Заговор слепых. 18

Глава XVII. УХО, ГОРЛО, НОЖНИЦЫ

Хуже нет занятия, чем пробуждаться пасмурным утром, ни свет ни зоря. Особенно с похмелья. В такие минуты хочется слиться с кроватью - превратиться в матрас, стать одеялом, подушкой. Лежать, закрыв глаза, без ощущений и чувств.
Не думать, не помнить, не знать, не дышать.
Не действовать. Не шевелиться.

Хочется, но не всегда удаётся. Неточка была неумолима! Проснувшись вместе с будильником, она первым делом взялась за Глеба - стала толкать его в бок, сварливо приговаривая:

- Вставай, лежебока. Пора к деду идти. Его надо брать врасплох, до принятия дозы. Упустим момент – пиши пропало! Ничего путного от него не добьёшься. Спивается он у меня.

Неточка удручённо вздохнула.

- Он и раньше был любитель за воротник заложить, а как мораторий ввели, совсем раскис. С раннего утра квасит, зараза. Вроде бы и должность при нём оставили, и жалование платят исправно, но без настоящего дела дюже дедуля кручиниться. Он же у нас передовик, с двадцатилетнего возраста головы рубит. И отец его был палачом, и отец отца. Династия! А тут мораторий... На, освежись.

Неточка протянула Глебу стакан с водой.

- Промочи  горло. На чаепития у нас времени нету.

Глеб благодарно кивнул и присосался к стакану – сушняк! Холодная вода щекотала гортань и вызывала в желудке томительный зуд.

- А главное, никто ведь так и не понял, отменили смертную казнь или нет? Будут дальше головы рубить или ограничатся пожизненной каторгой? Все на стрёме! Притаились и ждут, куда маятник качнётся: в сторону здравого смысла или этого, как там его… гуманизма.

Произнося слово «гуманизм», Неточка сморщила нос, точно унюхала протухший продукт в холодильнике.

- Ты сам посуди - они малолетних насилуют, а им лишь ноздри рвут и уши отрезают. Тоже мне, правосудие! Да за такие дела нужно не голову рубить, а в землю закапывать. Живьём, чтоб неповадно было. Ну, ты готов или как?

Прогулка по свежему воздуху пошла Глебу на пользу: головная боль утихомирилась, в мозгах непроглядную хмарь сменила переменная облачность. Лишь желудок по-прежнему артачился: хотелось толи скушать чего-нибудь горячего и жирного, толи, наоборот, от души проблеваться.
 
Миновав синагогу, они вышли на широкий проспект, носивший имя смутьянов, избравших для мятежных афер последний месяц года.
Громада тюрьмы с чёрной башней, увенчанной скульптурой ангела, возвышалась над соседними зданиями. Литовский Замок был самым солидным строением на улице Декабристов – крупнее Театра Оперы и Балета, красовавшегося прямо напротив цугундера.
Угрюмый часовой, нёсший вахту возле чугунных ворот, с подозрением покосился на ранних прохожих. От этого взгляда Глебу сделалось не по себе. Он всегда побаивался должностных лиц при исполнении, а уж если человек был янычаром карательных служб – и подавно.
Неточка, напротив, прошла мимо охранника с таким надменным видом, точно страж острожного порядка был пустым никчемным местом.

Свернув за угол, они очутились в узком проулке, отделявшем крепостную ограду Замка от стены соседнего дома. Пройдя метров сто, Неточка остановилась перед железной калиткой. Чтобы дотянуться до кнопки звонка, ей пришлось залезть на кирпич, будто нарочно припасённый перед входом для этого случая.

- Але, кто там? – раздался дребезжащий голос.

- Это я, дедушка, - крикнула Неточка в решето домофона.

В стене что-то щёлкнуло, ржавая дверь со скрежетом отварилась.
На пороге казённой квартиры стоял тщедушный старичок в застиранной майке и семейных трусах до колен.
Глеб был слегка разочарован - он ожидал увидеть зловещего душегуба, а встретил пенсионера захудалой наружности. Самыми выдающимися фрагментами внешности палача были седые кустистые брови и хрящеватое ухо обширных размеров, из которого бил фонтан мочально-пепельных волос. Второй орган слуха напрочь отсутствовал. Вместо него из головы торчал угластый огрызок.

- Я не одна, дедушка, - призналась Неточка, чмокая старика в небритую щёку. – Это Глеб, мой товарищ.

- Очень приятно с товарищем познакомиться. Ардалион Романович, - прислужник Фемиды протянул покореженную артрозом десницу. – Ну что же, милости прошу в мои казематы.

