8. Палашка. Дочки-матери

 Автор:       Палашка




      «Вот и все… Осталась я одна. Одна на всем белом свете! Теперь совсем никому нет до меня дела».
 
Вера заломила руки и завыла тоненько, протяжно.

Слезы хлынули, как вода из крана – горькие, безутешные. Так человек плачет только по себе самом.
Вытерла опухшее лицо черной шерстяной косынкой, которой покрывала голову на кладбище. Стало легче. Давненько же она не плакала.

            Долго мыла под краном туфли – кладбищенская глина смывалась плохо. Правильно, что надела эти старые лодочки, не жалко и выбросить. Хотя, на 9 дней опять туда идти.

            На поминках их было пятеро. Две соседки, агент похоронного бюро, шофер и Вера. Закуска в кафе стандартная – блины, кутья, мясная нарезка, водка. Повздыхали, помолчали, разошлись через два часа. А Вера и рада была. Хотелось скорее оказаться дома, одной.

Маленькая двухкомнатная квартирка дохнула запахом лекарств, недовольно заскрипела старым паркетом, тоненько завыла сквозняком с балкона.

Вера выпила снотворного на кухне, переоделась в старый халат и улеглась на продавленной тахте в маленькой комнате. Сейчас сон спасительным покрывалом укроет ее от сегодняшнего дня, и она отдохнет, наконец-то отдохнет, наконец-то…

Старый будильник словно мантру бубнил сиплым тенором: «Тики-так, тики-так, тики-так».   
 
 
- Почему ты вечно лезешь в мою жизнь?  Почему ты думаешь, что лучше меня знаешь, что хорошо, а что плохо?! -  Вера кричала и топала ногами от бессилия.

Мать поджала бледные губы, обвислые щеки мелко затряслись:

- Не смей на меня кричать! Тебе придется со мной считаться! Пока Я здесь хозяйка!

В отчаянии Вера грохнула об пол чашку с корвалолом, которую держала в руках. Мать развернулась и прошаркала в большую комнату. Хлопнула дверь, ей в ответ звякнули рюмки в буфете, затрясся на кухне испуганный холодильник.

Глотая слезы, Вера замела веником осколки чашки в совок. Это была маленькая синяя чашечка, еще папина… Слезы хлынули с новой силой.

Накинула пальто, вышла на улицу, стала курить одну сигарету за другой. Теперь можно… Теперь все можно… Она подняла лицо к холодному серому небу. Зачем ты не убьешь мня? Зачем тебе надо протащить меня через все это? Чтобы я поняла, какое я ничтожество? Я знаю! Я знаю!!! Я не посмею ее ослушаться! Я не смогу одна справиться!

Вечером позвонила Вадиму и сказала, чтобы он не волновался – ребенка не будет. Не будет больше и отношений. Положила трубку. Вадим не перезвонил. Больше не перезвонил никогда.
 
            Потом, после того как все произошло, и Вера пришла из больницы, мать не вышла из своей комнаты. Пришлось самой к ней войти. Она лежала на диване, повернувшись спиной.

- Мама… Я все сделала. Как ты хотела…

Мама медленно повернулась, села, спустив опухшие ноги в носках на пол.

- Как я хотела? Разве я ЭТОГО для тебя хотела? Может, ты МЕНЯ будешь винить в своей дурости?

- Мама! Ну зачем ты?! – Вера вскочила, выбежала, закрылась в ванной и заплакала. Все ждала, что мать постучит к ней, пожалеет ее, обнимет… Нет, не дождалась…
               
            С тех пор Вера перестала жалеть мать. Даже когда она окончательно слегла. Нет, конечно, Вера делала все, что нужно. Наняла сиделку, исправно платила врачам, покупала дорогие и бесполезные лекарства.

            Мать лежала неподвижно и смотрела перед собой в потолок. Она почти не разговаривала. Сухое «да», «нет», «все равно». Однажды вечером Вера вошла в большую комнату и увидела, что мать пристально смотрит на нее. Серые холодные глаза.

- Мама, тебе что-нибудь нужно? – в душе колыхнулась затравленная надежда.

- Нет…

- Ты хочешь что-то сказать мне?

- Да…

- Говори, мама, я слушаю.

