Тройка, семерка, туз

               
Заметки по поводу
 
  Этот день надо бы записать в святцы. Наконец-то мои стихи читают не только любители поэзии, но и литераторы!

Позвонил один из них и сказал:
   
— Людмила, прочел в «Немиге» твою поэму «Ноктюрн на крыше». Открой тайну — кого ты скрываешь под именем Китовраса?  И почему столько многоточий?

Я обиделась и положила трубку. Неужели нельзя было найти ничего более важного, о чем можно спросить, поговорить, поспорить?

Плохое настроение держалось недолго. Уже через пару дней, когда журнал с моей  романтической поэмой-мистерией  пришел в город, где я тогда жила, у меня была возможность услышать много других, более интересных  вопросов. На этот раз — от читателей.

А потом были звонки с приглашениями и просьбой прочитать поэму в библиотеке или в другой аудитории. К слову сказать, такие чтения состоялись. А кое-кому даже посчастливилось увидеть и услышать «Ноктюрн» в исполнении артистов театра «Парадокс».

И все же, нет-нет, да и вспомнится звонок моего знакомого литератора.
Да, невежливо как-то получилось. Действительно, а почему бы не ответить ему, а заодно и всем другим «критикам», у которых могут возникнуть подобные вопросы?
О Китоврасе умолчу, в конце концов, это мое личное дело. А что касается многоточий...

Пожалуй, расскажу… Когда работа над «Ноктюрном» подходила к концу, я спросила у одного из героев моей поэмы:
   
— Воланд, скажи мне, что я должна сделать, чтобы поэму прочли не только читатели, но и поэты,  которые принципиально не читают «чужих» стихов?.. И критики, которые читают только те стихи, на которые надо писать заказные рецензии?
   
— А ты поставь как можно больше многоточий, — ответил он.

И научил меня, как это сделать.

Я очертила круг, вписала туда девять цифр. И наобум, с закрытыми глазами, ткнула три раза карандашом. Получилось — 3, 7, 1. Тройка, семерка, туз... Ровно столько многоточий я, с подачи Воланда, и «разбросала», как былинный сеятель, по своей поэме.

Потом отправила рукопись в «Немигу литературную» и с волнением ждала: а вдруг не «взойдут» они — мои многоточия?..

Главный редактор «Немиги» поэт Анатолий Аврутин  многоточия принял  спокойно и лишних вопросов не задавал. Видно, увидел в «Ноктюрне» нечто более важное. А возможно, он просто уважал мнение автора и его поэтический стиль. Такое еще, к счастью,  случается...

А может быть, вовсе не для литературных профи пишу я сейчас все это?.. Больно нужен им весь этот бред провинциальной Поэтки!

Может быть, я пишу эти строчки для тех, чьи рукописи годами пылятся в редакциях толстых литературных журналов?.. Для тех, кого считают  чудаками и графоманами… Кого не понимают родные и близкие… Кто пишет искренние и светлые письма – и не получает на них ответа… Им не надо объяснять истинную суть многоточий. Вся их жизнь –  сплошное многоточие…

Что я могу сказать им?.. Наверное, то, что, к сожалению, не сказали в свое время мне.

Не отчаивайтесь! Не видят и не понимают вас современники – Бог с ними!  Обратитесь к тем, кто всегда рядом, чьи имена, книги и стихи согревают и наполняют светом ваш дом. Обратитесь к тем, кто сегодня живее всех живых – Пушкину, Лермонтову, Есенину, Николаю Клюеву, Павлу Васильеву, Сергею Клычкову, Вениамину Блаженному…

Можете не сомневаться – они поймут, помогут, подскажут. Они будут рядом и в горе, и в радости. Обращайтесь к ним чаще! Разговаривайте с ними! В прозе, в стихах. И не бойтесь нападок со стороны именитых литературных чиновников. Пусть себе говорят, что не имеете вы никакого права называть Марину Цветаеву – Мариной, а Павла Васильева – Павлом и даже  (страшно подумать!)  Пашкой.

Пусть себе говорят… Главное, чтобы Марина тянулась к вам сердцем так же, как  вы тянетесь к ней. Чтобы она знала, что ее стихи нужны вам. И поверьте, ей абсолютно безразлично, как вы ее назовете – Мариной Ивановной, Цветаевой или просто Мариной. Главное, чтобы с любовью…
   Много лет назад я написала:
                Из царства мертвых нет к живым пути…
  Ошиблась… Скорей –
                границы нет и полосы контрольной. 
 
Не будь этого великого и вечного единения поэтов разных эпох, разве могла бы жить Поэзия?

Не упускайте этой возможности! Тем паче, что от живущих рядом собратьев по ремеслу годами не дождешься понимания, доброго слова и поддержки. Даже на ваши искренние письма и то не ответят. Как не ответил мне в свое время уважаемый поэт и заведующий отделом поэзии «Литературной газеты», который выступал с такими душещипательными заметками «Рваное время».  Эти самые заметки и ввели меня в заблуждение, заставили поверить в то, что существует оно – великое братство поэтов.

О, как я ненавидела свой почтовый ящик за то, что не мог он меня  порадовать дорогим письмом от Александры Мочаловой – художницы из Кирова, написавшей такое чудесное стихотворение «Натюрморт с лимоном» (восьмой номер «Нового мира» за 2003 год).

