Не бойся богатого грозЫ, а бойся бедного слезы

               
      Стоял конец августа. Дни становились короче. Приближалось бабье лето. Светало… Реденький, белёсый туман, переливаясь и смешиваясь с предутренней прохладой, медленно поднимался вверх, предвещая теплый, погожий денёк.
      Чёрная военкомовская  «Волга» лихо подкатила к дому. Шофёр легонько тронул задремавшего деда за плечо.
- Ну что, дед, приехали.
Василий, очнувшись от дремоты, потряс головой, посмотрел по сторонам. Действительно, вот его дом, вот его калитка. Он предложил водителю зайти в хату попить чайку, но тот отказался под веским предлогом:
- Служба.
Поблагодарив за  хорошую езду, Василий вылез из машины и зашагал к дому, в котором не был двое суток. Телеграммой его срочно вызвали в областной центр, на приём к губернатору Абэну Танаеву. На приёме присутствовал  и министр обороны, приехавший в Кузбасс с проверкой боеготовности Юргинской дивизии.
    Василий и в мыслях не мог себе представить, что по прошествии 13 лет со дня гибели его сыновей, выполнявших интернациональный долг в Афганистане, награды их найдут. Сам министр обороны вручил ему два ордена Мужества, которыми были награждены его  Александр и Владимир  посмертно. Сейчас в его кармане лежали две небольшие коробочки, олицетворяющие  их последний подвиг. Чувства тоски и гордости за своих сыновей  наполнили его душу…
- Видно, иначе они поступить не могли, - проговорил он вслух, смахивая  рукавом  набежавшую слезу.
   Подойдя к крыльцу, он увидел распахнутую настежь дверь. Выдернутый с «мясом» пробой валялся на полу поодаль. Предчувствие какой-то беды всю дорогу домой не давало ему покоя. Он мысленно убеждал себя, что всё будет хорошо. Но оно, это предчувствие, помимо его воли, вновь и вновь возвращалось к нему. Да, действительно, оно его не обмануло. Сердце – вещун, плохое и хорошее заранее чует. Он вошёл в дом, в котором царил такой бардак, какого он сроду не видывал. Старенькие вещи были разбросаны, на полу валялась битая посуда, какие-то бумаги, газеты, письма. Тумбочка, на которой стоял телевизор, была пуста и опрокинута. Воры, видно, так спешили, что оторвали дверцу от старенького шифоньера, забрав бельё и вещи. Вообще унесли всё, подчистую. Не оказалось на своих местах ни старенькой стиральной машины «Белка», ни газовой плиты. Сердце Василия лихорадочно билось, ноги подкашивались. Преодолевая своё состояние, он вышел из дома и направился в огород. То, что он там увидел, его окончательно сразило, перехватило дыхание. Он не верил своим глазам. Полоска земли, на которой два дня тому назад ещё росла, зеленела и набирала соки картошка, была обезображена. Картофельная ботва потоптана, большей частью выдрана. Кое-где валялась недозревшая, молодая картошка. Такого никогда не было и не должно было бы быть, но это есть и есть наяву. Стоя на ватных, полусогнутых ногах, спиной прислонившись к забору, машинально расстегнув ворот рубашки, он начал судорожно хватать ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. В голове помутилось, на глаза опустилась седая пелена. Сжав зубы до боли в висках, он затряс головой, желая избавиться от кошмарного видения. И послышался стон, низкий и сильный, мощный и объёмный, испепеляющий всё на своём пути, как огонь, вырвавшийся из паровозной топки. Это был стон души и сердца, негодовавший против человеческой подлости.
- И – Р – О – Д – Ы …
Этот крик, эта боль покатилась  окрест и откликнулось эхом: лаем собак, криком петухов, звоном подойников и мычаньем коров. Наступало утро следующего дня. Молча, пошатываясь, он вернулся во двор, присел на чурку, закурил… Из-за забора послышался голос соседки бабы Моти. Распевая, растягивая слова, она ласково поглаживала свою бурёнку.
- Кор – ми – ли – ца  моя, ми – ла – я моя, хо – ро – ша – я  моя, она усаживалась доить. Бурёнка, по-своему понимая и принимая её заботу и ласку, отвечала ей спокойным, утробным муканьем. Тугие струйки молока звонко ударяли о дно подойника, постепенно наполняя его живительной влагой.
   Вдалеке прогромыхал порожний железнодорожный состав. Где-то заурчал пускач заводимого трактора. Жизнь продолжалась…
   Этот год для деда Василия оказался особенно тяжёлым. По весне похоронил свою супругу Прасковью Филипповну, с которой прожили без малого сорок лет. Он знал её с детства, с того самого времени, когда их детский дом был эвакуирован  из блокадного Ленинграда в Сибирь, в глухую деревню с красивым, крестьянским названием Митиха, впоследствии ставшей  ему такой  родной и близкой, без которой он себя и не мыслил.
     Родителей своих он помнил смутно, как в дымке, расплывчато. Ясно вспоминалась та ночь, в далёком тридцать седьмом, когда он в последний раз увидел отца с матерью. В доме находилось несколько вооружённых военных, которые, разбрасывая по квартире  книги и вещи, что-то искали. Спросонок  Василий не мог сообразить, что всё это значит. Много позже, повзрослев, он понял, что это был обыск и арест. Старший, дал команду «Выходить». Отец взял у матери Василия, которая рыдая, целовала его. Поднял на руки, прижал к груди и прошептал:
- Сынок, ты уже большой, будь мужчиной. Сейчас поедешь с этими дяденьками, а через несколько дней мы тебя с мамой заберём, и всё будет как прежде. Мы с мамой тебя очень любим…
Но этого не случилось ни через несколько дней, ни через несколько лет. Вообще никогда он больше родителей не видел. Когда ему было лет 15, старая нянечка из детского дома сказала ему по секрету, что его родителей, после ареста по ложному доносу, через три дня расстреляли, как врагов народа. И кто знает, как бы сложилась его жизнь, его судьба, если бы этого доноса не было, или хотя бы один из родителей остался в живых…  Когда война закончилась, тех детей, у которых родители были живы, опять отправили в Ленинград, а Василия, Прасковью и ещё несколько рябят оставили здесь. После школы Прасковья поступила в  педагогический техникум, а Василий поехал учиться на тракториста. Поженились они с Прасковьей через год после службы Василия в Армии. Детей у них не было три года, но затем родилась сразу двойня – Александр и Владимир. В то время он не знал, да если бы и знал, что с того… А  судьба приготовила им то, что оба они героически погибнут в звании майоров в Афганистане; отражая превосходящие силы противника, они выведут  из - под обстрела большую группу наших войск, но самим остаться в живых не удастся. Заживо сгорят в танке, вследствие прямого попадания из гранатомёта. Человек в этом мире устроен таким образом, что ему не суждено знать ни своей судьбы, ни своего будущего. И в этом есть великий смысл. Иначе каждый бы о себе позаботился, постелил соломки побольше и  помягче в том месте, где ему суждено было бы упасть. Но эта тайна даёт силы к созиданию, опираясь на три дарованные свыше ипостаси: веру, надежду, любовь.
