соседушка наказывала. Руки под умывальником дектярным мылом по методу Жириновского помыл. И только тут обнаружил Егорыч, что штаны свои  галифешные так на коленках и донес от самого туалета.
Даже кот его, Васяга, глянул на хозяина с укоризною. А может, только и почудилось это старому.
А ночесь, опять же, про гречку раздумался. Уж больно напористо начальники по телевизору поясняют, что хватит её с избытком на весь кризис и дальше. И Марья тоже в одну дуду с министрами:
-Не паникуй, увещевает, - не паникуй, - круп - то у тебя на пятилетку, знаю, запасено!
Ну, дед Мирон и не стал паниковать. Рассудил он так: - Ежели уговаривают, значит, что - то не так. Опять, ведь, обманут. Сколько уж раз за жизнь такое бывало, - и не сосчитать. Раз заговорили с надрывом, значит не зря.
И наказал ветеран продавщице с автолавки пару пакетов крупы дефицитной ему доставить. Даже шоколадку маленькую ей в счёт этого выкупил.
Ещё беспокоили Мирона Егорыча заграничные деньги. "Евро", называются. Сказывали по телевизору, что эти самые "еврики" взлетели в цене, чуть не по сто рублей стоить стали.
 -И как же эти иностранцы их укупят?, - размышлял он. Ведь рубли - то все у нас!
Отложил эту проблему дед Мирон на потом. До прихода соседки.

Простыни

- Ну вот, и туча вирусная на нет сошла, пропылила, как стадо коров за околицу… –
Дед Мирон – долгожитель из залесной деревушки Сосновки, кажись, впервые было такому приключиться, ведь в самую нашу глухомань эта зараза проникла… -
Его размышления вдруг прервало шипение и мяуканье, будто голодному котяре хвост прищемили в пустой бочке. А вскоре и человеческий строгий голос послышался-
- Уважаемые граждане, прослушайте информационное объявление!!! –
Это воззвание старик невольно слово – в слово заучил, несмотря на изрядную тугоухость. В туалет, ли за баню ходил, на луковой, ли грядке копошился, повязав для прилику на сопатку старый передник, эти «бум – бум» и «мяу» доносило лесное эхо со стороны сельсовета каждые полчаса раз этак по шесть.
А на этот раз, видать, выключить забыли.
А означало это всё предупреждение, чтобы люди по своим избам сиднем сидели, и по проулкам зря не шастали, вирусами не сорили.
- Ну вот, в телевизоре уж об окончании всей истории этой договорились, а у нас всё талдычат, Левитана передразнивают, -
проворчал Мирон Егорыч, пряча окурок за ухо.
- Миронушка, мил человек, живой ли? –
Чья – то заезжая, знать, бабулька окликнула старикана с тропинки.
- Свят – свят! Изобразив уже и щепоть пальцами, едва не взмолился дед Мирон, - Марьюшка, а я ведь тебя без платка – то на лице и не признал. Вот ведь что с нами творит это поветрие проклятущее!
Бабка Марья Кононкова, а это была она, - соседушка дедмироновская ту же взяла его в оборот:
- А ты, лысый пенёк, больно – то не расслабляйся, слушай, что добрые да знающие люди глаголют.
- И что хоть? Какие следующие указания властей будут?
- А ты слушай знай.
 Бабка Марья поудобнее устроилась рядком с соседом и вдохновенно вещала:
-Разнарядка вышла такая, что каждому домовладению надлежит
выкопать за огородами по вирусоубежищу трёхметровой глубины с запасом харчей на два месяца. А у кого сил не хватит, вот как у нас с тобой, тому тракторок – экскаватор от сельсовета пришлют. А за его работу из пенсии нашей по – божески вычитать будут, не больше тысячи в месяц.
А ещё… Бабка Марья, намолчавшись за время карантина, так и сыпала словами, будто семечки лузгала. Только на минутку и смог притормозить её собеседник:
А я вот слыхивал, соседушка, что позавчера масок КАМАЗ в Сосновку наконец -то доставили. А ты из своей доли будто бы уж и платьишек правнучке к Новому году нашить успела…
- А ты меня слушай, старый, а не сплетни всякие.
Да и ни к чему эти самые маски будут при втором нашествии. А всего- то их будет шесть. Простыни синие надо будет в хлорке кипятить, заворачиваться в них и в вирусоубежища сигать заблаговременно.
-Ну, Марьюшка, больно уж страшно у тебя всё получается. Саваны – то, они чай, полагаются только мертвякам, и то белые… - возразил, было, дед Мирон.
Да ты слушай да вникай, -  всё поясняла соседка, -
- Этот злющий вирус, он с каждым заходом всё вреднее будет.
 Спасаться от него только в хлорной простыни и можно будет. Да не во всякой, а на специальной фабрике вытканной. Под Москвой она где - то.
 Большие люди про это толкуют, не чета нам с тобой. А начальство, оно зря не натренькает. –
Вот такие вот дела и разговоры в деревне Сосновке.
22 05
Галоша