Как оно меня взволновало! Как легло на душу! Как легко и свободно, без всякого напряжения лег на бумагу мой поэтический ответ –  «Чаепитие с Александрой».
С какой надеждой я отправила свой ответ Александре с коротеньким сопроводительным письмо в отдел поэзии «Нового мира» и с огромной просьбой переслать мое стихотворение А. Мочаловой, почтовый адрес которой, без всякого сомнения, был в редакции.

И что же?.. Думаете, я получила ответ? Ничуть не бывало! И, скорее всего, виновата в этом не Александра. 

В своих мемуарах один весьма известный писатель вспоминал, как многие молодые литераторы в советские времена подрабатывали в  литературных журналах тем, что писали рецензии на рукописи, присланные в редакцию… графоманами. Так он окрестил всех, кому никогда не суждено было увидеть свои стихи напечатанными. Так он назвал всех «чужих»… Всех тех, кто никогда не войдет в число – «наш постоянный автор и большой друг газеты». Но даже они –  «недрузья»,  благодаря такой «системе», получали ответы на свои письма.

Кстати, обидный для каждого поэта ярлык «графоман» произошел от слова «графомания». В толковом словаре этому слову дано такое определение: «Патологическая страсть к сочинительству».

Что, на мой взгляд, главное в этом определении? Ну, конечно же, страсть к сочинительству. Назовите мне поэта, в котором не горела бы эта роковая страсть?  А вот патологическая она или нет – кто возьмет на себя смелость это определить? 
Чужие… Больно и обидно… Ходят по земле люди – без литературных институтов, без членства в писательских союзах, не издавшие ни единой книжки… Люди, которые числятся по жизни пастухами, плотниками, хлебопеками, грузчиками, кочегарами, матросами, и при этом упрямо называют себя поэтами. Пишут стихи, отправляют их в редакции газет и журналов. И ждут ответа…

А ответа нет! Потому что молодые литераторы «подрабатывают» сейчас совсем другим.
Что я еще могу сказать вам –  мои дорогие, никому не известные  поэты?.. Верьте в свое предназначение, берегите в своем сердце драгоценное зерно, которое время от времени дает чудесные всходы. Не слушайте «добрых советов», которые могут высушить душу, загубить всходы, загубить стихи. Ведь то, что уже сожжено, так трудно возродить к жизни!

Поверьте, это не просто слова. Все это  пришлось пережить мне самой. И как бы я была благодарна человеку, который сказал бы мне все это  лет тридцать назад!
И еще… Пуще огня опасайтесь тех, кто призывает вас к ложной  скромности. Кто убеждает вас в том, что истинный поэт не нуждается в публичности, в признании, не нуждается в публикациях, в читателях.  Что, прежде всего, поэт пишет для себя, потому что «есть потребность писать», а время, мол, потом все расставит по своим местам.

Услышал бы такого «скромника» Василь Годулько, которому я посвятила одну из самых любимых своих поэм «Глаз Ярилы», и стихи которого только через десять лет после его смерти дошли до читателя! И то  лишь благодаря величайшей настойчивости и самоотверженности его друзей.   

Замечательные стихи! Стихи высочайшей пробы. Слава Богу, что дошли! Но было бы куда лучше, если бы книга увидела свет при жизни поэта. Кто лишил его этого счастья – увидеть свою книгу, встретиться со своими читателями? Да такой вот «добрый советчик» и «защитник истинной поэзии»  – «будь скромен, не высовывайся, время рассудит». 
Кому от этого польза?

Так много хочется сказать! Тройка, семерка, туз… Неужели для того, чтобы тебя читали, нужно прибегать к таким-то ухищрениям? Неужели для того, чтобы тебя публиковали, нужно иметь имя или покровителя? А как же ты сам? Твои стихи?  Неужели они ничего не значат?

Вопросы, вопросы, вопросы… Кто на них ответит?  Никто, кроме нас  самих. А пока суд да дело – не давайте свои стихи в обиду. Никому! Ни другу, ни недругу, ни критику, ни маститому поэту. Не ломайте их в угоду какому бы то ни было авторитету с литературного Олимпа. Берегите их от дурного глаза. К сожалению, сама я поняла это слишком поздно.

И еще раз о скромности… Да, я согласна –  сплошь и рядом поэт очень скромен в своих земных потребностях: в жилье, в еде, в платье. Но никогда – в своих стихах. Но никогда – в своем желании увидеть их напечатанными. Да, они ему не нравятся, он будет их править, менять, совершенствовать. Но когда стихотворение, наконец, ляжет на душу, тогда поэт всеми силами своей души будет стремиться к тому, чтобы оно увидело свет, а не лежало в ящике письменного стола мертвым грузом. И никто меня не переубедит в обратном.

Как-то при Анне Ахматовой завели разговор о том, что, мол, такой-то  поэт упорно не желает печататься в журнале N по каким-то  сложным литературоведческим убеждениям. На что Анна Андреевна резко  ответила: «Какой бред. Я бы согласилась напечатать свои стихи  даже на афишной тумбе».

Быть может, кто-то бросит мне упрек в том, что эти мои откровения примут к руководству все, кому не лень, и начнут атаковать журналы и газеты своими стихами и доказывать свое право быть услышанными и напечатанными.   

Не думаю. Скорее, произойдет другое. И эти мои слова прольются целительным бальзамом на чью-то израненную равнодушием, непониманием и умолчанием душу, остановят руку, готовую чиркнуть спичкой и бросить ее на груду своих  стихов, от которых останется только пепел.