      Чурка, на которой сидел Василий, стояла возле собачьей будки, из которой вылез такой же старый по собачьим меркам, как и сам дед, беззубый, полуслепой и полуглухой пёс Черныш. Гремя цепью, подошёл к Василию, лизнул его в солёную, морщинистую щёку и жалобно, как бы извиняясь или оправдываясь, заскулил.
- Эх Черныш, Черныш, - поглаживая собаку по голове  проговорил дед. - Старые мы с тобой стали, ни на что не годные. Обобрали нас подчистую,  как зиму зимовать будем, ума не приложу.
В ответ пёс лизнул своим шершавым языком другую щёку старика, завилял хвостом, пытаясь заглянуть ему в глаза, но они были полуприкрыты. Переступая с ноги на ногу и повизгивая, он уткнулся своим холодным носом в мозолистые руки Василия и затих.
     Постепенно мысли Василия стали успокаиваться. Ему вспомнилось лето 1983 года, когда приехали в отпуск два его сына. Оба  офицеры, в звании капитанов. Молодые, крепкие, весёлые и красивые. Всё у них ладилось и спорилось в руках, чувствовалась деревенская закваска. В то лето перебрали баню, сарай, покрыли шифером крышу дома, наготовили берёзовых дров на несколько лет вперёд. И всё это они делали легко, играючи, с душой. Видно было, что их руки стосковались по крестьянской работе. Вечерами ходили на речку, на омуты ловить рыбу. Месяц пролетел, как один день. Черныш, тогда ещё будучи годовалым щенком, сильно привязался к ребятам. И перед самым отъездом, когда пришло время садиться в машину, он так препятствовал этому, что даже порвал брюки Володе, а Саше прокусил руку. Брюки заменили, руку перевязали, а Черныша посадили на цепь, но он всё равно рвался с цепи, аж пена клочьями летела изо рта. Василий тогда ещё заругался на него, пообещал побить его палкой. Откуда ему было знать, что Черныш своим собачьим чутьём за три года вперёд уже знал о неминуемой гибели, поэтому и хотел воспрепятствовать этому.
     Скрипнула калитка,  придерживая крынку с молоком, появилась соседка баба Мотя. На вид ей можно было дать лет 60, на самом деле ей было под 80. Простое открытое лицо с морщинками у глаз, которые излучали любовь и доброту. Взгляд её был глубоким и ласковым, порой казалось, что душу твою она видит насквозь.
- Здравствуй, касатик, что, пригорюнившись, сидишь, али съездил что не ладно? – пропела она, разглядывая Василия.
- Съездил-то я ладно, ты вот пройди в огород да в дом – посмотри…
Поставив крынку с молоком, она направилась в огород, откуда послышались её причитания…
- Ах вы, лихоимцы, ах вы, идолы безголовые, на кого позарились, - крестясь и покачивая головой,  она зашла в дом. Через минуту  вышла,  всхлипывая и вытирая слёзы кончиком  повязанного на голову платка, присела на крыльцо. Услышав причитания Матрёны, проходивший мимо Савелий, завернул в ограду Василия.
- С приездом, Захарыч – никак, что случились?
- Случилось, случилось – выкопали всю картошку, да из дома унесли, что успели…
- Ну, дела, это ж надо такое сотворить! А я иду мимо, слышу Матрёна, что-то причитает, дай, думаю, зайду…
- Это моя вина, Захарыч, недоглядела… Вчера ходила в лес за травами, корешками, муравьями, чтобы приготовить лекарство от болезни суставов, сам-то тоже небось приходишь, то руки, то ноги болят. У каждой травки, у каждого корешка есть свой день, в который их можно и нужно собирать. Пропустишь его, и они теряют свою силу. Исходила вёрст 30, пришла, не чувствуя ни рук, ни ног. Подоила корову, разложила траву, корешки и заснула, как убитая.
- Наши деревенские, этого никогда не сделают, - вслух рассуждал Савелий, - А вот приезжие, что поселились в давно пустующем доме в конце улицы, вполне могли сотворить…
-Нельзя, Савелий, обвинять не пойманного в воровстве, почему и говорят: кто украл, у того один грех, а у кого украли, у того сто грехов, потому как в мыслях своих он подозревает многих и понапрасну, - упрекнула Матрёна.    
-    Может, ты и права, но этим приезжим я всё равно не доверяю. Деревня наша изменилась, и здорово. Раньше, вспомните, в войну, в такое лихолетье, такой голод, а дома сроду не запирали, да и замков-то не было. Все знали: если дверь припёрта палкой, значит,  хозяев дома нет. Воровства не было, хотя и воровать-то было нечего. Было одно общее горе – война. Люди были добрее и отзывчивее. Да что об этом говорить… Ладно, Захарыч, пойду, если что, я всегда помогу, - сказал он, направляясь к калитке.
