Фольклористская концепция академика Шевырева

        Углубленное изучение фольклора как особого раздела филологической науки связано с именами многих выдающихся ученых-филологов. Среди исследователей и интерпретаторов русского фольклора в XIX веке видное место принадлежит С. П. Шевыреву, создателю первого в России университетского курса истории древнерусской литературы, в контексте которой он рассматривал и произведения устного народного творчества. «Внешняя форма народных созданий, – отмечал Шевырев, – есть слово изустное, живое, а не письменное, – слово, которое можно назвать избранным цветом народной речи» [1, с. 75].

        Шевыревым была предложена оригинальная концепция эволюционного развития фольклора, которую он подробно обосновал в цикле публичных лекций, прочитанных в 1862 году в Париже для представителей русского образованного общества за границей. К сожалению, концепция Шевырева осталась малоизвестной на родине, хотя некоторые ее положения весьма любопытны и наглядно отражают научный уровень и идейную специфику теории фольклоризма, характерную для академического литературоведения середины XIX века.

        По аналогии с философскими конструкциями развития мирового духа или мировой идеи, проходящих три последовательные ступени (тезис, антитезис, синтез), Шевырев постулирует для эволюционного пути фольклора также три исторически преемственные стадии или периода: «Три периода совершает человечество вообще и каждый народ в особенности, по трем элементам, которые участвуют в его развитии: Божественный, лично-человеческий и народный» [1, с. 13–14]. Кроме того, классификационная система триады получает дополнительное обоснование с позиций религиозного мировосприятия, присущего глубоко верующему человеку, каким был Шевырев, активно стремившийся внести духовное начало в сферу академической науки: «Эти три элемента, обозначающие три периода, соответствуют троичному проявлению самого Божества. Если человек был создан по образу и подобию Божию, то и история человечества должна носить на себе отражение троичности Божественной. Как ни помрачен был образ Божества в человеке, но все-таки мы его в нем находим: так точно и в истории человечества образ Божественный сияет своим трояким лучом, несмотря на густые облака событий, его затмевающие. Отклоним объяснение по этому предмету, потому что оно завлекло бы нас слишком далеко» [1, с. 14].   

        Оригинальная и самобытная концепция трех периодов в развитии духовного творчества представлялась Шевыреву настолько важной для верного понимания излагаемых им теоретических взглядов на отечественную словесность, что он посчитал необходимым вновь неоднократно возвращаться к ней по ходу чтения публичного лекционного курса: «Три элемента в человеке, постепенным своим развитием, определяют три периода в жизни всего человечества и каждого народа: элемент божественный, лично-человеческий и народный. От правильного их соотношения зависит совершенство жизни человеческой в каждом народе. К этому идеалу ведет история и в этом пути заключается истинный прогресс каждого народа и каждого человека отдельно» [1, с. 19].

        В исторической жизни русского народа и в его художественном творчестве Шевырев усматривал постепенную смену трех этих периодов, давая философское объяснение их закономерной смене: «Каждый народ начинает свое развитие определением своих отношений к Божеству. <...> Чем народ крепче и благонадежнее, тем глубже он задумывается о Божестве и тем долее живет в религиозном периоде.   

        Но как всякое человеческое развитие имеет свою немощь, то и религиозный период имеет свои недостатки, когда переходит в излишество обряда, или в господство теократии. Против этого является противодействием лично-человеческое начало. Человеческая личность тогда только имеет значение, когда служит сосудом идей истины, добра и красоты. Без них же она перерождается в эгоизм.

        Против этой слабой стороны нашей личности воздействует начало народное. Народ дает личности человеческой опору и цель; без него личность является праздно-отвлеченною» [1, с. 14].

        Намеченная Шевыревым схема исторической эволюции форм духовного уклада народной жизни служит теоретической преамбулой к анализу конкретного фольклорного и литературного материала, позволявшего наполнить абстрактную умозрительную конструкцию богатым идейно-эстетическим содержанием.