Когда деда Мирона из нашего залесного посёлка про возраст спрашивали, он горьковато отшучивался:
- Да столько – то уж, наверное, и не живут.
Имел старик многолетнюю привычку по утрам на берег реки Ветлуги наведываться. Бывало и так, что боли в натруженной пояснице не пускали. И жизнь не в жизнь казалась тогда Мирону Егоровичу, и день не в день, а так, маета несусветная.
А осень в этом году выдалась необыкновенная. Октябрь – батюшка за день святого Покрова Богородицы перевалил, а пока что ни обложных дождей, ни слякоти, ни студёных ветров и в помине не было. Не говоря уж про снежок или обледениц
Тишина и благодать необыкновенная. Выйдешь на бережок утром – ранником, а туман, как снятое молоко, всклень залил всю излучину, вплоть до ровной гряды синеватых пиков сосен на том берегу и до середины горы Ватрухи на этом - высоком, утонувшем в золотистых до багровости курпажинах клёнов да в остывающих кострищах лип, ольхи и тальника.
- Но уж чему быть, того не миновать. Непогодье – то оно где – то уж совсем рядышком, -
  так рассудил старик в это утро. И никакого барометра не требуется. Та же поясница заныла, будто подтопок приоткрытый и боль в коленях ничем не унять.
- Видать и впрямь пора приспела под берёзки собираться тебе, Егорыч, -
-всё ворчал на себя дед Мирон в эту бессонную ночь.
Но утречком он всё же, кряхтя, подобрал подожок и вышел на заветную тропку к Ветлуге.
Первой из живых существ на повороте у сельмага попалась старику Жулька – давно знакомая собака. Чёрная, некрупная, но злобная сучка, как обычно, настороженно приподнялась на передних лапах из пожухлых зарослей крапивы. Дед покрепче ухватился за свою сучковатую палку – помощницу. Да нет, раздумала псина облаивать и под ноги бросаться прохожему в сей ранний час.
- Тоже, должно быть, спина у неё побаливает, 
подумалось старому…
А в долине реки на этот раз и ни клочка тумана не зависло. Предрассветный мир от воды и утренней дымки предстал затаённо – тихим и будто серебрянным. У старой, загрустившей о чём – то о своём липы постоял он, всматриваясь усталыми глазами в заречье. И очень уж захотелось спуститься по овражистому косогору, мимо храма Воскресения Словущего, до самой воды.
Шаг за шагом, выставляя подожок вперёд и хватаясь за таловые кусты, образовавшие узкий и плотный тоннель, спустился к Ветлуге. В ладони остался пучок из последних, не опавших ещё жёстких листьев.
- Вот и вся жизнь, как эта тропа. Сверху вниз, или наоборот, - раздумался дед Мирон. Присел на остов брошенной лодки.
Что – то далёкое и родное напомнила ему эта забытая всеми тропа от храма к реке.
- Да, Господи! Это же и есть стёжка – дорожка к бывшей пристани «Галоши». Катерок пассажирский до постройки моста такой был. Да и к какой там пристани! Мысок, где камень – валун из горы вылез, - вот и вся пристань.
С первых дней разлива была та «Галоша» при всей своей неказистости незаменимым транспортным средством, связующим звеном с воздвиженской заповедной стороной. Явственно виделось деду Мирону прокопчённое табачным дымом и продублённое ветрами, будто наскоро вырубленное плотницким топором открытое русское лицо незаменимого капитана речной посудины.
- Вот ведь, память – решето дырявое! Ну как же звали – величали того балагура и матерщинника?  И прозвище ещё у него, и поневоле, и от души уважаемого ветлужанина было какое – то птичье. Толи «Скворец», толи «Сорока», а может и «Ворона».  Как – то так окликали иногда досужие пассажиры перевозчика…
Старик и вынырнувшая вдруг из – за коряги утка малость испугали друг друга. Реденько покрикивая, крякуша засновала по заросшей осокой залоине. Она будто потеряла что – то, но надеялась всё же найти.
Из - за гребня сосен на том берегу выкатилось умытое росами и туманами остывшее осеннее солнышко.
-Нет, а всё –таки наши места и наши люди самые приглядные и самые добрые на всём белом свете, -
Дедок засобирался восвояси.
И ведь без длительных остановок для роздыха выбрался он из объятий увядшей и опадающей красотищи ветлужского берега к подножию храма.
Уже дома твёрдо решил для себя дед Мирон, что пожить ему вполне ещё можно и даже нужно. Для того хотя бы, чтобы вспомнить всё ж- таки имя и отчество капитана катера с обидным названием «Галоша».
  241020