Рутина карантина. Глава 10. Долг, долги, дедлайны

10. ДОЛГ, ДОЛГИ, ДЕДЛАЙНЫ

В чате одноклассников, о котором я рассказывала в главе «Друзья», есть негласное правило, в принципе совпадающее с негласными же правилами приличия, принятыми (или как бы принятыми) в интеллигентной (или как бы интеллигентной) среде: мы не говорим о деньгах и здоровье и не обсуждаем национальный вопрос. Однако табуированные темы нет-нет да и всплывают — замалчиваемые, быстро пресекаемые. Национальный вопрос прячется под маской интереса то к историческим, то к филологическим темам, к которым неравнодушны многие; бывает, мы с Ерболом втянемся в какой-нибудь диспут об истории степных и оседлых народов Евразии; бывает, доктор лингвистических наук Шарлотта подкинет пару-тройку филологических анекдотов и, слово за слово, разговор уходит в сторону особенностей национального времяпрепровождения. Здоровье как тема тоже постоянно вкрадывается в беседу, что неудивительно в эпоху пандемии, но не будем о грустном. А вот деньги… Деньги, слава Богу, остаются табу. Мы все как-то выживаем, выживаем и в эпоху пандемии, и просто так. Выживание вместо жизни давно превратилось в норму для большинства из нас. А у кого не так, и кто смог, всё-таки, выбиться, пробиться, протолкаться поближе к окошечку в бочке, в которую нас запихало время, кто смог, всё-таки, получить возможность дышать, — те молчат, стесняются, и правильно делают, к чему возбуждать социальную рознь.

Думаю, многие из нас — одноклассников, современников — живут тяжело.

Я вот, например, — несчастный человек, взрослую жизнь которого всю жизнь (простите за тавтологию) определяют долги и дедлайны.  Всю жизнь беру новую работу, чтобы оплачивать старые счета. Всю жизнь беру новую и новую работу, беру новые долги и вешаю на себя новые долговые обязательства, чтобы покрывать старые кредиты, выплачивать драконовские проценты. Всё пытаюсь вырваться из долговой кабалы, прорваться к окошечку. Но как? Как сделать так, чтобы начать просто дышать, просто жить?

Да, в глобальном плане (в смысле, в глобальном плане моей маленькой жизни) сейчас мне полегче. Один мудрый человек (что не мешало ему при этом быть мелким паскудником) лет пятнадцать тому назад сказал мне, что будет полегче, «когда дети вырастут», так он сказал. Да, да, дети выросли, дети подняты, дети теперь живут самостоятельно, и мне действительно полегче. Да, множество левых работ на износ, стоивших мне, в конечно-бесконечном итоге, попадания в больницу и прочей неприятной хроники (не будем говорить о здоровье), позволили мне закрыть самые одиозные из кредитов. Да, теперь к опостылевшему меню «щи да каша» я могу по пятницам прибавить бутылку красного за пятьсот рублей.

Но всё равно это неправильная, мучительная жизнь вечно в долгу. «Жизнь в рассрочку», «жизнь в кредит», как говорили советские спецпропагандисты, критикуя штатовский ипотечный рай.

Жизнь в долгах как в шелках. Вот как это называется, Шарлотта.

Ладно, чёрт с ними, с долгами, с кредитами, из них, может, и выкручусь постепенно. Возьму ещё переводов каких-нибудь, редактуры какой-нибудь, или, может, подряжусь на «негритянскую» литературную подёнщину, как на заре второго брака своего, столь же неутешительного, как первый, или, может, ещё что-нибудь подкинет чорасози бечорагон, как всегда подкидывает… С этими-то долгами, финансовыми, осязаемыми даже в своей безналичности, висящими стопудовыми гирями, с ними-то как-раз проще всего. Подрядился, заработал, отдал. До следующего провала.

 А ведь есть ещё дедлайны. Мука адова пишущего человека. Хуже денежных долгов во сто крат.

У каждой работы теперь есть дедлайн, срок исполнения. Под иные письменные договора составляют, иные устно устанавливаются. И ты мечешься как идиот среди этих дедлайнов и не знаешь, что в первую очередь делать. То ли научную, так её, работу, которая тебе научных, так сказать, баллов принесёт, чтобы со службы  не выгнали, то ли платную какую-нибудь, которая поможет чуток ослабить кредитное бремя, то ли ту, что для очистки совести нужно сделать, то ли ту, что для себя…

Заказали мне тут статью одну. Не за деньги, просто так попросили. Позвонил один человек, потом пришёл даже ко мне на службу, уговаривать, — интеллигентный, вежливый, к тому же убелённый сединами, отказать нельзя. Да ещё и сослался на учителя моего покойного, мол, работали вместе, мол, уважаю я его чрезвычайно, помогите ради памяти учителя, напишите такую-то статью.