Кухня палача, как и его собственное обличие, ничем особенным не выделялась: железная раковина с червоточинами отбитой эмали, газовая плита, покрытая толстым слоем жирной копоти, стол, застланный клеёнкой в горошек.
На окне – тюлевая шторка, на стене – отрывной календарь, изрядно похудевший за прожитый год, на потолке – разлапистая люстра о пяти головах, из которых только одна подавала признаки осветительной жизни. Короче, типичная обитель одинокого старца.
Единственной достопримечательностью кухонного пейзажа был странный предмет, возвышавшийся на холодильнике - деревянная башня на мраморном цоколе со стальным лезвием, подвешенным к своду конструкции.

- Что, нравиться? – Ардалион Романович перехватил заинтригованный взгляд гостя. – Лапуся моя! Точная копия гильотины образца шестьдесят восьмого года прошлого века. Сослуживцы к сорокалетию безупречной службы преподнесли. Почитай, четверть века на ней проработал! Тут и надпись дарственная имеется.

Старик взял в руки шедевр прикладного искусства и зачитал поздравительный текст, выгравированный на медной табличке:

- «Бровеносцу Подонкину, лучшему головотяпу империи, от соратников и коллег». Бровеносец Подонкин, это я. Меня друзья так прозвали за фактуру внешности и норов характера. В шутку, конечно. В нашей людоедской профессии без юмора никак нельзя. У палача завсегда смешное слово наготове. Веселее палача только штатный доносчик, и то не всегда.

Ардалион Романович схватил лежавшую на батарее тряпку, плюнул в неё пару раз, и стал стирать с гильотины пыль. Особое внимание он уделил смертоносному лезвию. Закончив влажную уборку, старик водрузил производственный агрегат на законное место.

- Не одному тебе, братец, лапуся моя приглянулась. Многие на неё зарились. Оно и понятно – штуковина знатная! Ходил тут один буржуй вокруг да около. Продай, говорит, Ардалион Романович, мне свой инструмент. Хочу его в кабинете поставить - очень хорошо такой гильотиной концы у сигар отрубать. Большие деньги предлагал, паскудник. Размечтался... Шиш ему, а не гильотину!
   
Палач скроил из пальцев протестующий кукиш и погрозил им толстосуму.

- Я за длинным рублём не гонюсь, мне честь дороже! Нынче всё на продажу несут: боевые награды, фамильные ценности, золотые коронки. Ничего святого за душой не осталось. Срамота! Но я не таков. А уж работу для гильотинки мы и сами отыщем. Вы не думайте, господа хорошие, она у меня ржаветь без дела не будет. Взяли нынче моду папиросы с фильтром изготовлять. Это ж уму не постижимо - «Беломорканал» и с фильтром! Чистой воды извращение. Так я, братцы, приноровился этим вот аппаратом фильтры поганые у папирос отрубать. Красота. Эстетика. А буржуи с сигарами ихними мне не указ.

- Ладно, дед, уймись. Развоевался! - попыталась урезонить Неточка борца с мировым капиталом. – Ты лучше чаю нам сваргань. Мы ещё не завтракали.

- Что ж, чай дело хорошее, - одобрил старик предложение внучки. – Вам какого? Индийского, со слоном, или краснодарского, с матрёшкой? А может покрепче чего-нибудь? Ради знакомства!

Ардалион Романович скривил задорную гримасу и заговорщически подмигнул Глебу.

- Ага, разбежался! Держи карман шире, - охладила его энтузиазм возмущённая Неточка. – Дед, ты на часы-то взгляни. Девять утра всего. Кто в такую рань водку кушает?

- А я чего? – развёл руками оробевший палач. – Я предложил только. Уже и слово сказать нельзя. В собственном доме-то…

Бубня проклятья в адрес непочтительной молодёжи, старик поплёлся варить безалкогольный напиток.
Долго сердиться Ардалион Романович, однако же, не умел. А уж молчать – и подавно.

- Да, братцы и сестры, хорошая была гильотина, ничего не скажешь, - вернулся он к излюбленной теме, поставив чайник на плиту. – Почитай, сто с лишком лет государству служила. Головы сбривала аккуратно – посмотреть любо-дорого. А внешность какая? Загляденье! Таких гильотин нынче не делают.

Старик сокрушённо вздохнул.

- Хотя, про новую гильотину ничего худого сказать не могу - толковая машина. И в работе сподручная. С тех пор, как гильотину осовременили, у нас ни сбоев не было, ни травм. Не то, что раньше. А всё-таки старые ножницы мне как-то милей. Привычка, наверное…

- Ножницы, это гильотина на блатном наречии, - перевела Неточка Глебу производственный термин, а затем, обратившись к старику, с укоризной добавила: – Дедушка, ты опять за своё! Думаешь, кому-нибудь интересно про ваши тюремные зверства выслушивать? Сменил бы пластинку, честное слово.

- Цыц! Ты мне рот не затыкай, пигалица! От горшка два вершка, а туда же, в цензоры лезет.

