Глава 5. Недолгое счастье

Глава 5

Недолгое счастье

1653 год. СЕНТ-ЭТЬЕН. ФРАНЦИЯ

       Когда часы на Ратуше пробили полдень, Габриэль выпустил пациента и запер дверь, а Элайя поднялся к дочери. Через некоторое время спустился в свой подвал. Там он осторожно вынул из-за пазухи маленькую колбочку с еще теплой кровью и, аккуратно сложив плотный кожух из коровьей шкуры, поднес лампу к большому коробу. Дрожащий огонек отразился в зрачках врача и матовых стенках ящика. Элайя удовлетворенно хмыкнул, пожевал губу и, отмерив пипеткой нужное количество крови, выпустил в воронку. Проследив путь красных шариков, доктор снял воронку и вынул длинную витую трубку, положил их в таз с водой. Аккуратно прикрыл ящик и пошел обедать.

       На столе дымился кусок вареной свинины и издавал аппетитные запахи пряных трав, крепкий бульон в большой глиняной миске. Бригитта и Габриэль, дождавшись хозяина, вопросительно на него посмотрели. Элайя улыбнулся и разлил по кружкам вино.  Ассистент протянул ему ломоть ржаного хлеба, и все принялись за еду. Пара часов сна на дощатых топчанах тут же, возле горячего очага, вернули мужчинам силы, и до самого захода солнца они продолжали прием и готовили лекарства.

        На заднем дворе Бригитта громко отчитывала за что-то поставщика угля. Фобос лениво приоткрыл один глаз, проводил взглядом последнего клиента, потом, подумав, решил открыть второй. Окончательно убедившись, что приемная опустела, за нижний край поддел дверь, отворил и вышел на улицу. Немного посидел, принюхиваясь к спускающимся сумеркам, и, ссутулившись, побрел в конец улицы по своим собачьим делам.

       Доктор снова навестил подвал, подлил еще порцию крови в ящик и задремал перед камином. Он очень ценил эти минуты, потому что только так мог вернуться в то время, когда был счастлив. Каждый день он путешествовал в прошлое, где Доротея, молодая и красивая Дори, была жива и любила его без оговорок, без оглядки, без сожаления о прошлой беззаботной жизни. Нищего странствующего врача полюбила дочь всемогущего венецианского дожа.

        Как они скрывались целый год от  страшного родительского гнева в убогой, продуваемой всеми ветрами хижине высоко в горах, как потом бежали из страны, переодевшись в монахов. Как пробирались к отчему дому Элайи. Только во Франции, где они продвигались очень медленно из-за беременности Дори, вздохнули свободно. До дома оставалось всего ничего, когда наступил час расплаты за недолгое счастье.

        В одном трактире, где они остановились на ночь, появился израненный мужчина с маленьким мальчиком на руках. В лесу на их карету напали грабители. Из последних сил отец сумел донести ребенка до жилья и прежде, чем свалиться без чувств, умолял помочь оставшимся там, на дороге, жене и старшему сыну. Без лишних слов Элайя остановил кровь и обработал раны незнакомца, а потом, оставив его и его ребенка на попечение любимой и трактирщиц, ускакал в ночь с сыном хозяина.

        То ли от потрясения, то ли от неожиданной активности у Доротеи начались схватки. Она запаниковала, так как знала, что младенец лежит неправильно и муж этим очень обеспокоен. Схватки продолжались, все усиливаясь, почти без перерыва, а Элайи  еще не было. Пожилая мать и жена хозяина ничего не смогли поделать. И когда врач вошел в комнату, обе заплаканные женщины молились о только что отошедшей на небеса роженице и так и не увидевшем свет ребенке.

        Элайя упал на колени перед телом мертвой жены и затих. Боль была настолько невыносимой, что не хватало слез. На бледных остывающих щеках любимой все еще блестели бисеринки пота, но лицо уже приобрело умиротворенное и благоговейно спокойное выражение, подобающее встрече с Всевышним.

