Глава 8. Посвящение

Глава 8

Посвящение

1611 г. СЕНТ-ЭТЬЕН

      

       Рождество прошло, как в радужном тумане. Вечером Элайя истово молился в своей комнате, когда туда вошел Жозеф. Молодой врач, как был на коленях, так и пополз к дяде. Обняв его ноги, покрыл их поцелуями.

       - Угомонись, сынок. Позволь, я присяду. Да, мы с девочкой достигли больших успехов, что и решили сегодня продемонстрировать всем вам. Но вы не должны обманываться, ее мозг по-прежнему наполовину мертв. А то, что ты видел, не более, чем «дрессировка». Как у бродячих артистов со зверями. Нет, нет, погоди отчаиваться. Такой, как все, она , конечно, никогда не станет, ей постоянно будет необходима помощь со стороны  в житейских  делах. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы хоть немного приспособить ее к окружающей действительности. К сожалению, времени на это остается не так много. Да, да, мой друг, я болен и вряд ли доживу до следующего Рождества. Но я пришел сейчас поговорить о другом. Долгие годы я наблюдал за тобой и пришел к выводу, что из всей нашей семьи, пожалуй, только тебе суждено получить тайные знания, волей судьбы оказавшиеся в моих руках. Сам я почувствовал, что слаб умом и недостоин познать их, но в тебе вижу продолжение твоего деда и его сподвижников. Поэтому ничего не говори сейчас и идем со мной.

       Старик медленно поднялся и взял со стола лампу. Идя по коридору, мужчины слышали, как Бригитта весело щебечет в комнате Гертруды, иногда ей односложно отвечает тонкий детский голосок. На кухне, возле остывающей плиты, грелась собака. Жозеф вошел в темную прихожую, ведущую во двор, кладовую, угольный склад и винный погреб. Толкнул толстую дубовую дверь погреба и подкрутил фитиль лампы, так как многолетняя тьма тут же поглотила робкий огонек. Из запасов вина в обширном помещении мало что оставалось – пара небольших бочонков да десяток облепленных пылью и паутиной бутылок, вот и все. Сам хозяин любил молодое кислое вино, как он говорил, живое, а гостей здесь никогда не принимали.

       Пустые стеллажи Жозеф приспособил под хранение различных минералов и соли. Элайя удивился, чего он здесь не видел? Иногда по несколько раз в день приходилось спускаться сюда за тем или иным веществом для изготовления лекарств или проведения опытов. Но возле винного стеллажа старик поднял палец, приказав внимательно смотреть, и передал лампу племяннику. Сам обеими руками уперся в дубовые столбы и с силой надавил на них всем телом. Почти бесшумно стеллаж вместе с частью стены  въехал в стену, образовав с одной стороны проход. Забрав лампу, Жозеф сделал знак следовать за собой. Проход почти сразу резко поворачивал влево и полого уходил вниз. С потолка свисали клоки заплесневелой паутины, и однажды прямо на лицо Элайе упало большое скользко-холодное насекомое с множеством быстро перебирающих лапок, спугнутое  невиданным чудом -   неярким светом лампы. Мужчина судорожно смахнул его и передернулся, а Жозеф уже поднимался по каменным ступеням. Вскоре взору открылась сплошная темная кирпичная стена. Тупик? Старик нагнулся, светя лампой, поближе к кладке и высветил какой-то  еле заметный орнамент на кирпиче  почти в самом низу, надавил на него, утопив всю ладонь внутрь стены, но больше ничего не произошло. Минуту постояв на лестнице и удовлетворенно хмыкнув на какой-то тихий скользящий звук, сделал знак осторожно идти обратно. У самого подножия лестницы, где они прошли всего пару минут назад, теперь зиял широкий черный провал. Жозеф оторвал кусок льняного платка и поджег его от лампы. А потом бросил в колодец. Долго и бесшумно летел он, ничего не освещая, и скрылся из глаз уж совсем крошечной искоркой. У обоих по телу пробежал холодок, а потом старик, поставив лампу на ступеньку, считал кирпичи сбоку на стене. Показал Элайе третий снизу над третьей ступенькой и четвертый над четвертой с другой стороны. Присев на корточки, одновременно вдавил оба кирпича внутрь кладки. И тут тупиковая стена со страшным скрежетом давно не смазанного механизма отошла в сторону, открыв очередной темный зев.

       - Давненько я тут не был. Надо смазать механизм, а то, не дай Бог, разбудим Его святейшество.

       - Так мы под домом епископа?