Ардалион Романович звезданул кулаком по столу.

- Пригрел гадюку на груди. Я вообще не с тобой разговариваю, а с товарищем твоим. Молодому человеку полезно послушать ветерана труда.

Выпустив пар, бузотер успокоился и стал объяснять гостю преимущества модернизированного  аппарата возмездия.

- Да, новые ножницы весьма хороши. Тут ведь в чём фокус? В ошейнике! Прежде чем голубчика безглавить, его подготовить нужно: ручки-ножки связать, на скамейку положить, ремешками к ней пристегнуть, чтобы зря не елозил. Без этого никак! И для шейки специальное приспособление имеется – ошейником мы его называем. Сделал всё по уму, упаковал горемычного и руби ему голову. Это с новой гильотиной, потому что ошейник у неё поворотливый, к любому размеру можно приноровить. С такой оснасткой не забалуешь!  Головой не повертишь, да и в плечи втянуть её не получится.

Ардалион Романович достал из пачки беломорину, подошёл к холодильнику и с помощью модельных ножниц отсёк ненавистный фильтр.

- Ведь если голубчик голову втягивать станет – от страха или недопонимания – то лезвием челюсть ему всенепременно снесёт. А это уже непорядок! Сам посуди: целая часть башки раздробленна вдребезги, весь нижний этаж. Кровь, грязь, зубы по полу валяются. Стыд и срам. Поэтому раньше, при старой гильотине, должность особая имелась – настройщик.

Подпалив папиросный обрубок, старик затянулся, сложил губы бантиком и выпустил вонючее облако сизого дыма.

- Быть настройщиком, скажу я вам, это дюже рискованно! Настройщик, он зачем в экзекуции нужен? Для окончательной телесной бездвижности пациента. Его задача голову держать и следить, чтобы голубчик не рыпался. Коли голова на месте, то и лезвие точнёхонько по шее пройдётся. Да только опасное это дело! Чуть зазевался, поближе к затылку пристроился, и всё – кранты! Лезвие запросто пальцы может оттяпать.

Плюнув на ладонь, старик захабарил об неё беломорину и швырнул потухший окурок прямо в раковину. Плевок и пепел он вытер о майку.

- А с новой гильотиной настройщиком службу служить – одно удовольствие! Голову принял, ошейничек застегнул и отходи себе в сторону, жди, когда правосудие свершиться. Хоть песни пой, хоть стихи разговаривай. И пальцы целы, и морда кровью не заляпана. Не то, что в прежние времена!
               
Стоявший на плите чайник, закипев, выпустил из хобота струю косматого пара, но палач, увлечённый рассказом, и бровью не повёл. Почётную роль чайного церемониймейстера пришлось взять на себя его сварливой внучке.

- За примером ходить далеко не надо. Взять, хотя бы, папашу моего драгоценного, - плёл потомственный душегуб паутину сказания. – На второй год Смутного времени это было. Тогда семейству нашему здорово подфартило. Старого палача новая власть с насиженного места турнула - как-никак, головы революционерам рубил при царе-батюшке. Но без палача, сами понимаете, светлого будущего не построить, поэтому должность Старшего Экзекутора деду моему предложили. Он перед рабоче-крестьянским правительством ничем себя не опорочил - бунтарей не казнил, а работал в основном с криминальными кадрами. Глаза выколоть, ноздри порвать, это по его старательной части. Не бог весть что, но на краюшку насущного хлеба хватало. А тут нате вам - Старший Экзекутор!

Ардалион Романович воздел к потолку граблевидные клешни, иллюстрируя высокопарным жестом значительность судьбоносного события.

- Ну, вот. В самый разгар мятежной заварухи решил «Комитет по спасению Нации» царскую семью прижучить - извести самодержавное отродье под корень в целях всеобщего благоденствия. Казнить постановили публично, на Лобном месте возле Дворца. Народу собралось – тьма-тьмущая! Все шумят, волнуются, зрелища жаждут. В такой ситуации кота за хвост тянуть нельзя. Шустро надо трудиться, без проволочек. Родитель мой, старший сын палача, само собой, при профессии состоял, семейный бизнес поддерживал. Определили его в настройщики. Работы невпроворот. Сам посуди: царь, царица, детей пять штук, да ещё гувернёр ихний. Или гувернант – не знаю как правильно там, по научному…

Старик запнулся, пытаясь сообразить, какое из двух заковыристых слов годиться к употреблению, но так и не смог сделать безошибочный выбор.
Оплошав на лингвистическом поприще, он плюнул на языкознание и вернул себя на стезю мемуаров.