     Когда-то в том доме, про который вспомнил Савелий, жили старики Пустоваловы с внучкой. Внучка выросла, уехала в город учиться, вышла замуж, да там и осталась. Старики умерли. Несколько лет, до этой весны, дом стоял с заколоченными ставнями. Весной, затянув разбитые окна полиэтиленовой плёнкой, в нём поселились новые жильцы-переселенцы, не  то цыгане, не  то молдаване. Но хрен  редьки не слаще. Один из них устроился на работу в совхоз, объездчиком. Следил за тем, чтобы домашний скот не забредал на посевы. Жизнь в этом доме была развесёлая. Музыка из заклеенных окон лилась день и ночь. Одни машины отъезжали, другие подъезжали. Вокруг дома валялись использованные одноразовые шприцы. Деревенские ребятишки собирали их пачками. В жаркие дни, набрав в шприцы воды из придорожных луж, с визгом и гиканьем бегали друг за дружкой, обливаясь этой грязной водой.
    - Мои мысли, мои скакуны, - донеслось из динамиков проехавшей мимо машины. Мысли, скакуны, в седой голове Василия, не то от старости, не то от горя, путались и прерывались, но через мгновение, как ни в чём ни бывало, снова продолжали свой бег, плетя и распутывая узоры судьбы.
- Знать, по судьбе моей бороной прошли, - как строчку из давно забытой песни процитировал Василий.
- Негоже сетовать на судьбу, - упрекнула Матрёна, - Благодари  Господа за всё, что он тебе дал: и судьбу, и жену, и детей, и это несчастье…
 - Значит, по-твоему выходит, что я должен пойти в церковь и поблагодарить Господа за то, что меня обокрали? – с недоумением возразил Василий.
- Да, мой дорогой соседушка,  - ласково улыбаясь, промолвила Степановна. - В воскресение поедем с тобой в церковь и поставим свечи за здоровье воров – лиходеев,  а также помолимся Господу за его заботу о нас, грешных, за то, что он не позволил им спалить твой дом и оставить тебя совершенно ни с чем.
- Му-дре- но, - недоверчиво заключил Захарыч и, немного подождав, добавил, - Но доля истины в этом есть…
- То, что тебя обокрали, - напутствовала баба Мотя, - Это тебе не божье наказание, а испытание. Понимаешь, перед тем, как человеку получить большую радость или большую прибыль,Господь посылает человеку испытание, и от того, как человек пройдёт это испытание, зависит, сколько он получит той благодати, той радости, того счастья.
- Ещё  му-дрё-нее, - заинтересованно  произнес Василий. - И что же я должен делать, как себя вести? - спросил он.
- Не узнав горя, не узнаешь и радости. Бог дал, бог взял. Видно, так ему угодно. На всё власть создателя, -  издалека начала Степановна. – Перво-наперво - подними руку да опусти, а сердце своё скрепи. Прими всё, как оно есть. Не проклинай воров и не кори себя. Раньше старики говорили: покорись беде, и беда покорится тебе. Пришла беда - не брезгуй и ею. С бедой не пререкайся – терпи, потому как терпенье – лучшее спасенье. Это не значит, что ты, лёжа на диване, скрепя зубами, должен терпеть, и молча ждать милости божьей. Чтоб не помереть с голоду, ты сам должен найти способ, как достойно, без слёз и печали одолеть беду. Слеза жидка, да едка. Печаль не уморит, а с ног собьёт. С печали не мрут, а сохнут. Вспомни пословицу: «Помирать собрался, а рожь сей»,  потому как день и час нашей смерти определяет Господь, а посеянная рожь может и пригодиться.
      Солнце поднималось всё выше и выше, нежно лаская своими лучами и одаривая благодатным теплом многострадальную Землю. Возле собачьей миски чирикали неугомонные воробьи, не обращая внимания на дремавшего Черныша. Высоко в небе гудел самолёт, оставляя за собой белую, пушистую полосу. Удаляясь, он уменьшался в размерах, превращаясь в еле заметную точку, которая постепенно скрылась за горизонтом, и только след, изображающий гигантскую змею, напоминал о его существовании.
   Бабка Матрёна всплеснула руками.
- Что это я,старая, тебе зубы заговариваю, ты ведь с дороги, не пивши, не евши. Пошли ко мне в хату, покушаешь борща свежего, он в печи стомился, каша гречневая с молоком, чай на травах, а потом помогу тебе порядок навести. Ничего, не горюй, - ободряюще кивнула она и продолжила, - живы будем, не помрём. Придёт солнышко и в наши оконышка. А про воров- лиходеев забудь. Господь сам разберётся, что к чему, кто прав, кто виноват, и  ответ его будет  справедливым. Помяни моё слово.
… А слов на ветер  баба Мотя не  бросала. Как скажет, так тому и быть. Многие замечали, что её предсказания всегда сбываются. Она каким-то образом предвидела будущее. Только не всё и не всем об этом рассказывала. Редкий житель не обращался к ней за помощью. У кого зубы, у кого ноги, у кого живот, голова, да мало ли недугов у человека. Молитвой, заговором, травами, мазями, святой водой и добрым словом, всем она помогала безотказно. Даже обижалась на тех, кто пытался ей сунуть деньги.
- Видно, Бог меня послал помогать больным и страждущим, и брать за это плату – просто грех. Да и много ли мне надо? … На этом свете мне
денег из пенсии хватает, а на тот свет с собой их не возьмёшь, там другие ценности, - отговаривалась  она.
   К вечеру в доме Василия был наведён порядок. Он слазил на чердак, достал оттуда старенькую плитку, чайник и чудом сохранившуюся радиолу. Вскипятили чайку. Мирно беседуя, бабка Матрёна посоветовала Василию пособирать  картошки на первое время на большом совхозном поле, что за речкой.
- После уборки комбайном, в земле остаётся много клубней. Сама видела, как городские семьями приезжают на своих машинах и собирают мешками. А  мой огород выкопаем, я с тобой поделюсь. Урожай должен быть хорошим. Одной мне всё равно не съесть, так  что с голоду не умрёшь, - подытожила она.
