В поисках счастья

    
 Фанфик о британской рок-группе Deep Purple (Mark III)

   
     В некотором царстве, в Британском государстве, в старинном замке по адресу: Динский Лес, 13 обитал орден Тёмного Пурпура. Никто в округе не мог толком объяснить такое чудное прозвание ордена — может статься, что свет, вечерами льющийся из окон замка через витражи, создавал вокруг него пурпурный ореол, а может, когда-то давно его основатели носили одеяния именно такого оттенка. Так или иначе, домыслы ходили разные, сами же обитатели замка молчали об этом.

     Промышляли Пурпурные рыцари тем, что музыку интеллектуальную творили в стиле хард-рококо да свету всему свои песни дарили.
   
     Гением белой лютни, созданной мастерами династии Фендер, был мрачный и непредсказуемый любитель разного рода магии Ричард Бесноватый. Он даже всюду подписывался как Ритчи, поскольку был убеждён, что непарное число литер в имени его повседневном привлечет к нему особую удачу.

     Неспокойная душа была у этого человека, всё в поисках каких-то пребывал – на досуге манускрипты древние почитывал, а, бывало, и духов пытался призывать, дабы ответы на вечные вопросы получить. В помощь ему были круглый стол дерева многовекового, свечи затейливой формы и разные  амулеты чародейские. Наблюдать же сиё действо позволялось лишь стае летучих мышей, с кем рыцарь мрачный дружбу водил.  Страсти свои Ритчи в музыку ордена привносил и звучание струн его, чем дальше, тем более устрашающим становилось.

     Одначе грозный натиск белой лютни несколько смягчался звуками клавесина артели Хаммонд, коим повелевал одухотворенный почитатель возвышенной музыки Джон Благородный – натура утонченного душевного строя, воплощение благоразумия и доброты. С раннего утра до поздней ночи пребывал он в единении с чаруючими мелодиями, которые рождались от соприкосновения его пальцев с клавишами так стремительно, что он едва успевал отображать их на разлинованных свитках нотными знаками. Изо дня в день Джон пополнял существующие мотивы новыми вариациями и, казалось, вдохновение никогда не покидало его.

     Упорядочивал музыку ордена мастер тамбуринов, приверженец слаженного шума Ян Ритм-Держащий, обладающий задорным нравом и редкостным чувством размеренности. На мир смотрел он сквозь лорнет с лиловыми стёклами, не особо силясь разглядеть что-либо, поскольку  больше всего любил пребывать в стихии звуков ровных. Все хронометры в замке Ян самолично настроил на один лад, дабы не допустить их разнобойного звучания, что мешало его внутренней гармонии. Даже если, случалось, за обедом ложками стучали  не  в такт, он так огорчался, что спешил скорее встать из-за стола и укрыться в кругу своих  тамбуринов.

      Это были три основателя ордена, которые много всего пережили вместе и супротив разным невзгодам оставались верны своему делу по сей день.

      Не так давно примкнул к ордену Гленн Угарный — голосистый игрец на мандолине басовой  да к тому же знаток разнотравья всяческого. Он всем сердцем жаждал одновременно заменить как Роджера Безгневного, изгнанного Пурпурными по причине излишней смиренности, так и покинувшего орден в поисках лучшей доли Яна Златокрикливого. Но по уставу ордена, написанному Ритчи Бесноватым и утвержденному им же с молчаливого согласия остальных, количество адептов должно было всегда соответствовать числу углов магической пентаграммы, выложенной мозаикой на одной из стен замка  поэтому, невзирая на пламенные речи Гленна, пребывающего в нескончаемой одури от душистых трав, творцы интеллектуальной музыки продолжали поиски.

     И вскоре пустующее место в ордене занял юный менестрель — Дэвид Йоркширский, дивный голос которого случаем услышали Пурпурные во время своего недавнего странствия по северным долинам, когда остановились на отдых в деревенской таверне. Согласно настоятельному слову Джона Благородного, узревшего в безвестном юноше нераскрытый дар, остальными адептами ордена, после небольшого вече, было решено предложить музыканту присоединиться к ним.

     Казалось, лучшей участи юный Дэвид не мог видеть и в мечтах, отчего он, не раздумывая, покинул северные долины, ибо свято верил, что в ордене Тёмного Пурпура обретёт свое счастье.

     Только вот действительность оказалась не такой радужной, как грёзы, и жилось завезенному северянину в замке Пурпурных не так, чтоб сладко. Ритчи Бесноватый  всё присматривался к нему пытливо, будто к зверюшке неведомой: вроде и собой недурён новоприбывший, и голосом таким редким обладает, но в то же время  неотесан, дик, трубкой дымит, словами нечистыми сыплет, аки башмачник, и не смыслит ничего ни о понятиях, ни о музыке ордена. К тому же, в отличие от своего предместника, статного ясноокого красавца Яна Златокрикливого, Дэвид с его бледным лицом и отнюдь не рыцарской выправкой смотрелся на фоне остальных, несколько убого. Посему решено было пока не выводить его к народу, пусть-де поначалу знаний полезных наберется, манерам хорошим научится да облик  надобный примет.