- Быстро сказка сказывается, да долго дело делается. К концу церемонии папаня мой весьма употел. А когда до цесаревича черёд дошёл - его последним казнить повелели - совсем бдительность потерял. Ему о работе радеть, а он лыка не вяжет. Уложил родитель цесаревича на скамейку, ремешками пристегнул, ошейник захлопнул и видит - шейка-то у пацана тонюсенькая. Матерь божья! Болтается шея в ошейнике, как сопля в прорубе. И голова малорослая. За такой кочешок не ухватишься толком.

Ардалион Романович стиснул пальцами воображаемый шар головы, демонстрируя его габариты.

- Отец мой, повторюсь, от ударного труда весьма очумел. Взял он в руки калган венценосный, пристроился, а надавить за ушами забыл. Должен заметить вам, братцы мои, что давить за ушами для настройщика – первейшее правило. От этого осуждённый завсегда голову вытягивает. Рефлекс такой в организме имеется, больно уж место чувствительное. А если не надавил вовремя, жди беды – вопиющее нарушение прав безопасности! Прочитали, значит, приговор, барабаны готовность пробили, а когда лезвие с верхотуры сорвалось, мальчонка с перепуга голову в плечи втянул. Что с него взять – дитё неразумное! А вслед за головой и папины руки туда засосало. Три пальца ему гильотина откургузила. Вот так вот, а вы говорите… Палач – профессия опасная. Нам молоко за вредность надо давать. А вот и чаёк!

Пока одноухий палач придавался историческим воспоминаниям, его внучка успела заварить чай и накрыла на стол. В нагрузку к индийскому напитку был предложен тульский пряник, вишнёвое варенье и вчерашний торт - рачительная Неточка ухитрилась стащить со свадебного стола дородный ломоть.
Ардалион Романович пил чай по-английски, добавляя в него то самое молоко, которое якобы причиталось ему по вине производственной вредности.
Из предложенных яств больше всего душегубу приглянулся брачный трофей.

- Эх, молодёжь! Не знаете вы жизни! Пороху ещё не нюхали. А я на своём веку всего повидал. Палач – специальность чреватая! По степени риска нас к военной разведке можно прировнять. В такой головорезной профессии всякое может случиться. Папаша мой без пальцев остался, да и сам я на трудовом посту пострадал. Вот, полюбуйтесь.

Старик повернул голову, демонстрируя попорченный слуховой аппарат.

- Давно это было. Я тогда младшим помощником палача трудодни отрабатывал. Только-только азами профессии стал овладевать. Преступник индивид бедовый. А уж смертник подавно! Смертнику терять нечего. Вязал я одному такому голубчику ноги, готовил его к экзекуции, а он, ирод, коленки согнул, наклонился, да как цапнет меня зубами за ухо! Просто так, куражу ради. Кровищи было – жуть! И больно, и гадко, и муторно. А главное дело – обидно до слёз! Ведь двадцать годочков всего, а уже без уха. Как прикажите с таким фасадом на по****ки ходить?

Ардалион Романович сделал многозначительную паузу, давая слушателям время уразуметь пикантный трагизм ситуации.

- С тех пор я осторожничать начал, - признался старик. - Каждый раз перед экзекуцией голубчику в глаза заглядываю. Глаз – он не врёт. По нему всегда можно понять, что у судимого на сердце, а что на уме. И мысль последнюю можно прочесть. За секунду до смерти такая мысль непременно в глазу появляется. За пол века усиленной практики я в этом деле так насобачился - любую прощальную думу способен расшифровать. И экспонатов подобного рода у меня в закромах накопилось полным-полно, хоть музей открывай. А что: «Кунсткамера предсмертных мыслей человеков, из личной коллекции Ардалиона Потёмкина». Звучит!

Ударник лиходейного труда мечтательно улыбнулся, представив престижную вывеску на стене культурного учреждения. Отрадное видение пробудило в старике неодолимое желание поделиться с юной аудиторией раздумьями философского плана.

- Я органы зрения всегда уважал. Не зря говорят: глаза – зеркало души. Народная мудрость! И медик наш тюремный, доктор Блюментрос, такого же мнения придерживался. Вечно бегал на казнь с банкой майонезною, клянчил, чтобы ему позволили у отрубленной головы глаза отковырять для научных забав. Свежатинки ему хотелось, чтобы жизнь в глазу ещё теплилась. Странный он был, этот Блюментрос. Вроде учёный человек, а в мозгах кавардак. Ну какая может быть жизнь в ампутированном органе? Никакой! Только смертная муть, и ничего более. Я лично так полагаю: ежели душа от тела отлетела - что глаз, что гланда, разницы нет. Другое дело, за миг до смерти в очи заглянуть…
 
Закончить сокровенную мысль Ардалиону Романовичу не позволил будильник, притаившийся на кухонном столе. Очнувшись от праздного забытья, он пронзительно заверещал, напоминая хозяину о наступлении жизненно важной минуты.
 