   Наутро, взяв лопату и сплетенную корзину ведра на два, он направился в поле. Корзина была легка и удобна. Прошлой весной он их сплёл с десяток. Две оставил себе, остальные пораздал. Плести корзины из бересты и лозняка он научился, ещё  будучи мальчишкой. Был в детском Доме завхоз дядя Сеня. В начале лета он собирал мальчишек посмекалистее, и они шли заготавливать лозняк и бересту. С лозняка сразу же плели корзины, корчажки для ловли рыбы, а с берестой можно было работать круглый год. Благодаря этому хорошему человеку все мальчишки научились плести корзины и ладить берестяные туеса, в которых можно было и крупу, и муку, и воду хранить. Верно говорят: чему научишься в детстве, то пригодится в старости. В детском Доме было большое подсобное хозяйство: кони, коровы, куры, гуси, четыре козы и козёл Трошка. Всем этим хозяйством заведовал Семён Никандрович или дядя Сеня, как  звали его все мальчишки. Только с его разрешения можно было рысью промчаться на коне, а для мальчишек в ту пору это значило многое. В прошлом дядя Сеня был боевой офицер, списанный на гражданку после контузии и ранения в ногу, которую хотели ампутировать, но он на это не согласился. Со временем, нога стала сохнуть и при ходьбе причиняла ему невыносимую боль. Но он с ней свыкся и старался не обращать внимания. Погиб дядя Сеня случайно, и смерть его была жестокой. Однажды осенью, когда выпал первый снег, от замыкания электропроводки загорелась старая конюшня. Что есть мочи, прихрамывая и превозмогая боль, он побежал спасать лошадей. Нужно было открыть загоны и выгнать их на улицу. Лошадей-то он спас всех, но самому выбраться не удалось. Не успел он выбежать, видно, нога подвела. Рухнула кровля и накрыла его навсегда. Хоронили дядю Сеню всем детским домом, для всех он был своим, родным и близким.
     Недели за две до этого, когда морозец уже прихватил и землю и лужи, произошёл случай, о котором он вспоминает до сих пор. Школа была деревянная, двухэтажная. И однажды, возвращаясь из туалета, который находился в стороне от школы, Василий и его одноклассник Гришка Лапов, с которым они сидели за одной партой, увидели козла Трошку, который мирно стоял, жуя мёрзлую травку,  потрясывая  косматой бородой. Тут им в голову пришла великолепная идея (они так думали) – затащить Трошку в класс. Звонок на урок уже прозвенел. Ученики были в классах, а учителя  ещё  в учительской. Чертыхаясь, они с трудом затащили упирающегося козла в школу, отопление в которой было печное. В каждом классе стояло по две круглых, оббитых чёрной жестью, печи. Возле каждой была ниша для дров, задёрнутая ситцевой цветастой занавеской. В эту нишу и спрятали Трошку. От печи исходило согревающее, убаюкивающее тепло, и это, наверное, ему очень понравилось. Он стоял молча. Зашла добрая, но строгая учительница биологии, и начался урок. Кто-то пошёл отвечать. Через некоторое время Егору,  видно, прискучило, и захотелось новых впечатлений. У Трошки же, кроме роскошной бороды, сзади между ног  болтались две огромные баклажки – основное его достояние, благодаря которому до сих пор во всей округе живёт и процветает весь козлиный род. Протянув руку за занавеску, а парта стояла напротив печки, Егор легонько дёрнул за одну из баклажек. Трошке  это, видно, не очень понравилось, и раздалось недовольное БЕ –Е – Е…  В классе послышались смешки. Учительница подняла голову и спросила:
- Кто шалит?
Класс затих. Ученик у доски продолжал отвечать. Егор протянул руку и с большей силой дёрнул за Трошкину баклажку. Вновь послышалось недовольное и прерывистое БЕ – Е – Е – Е… Класс дружно захихикал. Людмила Георгиевна встала и строгим взглядом осмотрела учеников.
- Следующий раз этому ученику не поздоровится.
 Все опустили головы.
- Продолжай, - обратилась она к ученику, стоявшему у доски.
Заинтригованный сложившимися обстоятельствами, Егор дёрнул Трошкину баклажку с такой силой, что даже сам испугался, подумал, что оторвал её с корнем. Трошка заорал благим матом  с такой силой, и с таким негодованием своё неизменное БЕ – Е – Е – Е…, что класс переполошился, ученики начали переглядываться, вытаращив глаза  в ожидании чего-то. Они были во власти и смеха, и страха, но смех пересиливал. Своим истошным БЕ – Е – Е…, Трошка хотел сказать:
- Что за хрень, спокойно погреться не дают.
   За всю историю детского Дома такого ещё не было. Класс ухахатывался, хотя и боялся. Людмила Георгиевна встала, спокойно, будто ничего и не случилось, подошла к печи и отдёрнула занавеску. Возле печи, пригревшись, треся бородой и моргая лиловым глазом, полу - боком стоял козёл Трошка. Учительница посмотрела на Трошку, на класс и рассмеялась. Наступила тишина. У всех отлегло от сердца. Она внимательно взглянула на опущенные головы Егора и Василия и всё поняла.
- Конечно, в другое время и в другом месте эта шутка была бы хороша. Но сейчас, ей не место и не время. Поэтому за свой поступок вам придётся отвечать. Учитесь быть честными и ответственными за свои дела и за свои поступки. Вы уже довольно взрослые. А сейчас, выведите его на улицу.
Трошка ни в какую не хотел покидать своего тёплого  местечка, упирался, как мог. После того, как его вывели, он ещё долго продолжал биться рогами с разбегу в школьную дверь, но она отворялась наружу, о чём он не догадывался.