     Во избежание вынужденной праздности неопытного менестреля, которая, как известно, порождает все пороки, Ритчи крайне предусмотрительно взвалил на него всю работу по замку, а для того, чтобы не забывал новоприбывший своего предназначения в ордене, гений белой лютни каждый вечер заставлял его слагать страшные стихи о драконах и ведьмах на музыку Пурпурных.

     Во всём старался Дэвид, да вот последнее у него не шибко спорилось, ведь думал-то он о возвышенном — о любви, самой что ни на есть физической. Даже злые монстры в его творениях терзались страстями неутоленными.

     — Слушай, Пьеро ты северный, — говаривал Бесноватый, читая его поэзию, — ты нам эти элегии тривиальные не загоняй. Мы вообще-то как бы орден Тёмного Пурпура, а не какие-нибудь трубадуры ливерпульские.

     И по ночам, дабы не являлось менестрелю во снах его юношеских всякое непотребство, Ритчи то и дело насылал в его спальню стаи летучих мышей, обученных отражать на потолке тени огромных крылатых чудовищ, а сам же, находясь в примыкающей каморке, завывал в рупор нечеловеческим голосом, чем пугал иногда не только обитателей замка, а и всю округу.

     Гленн Угарный со злости, что сам теперь не единственный певун в ордене, также норовил тайком блажь какую-нибудь учинить в сторону новоприбывшего — то зелья послабляющего в суп ему подмешает, то нити на его одежде ножом подсечет в срамных местах, всё никак не мог угомониться.

     Бывало, вытряхнет проказник табак из трубки менестреля и набьёт её сеном дурманящим — тот покурит, не ведая, и всё ему в ином свете привидится. А ежели дурман попадался чрезмерно проборливый, то впадал северянин в не присущий ему кураж — тогда Ритчи Бесноватому, в ответ на его нравоучения, указывалась дорога в сторону Динского Леса, а портрет Яна Златокрикливого обливался вином и разрисовывался древесным углем до неузнаваемости.

      После подобных выходок, когда рассеивался кумар, Дэвид от стыда рад был сквозь землю провалиться, а Ритчи, в наказание, задавал ему написать очередной страшный стих и не допускал его к работе над музыкой ордена до тех пор, пока тот своеручно не выведет следы вина и угля со злосчастного холста. К постыдной радости Дэвида, с каждым набегом ненавистный портрет всё больше терял свой первообразный вид и Ян Златокрикливый с красным носом и сизыми щеками уже не казался таким писанным красавцем, как говорили про него в округе.

     Джон Благородный, когда не спал, то сидел за клавесином, и в это время ничто земное его не трогало, как и Ян Ритм-Держащий смутно различал всё то, что происходило дальше его тамбуринов, поэтому никто не мешал Гленну Угарному то и дело вводить менестреля в конфуз, а Ритчи Бесноватому вытравливать романтику из его трепетного сердца.

     Однако же, когда собирались Пурпурные полным составом в цокольном ярусе замка и приступали к созданию музыки интеллектуальной — время словно останавливалось, каждый из них, слушая себя и остальных, наслаждался чудесной гармонией. В такие часы юный Дэвид своим пением освобождался от того, что наболело в душе, и, стараясь забыть о всех злоключениях, продолжал верить в то, что счастье где-то совсем близко.


                * * *
 

     Как-то раз принес почтовый голубь весть в замок ордена — приглашение в королевство заморское на бал с мудрёным названием «Калифорнийский Джем».

     Заволновались-засуетились Пурпурные, принялись инструменты свои воском натирать, гривы на папильотки накручивать да наряды в шкафу перебирать.

     Украдкой взирая на всеобщую суматоху, Дэвид трудился над очередными заданными строками, которые никак не ложились в рифму, как ни напрягал он свой разум. Ритчи прохаживался по зале со стороны в сторону и всякий раз почитывал наброски менестреля из-за его плеча, после чего неодобрительно поджимал тонкие губы.

     — Тебе не мешало бы сейчас отдохнуть от стихоплетства, — наконец проговорил он. — А ведь известно, что нет лучшего досуга, нежели смена занятий.

     И Бесноватый взгромоздил перед менестрелем ворох одежды:

     — Так что пока пришей мне на камзол серебряные звёзды.

     — И моё убранство из белого шёлка подлатай! — Крикнул Гленн из-за дверцы огромного шкафа.