- Вот что, внучка. Вы как хотите, а у меня режим, - строгим голосом предупредил Неточку дед. – Мне лекарство пора принимать.

Распахнув холодильник, он извлёк початую бутыль с бурой жидкостью внутри, взял с полки мензурку и наполнил её до краёв.

- Настойка листьев зверобоя. Гомеопат прописал, - пояснил старик и, крякнув, осушил мерную стопку.

- Знаю я этого гомеопата, - пробурчала Неточка. – Товарищ Бухарин звать его. Ты, дед, если квасишь с утра, то хотя бы закусывай.

- А я и закусываю!

Чтобы не быть голословным, Ардалион Романович тут же отправил в рот ломоть свадебной снеди.
Неточка давно уже многозначительно поглядывала на Глеба, напоминая о цели визита. Даже пихала его ногой под столом. Теперь же, когда сухая блокада пала под натиском зверобойной атаки, она решила взять инициативу в собственные ладони.

- Слушай, дедуля, помнишь бюст, который у меня в прихожей стоит?

- Бюст? Гипсовый? Ну, помню. А что?

- Да вот, Глеб утверждает, что это какой-то Тотлебен, генерал. Личностью его интересуется. Ты точно вояку этого знал?

Ардалион Романович хлопнул в ладоши и радостно взвизгнул:

- Кто ж не знает Тотлебена! Лихой был кавалерист, рубака-парень, - поклонник гомеопатии стиснул кулак и трижды крест-накрест рассёк пространство рукой, изображая сабельный выпад. – Да мы с этим Тотлебеным под Халхин-Голом в одном окопе сидели. Щи хлебали из общего котелка. Сто грамм боевых по-братски делили! Эх, было время…

Воспоминание об окопных подвигах раззадорило палача. Он схватил бутылку зверобоя, наполнил мензурку и молниеносным движением отправил в рот лекарственный напиток.

- Какой Халхин-Гол, дед? – вскипела Неточка, возмущённая наглой ложью старика и его бессовестным пьянством. -  Ты в тридцать девятом году из столицы не вылезал – головы рубил друзьям народа! Как тебе не стыдно врать?

- А кто врёт? – пожал плечами лиходей. – Никто не врёт! Я про окопы просто так сказал, для усиления образной ясности. После гомеопатии меня всегда к возвышенному стилю тянет. А если и сбрехнул чего, так это для юмору. Чего не ляпнешь в шутейной беседе?

Две стопки, казнённые по приговору самочинного суда, произвели на балагура зримый эффект: щёки его зарумянились, в глазах заискрился задиристый блеск.

- Дед, я тебя серьёзно спрашиваю - можешь ты что-нибудь, про генерала этого рассказать? Толково и без выкрутасов.

- Ну и что ты хочешь от меня услышать?

Внучка палача на секунду задумалась, а когда ответ был готов, выразила его одним бескомпромиссным словом:

- Правду!

Ардалион Романович гаденько ухмыльнулся.

- Правду, говоришь… Какую именно? Правды разные бывают. Есть правда «голая» - это когда голубчика без портков в холодном карцере запирают. Есть правда «подноготная», когда упрямцу щепки да иглы под ногти вколачивают. Ну а про «правду-матку», которую режут, я вообще молчу. Суровая вещь! Не при дамах будет сказано.

Собственная шутка страшно понравилась престарелому шалуну, и он задохнулся беззвучным хихиканьем. Правую руку дедушка приложил к груди, дабы унять озорное биение сердца, а левой утирал с глаз потешные слёзы.

- Ха-ха-ха, – передразнила Неточка юмориста. – Очень смешно. Без казематных шуток нельзя обойтись? Ты учти, дед - будешь ерепениться,  я тебе торты таскать перестану.

Толи суровый тон подействовал на палача, толи угроза отлучения от сдобных щедрот возымела эффект, но Ардалион Романович усилием воли подавил в себе припадочный смех и, отдышавшись, приступил к рассказу.

- В пятьдесят третьем году это было. Аккурат перед самой кончиной Старого Императора. Подходит ко мне какой-то человек.  С виду  солидный, в форме, на плечах погоны генеральские. Подходит и говорит: «Ардалион Романович, позвольте мне на казни присутствовать».  Я как раз в то время Старшим Экзекутором заделался, а у должности этой по традиции власть особая имеется -  Старший Экзекутор кого хошь может на казнь пригласить. И никто ему слова поперёк сказать не смеет – ни прокурор, ни адвокат. Если честно, ко мне частенько с просьбами подобного рода подкатывались, мода такая пошла, чтоб на казни глядеть. Даже деньги предлагали! Но я за длинным рублём и сейчас не гонюсь, и тогда без особой нужды не охотился – мне честь мундира дороже. А присутствие случайных людей на церемонии смертоубийства я в корне не одобряю. Казнь – это акт возмездия, а не цирк-шапито. Вот и этому деятелю в погонах я прямо и откровенно заявил: «Шёл бы ты, мил человек, подобру-поздорову, пока я в благодушном состоянии прибываю. А то, неровен час, разъярюсь, донос на тебя калякну в карательный орган. Нужны тебе эти проблемы?». И что бы вы думали?