       - Не совсем, мы в его доме. Поэтому все-таки потише. – И Жозеф поднес огонек лампы к торчащему из стены  затканному паутиной факелу. Понемногу осветилась небольшая сухая комната с множеством нагроможденных друг на друга сундуков. С молчаливого разрешения  дяди Элайя открыл крышку одного из них, он был доверху забит мелко исписанными листами. Во втором туго скрученные свитки серого пергамента.

       - Это теперь твое, сынок. Изучай, но не забывай про ловушки.

       - Мы грабим епископа?

       - Нет, здесь то, что хранилось в нашем доме, у твоего деда. А епископ не знает о тайнике, потому лучшего хранилища и я не нашел. Когда-то здесь была  спрятана казна тамплиеров, а мне поведала о нем бывшая хозяйка нашего дома. Теперь хранитель всего этого ты, и я надеюсь, что не ошибся. Поступай с архивом, как знаешь. А сейчас идем назад. Выпьем горячего вина, я что-то сильно замерз. И смотри внимательно, как выбраться отсюда живым.

       С этого дня все в доме старого доктора изменилось. Гертруда стала участвовать в жизни  маленького общества. Она даже научилась выполнять нехитрую работу под руководством Бригитты. А у той хватало доброты и терпения возиться с этим особенным ребенком. Потихоньку девочка стала признавать отца и Габриэля, но никаких человеческих эмоций при этом не проявляла – «дрессировка», как и говорил Жозеф. Но по дому она передвигалась свободно и даже несколько раз выходила  на улицу  с Бригиттой. Часто спускалась в приемную, иногда часами наблюдая, как отец, дед и Габриэль занимаются врачеванием. А однажды произошел и вовсе странный случай.

        К Скалигерам принесли упавшего с лесов рабочего. Как ни бились с ним все трое, но спасти не смогли. Раздосадованный Элайя швырнул в угол окровавленный фартук еще до того, как несчастный забился в агонии. Громко хлопнул дверью. Габриэль хмуро складывал в таз инструменты, Жозеф мыл руки, а на полу возле кушетки билась в истерике мать парня. Привычно стоявшая в своем углу Гертруда вдруг отлипла от стены и, взяв со стола тряпичную скатку с прокипяченным инструментом быстро ее развернула. Жозеф, не веря своим глазам, уставился на девочку, тронув за локоть ассистента. Герти вылила на руки пахучую жидкость из темного флакона, совсем как это делали врачи, и подняла глаза на Габриэля.

       - Помоги.

       Сам не зная, почему, тот снова зажал голову больного в тиски, а девочка, привстав на цыпочки, уверенным и точным движением прижала костное долото чуть выше уха. Выбрав молоток поменьше, сначала тихонько ударила по долоту, потом сильнее. Хруст кости будто отрезвил мужчин, но они по-прежнему ощущали себя, как во сне. Гертруда отложила долото и тоненькими пальчиками отвернула лоскут кожи с зияющей черно-розовой дыры. Длинной узкой ложкой и стальной палочкой вынула сломанные кости из раны и, взяв щуп, довольно глубоко ввела его в кровоточащую дыру. Больной перестал хрипеть и дергаться, либо умер, либо потерял сознание. Но никто, даже бедная женщина, и не подумали остановить ребенка. Все смотрели на хрупкие пальчики, исследующие череп. В одном месте пальчики замерли. Потом снова побежали по коже, но вернулись в ту же точку, застыли. Другая рука осторожно вращала щуп внутри черепа. Вдруг из раны хлынула почти черная, с похожими на пиявок сгустками, кровь. Девочка вынула щуп и двумя ладошками обхватила голову больного, стараясь наклонить вниз. Жозеф помог ей. Поток иссяк, и рана сочилась теперь только по краям светлой кровью. Гертруда подняла веко страдальца, а потом легонько двумя пальцами надавила на глаза. Затем обхватила пухлыми розовыми губками большой синюшный нос рабочего и несколько раз резко вдула в него воздух. Из раны лениво выполз еще один пиявочный сгусток. А девочка просто отошла и снова заняла свой наблюдательный пост.

       Врачи продолжали возиться с больным, который начал стонать и метаться. Но это уже не была агония. Он мучился от боли, и Габриэль накапал ему в рот опийной настойки. Ею же пришлось угостить и его обезумевшую от всего увиденного мать. В этот момент вернулся Элайя и очень удивился, увидев, что  безнадёжный пациент  жив.

       - Ты много пропустил, мой друг. Герти прооперировала его, причем, так, будто делала это сотни раз. Сама нашла и вскрыла гематому, о чем мы, кстати, даже не подумали. Надеюсь, при хорошем уходе он выживет. Элайя, разинув рот, смотрел на дочь – руки, платье и даже лицо ее были в засохшей крови. Смотрел молча. Ни единого слова на ум не приходило.