- Это ты виновата… И тебе так же придется… В полном одиночестве… Зачем только тебя рожала…

- Мама! В каком одиночестве?! Что тебе еще не хватает? Что ты мне жилы тянешь? Может быть, не я, а ты виновата? Это я буду умирать в полном одиночестве! Это мне, из-за тебя, некому будет стакан воды подать! «Зачем только рожала»? – этого ты мне простить не можешь? Поэтому не дала мне родить?! Всю жизнь мою изломала! Перед смертью тебе больше нечего  сказать?!
- Замолчи!.. Уйди!.. – мать отвернулась и закрыла глаза. Больше она не произнесла ни слова.

Через неделю ее не стало.

Накануне вечером Вера снова поймала на себе ее взгляд. Казалось, мать с удивлением смотрит на нее, или уже не на нее? Лицо разгладилось, нахмуренные обычно брови были приподняты, на бледных губах – подобие улыбки. Вера коснулась ее руки – холодной и сухонькой. В ответ мать чуть сжала пальцы… Что это было?..
 
            Проснулась Вера поздно. Все тело ломило. Вставать не хотелось, и незачем. Готовить было не надо. Бежать в аптеку и магазин было не надо. Даже на работу не надо – ее отпустили на неделю. Ничего больше не надо… А жить надо?.. Вместо облегчения Вера чувствовала пустоту и апатию.

Из приоткрытого шкафа выглядывал рукав маминого халата.

Холод. Черные люди на сером кладбище. Стук земли о крышку гроба.

Все, все, все! Не думать больше! Не вспоминать! «Пусть мертвые сами хоронят своих мертвых» - есть такая пословица, кажется, у англичан.

Вера медленно села, опустила ноги на пол. Они выглядели какими-то одутловатыми. Как у мамы. Надо будет проверить почки. И сердце. До себя раньше руки не доходили. Ну, теперь-то времени навалом…

Проходя мимо большого зеркала, завешенного черным тюлем, Вера краем глаза увидела какой-то силуэт. В испуге сдернув ткань, она поняла, что видит саму себя. Вспорхнувшее сердце колотилось неровным ритмом. В глазах немного потемнело. «О как! Нервы ни к черту».

Пила пустой кофе, без сахара, без молока. Заедала куском черствого черного хлеба. Мама бы процедила сквозь зубы:

- Опять чернила пьешь. Сама такая от этой дряни – черная и горькая.

Вера невесело усмехнулась. Горькая и черная. Так и вышло. Только не от кофе, мама…

Собрала пальцем редкие крошки и неожиданно для себя сбросила их на пол. Так делала мама. Веру это жутко бесило – потом эти крошки скрипели под ногами, и приходилось протирать на кухне пол после каждой маминой трапезы.

«Да, мамочка, тебя не стало, а дело твое живет!»
 
Прошел месяц.

            Вера раздала соседям мамины вещи, те, что получше. Остальное сложила в большой мешок и отнесла на помойку. Себе оставила только ее  старый халат. Он по-прежнему висел в шкафу и частенько выглядывал наружу, словно мама все еще контролировала Веру.

Вытащив халат из шкафа, Вера уткнулась лицом в выцветшую ткань, прикрыла глаза и вдруг почувствовала этот горьковато-соленый запах – запах из далекого детства – слезы, мамин халат, детские ладошки… Снова покатились слезы, только теперь настоящие – по утрате, по матери…
 
            Мама работала в профкоме большого секретного завода. Тогда она была эффектной блондинкой с ярко накрашенными губами.  Могла достать дефицитные путевки на курорт и в местный профилакторий, заказывала подарки заводчанам на памятные даты. В общем, была «нужным» человеком. Ее часто приглашали в рестораны на юбилеи, на начальственные фуршеты после заседаний. Отец же работал ведущим инженером в конструкторском бюро. Скромный, серенький, молчаливый, он давно привык, что с ним не считаются ни в семье, ни на работе. По службе его продвигали исключительно мамиными стараниями. Он это знал и становился еще более печальным и незаметным. Зато он читал маленькой Вере сказки на ночь, ходил с ней в зоопарк и никогда ее не ругал.

            Он рано умер от прободной язвы. Девятилетнюю Верочку не взяли на кладбище, и она еще долго не понимала – как это умер? Казалось, папа просто уехал куда-то далеко и надолго. Только папина синяя чашечка теперь стояла на верхней полке. И не было его стареньких тапочек в прихожей…

            Мама часто отправляла Верочку в лагерь, в турпоездки. Дома иногда появлялись разномастные дядьки. Но никто не задерживался надолго. А мама стала много курить и частенько утром выходила на кухню с опухшими заплаканными глазами. Она так и не вышла второй раз замуж. Подружкам говорила, что не может обречь ребенка на соседство с чужим мужиком, что она принесла себя в жертву подрастающей дочери. Но Вера не верила ей. Просто эти дядьки были ничем не лучше папы. Папа хотя бы любил и мать, и ее, Веру.