        Обоснованно рассматривая устное народное творчество и литературу как художественное выражение духовных идеалов и стремлений народа в целом, Шевырев находил в произведениях словесности и фольклорных памятниках последовательное преломление каждого из трех вышеназванных периодов, органично продолжающих и дополняющих друг друга. Для Божественного периода характерно преобладание таких жанровых форм, как духовные стихи, религиозные легенды, агиографические тексты; личностно-человеческий включает в себя всю авторскую литературу начиная с XVIII века, а собственно народный период лучше и полнее всего воплотился в фольклоре. При этом сама «словесность народная» воспринималась и оценивалась Шевыревым как уникальный феномен духовной культуры, творцом которой «являются не отдельные лица, а весь народ в его совокупности» [1, с. 75].

        На изучение произведений народного периода Шевырев обращал особенно пристальное внимание, поскольку, согласно его концепции, именно фольклор служил наиболее полным и точным отражением внутренней жизни русского народа, причем не просто проявлением его культуры, но и целостным воплощением духовного бытия нации. Вот почему всестороннее изучение фольклорных памятников являлось необходимым условием для постижения сущности народа – их создателя.

        Впрочем, не остались обойдены вниманием и образцы словесности двух первых периодов – их обзорному рассмотрению Шевырев уделил в своем публичном лекционном курсе достаточно места. В частности, он указывал на существование в сокровищнице славянского фольклора целого ряда «произведений народа, из которых видно, какие глубокие корни пустило христианство в его жизнь и как ясно разумеет он свою веру» [1, с. 42]. Объектом рассмотрения стали «поэтические представления истин веры» [1, с. 42], которые были запечатлены в религиозно окрашенных произведениях фольклора – в тех «духовных стихах, какие поются самыми темными представителями русского народа, слепыми нищими, около храмов Божиих собирающими вокруг себя толпы народа» [1, с. 42]. В этих религиозно-поэтических текстах Шевырев ставил акценты прежде всего на их этической стороне, на тех присущих русскому народу высоких нравственных идеалах, которые отождествлялись в представлении носителей фольклора с образом Божьего человека, подвижника и праведника, страстотерпца и благочестивого хранителя нравственного закона Христовой веры.

        К разряду фольклорных текстов Шевырев причислял также жития святых, усматривая в них внутреннее идейное единство с духовными стихами, общее выражение системы этических ценностей русского народа: «Наши святые – герои духовного мира в древней Руси. В них также проявляется человеческая личность, но под влиянием Божественного сияния. Они разносят по всем пределам Руси, до самого дальнего севера, истины веры и духовную жизнь, лишая себя всех прелестей мира, но не чуждаясь труда над землею» [1, с. 69].

        В отличие от Божественного начала, свойственного широкому кругу фольклорных памятников, воплощение лично-человеческого начала Шевырев видел преимущественно не в фольклоре, а в произведениях письменной литературы. Что же касается собственно фольклорных текстов, то лично-человеческое начало в них Шевырев признавал только за небольшой частью лирических песен, обосновывая свою ограничительную точку зрения развернутой аргументацией, близкой по логике к славянофильским «соборным» воззрениям на фольклор: «Личность, по особенным свойствам славянского племени вообще, у нас не сильно развивалась, уступая место идее общины, тяготевшей над лицом отдельного человека. Лицо отрывалось у нас от семьи своей и от общины или в силу государственной необходимости, как солдат, или в силу общественной потребности, как извозчик, или по личному произволу, как разбойник» [1, с. 106].

        Исходя из этой принципиальной оговорки, Шевырев резко суживал диапазон рассматриваемых им лирических песен с выраженным лично-человеческим началом, относя к ним лишь «рекрутские, или солдатские, извозчичьи и ямщичьи и наконец удалые, или разбойничьи» [1, с. 106].