       Вдруг под рукой что-то толкнулось. Элайя вздрогнул и прижался ухом к твердому животу Дори. Еле слышно и часто-часто в нем все еще билось маленькое сердечко, которое уже не могло получить от матери никакой помощи. Не помня себя, бледный до синевы, взлохмаченный, в коричневой корке чужой запекшейся крови, страшный, как сам сатана, врач ринулся к столу с остатками обеда.

        Схватив нож, на глазах онемевших от ужаса  женщин он очень быстро и четко сделал длинный поперечный разрез на большом животе. С глухим стуком на пол рухнула без чувств молодая трактирщица, а ее шустрая свекровь, громыхая деревянными башмаками, ринулась на кухню за водой и полотенцами. Через час обе бедные женщины, как заводные, метались между умирающими жертвами бандитов, их маленьким сыном и слабо дышащим новорожденным.

       Элайя уже зашил чрево любимой суровыми нитками, обмыл тело от крови и пота, переодел в единственное, очень красивое, оставшееся от прошлой жизни платье, которое Доротея  так берегла, чтобы предстать в нем перед родителями супруга.

       Робкое утреннее солнце, словно нехотя, осветило скорбную сцену прощания в маленькой комнатке  на втором этаже трактира. А к обеду, вернувшись с кладбища, люди услышали  громкий требовательный плач голодного младенца. Ещё через несколько дней слабо держащийся на ногах маркиз де Шопре слезно благодарил чудесного врача, вырвавшего и его, и  жену из лап самой смерти. Не в силах пока путешествовать самостоятельно, он послал за помощью в свое поместье сына трактирщика и теперь умолял Элайю дождаться его, дабы отблагодарить  хоть деньгами. Но оставаться в этом поселке ещё какое то время было выше сил несчастного вдовца.

       С утра оба мужчины навестили унылый сельский погост, где рядом возвышались два холмика комковатой глинистой земли. По велению и щедрой оплате маркиза за столь короткое время были подготовлены плиты, на одной из которых  выгравировали имя Филипп де Шопре, на второй – Доротея Арманьяни-Скалигер. Даты рождения с разницей около трех лет, а дата смерти одна. В ту страшную ночь врач уже не застал в живых юного маркиза, тот до последнего мужественно сражался с головорезами, защищая  раненую мать.

        Может быть, Элайя оказался очень самонадеянным, спеша покинуть негостеприимный поселок, но тогда ему показалось, что дочка достаточно окрепла для дальнейшего пути.

       Почти без гроша в кармане, с небольшим детским приданым, собранным сердобольными женщинами, и запасом еды Элайя отправился домой, оставив в здешней земле половину души. Однако, дорога с младенцем на руках стала не в пример труднее, и вскоре врач пожалел, что не послушался маркиза и трактирщика. Хорошо, что  совершенно случайно вспомнил о младшем брате отца, дяде Жозефе, жившем в Сент-Этьене, где  он оказался холодной осенней ночью.

        Так, по воле случая, дом дяди навсегда стал домом и для него. Дядя помог выходить маленькую Герти, но Элайя заметил, что при взгляде на ребенка старик постоянно хмурится. Только намного позже молодой и менее опытный врач понял то, что с первого взгляда было ясно его дяде – мозг девочки явно пострадал от недостатка питания и кислорода в чреве мертвой матери.

       В  доме дяди  Элайя вскоре стал не только полезен, но и незаменим. Старик с удовольствием видел в нем свое и брата продолжение. Тягу к медицине они унаследовали от деда, друга знаменитого Мишеля Нострадамуса. У Элайи был тот же пытливый ум исследователя и фанатичная самоотверженность врача. Не чурался он и алхимии. Старик пока не рассказал ему о хранящемся в секретной комнате в подвале обширном архиве уникальных записей деда и провидца.

        После известия о смерти брата ему удалось тайными путями пробраться в особняк, где все это хранилось, и вывезти рукописи и кое-какие ценности семьи. Не мог он допустить, чтобы записи попали в руки невежд, таких, как жадный градоначальник и его приспешники. Пусть удовольствуются домом. Сам он не стал предъявлять права на родовое гнездо, оставив псам их кость.