К такому-то дню, месяцу, году — числу на календаре.

И вот я эту работу не сделала до сих пор.

Так и не сделала.

Он мне пишет и пишет уже третий год, раз в полгода. Уж и сей двадцатый год наступил, и карантин, и прочее, а я ещё не написала ни строчки.

Не моя тема, не могу, не лежит моя подлая душа.

Или — потому что не халтура, не левый заработок, не работа?

И это не первый случай у меня такой, бесконечного срыва дедлайнов, ступора мозга, ступора воли, ступора сил, ступора совести. Нет бы, взять и написать, просто взять и написать, чтобы не мучиться. Но я не могу, просто не могу, и висит гирей. И таких просроченных работ уже — накопилось изрядно. Обещанные статьи, обещанные рецензии, обещанные книги. Я несчастный человек, ужасный человек, который даёт и даёт обещания, зная, что не сможет их выполнить.

Честно говоря, я думаю, что это просто усталость. Это что-то из области сопромата. Что-то во мне сопротивляется бесконечному давлению извне и хочет сдаться. Хочет лопнуть, может быть, и остановиться.

Когда я попала в больницу пару-тройку лет назад, когда отключилась, потеряла сознание, попросту вырубилась,  пытаясь уложиться в адско-преадский дедлайн одной грандиозной левой работы, призванной избавить меня навек от кредитов всех малых и больших банков, Ксения со Славой, Тео с Верочкой, Армаша и Луиза (перепуганная Луиза!) сказали: хватит. «Мама, ты больше не будешь работать, работать будем мы». Теперь будет полегче, — пронеслось у меня в башке (и вспомнился один мудрый человек, оказавшийся мелким паскудником, вернее, один мелкий паскудник, оказавшийся вполне мудрым человеком). И правда. Ту работу я, не в срок, но доделала, деньги получила, кредиты …… будем считать, что выплатила.

Дети работают.

Но!

Даже если отвлечься от висящих статей, рецензий, книг, обещаний.

У меня есть долг. Ох-хо-хо. Долг похлеще долгов и дедлайнов. Он не так материален, как банковские кредиты, не так бьёт по совести, как невыполненные обещания. Он таится во мраке ночи, в тишине раздумий, в радости детства, в сумбуре юности, в жажде свободы, в осознании силы, в желании славы, в понимании предела, в поиске истины, в улыбке отца, в письмах матери, в ласках любовника, в крике ребёнка, в плеске воды, в чистоте неба, в порыве ветра, в полёте птицы. Я должна, должна жить. Жизнь, в которой ты чувствуешь себя селёдкой в бочке, утрамбованной, чуть живой, жадно глотающей скудные порции воздуха, — это не моя настоящая жизнь. А настоящая жизнь, где она? За каким горизонтом?

Оказавшись под одной крышей с детьми в условиях рутины карантина, я много думаю о детях.  Смотрю и смотрю на моих детей, по сути детей нового времени. Мне кажется, что они сильнее меня, циничней меня, богаче меня, проще, мощнее, лучше меня. Так оно и есть, они другие. В них нет той зажатости и неуверенности в себе, что много лет портила мне кровь. И, конечно, они проживут свою жизнь совсем не так, как прожила свою я. Они будут счастливы в любви. У них не будет долгов. Они будут ходить в шелках и спать на лебяжьем пуху. Они объездят весь мир.

Но у меня свой путь, путь в тиши. В моей каморке, за письменным столом, перед компьютером, который, конечно, порой и кажется мне пультом Центра управления космическим полётом (особенно, когда я надеваю большие-пребольшие наушники), но который, тем не менее, раз за разом оставляет меня наедине с собой. И хотя это чередуется с состоянием «наедине с миром», куда попадает не только интернет-сёрфинг, но и все те долги и дедлайны, счета и обязательства, которыми я занимаюсь по долгу службы или ради пропитания, я всё же предпочитаю оставаться наедине с собой и следовать, в тиши, в тиши, в тиши

…своим путём.