        Зато третий, народный период развития фольклора был представлен в лекциях Шевырева максимально обширным кругом произведений устного народного творчества, для которых исследователь предложил собственную классификацию по основным ментальным качествам русского народа: «В народной словесности выражаются три способности народа, принимая различные формы: его разум выражается в пословицах, фантазия – в сказках, чувство – в песнях. По этим трем формам мы познакомимся с народною словесностью» [1, с. 75].

        По мнению Шевырева, богатство и разнообразие фольклорных жанров (форм) может быть лучше всего объяснено исходя из особенностей ментальности русского народа: «Сам народ выразил мысль относительно трех форм своей словесности. О пословице он говорит: “Глупая речь не пословица”; “Русская пословица ко всему приходится”. О сказке и песне он так выражается: “Сказка складка, а песня быль”, то есть вымысел фантазии, а песня быль, потому что в ней отзывается чувство жизни, а потому, как замечает другая пословица: “Из песни слова не выкинешь”» [1, с. 76].

        Из всех фольклорных жанров наибольший интерес Шевырева вызывали народные пословицы, четко отделяемые им от поговорок («служащих заметкой какого-нибудь старинного обычая» [1, с. 76]) и так называемых исторических пословиц («в которых хранится память древних событий отечества» [1, с. 77]).

        Анализируя пословицы путем их тематической группировки, Шевырев стремился дать обобщенное заключение о том, как «отпечатлелся в них разум русского народа со всеми его разнообразными свойствами» [1, с. 79]. Он выделял такие черты народного характера, получившие закрепление в пословицах, как почтение к мирским властям, уважение к уму и учению, смирение, благочестие, гостеприимство, обостренное чувство справедливости, наблюдательность и склонность к насмешливости,  не утаивая, однако, и отдельные негативные стороны русского национального характера: «Русская лень вошла также в пословицу, как порок народный, зависящий от климата и от многих других обстоятельств» [1, с. 80]. Общая оценка пословиц как весьма жизнеспособного жанра фольклора у Шевырева позитивна и высока: «Каждый человек может извлечь из кодекса наших пословиц золотые для себя правила, согласные с образом его действия» [1, с. 83]. 

        В народных пословицах Шевырев подчеркивал их практическую, рациональную направленность, ясно свидетельствующую, по его мнению, о высоком интеллектуальном потенциале своих соотечественников: «Пословицы русского народа представляют богатые выводы разума из опытов жизни. Сама же пословица говорит, что “русский человек задним умом крепок”. Этот задний ум есть именно ум вывода или, правильнее, высший ум, то есть разум. Пословица же говорит: “Ум без разума беда”» [1, с. 76].

        Вместе с несомненным интеллектуальным потенциалом Шевырев обоснованно выделил присутствующую во многих образцах народных пословиц стихию комизма, носящего как чисто юмористическую, так и остросатирическую направленность. Как считал ученый, этот яркий и действенный народный комизм мог бы послужить хорошей основой для создания национальной комедии: «Пословицы наши, как сокровище здравого русского ума, для комика, имеющего дело с безумием, представляют клад неистощимый. Вникая в глубокий смысл их, поэт комический может в разуме самого народа почерпать идеи для своих комедий. Пословицы наши, вместе с готовыми для них заглавиями, то же для комика, что мотивы народных мелодий для композитора оперы» [2, с. 374].

        Рассматривая конкретные проявления комической стихии в народных пословицах, Шевырев выявил тесную взаимосвязь между их общим интеллектуализмом и содержащейся в них резкой критикой любых проявлений неразумия, глупости, слепой и грубой силы: «Велико уважение русского человека к уму и к разуму. Он возносит его над силою, говоря: “Где сила, там уму могила”. <...> Для ума нужен простор, по его мнению: “Русский ум любит простор”. Уважая ум, пословица не щадит дураков: “Дурак родится, Богу печаль”; “Дураков учить, что мертвого лечить»”; “В дураке и царь не волен”; “Глупый бросит камень, а десять умных не вытащат”» [1, с. 82].