       С тех пор девочка не пропускала ни одного приема, так же молча стоя в уголке, безо всякого выражения на лице. Какой-то непонятный механизм включался лишь в самых серьезных случаях, и тогда она под изумленными взорами трех врачей молча проводила одной ей ведомые манипуляции. Никто не мог понять источника ее глубоких знаний анатомии и патологий, а добиться от нее каких-либо объяснений нечего было и пытаться. Частым гостем девочка стала и в подвальной лаборатории, которую оборудовал для себя Элайя. Там он изучал  записи своего предка, Нострадамуса и других ученых. Изучал и удивлялся их фантастически глубоким познаниям. Некоторые записи сохранились плохо, больше всего  пострадал труд Фламеля, разобрать который оказалось необычайно трудно, особенно учитывая его объем.

       Вопреки ожиданиям Жозефа предстать перед Господом к Рождеству, он был жив и тоже не без участия внучки. Однажды девочка, как это часто бывало, стояла по левую руку, когда он готовил для себя лекарство. На определенном этапе, когда раствор в реторте изменил цвет, и он набрал пипеткой нужное количество капель из флакона, на его морщинистую руку легла легкая ладошка. С обычным спокойным, ничего не выражающим лицом девочка заставила деда отложить пипетку и сунула в его руку свиток из растрескавшегося пергамента.

       - Надо добавить вот это.

       Старик отложил свою микстуру, прочитал пропись и глубоко задумался. В следующие дни Бригитта охрипла от бесконечных ругательств. Мало того, что ее заставили скупить у окружающих мясников все обрезки и отходы, так еще несколько дней всем пришлось вдыхать чудовищную вонь из лаборатории, где на углях один над другим стояли несколько запаянных чугунных котлов. Ей также пришлось объясняться с горожанами по поводу отмены приема, с соседями – по поводу все той же вони и местными сплетниками – что это не колдовство, а изготовление нового чудо лекарства. Несмотря на безмерное уважение горожан к этому семейству, у них все же накопилось множество вопросов. Через нужное время очаг погасили и вскрыли самый верхний котел. На дне плескалась донельзя вонючая желтоватая маслянистая жидкость. Средний котел был напрочь испорчен пропущенной через него витой трубой, а в нижнем оставались сгоревшие в пепел мясо и потроха. Жидкости оказалось немногим больше пинты, но что делать с ней дальше, никто не представлял, так как прописью свиток и заканчивался.

       Колба целый день простояла на столе, пока все чистили посуду и проветривали помещения. А вечером Гертруда пришла к отцу и, заметив на столе колбу, явно оживилась. Из подвала она убежала, но тут же вернулась с кружкой воды. Не поморщившись, как все обитатели дома,  вскрыла колбу и опустила туда пипетку. Отсчитав три капли в кружку, закупорила колбу и поднялась по лестнице. Влекомый любопытством отец пошел за ней. А девочка подала кружку деду и показала – выпить. Словно под гипнозом, старик исполнил ее безмолвный приказ и остался сидеть в кресле, прикрыв глаза.

       - Зачем ты выпил, дядя? Вдруг это яд? Мы же не проверили.

       - Значит, такова воля Господня, и рукой этого ребенка он наказал меня за грехи. Ступай, Элайя, ты уже достаточно взрослый, чтобы в случае чего позаботиться о себе и других.

       Однако за ночь ничего плохого не произошло. Элайя весь извелся, сто раз подходя к комнате старика и с замиранием сердца слушая его дыхание. А утром девочка принесла старику новую порцию противного питья, которую тот безоговорочно принял. По всему выходило, что он доверял ей больше, чем собственный отец. Так продолжалось около месяца, запас вонючего зелья изрядно истощился, и Герти снова принесла свиток деду. На этот раз Бригитта смолчала, недавно она заметила, что давным-давно седая борода Жозефа будто отрастает темными корнями. Сам он стал пить много воды и часто менял рубахи, пропитанные зловонным потом. Бригитта брезгливо замачивала их в щелоке. А еще она замечала  и некую  крепко подзабытую энергичность хозяина, и он больше не приволакивал по-стариковски артритные  ноги. Заметил это и Габриэль. Он уже неделю потихоньку принимал эту субстанцию, надеясь избавиться от боли в почках, но становилось только хуже. Однажды он не уже смог помочиться,  стал отекшим и пожелтел, с постели в тот день уже не встал. По его велению, Бригитта накапала в кружку вонючую жидкость из колбы, но на пороге лаборатории была остановлена девочкой. С обычным бесстрастным лицом та одним движением выбила кружку из ее рук и спокойно ушла. Наполнить кружку заново Бригитта опасалась. Через короткое время до нее, так и стоявшей в раздумье на лестнице, донесся сдавленный крик боли и протяжные стоны. И все бы ничего, к таким звукам за годы, проведенные в этом доме, она давно привыкла. Но кричали не в приемной.