В тот же день их поступок разбирали на педагогическом совете. Было принято Соломоново решение: «Козла Трошку обменять на двух ягнят, а Василия с Егором исключить на неделю из школы и направить работать в коровник, чистить навоз». Через неделю они вернулись в свой класс возмужавшими,  повзрослевшими и поумневшими, по крайней мере, им так казалось. Перебирая в памяти своё детство, Василий и не заметил, как добрался до совхозного поля. На первый взгляд, оно было чистое, ровное и пустое. Присмотревшись, он определил примерное направление и расположение рядов. Поставив корзину рядом с лункой, он стал осторожно подкапывать. Его старания увенчались успехом. Действительно, не в каждой подряд, а через несколько лунок, но картошка попадалась. По одной, две, а то и по три клубня сразу, и картошка была хорошая, крупная. Прошло часа полтора, корзина наполнялась бледно -розовыми продолговатыми клубнями. Увлечённый работой, Василий не сразу услышал ржание и топот коня. Подняв голову,  он увидел  мчавшегося на него жеребца со всадником, размахивающим плетёным кожаным хлыстом. Подскочив к Василию, он несколько раз ожёг его этой плёткой. От неожиданности и боли,  он присел на землю. Наездник, с раскосыми глазам и грязными, нечесаными волосами соскочил с коня и, схватив Василия за грудки, начал трясти:
- Твоя зачем картошка ворует? – кричал он, ухмыляясь в полупьяной  злобе.
- Знаешь, кто моя? Моя объездчик, – брызгая слюной и стуча себя в грудь, выкрикивал он. Василий пытался сказать ему, что он не вор, она всё равно сгниёт, а сейчас не война, не 41 год, когда за колосок сажали в тюрьму, что его обокрали, выкопали всю картошку. Но объездчик и слушать не хотел. Он, как мог, изгалялся, наслаждаясь и упиваясь своей силой и властью. Повалив старика на землю, он пытался засунуть грязную картофелину  ему в рот.
- Моя твоя заставит картошку жрать…,Моя твоя посадит тюрьма…, Моя получит  большой премия…,- продолжал выкрикивать объездчик, наседая на старика. Дед, как мог, отбивался из последних сил. Но силы были явно не равные… Через мгновение ситуация в корне изменилась…На дороге, пролегавшей рядом с полем, остановился новый Уазик. Из него вышел плотный, седовласый мужчина. С минуту, внимательно понаблюдав за происходящим, бросился к ним. Подбежав, он одним  рывком левой руки приподнял и поставил объездчика на землю, а правой, сжатой в кулак, врезал ему снизу по челюсти. Удар был такой силы, что объездчик, прежде, чем упасть на землю, два раза перевернулся в воздухе. Затем это повторилось ещё раз, только в обратную сторону. Третьего раза не было, помешала мольба:
- Твоя дорогой Салима прости…Моя объездчик, хотела премия…
Директор совхоза, Ибрагимов Салим  Хайдарович  подошёл к нему, взял за шиворот и, тряхнув, поставил на землю.
- Какая твоя прямая обязанность, объездчик хренов? – задал он вопрос, и сам же стал отвечать на него, - следить за тем, чтобы на полях не было скотины, чтоб они не топтали озимые посевы. Я сейчас проехал, вон на том поле, - показал он в сторону околка, - табун лошадей, а вон там, - показал он в другую сторону, - телята с коровами. А ты здесь, пьяная твоя харя, воров ловишь да премию хочешь получить? Сколько ты  у нас работаешь?
-Три месяца,- чуть не плача, промямлил  объездчик.
- А этот дед всю жизнь здесь проработал и сыновей воспитал, не чета  тебе, - опять закипел директор и, схватив валявшийся хлыст, огрел им объездчика, который юлой завертелся на месте и завопил:
- Твоя, дорогой Салима, прости…, Твоя, дорогой Салима, прости…,Твоя, дорогой Салима, прости…, - умоляюще лепетал он.
- Я тебе прощу, я тебе прощу, - начал наступать Салим Хайдарович, замахиваясь хлыстом. Объездчик схватил коня за поводья  и бросился бежать.
-Бегом, сейчас же в бухгалтерию за расчётом, - кричал ему директор. - И чтоб духа твоего здесь не было, ещё раз попадёшься – мало не покажется, а покажется, приходи, милости просим, - грозил он кулаком убегавшему объездчику.
Затем, поставив деда  Василия на ноги, спросил:
- Ты что, Захарыч, картошку в этом году не садил, или не уродилась?
- И садил, и уродилась, да только её у меня украли.
- Это как же?  Впрочем, подожди.
Он подогнал  Уазик, загрузил картошку, лопату, помог усесться деду и,  тронувшись с места, продолжил:
- Рассказывай…
И дед Василий рассказал ему всё-всё, как на духу. О том, как встречался с губернатором, которого интересовало всё: и его личные проблемы,  и проблемы села. Просил, чтоб сельчане писали, звонили, обращались за помощью. О том, как министр вручал ему ордена, о том, как разговаривал с однополчанами его сыновей, и о том, что он увидел, приехав домой.
- Ты к участковому обращался? – спросил директор, подъехав к дому.
 - Так он третий день, говорят, на рыбалке, да и что к нему обращаться, всё равно ничего не найдёт, с него как с гуся вода… Скажет - сам виноват, не надо было уезжать… не ты первый, не ты последний…
- Это что же с людьми творится, что же творится? – осматривая дом и огород,  возмущался Салим.
- Говоришь, не ты первый, не ты последний? Не надо было ездить? Хорош гусь! Рыбак – мудак.  Ну, да погоди, погоди. Я тебе так порыбачу, так порыбачу, что при виде нарисованной кильки на пустой консервной банке тебя будет рвать, тошнить и выворачивать, - стуча кулаком по ладони, как  молотом по наковальне,  грозил он участковому.
- Ты, Захарыч, крепись, не падай духом. Как говорится, не тот пропал, кто в беду попал, а тот пропал, кто  духом пал. Поможем, чем сможем, - сказал он садясь в машину, и поехал, думая о чём-то своём. Примерно через час подъехала совхозная машина,  и двое рабочих выгрузили в ограду двадцать мешков картошки.
- Мать моя родная, откуда это? - воскликнул дед. - Да и много, мне столько не съесть.
- Много – не мало, лишнее не будет, а если будет, порося заведёшь, - ободряюще заметил один из рабочих, а второй дополнил:
- Картошка с совхозного склада, - директор распорядился.  По секрету скажу - к вечеру жди гостей, они что-то серьёзное решают, профком собрали, - прошептал он.
- Захарыч, тебе, может, помочь, сразу ссыпать её в погреб да в подполье? - предложил второй рабочий, который был постарше.
- Это было бы хорошо, - согласился дед.