     Менестрель отложил перо и, взяв иглы с прочими необходимыми принадлежностями, принялся за порученную работу. Он понимал, что в этот раз бал ему не светит и успел свыкнуться с этой мыслью, но ему хотелось в отсутствие Пурпурных выйти за пределы замка и хоть немного прогуляться по окрестностям, а для этого нужно было как-то убедить Ритчи не запирать ворота снаружи. По этой причине Дэвид накануне бала старался не злить гения белой лютни и ни в чем ему не прекословить.

     — Ах, да, чуть не забыл, — спохватился Бесноватый, — напиши новые куплеты назавтра к балу.

     — Так мне наряды чинить или стихи писать? — Дэвид удивился и всё же мысленно вознегодовал.

     — Одно другому не мешает! — Живо отозвался Гленн. — Впереди у тебя целая ночь. А когда же ещё так охотно посещает муза, как не под полной луной.

     — К слову о луне, — Ритчи подошел к большому окну и отдернул тяжелые гардины, отчего зала тот час озарилась ярким лунным светом. — Гляди, какая ночь ясная, соринке не утаиться. Так что, пОлно свечи попусту жечь, за них всё же деньги плачены, не черепья!

     Он единым выдохом погасил все шесть свечей в золоченом канделябре и, сопровождаемый Гленном, покинул залу.

     Оставшись один, Дэвид крепко задумался: а не слишком ли высока цена за то призрачное счастье, которое он ищет и никак не найдёт. Может, не стоило ему, простому деревенскому парню, вступать в ряды рыцарей интеллектуальной музыки? Однако в то же время юный северянин очень боялся быть изгнанным из ордена по причине непригодности и вернуться в родные края опозоренным, посему иного выхода, кроме смирения, сейчас  просто не было. Со вздохом он снова взялся за работу и сам не заметил, как негромко запел своим глубоким грудным голосом:    
       
               
    Я был обижен, я был оскорблен,
    Кинжалом острым будто в сердце поражен.
    И в замешательстве остался я с собой наедине,
    Поскольку знаю — не засветит больше солнце мне.

    
     — Нет, Ритчи вовсе не злой, — осёкся Дэвид, обращаясь к луне за окном. — Он просто хочет сделать меня лучше, чем я есть.

     Луна, скрывшись, было, в облаке, снова вынырнула и засияла пуще прежнего.

     — Гленн тоже не такой уж и гадостный, — помолчав, добавил менестрель. — Вчера, к примеру, он подарил мне свой сломанный гребень. Правда, перед этим зачем-то вымазал его дёгтем. Но, право же, это всё такие пустяки! Именно здесь я нашел то, что так долго искал...

     Но горечь, всё это время таившаяся где-то в сознании, словно потревоженная, поднялась со дна и заполнила душу до краёв:


     Я убегал от одиночества и холода вокруг,
     И счастье, на мгновение, привиделось мне вдруг,
     Но как рассеялись мечты — в душе настала тьма.
     И недоступны мысли бытия теперь для моего ума.


      Дэвид настолько отдался чувствам, что невольно сделал несколько неверных стежков. Овладев собой, он взял перо и начертал на свитке песнь, которая только что, словно сама собой, вырвалась из его сердца. И еще немного помыслив, вывел на свитке: "Баллада об Оскорблённом Рыцаре".

      Так и провёл он остаток ночи в неспешной беседе с луной, поочерёдно то пером, то иглой орудуя, поэтому немудрено, что к восходу солнца и убранства были починены и песни сложены.

     — Ересь! — Постановил Ритчи, прочитав утром творения Дэвида, когда Пурпурные наряжались на бал. — Убожество и безвкусица!

     Однако же он торопливо попрятал свитки по карманам своего камзола.

     — Я сделал всё, что мне было поручено, — сказал Дэвид, — могу ли я пройтись по лесу, пока никого не будет в замке?

     Гений белой лютни удивленно вскинул брови:

     — Что за радость слоняться по округе без дела?

     — Я ведь с того дня, как попал сюда, никуда не выходил.

     — Так тебе скучно в замке, поди? Занять себя нечем? — Ритчи ехидно прищурился, но тут же расплылся в загадочной улыбке. — Тогда тебе несказанно повезло, милый Дэйв! Я приготовил для тебя очень важное поручение.

     С этими словами он вынес из тайника огромную кипу нотных партитур:

     — Пока мы будем за морем-океаном, ты перебери нашу библиотеку: панк-ренессанс отдели от техно-классицизма.

     — И посади под окнами сотню маков! — Гленн шумно втянул воздух носом и блаженно улыбнулся.

     — Еще напряди струны для лютни, — вспомнил Ритчи.

     — А также для мандолины, — добавил Гленн.

     — Ну, и познай самого себя… правой рукой. А нам пора. — Бесноватый надел свою черную шляпу с пряжкой. — Звездная шхуна прибыла за нами, я слышу этот рокот! На бал, друзья мои! На бал!