Ардалион Романович замолчал, реставрируя в голове детали события.
Почти минуту плескался он в глубинах своей долговременной памяти, а когда вынырнул на поверхность, стал слегка понур и немного печален.

- Многих людишек успел я на своём веку повидать: и жуликов, и дебоширов, и ухарей… Но этот проказник задел за живое. Ведь что удумал, стервец - взял меня за грудки, притянул к себе, да вдруг как рухнет на колени! Странная, братцы, картина у нас получилась... С одной стороны взглянуть – боевой генерал у меня в коленях валяется. Я человек не тщеславный, но всё равно отрадно сей факт сознавать. А если с другого боку приглядеться… Ведь он же, подлюга, кафтан мой за лацкан держал – цепко, по-солдатски - поэтому, когда ниц валиться стал, и меня за собой прихватил. Вот и выходит - он передо мною на коленях стоит, а я перед ним. Это уже не мольба, а какое-то двоевластие! Пока я в себя приходил после гимнастики с приседаниями, генерал к моему ушному огрызку прильнул и давай шептать в него слова беспокойные: «Ардалион Романович, дорогой, пусти меня на казнь – до зарезу надо! Блюментросу будут голову рубить, а у меня с этой падлой особые счёты. Дозволь, сделай милость. По старой дружбе прошу». И тут, ребятки, признал я голубчика этого…

Старик глотнул остывшего чаю, отломил кусок торта, неспешно его прожевал.

- Я, детки мои, на лица не шибко памятливый. Физиономия для меня  объект второстепенный. А вот глаза, это да! Если я во взоре голубчика мысль предсмертную расшифровал, вовеки очей его не забуду. Охламон же опогоненный в упор на меня пялился: тут не только глаза – зрачки разглядишь! Корче, узнал я генерала. И самого его вспомнил, и случай, с ним связанный. Забавный был случай, примечательный. Перед самой войной с германцами это произошло. Фигурировал данный субъект в тяжбах ведомства нашего. За что его безглавить решили – забыл. Впрочем, в те годы лихие причины особой не требовалось. Одной головой больше, одной меньше – кто их считал? Я, собственно говоря, арестанта того приметил, потому, как мысль его предсмертная меня развлекла. «Эх, пропала, генерал, головушка твоя гипсовая». Вот такая вот мысль! Прямо скажем – нелепая. Обычно смертники перед закланием маму-папу вспоминают, деток малых, жену-полюбовницу. А этот гусь о голове из гипса сокрушается. Чудеса! Хотя, с другой стороны, перед казнью у многих ум за разум заходит. На нервной почве, наверное. От нервов психике завсегда неприятности.

Обычных слов Ардалиону Романовичу показалось мало, и он постучал себя кулаком по голове, дабы озвучить гулом лобной кости изречённую мысль.

- Как бы там ни было, а казнить надо. Будь ты хоть уникум по части предсмертных мыслишек, это тебя от капута не выручит. Положили мы подопечного на скамью подсудимых, шейку его к ошейнику пришпандорили.  Секунда, и можно вычёркивать из списка живых ещё один венец творения. Но тут у нас приключился конфуз - прокурор из папки бумажку достал и зачитал приказ о помиловании. Так-то вот! При Старом Императоре подобные фокусы были в моде. Дотянут до последнего, а потом бац – амнистия! Живи, родной, да славь правительство за доброту. Врать не стану, не часто такое случалось. Скорее, исключение из правил. Но всё-таки…

Палач вытряхнул из пачки очередную папиросу, самолично, без помощи гильотины, освободил её от фильтра и закурил.

- Лекаря тюремного, Блюментроса, я тоже припомнил. Присутствовал он при той экзекуции. В сторонке стоял со своей майонезною банкой, ждал, когда придёт его черёд за дело браться. Аж дрожал от нетерпения. Не тут-то было! Обломилась лафа Блюментросу. Он как услышал про помилование, позеленел весь, топнул ножкой в сердцах, посудину вдребезги об пол разбил и вон из комнаты выбежал. Очень переживал! В таких растрёпанных чувствах я этого эскулапа ни разу не лицезрел. Похоже, особые виды он возлагал на глазные яблоки прощеного смертника.