        Шевырев справедливо заметил, что комическое начало в пословицах (а также в некоторых других фольклорных жанрах, в частности, сказках) зачастую выступает как единственно возможное средство борьбы с проявлениями сил, враждебных разумному устройству жизни: «Глубокомысленною ирониею преследует народная сказка все злоупотребления произвола власти, облеченной силою» [1, с. 85].   
 
        В то же время, как показывал Шевырев, помимо социальной ориентированности стихия комизма служит в ряде случаев своеобразным дополнением этического кодекса народной жизни, снимая излишнюю категоричность религиозных предписаний: «Пословица русская позволяет смеяться над грехами: “Грехи чинят смехи”, – говорит она, но не тогда, когда смеяться уже поздно: “Грех не смех, когда придет смерть”» [2, с. 375].

        В этом контексте особый интерес представляет наблюдение Шевырева над интеграцией комического и сакрального в фольклорном восприятии образа нечистой силы. Комизм наряду с благочестием выступает эффективным орудием защиты православной веры: «...русский простолюдин, предаваясь своей врожденной иронии, смотрит с комической стороны на самого начальника зла – на дьявола. Русский человек, истинный, не измененный никаким влиянием, называет дьявола просто дураком. Он смеется над ним и выражается так: “Дурак сам в яме сидит, да и людей за собою туда же в нее тащит”. Вот настоящая, можно сказать, теория зла и смешного в комедии, выраженная простыми речами русского человека-комика» [2, с. 117]. Таким образом, согласно интерпретации Шевырева, комическая стихия фольклора имеет не только эмоциональное, но и важное мировоззренческое значение.         

        Из других фольклорных жанров Шевырев подробно остановился также на жанре сказки, определяя его с помощью фольклорных коннотаций: «Сказка – складка, говорит пословица, т. е. сказка есть вымысел, в котором действует фантазия народа» [1, с. 83].

        Примечательным и продуктивным представляется верное замечание Шевырева о жизненно-реалистической природе многих произведений сказочного жанра: «Отличительное свойство русской сказки состоит в том, что хотя она по-видимому и переносит нас в мир фантастический или, говоря ее словами, в “тридесятое царство”, но если вглядимся пристальнее, то увидим, что сказка остается совершенно верна действительной жизни, нас окружающей, даже и тогда, когда она заимствует свои вымыслы из чужестранных сказок. Ее ковер-самолет и сапоги-самоходы, переносящие путников на самые дальние расстояния, указывают на огромное пространство той земли, где деется сказка» [1, c. 84].

        Наконец, эстетический анализ и историко-литературное объяснение песенных жанров фольклора становится кульминационным моментом фольклористской концепции Шевырева. Финальное, завершающее положение песен в ряду жанров русского фольклора обусловливалось отчетливым представлением о сложной хронологии создания и неоднородности их художественной структуры, как это разъяснял Шевырев еще в университетских лекциях 1830-х годов: «...в песнях русских, как в песнях всякого народа, видны слои многих веков, начиная даже с века Владимирова. Поэтому о песнях русских говорить следует в заключении всего древнего периода нашей словесности» [3, с. 13].   

        В то же время без полноценного исследования произведений этой составной жанровой группы невозможно было обойтись. Именно в песнях Шевырев видел живое воплощение народного духа: «Что прожито чувством народа, то истинно печатлеется неизгладимо в его песне. Чувством объемлет он всё – и природу свою, и историю, и все значительные мгновения жизни» [1, с. 88].

        Еще не дифференцируя былины, «старины» от жанра так называемой исторической песни, Шевырев проницательно указывает на демократизм симпатий к их главным героям: «В исторических песнях являются наши славные витязи. Они вышли из всех сословий народа и слетелись со всех концов земли русской. С особенною любовью и подробнее, чем другие витязи, обозначен в исторических песнях Илья Муромец, вышедший из крестьянского сословия» [1, с. 91].