        А в последнее время все больше раздумывал, можно ли доверить племяннику бесценный кладезь знаний, достоин ли он? Или пусть манускрипты и дневники ждут своего часа, как повелит Господь. То, что он до сего времени видел в племяннике,  радовало, но осилит ли его неискушенный современный ум совершенно бредовые, фантастические идеи и древние науки исчезнувших цивилизаций? Сам старик, начав изучать записи, понял, что не готов, и давно забыл дорогу в тайную библиотеку.

       Элайя успешно вел прием, готовил отличные лекарства и по славе почти превзошел дядю. Многие его  методы были новы и страшили старика, но Элайя в борьбе с хворями применял весь опыт, накопленный во время путешествий по Азии и Востоку. Кроме этой основной работы, он много времени проводил в лаборатории, мечтая изготовить лекарство для подрастающей дочери.

        Природа брала свое, и к пяти годам девочка приобрела черты любимой Дори. Но она почти не разговаривала и целыми днями могла сидеть в одной позе там, где усадят. Не знала, что надо умыться, посетить туалет, поесть. При этом ее взгляд вовсе не был пустым, а лицо не имело признаков скудоумия. И отец не терял надежды. Габриэль и Бригитта любили малышку и, хотя она и не была ласковой и не имела поведения, обычного для ребенка ее возраста, они охотно возились с ней, как с живой куклой. Самую большую и светлую комнату в доме обставили с дворцовой роскошью, наряжали девочку красиво и дорого, причесывали прекрасные локоны.

        Но она ничего этого не замечала, так и обитая в своем мире. Дядя, никогда не имевший собственных детей и не умевший с ними обращаться, тем не менее, много времени проводил в комнате Гертруды. Однажды Элайя застал такую картину: Жозеф сидел в кресле, держа толстую книгу, а девочка, пристроившаяся у него на коленях, тоненьким пальчиком тыкала в страницу и слабым, неуверенным голоском тянула буквы. Элайя тогда долго наблюдал за ними из-за угла и впервые за долгие годы плакал от горя и счастья.

       К осени девочка умела писать, читать, то есть, вместо пустого сидения, глядя в одну точку, она теперь тщательно проговаривала слова из книг, хотя вряд ли понимала, о чем идет речь. В остальном ничего пока не изменилось, свою комнату она не покидала, ни с кем не общалась. Но старик, постепенно  удалившись от практики, все больше времени проводил с ней. Девочка каким-то неведомым чутьем узнавала, когда он входил в комнату, и поворачивала голову на его шаги. К другим никаких  эмоций не проявляла.

       Однажды к рождественскому обеду за спиной усевшегося за стол Элайи послышались странные звуки – тяжелые шаркающие шаги Жозефа перемежались частым легким топотком. Элайя, замерев, не смел повернуться, но видел на лицах сидящих напротив Бригитты и Габриэля выражение бескрайнего удивления. Старик уселся на свое место, и на колени к нему тут же вскарабкалась Гертруда. По-прежнему не замечая никого вокруг, она вопросительно подняла глаза на старика, и тот ободряюще улыбнулся.

        Девочка сложила ладошки и стала тихо читать молитву, опустив глазки в стол. Закончив, снова дождалась команды и взяла в руки хлеб. Онемевшая Бригитта не сразу сообразила положить в тарелку хозяина мясо. Получив от девочки первую в жизни улыбку, женщина в слезах убежала в кухню, и все услышали всхлипы, перебиваемые сумбурной молитвенной речью. Двое мужчин за столом молча роняли слезы, а старый врач с победоносным выражением лица помогал ребенку справиться с косточкой. Закончив есть, девочка потянулась за кружкой и выпила воды, потом, поцеловав дедушку в нос, спрыгнула с колен и выжидающе стояла возле стола.

       - Умница, Гертруда. Что еще ты забыла сделать?

       Девочка обошла стул деда сзади и подошла к отцу. Улыбнулась, обеими ручками притянула его за шею и ткнулась носом в заросшую щеку. Потом сделала реверанс и снова посмотрела на старика.

       - Все правильно, девочка. Ступай к себе, почитай. Я скоро приду, - и, как ни в чем не бывало, принялся за еду. – Что сидите, все же стынет. Бригитта, где ты там?



http://proza.ru/2020/11/01/552