Когда работа была закончена, Василий предложил им выпить чайку или по стопке настойки, в знак благодарности.
- Нет, нет, нет, - замахали  они руками. - Спасибо Салиму, и дай бог ему здоровья, что излечил нас от этой гадости. Сейчас, при одном упоминании о выпивке, нутро выворачивает. А те,  кто, добровольно не принял это бесплатное лечение, давно поменяли место жительства, - махнул рукой в сторону деревенского кладбища.
- Спасибо Вам за всё, - поблагодарил Василий.
- Директору скажи спасибо, а мы просто рабочие, что нам скажут, то мы и делаем.
 - Верно, - согласился Василий, - но сказанное можно по-всякому  делать. Можно просто сделать, а можно сделать с душой,  от чистого сердца. Вот хотя бы с этой же картошкой. Другой бы скинул её возле забора, сказав: дед,  забирай мешки, и уехал, а вы  перенесли в ограду, затем половину аккуратно  ссыпали в погреб, другую половину  в подполье, а это большая разница, - подняв указательный палец, заключил дед.
- А как же иначе, Захарыч? Мы же все люди, человеки, в одной деревне живём, да и Земля,  как известно, круглая. Когда-нибудь да всё равно человек с человеком встретятся. Ладно, дед, пока, заговорились мы с тобой, - попрощались рабочие и уехали.
    Вечером, как и предупреждал один из рабочих, к дому деда Василия подъехали  ещё две машины. Директорский Уазик и грузовая Газель. Из Газели рабочие принялись выгружать и заносить в дом диван, два кресла, цветной телевизор, небольшой холодильник и печь на четыре конфорки (две газовые, две электрические).
- Аккуратнее, ребята, не поцарапайте, не побейте, - руководила  всем  Елизавета Фёдоровна, главный агроном, профорг и организатор всех добрых дел в совхозе. Когда в доме всё было расставлено по своим местам, подошли ближайшие соседи: Григорий с Валентиной, Семён и проходивший мимо Афанасий. Всем было интересно: по какому поводу  приехало начальство. Салим Хайдарович открыл, достав из своего портфеля бутылку шампанского, разлил по гранёным стаканам.
- Василий Захарович, то, что мы тебе привезли,  ни с неба упало, ни Бог послал, а если и Бог, то сделал он это через наш коллектив, через наш профком. Прими эту помощь, помощь совхозного коллектива, в котором ты проработал всю жизнь, не за зарплату, а за совесть, в  благодарность за то, что ты воспитал доблестных сыновей, царства им небесного. Благодаря таким людям, как ты, наш совхоз не пришёл в упадок и разорение, а ширится, растёт и набирает мощь. Благодаря твоим сыновьям, которые положили свои жизни, чтобы спасти сотни других, которые сейчас живут и воспитывают своих сыновей, дочерей. Ценою жизни твоих сыновей, Россия поднимается с колен. Придет  время, и она опять станет Величайшей Державой Мира, и время это не за горами, прошу извинить за пафосную речь, но я сказал то, что думал и чувствовал.За тебя, Захарыч, живи и здравствуй, - закончив, он осушил стакан с шампанским.
Директор взял портфель и собрался было уходить, как открылась дверь и на пороге появилась Матрёна Семёновна с двумя подростками.
- Здравствуйте Всем, - поклонилась она, - вышла я за ворота, посмотреть свою бурёнку, последнее время, что-то поздно стала возвращаться.
- Дело к осени, они чувствуют, что скоро всю зиму в стайке стоять, вот и блукают, - вставил дед Егор.
- Стою, значит, и вижу, - продолжала Степановна, - двое парнишек идут  с чемоданами, за плечами по рюкзаку. Номера домов рассматривают, видно, кого-то ищут. Подошли поближе, я и спрашиваю, кто такие, кого ищете, а они отвечают, что внуки Василия Захаровича. Отец их Владимир вместе со своим братом Александром погибли под Кандагаром в Афганистане. Я присмотрелась, а оно и впрямь, как две капли воды похожи на Володьку, они, видно двойняшки, - заключила она.
     Дед Василий смотрел на ребят и не мог поверить своим глазам, неужели такое возможно в жизни, кому расскажешь – не поверит. Будто время повернуло  вспять, и стоят это его сыны, Володя с Сашей, но время на месте не стоит, а неумолимо движется вперёд. Сердце Василия колотилось так, что готово было выпрыгнуть наружу. Он встал, подошёл к ребятам, взял их в охапку и расцеловал, затем, посмотрев у каждого за ухом, воскликнул:
- Да, такое не подделаешь, У Володи за правым ухом было родимое пятно, величиной с пятак. А у них, у обоих, такие же родимые пятна, только у одного за правым, а у другого за левым ухом.
- Звать-то вас как? – спросил он.
- Меня Сергей, - сказал парнишка с родинкой под правым ухом.
- А меня Антон, - сказал другой.
 - Ну, вот и ладно, пока различать Вас буду по родинкам, - ещё  раз расцеловав, проговорил Василий.
- А метрика у Вас есть? – с недоверием спросил Афанасий.
  Все молча, посмотрели на него, потом на ребят.
- Какая метрика, дурак старый, ты присмотрись, вон вся метрика на лице написана, - легонько толкнув Афанасия в плечо, проговорила Валентина и рассмеялась, её смех подхватили другие.
- А мать-то ваша где, что ж она вас одних отправила? – спросила Степановна.
Ребята опустили головы.
- Её у нас нет, - сказал Сергей.
 - Она весной в Чечне погибла, - добавил Антон, сдерживая слёзы.
Воцарилась тишина, лишь было слышно жужжание мухи у оконного стекла.
- Она была военным доктором, - продолжил Сергей, - её послали в Чечню. Она сказала - последний раз съезжу, куплю вам компьютер.
- В Чечне, её вызвали в какой-то аул к роженице, - дополнил Антон, - роды приняли, а когда возвращались назад, под их машину попал фугас, и она взорвалась. Никто не уцелел, вся бригада погибла, и мама тоже…
- Ну дела, это ж надо, врагу не пожелаешь…- протянул директор, извинился, что уходит и добавил: -
- Если что, обращайся…
- Хорошо Салим Хайдарович, спасибо за всё, - ответил Василий.