       В комнату вбежали все вместе. Весь в поту, жуя от боли подушку, на постели лицом вниз лежал Габриэль. На его спине сидела Гертруда и елозила кулаками по пояснице сверху вниз. С девочки  тоже градом лил пот, кулачки побелели, глаза закатывались. Элайя кинулся было к этой странной паре, но Габриэль заметил движение и упреждающе выставил руку.

       - Она не сделает мне ничего плохого, оставьте ее. Идет крупный камень, она ему помогает, - и почти завыл от боли. В следующую секунду Гертруда обмякла, и, если бы не успевший подхватить ее отец, без чувств свалилась с пеной на губах. Бригитта осталась с мужем, а мужчины унесли девочку в приемную. Маленькое тельце не подавало признаков жизни. Дыхание было столь поверхностным, что лебяжий пух у губ едва колыхался, а сердце даже не прослушивалось. Кожа стала холодной и липкой.

       - Она совсем обессилела, дядя. Как она узнала про камень, как могла его толкать? Это невозможно!

       - Сынок, этот ребенок, несмотря ни на что, Божий Дар. Но как она это делает, нам никогда не узнать…

       Оба врача применили все свое умение, но никаких результатов это не дало. Девочка не умерла, но и к жизни не возвращалась. Внезапно тяжелая дверь приоткрылась, и в комнату протиснулся старый пес. Неловко вскочив на кушетку, он улегся в ногах Гертруды, положив голову на бледную ручку, и заскулил. Эта ночь стала для всех самой страшной, за ней последовал не менее ужасный день. В приемной ничего не изменилось, а Бригитта металась между жаждущими приема горожанами, больным мужем и вконец отчаявшимися хозяевами. К вечеру в приемную спустился Габриэль. Он, хотя и шел на дрожащих ногах, но желтизна и одутловатость почти ушли, и весь его вид говорил, что приступ позади. С гордым видом он продемонстрировал лоскут ткани с целой горстью буро-коричневых острых камешков и песка.

       - Она каким-то образом сумела разбить камни в почках, только руками, за несколько минут.

       - Тише, она умирает…

       - Она не может умереть! Не должна! Она меня спасла. Я бы не пережил этот приступ, вы же видели. Сделайте что-нибудь! Жозеф, ты же знаешь, тебя она спасла тоже,  - заливался слезами ассистент.

       - Мы сделали все, что могли, Габриэль. Теперь на Божью волю. Она потратила слишком много сил, она ведь совсем ребенок.

       Но ассистент никого уже не слушал, он поднял безжизненное тельце на руки и, всхлипывая, тихо напевал колыбельную. Он так долго носил ее по комнате, что начали подгибаться ноги, и закончилась терпкая соленая вода, сочившаяся из-под ресниц. И вдруг тихо-тихо прозвучало:

       - Тебе нельзя пить эликсир.

       - Не буду, милая, не буду. Я хотел поправиться, только и всего.

       - Бригитте можно, а ты не пей. И ты не пей, - тонкий пальчик указал на Элайю, и ручка снова бессильно повисла.

       - Хочу пить…

       Жозеф побежал на кухню и принес теплой воды, в которую добавил по ложке вина и меда. Все-таки девочка потеряла много сил и была в полусознании. Гертруда жадно выпила, попросила еще. Но когда дедушка принес новую порцию, она уже спала на руках Габриэля. Ее перенесли в комнату, и Габриэль остался дежурить возле своей спасительницы. Жозеф долго молился прямо в приемной, а измученная женщина храпела без задних ног с улыбкой на расслабленном лице, предварительно хорошенько угостившись успокоительной настойкой.

        Элайя спустился в лабораторию с трупом пса. Собака была старой, но вроде ничем не болела. Когда все разбежались, он обратил внимание, что пес так и остался на кушетке. Он был мертв, а с груди, шеи и нижней челюсти осыпалась на ткань опаленная шерсть. Эти места покрылись волдырями, как от самого настоящего ожога. Но врачи ведь были рядом и никакого горения или тления не наблюдали. Не было и специфического запаха. Или никто просто не заметил? Вне всякого сомнения, ожоги пес получил на кушетке. Но как? Элайя закрыл глаза – собака вскарабкалась на высокую кушетку и улеглась возле девочки. Ее левая ручка оказалась как раз там, где теперь у собаки были раны. Врач вновь склонился над псом. Ожог, да, повторял форму руки, собака скулила, значит, ей было больно. Но она пришла сама и не убежала, а терпела. Значит, знала, зачем шла. Его Гертруда, несомненно, обладала каким-то таинственным даром. Уснуть и  в эту ночь отец не смог.

