Гауф. Интерлюдия 3

  Раб закончил и его рассказ вызвал аплодисменты у шейха и его знакомых. Однако от рассказа невольника султаново чело не прояснилось, оставшись таким же серьёзным и задумчивым, как и прежде, и юноши сочувствовали ему.

  - И всё же, - промолвил молодой купец, -  и всё же никак не могу я взять в толк, как в такой день шейху могут нравиться рассказываемые ему сказки, хотя бы и своими невольниками. Насколько я понимаю, будь бы у меня такое горе, я бы скорее ускакал в чащу, уселся бы там в темноте и одиночестве, но ни в коем случае не стал бы собирать вокруг себя шумы и шорохи знакомых и незнакомых.

  - Мудрость, - ответил старик, - мудрость никогда не даст страстям обуять его так, чтобы им полностью покориться. Он будет серьёзным, он будет задумчивым, но не будет он громко стонать или приходить в отчаяние. Итак почему же, если для тебя в глубине души это выглядит печальным и мрачным, зачем же для тьмы искать ещё более густую чащу? Там через глаза твои тьма придёт тебе в сердце, тем самым омрачив его ещё боле. К солнцу нужно тебе идти, в солнечный теплый день, дабы ясностью дня, теплом солнечного света растворить твои печали, чтобы и любовь Аллаха пребывала с тобой, согревающая и бесконечная, как его солнце.

  - Вы сказали истину, - прибавил писарь, - и гоже ли мудрому человеку, которому подчиняются окружающие, уноситься в такой день печальной тенью в неведомые дали? Ужель должен он в питии искать утешения или же вкушать опий, дабы забыть о страданиях? Я настаиваю на том, что наиболее приличествующее развлечение и в горе и в радости - слушать удивительнейшие истории и в этом шейх абсолютно прав.

  - Хорошо, - ответил ему молодой купец,- но неужели нет у него достаточного количества чтецов и друзей? Почему же нужно быть именно рабом, дабы это рассказывать?

  - Эти невольники, милостивый государь,  -  ответил ему старик, - наверняка хлебнули немало горя в своей невольничьей жизни, и к тому же, как вы изволили увидеть, они не такие необразованные люди, от которых и двух слов не услышишь, не то, что истории. Сверх того, это люди всеразличных земель и народов и вполне ожидаемо, что у них на родине происходило или виделось много удивительного, о чем теперь не грех и рассказать. Повторю я вам ещё одну  прекрасную причину, которую когда-то поведал мне один друг нашего шейха: о сих пор в доме его эти люди были рабами, не выполнявшими никаких тяжёлых работ, но постоянно ту работу, к которой их приневолили, а  также разительным было отличие меж ними и свободными людьми. Им не позволялось, как того требовал обычай, приближаться к шейху иначе, чем выказывая знаки покорности. Им не позволено было говорить, если их не попросят, да и тогда речь их должна быть краткой. Сегодня они свободны и первое их свершение в качестве вольных - возможность долго и часто говорить в большой компании да перед их прежним хозяином. Такое обращение немного льстит и от этого их неожиданное освобождение становится для них ещё более ценным.

  - Смотрите! - перебил их писарь, - встаёт четвёртый невольник; должно быть, надсмотрщик уже подал ему знак, давайте же присядем да послушаем!