Вслед за директором, ушла и Елизавета Фёдоровна.
Ну вот, дед, а ты говорил, картошки много привезли, -  вспомнил рабочий.
- Господь заранее всё предвидел: « дал кусочек – дал и роточек» - вставила Степановна.
- А сейчас вы откуда приехали, с кем жили после гибели матери? – спросила Валентина.
- С мамой мы жили в городе Бийске, на Алтае, - начал рассказывать Антон, - в военном городке, где она работала доктором. После гибели матери, нас забрала её младшая сестра, с которой мама воспитывалась в детском Доме.
- Так, значит, твоя мама тоже была из детского Дома? – переспросил Василий.
-Да, - ответил Сергей и продолжил,- Тётя Люда, мамина сестра, живёт в деревне  Крутоярово, под Бийском. Муж её, дядя Олег – злой, вредный и жадный человек. У них своя ферма. Десятка три коров и телят, голов двести свиней. Нас заставляли работать с утра и до вечера. Поэтому тётя Люда нас сюда и отправила, найдя адрес в старых письмах. «Замордует, замучает он вас здесь, а вам ещё учиться надо, - говорила она, - Если уж там у вас ничего не выйдет, буду оформлять вас в интернат или детский дом, - закончил Сергей.
- Какой интернат, какой детский дом, - возмутился дед Василий. - При живом, здоровом деде внуков в интернат или детский дом, да что ж мы, не люди что ль, что ж мы, звери какие? Это ж моя кровинушка, - обняв ребят, проговорил  Василий.
- Хоть и годов мне много, но я ещё любому молодому фору дам, - хорохорился  он. - Если будут с бумагами, с опекунством волокиту устраивать, Салим поможет, как-никак он областной депутат, а если что, и к самому Танаеву на приём поеду. Всё равно, правда будет на нашей стороне, - убедительно закончил дед.
- В старину говорили, - как  бы между прочим сказала Степановна, - если Господь посылает малых деток пожилым, то он им продлевает жизнь и даёт силы поставить деток на ноги. Сама знавала людей, которые специально брали деток  в свои семьи на воспитание, чтоб Господь продлил им жизнь. Но Господа не обманешь. Жизнь он продлевает лишь тем, у кого в этом нет корысти, даже самой малой, потому как делать всё надо с любовью, и во имя любви…
- Ну, ладно, хватит разговоры разводить, - остановил всех Василий, - ребята с дороги, устали, проголодались, а мы их расспросами мучаем. Я сейчас баньку затоплю, она у меня ладная, дрова берёзовые, сухие, так  что через полчаса готова будет. А вы, ребята, пока достаньте из подполья картошку да помойте, почистите её, лук нарвёте в огороде, Степановна принесёт парного молочка.
- Принесу, Захарыч, принесу, корова уже пришла, пойду подою, – пропела она и направилась к выходу, за ней потянулись и остальные.
- А после баньки пожарим картошку и поужинаем, - заключил Василий.
  Через полчаса, как дед и обещал, баня была готова. Поддав парку, он хорошенько похлестал своих внуков берёзовым веником. От сухого банного пара ребята раскраснелись, порозовели, дышали молодостью и здоровьем, да дед и сам помолодел вместе с ними. Пожарили картошку. Баба Мотя принесла крынку парного молока. Пригласили её к столу, но она отказалась и здесь же добавила: -
- Жаль, Захарыч, что Прасковья Филипповна не дожила до этого дня, не увидела своих внуков.
- Не говори, Степановна, очень жаль, она бы в них души не чаяла, оберегала и лелеяла, как курочка цыплят. Давайте-ка  мы завтра сходим на могилку, попроведуем  её, может быть, она хоть с высоты увидит своих внуков, да и вы, ребята, знать будете, где ваша бабушка похоронена.
 На том и порешили.
- Тогда я пойду, поставлю тесто, а то - негоже с пустыми руками на могилку идти.
- Это верно, - сказал Василий.
Пожелав приятного аппетита и спокойной ночи - на новом месте, Матрёна Степановна ушла.
Не то, с дороги, не то, с бани, не то, после нехитрого деревенского ужина, ребят разморило, и было видно, что они хотят спать.
Дед уложил их на новом  диване, накрыв стареньким, лоскутным одеялом. Через минуту они, обнявшись, уже спали. Было слышно их тихое, спокойное посапывание. Он, молча, смотрел на них ласковым, отцовским взглядом. Огромное чувство любви и радости бушевало в его груди. Он готов был, как ребёнок, которому купили сказочную игрушку, от радости кричать и прыгать, плясать и плакать, но мысль о том, что этим он разбудит внуков, отрезвляла его порыв. Ему вспомнились сыновья. Володя всегда был шустрее, а Саша степеннее. Вспомнилось также последнее письмо Володи, в котором он сообщал, что скоро приедет в отпуск с любимой девушкой. Она военный доктор, вместе служат. По приезде, хотели сыграть свадьбу. Но дальше судьба распорядилась иначе…. Ему вспомнился сон, который приснился сегодня утром, перед самым пробуждением. Будто он собрался куда-то идти, взял шапку, а в ней лежат два голубиных яйца. Откуда они, кто их сюда положил, ведь голубей у него отродясь не было. Тут он проснулся. Сейчас, лёжа в кровати, он продолжал размышлять, вспоминая этот странный сон.
Голубь – это божья птица. Яйца снятся к тому, что кто-то явится. Значит, права была Степановна, когда говорила, что внуков ему Господь послал. С этим он и заснул.
   Утром, в субботу, баба  Мотя напекла пирожков с разной начинкой, ватрушек с творогом. Дед прихватил припрятанную для особых случаев четушку водки, и все вчетвером направились к кладбищу, которое находилось примерно в километре от села. Между кладбищем и селом пролегали две железнодорожные ветки. По одной на восток везли уголь, а по другой возвращались с лесом и большими морскими контейнерами. Перво- наперво, они почистили могилку, убрали сорную траву и, разложив на столике пирожки и ватрушки, присели на скамейку.