            А потом Алевтина Васильевна ушла на пенсию. В пятьдесят пять лет. Она была еще деятельной и полна сил, но уж больно тепленькое занимала место. Какие-то там интриги, наветы, «инсинуации», как она говорила, и ее «ушли». Впрочем, предлагали и место экономиста, и контролера в ОТК, но мама предпочла уйти с завода, громко хлопнув на прощание дверью.

            Вот тогда-то и начался Верин ад. Всю свою нерастраченную энергию мама направила на воспитание уже взрослой дочери. Как выяснилось, дочь стала копией отца – такая же рохля, неумеха и растяпа.

- Ну что ты ешь? Неужели так трудно сварить нормальную кашу на завтрак? Что это за сосиски? Это даже не бумага, это перемолотые куриные кости с перьями, присыпанные химией! – так начиналось утро.

- Ну что ты напялила? Как можно к синей юбке надеть розовую блузку? Где голубой батник, что я тебе купила на восьмое марта?

- Мама, он мне не идет, он не сидит…

- Это ты ему не идешь! Не сидит он! Зато ты сидишь прочно в девках, так и просидишь в своей конторе до пенсии! Что я не права? Ни одеться, ни причесаться – ничего не может. Вещей тебе хороших сколько накупила, так ты ж не носишь!

            Сначала Вера обижалась, плакала в подушку. А потом стала огрызаться, грубить матери. Даже назло ей выкрасила волосы в рыжий цвет.

- О господи! Была серой мышью, а стала дешевкой вокзальной!

- На себя посмотри!  Ты же хотела, чтобы я на тебя стала похожа? Пожалуйста, смотри – теперь похожа!

- Вот значит, как ты заговорила? Вот твоя благодарность? Убирайся с глаз моих!!!

            И Вера убиралась. Но проходил час, другой, и раскаянье начинало ныть в груди. Было стыдно за свои слова. Было больно от своей обиды и от обиды, нанесенной матери.

- Мама… Прости меня. Я перекрашусь. Мне самой не нравится. Мам?..

Но мама молчала. Она могла молчать и день, и два, и целую неделю.

- Мама! Это, наконец, невыносимо! Ну ударь меня, только не молчи! Мама!!!

Но мама молчала.

Тогда Вера одевалась и уходила бродить по улицам. Даже хорошо, если шел дождь, даже хорошо, если было холодно и темно. Наверное, мать волнуется, смотрит в черное окно. Когда она возвращалась, прислушивалась – вот сейчас мама выйдет, отругает ее, а потом они обнимутся, поплачут вместе.

Но мама не выходила. И плакать приходилось в одиночестве…
 
            Вадим был очень хороший. Только женат, двое детей. О разводе не могло быть и речи. И жену свою он любил. А Веру, наверное, просто жалел. Она не жаловалась, нет, почти ничего ему не рассказывала об отношениях с матерью. Но он понимал, что ей очень плохо. Они бродили по городу и молчали. С ним хорошо было молчать. Еще ходили в кино. Вере было все равно, что смотреть. Когда в кинотеатре гас свет, Вадим брал ее за руку, и становилось так хорошо, спокойно, как в детстве. Это было самое любимое ее время. Вот так бы сидеть в темном зале и чувствовать тепло человека, которому не все равно…

            Как-то поздним вечером Вадим провожал ее до дома. Они стояли, обнявшись, у подъезда и молчали. Внезапно дверь распахнулась с ужасным скрипом – на пороге, укутанная в серый пуховый платок, стояла Алевтина Васильевна.

- Вера, немедленно домой! – в темноте грозно сверкнули очки.

- Мама?.. Мама, это мой сослуживец Вадим Николаевич. Он…

- Я вижу, какой это сослуживец! Домой, я сказала!

Вадим что-то замямлил, испуганно отдернул руки. А Вера почувствовала, как горячая волна стыда заливает ее с головы до ног.

- Ладно, пока. Потом поговорим, - Вера выхватила у Вадима свою сумку и почти бегом ринулась домой.

- Мама, ну как ты можешь? Я взрослая женщина, а ты обращаешься со мной как с пятнадцатилетней девчонкой! Какое ты имеешь право орать на нас?