       А утром, как ни в чем не бывало, дочка спустилась за порцией лекарства для дедушки. Увидела лежащую на столе мертвую собаку. Подошла, погладила, поцеловала в холодный сухой нос. А потом они вместе хоронили пса на окраине города под старым-старым дубом. Только по дороге назад Элайя обратил внимание, что Гертруда и туда, и обратно шла впереди него. Дорогу эту она знать просто не могла, тем не менее, очень уверенно ориентировалась в хитросплетении улиц. В этот момент он решил, что больше не стоит прятать манускрипты от дочери. Когда он вынырнул из своих мыслей, на руках Герти уже копошился мягкий черный комок с ярким розовым язычком. Вот и новый привратник… 

       - Папа, мы назовем его Фобос, он такой черный и страшный…

       - Да, детка, конечно. Только  пока он больше смешной, чем страшный.

      

       Годы деятельности врача пришлись как раз на самую ожесточенную  пору охоты на ведьм. Из-за мракобесия «святых» отцов сотнями истреблялись умные, толковые, успешные люди. Зависть злобной соседки  запросто могла отправить на костер красивую девушку. Шансов выжить ни у кого не было, а врачи зачастую шли об руку с ведьмами и колдунами. Поэтому приходилось быть чрезвычайно осторожными, даже от всего сердца помогая людям. Скалигерам пока удавалось избегать страшной участи большинства образованных людей из-за своего незаурядного врачебного таланта.  Даже завистники и потенциальные враги предпочитали держать язык за зубами в  их отношении . Все прекрасно понимали – случись что, кроме Скалигеров, не вылечит никто. Исцеленные  же, превозносили своих  спасителей  до божественных высот.

       Но по городу потихоньку поползли слухи о маленькой ведьме. Горожане  всегда знали о странной дочери Элайи, такого не скроешь. Но вот ее лечебные способности вызывали одновременно и благоговение, и ужас. Уродцы и слабоумные нередко встречались даже в высокородных семействах, но природа вела естественный отбор, и большинство из них умирало, едва родившись. С выжившими довольно быстро разбиралась инквизиция или суд. Для них мало-мальский дефект означал, что ребенок зачат инкубом и имеет омерзительную печать дьявола. Гертруда физических недостатков не имела, более того, была прелестным ребенком. Большие, лучистые карие глаза, обрамленные длинными густыми темными ресницами, тонкие, правильные черты лица, роскошные темно-русые волосы и бледно-сливочная нежная кожа затворницы делали ее похожей на святые лики Мадонн. И если не знать, что всю свою коротенькую жизнь девочка провела в замкнутом мире, то ее можно было принять за обычного прекрасного и тихого ребенка.

       Слухи об ее участии в лечении особо тяжелых случаев распространялись самими же исцеленными. Знать бы им, какую «благодарность» своими речами они оказывают врачам. И вот наступил день, когда к дому подъехала повозка с ржавой железной клеткой и целая делегация «святых» отцов и судейских, прервала  мирный обед семейства. На улице тут же собралась толпа. Через некоторое время из дверей показалась Бригитта, заплаканная, ведущая за руку ангельского вида девочку. Судейский открыл клетку и, грубо схватив ребенка, швырнул внутрь. Гертруда ударилась головой о заклепку, скрепляющую толстые прутья, и по ее виску побежала струйка крови. Девочка поудобнее села в угол клетки, поджав ноги и обхватив их руками. Подбородок оказался на коленях. На лице отрешенно-спокойное выражение.

        Под грохот щеколды Бригитта упала на дорогу и завыла. Никто из толпы не произнес ни звука, не сделал ни одного движения. В доме тоже было тихо. Мужчины сидели над застывшим бульоном, не поднимая глаз. Они понимали, что высокий резной стул  с голубым любовно вышитым Бригиттой сиденьем, рядом с дедушкиным креслом никогда не дождется свою маленькую владелицу. Бедному беспомощному ребенку, который за свою коротенькую жизнь  никому не причинил зла, предстояло заживо сгореть на городской площади. И поделать с этим ничего нельзя.

                9-10.04.20

http://proza.ru/2020/11/01/561