Мой главный долг в этом, идти своим путём. Это долг перед самой собой. Я должна сама себе, и очень много. Мои собственные дедлайны давно просрочены. У меня есть список неотложных дел, которые я откладываю уже сорок, может быть, пятьдесят лет. Но — вспомним сопромат! — время не терпит, откладывать уже нельзя.

В восемьдесят седьмом году, когда я приехала в этот город в аспирантуру, стояло чудесное лето. Жара, июль. Свобода пьянила. Пьянила!!! И вот мы шли как-то раз в три часа ночи по проспекту с подругой — о! славная, храбрая, дерзкая у меня была подруга в то лето! — и вот шли мы как-то раз в три часа ночи по проспекту, прямо посередине проспекта, с подругой и стали придумывать наперёд нашу новую, светлую жизнь. Мы не знали тогда ничего ни про надвигающийся каток капитализма, ни про будущий гнёт, мерзкие путы долгов и дедлайнов, мы не знали ничего, беспечные, про будущую взрослую жизнь. Мы шли, смеялись, пели, свобода пьянила, её мама уехала в санаторий, я поступила в аспирантуру, и жизнь обещала быть не тем, чем стала потом. Так вот, придумывая наперёд нашу жизнь, даже не то чтобы придумывая, а планируя наперёд нашу жизнь, мы сочинили вот что: мы будем жить десятилетками, десятилетками по принципу: десять лет для себя, десять для общества, десять для себя, десять для общества – и так до ста лет, насколько хватит сил.

- Вот смотри, Алинище, — говорила моя подруга. — Теперь нам по двадцать четыре года. Возраст вполне солидный, по два мушеля мы с тобой отмотали. Но всё у нас ещё впереди. Сейчас ты поступила в аспирантуру. Я устроилась на работу. И то, и другое — если рассуждать с точки зрения общественной пользы и эгоистической выгоды — мы делаем и для общества, и для себя одновременно. Но всё же это больше для общества. Тебе лично эта диссертация нужна?

- Да нет! – смеялась я. — Мне главное вырваться на свободу! Свобода!!! И раз аспирантура даёт мне свободу, значит и диссертация вроде как для меня, а не для общества.  Эгоистический интерес.

- Нет! Нет! Ничего подобного. За свободу придётся заплатить — вот, например, написать диссертацию. Исследовать что-то там. Открыть, внедрить, ну сама знаешь. Передовой край! Так что запишем: отсель досель — «десятилетка общественной пользы». Диссертация, наука и проч! Что полагается!

- А потом что?

- А потом –– всё! Жизнь для себя. Замуж пойдём, детей будем рожать.

- А дети — не общественная польза?

- Ты что? Дети — это для себя. Ты сколько хочешь детей?

- Да мне хоть одного бы родить. Ты же знаешь…

- Родишь! Медицина у нас тут нормальная. Вот лет в тридцать пять и родим себе по ребёночку. А потом поедем за границу. Купим себе путёвочку…

- Мечтать не вредно!

- А то! И так десять лет покатаемся, надоест. Потом опять за дело возьмёмся. Ты докторскую писать будешь.

- А ты?

- А я займусь благотворительностью Я же к тому времени богачкой стану, ну ты понимаешь.

- Как?

- А как-нибудь. Извернусь, а придумаю, чтобы в нищете не жить.

- И я…

- Ну ты просто напишешь докторскую…

- А потом?

- А потом настанет новая десятилетка «для себя» …


Вот так мы тогда фантазировали, глупые. Так хорошо нам было тогда, так славно было бы вернуться в то лето. Глупо делить, что мы делаем для общества, что для себя. Вот когда я пишу статью и получаю за неё деньги, я делаю это для общества или для себя? Вы, конечно, скажете, что исключительно для себя: кому, мол, нужны статьи (книги, романы, стихи), которые никто не читает.

Короче. Я хочу наконец пожить для себя. По-настоящему. Хочу делать только то, что интересно мне, не выполнять чьи-то заказы, не зависеть от дедлайнов, не подсчитывать баллы. Хочу писать то, что хочу писать.  Хочу начать жизнь с чистого листа — или хотя бы с чистого десятилетия, как сказала бы моя подруга, и подумать наконец о долге перед самой собой.

Но для начала надо всё же написать ту статью для знакомого моего учителя. Надо, надо, надо.

Надо. Надо.