- Вот здесь, ребята, похоронена ваша бабушка, - сказал дед Василий. Он налил в рюмку  водки и подал Степановне, - Помяни.
Она взяла рюмку, в три приёма полила на могилку, остаток – пригубила.
  - Царства тебе небесного, дорогая Прасковья Филипповна. Ты посмотри, каких мы тебе внуков привели. - Она дала ребятам мешочек с пшеном и попросила их посыпать на могилку.-
Чтобы птички клевали, а насытившись,пели песни во славу и в память о хорошем человеке, - пояснила баба Мотя. Захарыч тоже последовал её примеру. Одну стопку побрызгал на могилку, другую выпил. Сергей с Антоном стали есть пирожки, запивая молоком. Степановна всплакнула, затем начала рассказывать по порядку о том, что случилось и как приехали её внуки. Слушая её, можно было бы подумать, что Прасковья Филипповна сидит с ними рядышком, и они мирно беседуют. Помянув и попрощавшись, они направились домой.
   На обратном пути, на неохраняемом переезде, через который пролегала дорога в село, они стали невольными свидетелями страшной трагедии, предотвратить которую было не в их силах.
   С Востока, два электровоза тянули длинный состав с лесом, шахтовым оборудованием, контейнерами. На другой стороне переезда, между мельканием вагонных колёс, просматривалась старая модель «Жигулей» красного цвета, прозванная в народе
«копейкой», с пятью пассажирами в салоне. Как только промелькнул последний вагон с лесом, «копейка» на полном газу, форсируя обороты двигателя, рванулась вперёд, но переезд проскочить не успела. На него влетел нёсшийся на большой скорости по другой ветке состав, везущий уголь на Восток. Передними колёсами «копейка» попала под вагон, её зацепила колёсная пара, поднимая и переворачивая, потащила вперёд, ударяя то одним боком, то другим, то передом, то  задом о рельсы, о шпалы. Метров через пятьдесят  то, что раньше называлось «копейкой», отцепилось от состава и покатилось  с насыпи в кювет. Проехав ещё метров 250 , скрепя тормозными колодками, состав остановился. Дед Василий, Степановна, Антон и Сергей побежали к разбившемуся автомобилю. Вскорости, подъехали милиция, скорая помощь и бригада спасателей из МЧС. Зрелище было ужасным. Стёкла выбиты, крыша смята и придавлена к салону, дверцы и капот искорёжены. Из открывшегося багажника, выглядывала изуродованная стиральная машина «Белка»,когда-то безотказно лет двадцать служившая Захарычу. Через щель на переднем сиденье просматривалось окровавленное лицо объездчика с разбитой головой. Признаков жизни никто не подавал. Чтобы вытащить пострадавших, бригаде МЧС пришлось «болгаркой» срезать крышу и двери. Когда их всех положили на носилки, Степановна вскрикнула:
 - Да ведь это же поселенцы, из дома Пустоваловых, видно, шибко в город спешили. Ты бы посмотрел, Захарыч, не твоя ли это машинка в багажнике.
- Может, и моя, да что об этом сейчас говорить. Это ж надо такой беде случиться. Ребята – то совсем молодые, жить бы да радоваться, ан, нет…
- На всё твоя воля, Господи, - вставила Степановна.
Возможно, желание получить скорее дозу наркотиков затмило разум и предельную осторожность, за что и поплатились, а, возможно они были уже обкуренные или обколотые, и им было всё до «фени».
- Говорила тебе, Василий, что Господь так не оставит, обязательно накажет воров. Всё тайное становится явным. Видно, дошли твои страдания до Бога, он услышал и увидел их. Нашёл и правых и виноватых. Выдал всем по заслугам их.Раньше говорили: не бойся богатого грозы, а бойся бедного слезы.
- А что, разве объездчик и его компания были богатыми? – спросил Сергей.
- Богатство, сынок, может выглядеть в разном обличье: в деньгах, в силе, славе, власти, хитрости и во многом другом, - вразумляла Степановна. – Главное - на что направлено будет это богатство, на зло или добро. Ведь всё, что нас окружает - живое, только не разговаривает. Молчит и терпит до поры, до времени.
   После того, как с них взяли показания о случившемся, они направились домой. Обгоняя их, ревя сиреной, промчались две пожарные машины. Но, как оказалось, было уже поздно. Бывший дом Пустоваловых, в котором жили наркоманы, сгорел полностью, до тла. Пожарники выдали заключение, что пожар произошёл от неосторожного  обращения с огнём, возможно, от непогашенной сигареты.
  Видно, зло и нечисть само себя изнутри съедает, и с Божьей помощью превращается в пепел,который служит целительным, исходным материалом для взращивания молодых побегов добра, любви и справедливости.
  Они уже подходили к деревне, когда над ними образовалась небольшая тучка и посыпал мелкий, ещё  по-летнему тёплый дождик. Ярко светило солнце. Капли дождя в его лучах искрились и переливались. Сказочным коромыслом над речкой зависла разноцветная радуга. Природа умывалась, очищалась и омолаживалась, и они вместе с нею принимали этот священный обряд.
   - Господи, красота-то какая, - пропела  Степановна, останавливая всех.
  Дождик продолжал накрапывать, но под яркими лучами солнца влага тут же  испарялась. Издали  доносился дурманящий запах свежескошенного сена, короткое ржание жеребят, время от времени сосавших материнскую  сиську, и щёлканье,как ружейный выстрел, пастушьего хлыста. Они молча стояли, с наслаждением вдыхая ароматы земли и неба, которые давали им новые силы и терпение для новых испытаний, побед и свершений.
- Спасибо тебе, Господи, за всё, что нас окружает, а также за всё, что нам посылаешь. и за плохое, и за хорошее. Хорошее – это живительный бальзам для души, а плохое – это лекарство для души. Душа,как известно, очищается грязью, а грязи бояться не стоит, - сказала Степановна, низко поклонившись.
- Спасибо тебе, Господи, от всех нас, - она ещё раз поклонилась, перекрестилась, и они пошли дальше…