Докурив папиросу до половины, Ардалион Романович проделал с ней знакомую манипуляцию: плюнул на ладонь, затушил окурок и кинул в мойку. Неточка, ценившая опрятность, неодобрительно покосилась на деда, но промолчала, не желая сбивать его с повествовательной мысли.

- Челобитчик мой смекнул, что я его узнал. Улыбнулся вкрадчиво, и опять за своё: «Дозволь, братец-палач, мне при казни присутствовать. Я от этого Блюментроса вдоволь мук потерпел, пока в тюрьме канителился. Хочу потешить себя картиной возмездия, своими глазами убедиться, что голова его гнусная от тела поганого безвозвратно оттяпана». Что тут поделаешь?! Вошёл я в его положение - всё-таки случай особый. Не ради праздного любопытства из кожи лезет вон человек. Так уж и быть, говорю, внесу тебя в пригласительный список, называй фамилию, чин. А он мне: «Тотлебен, бригадный генерал от инфантерии». Ну и дела!

Ардалион Романович звонко хлопнул себя ладонью по ляжке.

- Так вот значит, кто у меня под лезвием лежал. Сам генерал Тотлебен! Имя это в своё время здорово гремело по стране. Как же – кумир Халхин-Гола и прочих сражений. Портреты его в газетах печатали. Сам Старый Император Тотлебену благоволил. Может, потому и помиловали.

- За что ж генерала казнить собирались, коли он герой такой? Да ещё любимец Императора к тому же, - перебил старика Глеб недоуменным вопросом.

- Да чёрт его знает, я в детали не вникал. При Старом Императоре подобные штуки были в порядке вещей. Сегодня ты возле трона гоголем ходишь, на мелочный люд с высот поднебесных плюёшь, а завтра – хлоп, и дело в шляпе! Голова твоя министерская прямо с плахи – да в говно! Любил наш дорогой тиран чувство амбивалентности бытия в народе поддерживать.

- А этого, как там его… Блюментроса! Его за какие грехи повязали?

Ардалион Романович смерил гостя прищуренным взором и, обернувшись к внучке, произнёс:

- Дотошный у тебя товарищ, всё ему хочется знать. В прежние времена таким приятелям за любопытство носы подстригали. Ну да ладно, чего уж. Нынче пора либеральная... Про процесс врачей слыхали?

Неточка утвердительно кивнула головой, Глеб последовал её примеру.

- Тогда всех лекарей подчистую гребли, а уж с такой сомнительной фамилией и вовсе было от репрессий не отвертеться. Весёлая эпоха! В периодической печати регулярно писали отчёты о зверствах «оборотней в белых халатах». Увлекательное чтение – круче любого детектива! А в конце статьи, пожалуйста - список врачей, которых настигла рука правосудия. Видать и Тотлебен про казнь своего недруга из газеты узнал, дело нехитрое. Да только не смог он, бедолага, мщением насладиться. Запороли ему кайф. На следующий день после того, как я генералу пригласительный билет подписал, объявили о смерти Старого Императора. Окочурился тиран! Дело врачей спустили на тормоза, а вскоре и вовсе амнистия вышла. «Се ля ви», как говорят на родине изобретателя гильотины. Ну что, внучка, подольёшь мне чаю горячего?

Разделавшись с Тотлебеным, Ардалион Романович обратил все свои помыслы к свадебной сдобе. Поскольку никто больше не отвлекал его от трапезы вопросами, тарелка с тортом в мгновение ока оказалась пустой.

- Вкусные нынче фертили изготовляют, - одобрил престарелый лакомка кондитерский фабрикат. – Где такие дают?

- Торты, дедушка, не дают! Их либо покупают, либо воруют. Я, лично, свой кусочек украла.

- Вот тебе на! – всплеснул руками палач. – Это что ж получается? Дед Фемиде службу несёт, а внучка его грабежом промышляет? Ну и семейка! У кого вкуснотищу такую слямзила?

- В Цирке, на свадьбе, - призналась преступница, подливая мужчинам чаю. – Вчера Павлина замуж пошла.

- Это она на Бобринском что ли женилась? Слыхал, слыхал…

Ардалион Романович покосился на тульский пряник, но не решился поганить праздничный привкус употреблением общепитовской сдобы.

- Молодец барон, экую кралю себе отхватил! – похвалил новобрачного обожатель ворованных сладостей. – И Павлина ваша умница! Сразу видно - девка с головой. Знала, кого охмурять. Такая не пропадёт! Была принцессой цирка, а теперь королевой игорного бизнеса станет!

- Чего? – Неточка бросила на деда скептический взгляд. – Причём тут игорный бизнес?

- А при том! Видал я давеча вашего барона - заезжал он сюда в рулетку поиграться.

- Куда? В тюрьму!