- Какое право?! Да я твоя мать! Кто еще поставит тебя в рамки? Кому еще до тебя, дурехи, дело есть? Что это еще за сослуживец такой выискался? Все порядочные сослуживцы вечерами дома сидят!

- Мама, мы любим друг друга! Мы давно уже встречаемся!

- Что?! Встречаетесь? Вот с этим… с этим плешивым ушлепком?  Может, он еще и женится на тебе?

- Может, и женится!

- Хочешь сказать, он не женат?

- Может, и не женат! Может, скоро будет не женат!

- Ой, дура какая! Ну дура! Это он тебе наплел? Да такие обмылки и живут-то только потому, что какая-то сердобольная баба взяла его себе на развод. Больше портфеля не поднимет, больше рюмки не выпьет. Твой папаша номер два! Что, скажешь - я не права?

- Ну и что! Я люблю его!

- Любишь? Ну смотри, принесешь в подоле, я тебя на шею себе не посажу. Ты думаешь, он тебя кормить будет? Да сбежит тут же! У него ж на лбу написано – сбежит!
 
            И как в воду глядела Алевтина Васильевна. Когда Вера через полгода призналась Вадиму, что беременна, он весь поник, опустил виновато голову, и на его большом лбу с залысинами засветилось: «Я сбегу».

Вера усмехнулась:

- Не бойся, Вадик. Это будет только мой ребенок. Никто не узнает кто отец…
 
Вот теперь нет ни Вадима, ни ребенка, ни мамы…

            Вера сидела на маленькой кухоньке в мамином халате и ела сосиски. Старый будильник бубнил свою мантру: «Тики-так… тики-так…»

«Какая же гадость эти сосиски. Из чего их только делают?  Кости, перья и какая-то химия, - невесело подумала Вера, - завтра же сварю себе кашу».

Проходя мимо старого зеркала, вздрогнула – на минуту ей показалось, что там, за стеклом стоит мама и сокрушенно качает головой. Вера подошла, видение быстро перестроилось в ее собственное отражение.

Стала собираться на работу. Надела любимую синюю юбку. Неожиданно для себя достала ни разу ненадеванный голубой батник, когда-то подаренный мамой на восьмое марта.  «Да, пожалуй, он больше подходит. Да вроде и сидит теперь получше».

            В ванной комнате достала из ящичка помаду и накрасила губы. Взглянула на себя и аж вздрогнула. Из зеркала на нее смотрела мама. Холодные серые глаза,  ярко-вишневые губы. Характерным маминым движением Вера закинула прядь волос за ухо. «Господи, как же я стала на нее похожа!»

             Мама была точно такой же лет двадцать назад. Помнится, она провожала маленькую Верочку в очередной пионерский лагерь. По обыкновению та тихо ныла, глотая слезы.

- Вера! Ну-ка выше нос! Не реветь, не страдать, радоваться жизни!

- Мама, я не хочу… Мама, я хочу с тобой…

- Вот же глупая! Поедешь на море, будешь купаться, загорать, фрукты есть. Дети мечтают о таком, а ты ревешь! Держи-ка чемодан. Там на крышке список вещей приклеен, ничего не забудь обратно привезти. Да ты меня слушаешь?

- Мамочка, можно я не поеду… Можно я с тобой?..

Тогда мама присела, закинула привычным жестом прядь волос за ухо, чмокнула Верочку яркими вишневыми губами и неожиданно запела: «Пора в путь-дорогу! В дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем!» Не кисни, Вера, все будет хорошо! Все обязательно будет хорошо! Вот увидишь!»

К горлу подкатил ком.

- Мамочка! Прости меня! Мамочка! – Вера заплакала.  С каждой слезинкой уходила старая обида, сердце теплело, и настоящая дочерняя печаль заполняла душу. Странно, но от этого настоящего горя становилось легче и как-то светлее.

 «Все будет хорошо. Теперь все обязательно будет хорошо, вот увидишь!»

 - Мамочка, родная моя, ты всегда была права! Прости меня, мамочка! Я люблю тебя! Я так тебя люблю! - Вера вытерла слезы и снова посмотрела в зеркало.

 Заплаканные серые глаза больше не казались холодными. Мама улыбалась.   
 
               


© Copyright: Мария Шпинель, 2020
Свидетельство о публикации №220101300864

http://proza.ru/comments.html?2020/10/13/864