        В лирических песнях Шевырев обращал внимание на «общую черту их всех – на чувство природы со всеми ее красотами» [1, c. 95], а также особо подчеркивал опорный принцип композиционно-синтаксического параллелизма, служащий основой многим песням: «Один из любимых поэтических образов, беспрерывно употребляемый русскою песнью, есть параллелизм природы и жизни. Они ставятся друг перед другом, и прекрасный образ, взятый из природы, соответствует значительному образу из действительной жизни» [1, с. 95].

        В песнях свадебного обряда Шевырев точно акцентировал высокий поэтизм образа невесты – главной героини происходящего таинства и торжества: «Всё, что есть прекрасного и милого в природе животной и растительной, в небесах и на земле: заря, радуга, лебедь, голубь, ласточка, – всё дает предметы для сравнения с невестою. Нередко в селе только и видим золото, что на кресте сельской церкви да на иконах; но песня свадебная всевозможными драгоценными камнями убирает прекрасный образ невесты, величая всегда ее княгинею, а жениха князем» [1, с. 99–100].

        Представляет интерес и логически аргументированное объяснение Шевыревым причин замеченного им преобладания минорной тональности лирической песни: «Горе составляет главное, господствующее чувство в наших народных песнях» [1, с. 111]. Объяснение этому удивительному феномену Шевырев, в отличие от большинства позднейших фольклористов социологической направленности, искал не в социальной сфере, а в «психической стороне русского человека»: «Какая причина такому явлению, что горе имеет свой зародыш в тоске души по бесконечном, в ее стремлении к своей небесной родине. Вот почему горе гораздо глубже, чем веселье, излишняя наклонность к которому обнаруживает только поверхностную душу. Народ, способный чувствовать великое горе, способен и заслужить великую радость» [1, с. 111].

        Стараясь актуализировать ценности фольклорного наследия и придать им широкий общественный резонанс, Шевырев предложил конкретные способы, благодаря которым оказалось бы возможным внедрить хотя бы отдельные элементы народной культуры в сформировавшийся вне связи с фольклорными традициями уклад эстетической жизни высших образованных сословий: «Нельзя не пожалеть, что наш хоровод остается исключительным увеселением простого народа. Под опасением прослыть за оригинала и подвергнуться публичному осуждению, я осмелился бы предложить это увеселение нашему избранному обществу. Но я уверен, что когда мы возвратимся к сознанию наших народных сил, то мое желание исполнится, потому что в хороводе покоится зародыш изящных, художественных произведений, связанных с общественною жизнию. Через хоровод все искусства могли бы на нее благотворно подействовать и дать благородный смысл ее увеселениям. Здесь поприще для поэта, музыканта и хореографа. Здесь члены общества обоих полов могли бы развивать свои художественные дарования, и наша общественная жизнь получила бы от них жизнь и значение и перестала бы отзываться тою пустотою, которая мертвит ее» [1, с. 97–98]. К большому сожалению, интересное и перспективное предложение Шевырева так и не было в ту пору реализовано.
 
        Не претендуя на полноту охвата фольклорного материала и неся на себе ощутимые следы своей эпохи, фольклористская концепция Шевырева тем не менее заключает в себе примечательный для сегодняшнего дня эффект забытой новизны и является ярким свидетельством переходного этапа отечественной науки о фольклоре, только еще прокладывавшей в XIX веке пути от философского схематизма к конкретно-историческому изучению закономерных особенностей устного народного творчества.      

                Литература

    1.  Шевырев С. П.  Лекции о русской литературе, читанные в Париже в 1862 году. – СПб.: Тип. имп. Академии наук, 1884. – 280 с.
    2.  Шевырев С. П.  Теория смешного, с применением к русской комедии. Статья 1-я // Москвитянин. – 1851. – Ч. I, № 1. Январь. Кн. 1. – С. 106–120 (Отдел «Критика и библиография»); Статья 2-я // Москвитянин. – 1851. – Ч. I, № 3. Февраль. Кн. 1. – С. 373–385 (Отдел «Критика и библиография»).
    3.  Шевырев С. П.  Общее обозрение развития русской словесности. Вступительная лекция. – М.: Университет. тип., 1838. – 34 с.

         Октябрь 2005