- Ну, зачем же в тюрьму, - усмехнулся старик. – В тюрьме азартные игры возбраняются. А вот в доме напротив – это пожалуйста! Рядом с домом палача завсегда наилучший плацдарм для игорного дела. Тебе о том любой шулер расскажет – примета такая. Поговаривают, что Бобринский виды на казино имеет, к рукам его хочет прибрать. Там раньше нехристь один заправлял, татарин. Грохнули его третьего дня. Болтают, мол, буддисты постарались. Да я не верю! Наверняка барончик к этой оказии лапу свою приложил. Он давно уже к заведению подбирается.

- И откуда, дед, ты всё знаешь? – удивилась Неточка осведомлённости старца. – Ты что, в криминальных кругах информаторов держишь?

- Так ведь не чужие люди - соседи все-таки!

Ардалион Романович потянулся было к заветной бутылке, чтоб поддержать приподнятое состояние новой порцией эликсира здоровья, но, перехватив суровый взгляд внучки, оробел. Рука его сама собой ретировалась на прежнее место. Потерпев фиаско на алкогольном фронте, старик решил взять реванш в сфере бытовой философии.

- М-да, как ни крути, а семья это великая штука! – произнёс он, покосившись с тоской на запретный напиток. – Можно сказать, ячейка общества. Я, братцы, напыщенных слов не люблю, но, что есть – то есть! Вот и Павлина ваша замуж выскочила, а ты, внучка, всё в девках сидишь. Когда на твоей-то свадьбе гулять будем? Пора бы уже.

- Разбежался! – остудила Неточка брачный порыв старика. – Не дождётесь!

- А чего время тянуть? Ты девка пригожая, хоть и мелкая. И товарищ у тебя, как я погляжу, симпатичный. Раз, два – и дело в шляпе!

Ардалион Романович плотоядно ухмыльнулся и подмигнул игриво смущённому Глебу.

- Дед, ты сейчас точно получишь! Скалкой по кумполу…

Вскочив с места, Неточка устремилась к плите, над которой висела кегля для раскатки теста, но кукольный рост не позволил ей дотянуться до инструмента возмездия.

- Мала ты ещё, чтобы старшим грозить, - ухмыльнулся палач. – Подрасти сперва, пигалица.  Руку на деда она подымать вознамерилась!

Расхрабрившись, он цапнул бутылку и наполнил стопку до краёв.

- Не пьянства ради -  для утверждения священных основ. За семью!

Ардалион Романович звучно выдохнул и залпом осушил посуду.

- Первый колом, второй соколом, а третий – мелкой пташкой летит, - прокомментировал балагур свой демарш фольклорной прибауткой. – А на счёт женитьбы ты, внучка, не права. Мне папаша всегда говорил: «Запомни, Ардалиошка, с семьёй за плечами и головы приятней рубить». Хотите, историю расскажу?

Старик устроился поудобней на стуле и, не дожидаясь согласия аудитории, принялся излагать свою повесть.

- Жил-был в некотором царстве палач со своею женой. Хорошо они жили, душа в душу. Одна беда, не дал им бог детишек. Супруга палача по этому скорбному поводу весьма сокрушалась. Давно намекала мужу она, что было б не глупо усыновить какого-нибудь малолетку, но тот лишь морду кривил. И вот однажды явился палач домой, а с ним – ребятёнок. Собою пригожий весь, чистенький, ладненький. Прелесть, а не дитятко! Жена, боясь поверить нежданному счастью, руками всплеснула и спрашивает: «Ванечка, это кого ж ты привёл?». Палач же мальчонку по головке погладил, на благоверную с нежной улыбкой взглянул и говорит: «Вот, понимаешь, взял халтурку на дом».

Ардалион Романович хлопнул в ладоши и заржал, как жеребец, сотрясаясь от задорного хохота.

*   *   *

Шершавый снег валил с насупистого неба, и хлёсткий ветер, подхватив бесноватую пыль, закручивал её в растрёпанные косы.
Проспект был пуст. Лишь тощий пёс трусил куда-то, озираясь по сторонам в поисках утеплённого подвала, да часовой у тюремных ворот пытался укрыть от вьюги озябшее тело, вжимаясь в рытвину стены.

- Ты куда сейчас? – спросила Неточка, кутая нос в пуховый платок.

- На Спасский остров. Мы с друзьями договорились у Гауптвахты встретиться. Надо ж поделиться новостями.

- А-а… Ну, тогда пока.
 
Сняв варежку, Неточка протянула Глебу руку.

- Да, вот что, - добавила она, возвращая ладошке зимний наряд. – Завтра сорок дней после Вениной смерти, надо бы помянуть. Заходите ко мне вечерком.

- Зайдём, - пообещал Глеб. – Обязательно зайдём.

- Тогда до завтра…
 
Махнув на прощание рукой, Неточка зашагала прочь от Литовского замка, и вскоре исчезла в завьюженной мгле.