     Легкой походкой с лютней на плече, сверкая серебряными звездами на черном бархате камзола, он направился прочь из замка. За ним с басовой мандолиной выпорхнул Гленн в белом шелковом одеянии, задиристо тряхнув пышными локонами перед носом опечаленного Дэвида.

     Джон Благородный и Ян Ритм-Держащий малость отставали, ибо не имели возможности передвигаться столь проворно, ведь одному нужно было тащить на спине клавесин, а другому нести в охапку тамбурины, маракасы и погремушки. Они только сейчас заметили юного менестреля, одиноко сидящего в углу на скамье.

     — О, Дэйви! — Джон подошел к северянину и положил руку ему на плечо. — Мальчик мой, я со своими сочинениями совсем тебя забросил. Когда я касаюсь клавиш своего Хаммонда то забываю обо всём на свете.

     Не найдя, что добавить, Ян только вздохнул в такт.

     — Но не расстраивайся, — продолжал повелитель клавесина, — я думаю, пришло время и ты должен поехать с нами на этот бал!

     Дэвид удивленно вскинул голову, полагая, что ослышался.

     — Да-да.  Нет больше смысла прятать тебя здесь. — С каждым словом Джон убеждался в резонности своей затеи. —  А этот бал и покажет, кто на что горазд. Собирайся, не мешкай.

     Менестрель нерешительно поднялся со скамьи, но взгляд его, упавший на груду нотных свитков, тут же погас:

     — О нет, — с тоской проговорил он, — благодарю тебя, но мне нужно остаться в замке. Работа спешная.

      — Да и видец больно неприглядный, — покачал головой Ян, с сомнением оглядывая юного товарища с головы до ног.

      — Хм…– озадачился было Джон, но вдруг лицо его буквально озарила некая мысль.

      Он быстро подвел менестреля к резному шкафу и достал из груды тряпья какую-то белую, вышитую черным, хламиду:

      — Вот тебе рубаха полотняная с бабочками волшебными. Я её как-то у старьевщика на пинту глостерширского сидра выменял. Поведал он мне, что узоры на ней расшивала одна кудесница, правда или вымысел — как знать. Надевай же, что смотришь? Новая почти, не стиранная ни разу.

      В чудеса Дэвид не верил давно, однако сейчас ему не хотелось огорчать своего благодетеля, поэтому, вздохнув, он покорно облачился в странный наряд.

      И вдруг — о чудо! Затрепетали крылышками черные мотыльки, вышитые на белом полотне сорочки и за мгновение юный менестрель преобразился: на месте бледного сутулого юноши с нелепыми бакенбардами и печальным взором стоял красивый и стройный бард, глаза его излучали невиданный доселе свет, а длинные шелковистые волосы спускались к статным плечам.

     — Мать честнАя…– не выдержал Ян, протирая лорнет.– Это ж надо, а! Идол альковных фантазий!

     — Ну, вот, теперь ничего не мешает нам отправиться на бал! — Джон сиял.

     Растерянный Дэвид засмотрелся в начищенный медный таз, боясь поверить собственным глазам:

     — Спасибо тебе, дорогой Джон, вовек не забуду! Но как же работа? — Он указал на разбросанные по полу нотные свитки. — Ведь мне велено отделить панк-ренессанс от техно-классицизма. Я могу не успеть.

     Джон сгреб свитки в охапку и бросил ворохом на стол:

     — Здесь нечего отделять, — сказал он, — ибо нет в нашей библиотеке ни того, ни другого. Пурпурные никогда не творили в подобных направлениях. Это всего лишь злобная шутка Ритчи. Так что, прочь всякие сомнения, мой юный друг! Едем на бал!

     — А как же маки не посаженные? — Не унимался менестрель.

     — К дьяволу маки! — Ян ритмично притопнул ногой. — На заднем дворе конопли полно недёрганной, так что, и без маков, есть, из чего гербарии ваять.

     Повелитель клавесина задумался на миг, а потом подхватил висящий на охотничьем кресле темный плащ и накинул его на плечи Дэвида:

     — Будь добр, закутайся и не открывай лицо, пока мы не окажемся на балу, ни к чему притягивать праздные взоры на борту звездной шхуны. А так сойдешь за нашего нотоносца.

     — Время на исходе, надо спешить, — напомнил Ян.– Ничего не забыли?

     — Факелы погашены, печь остужена, колодец закрыт… — Дэвид взволнованно оглянулся по сторонам.

     — А что забыли — без того обойдемся, — добавил Джон, на радостях едва не позабыв про клавесин. — Поспешим же, друзья! Выше голову, Дэйви, это ведь твой первый бал! Заморье будет нашим!



Продолжение: http://proza.ru/2021/05/27/1660