Влияние программы Карамзина на молодого Шевырева

                (У истоков любомудрия:
                влияние просветительской программы Н. М. Карамзина на раннее творчество С. П. Шевырева)   

        В числе русских поэтов-романтиков, активно стремившихся придать своему творчеству углубленное философское содержание, одно из наиболее видных мест принадлежит С. П. Шевыреву, чьи многочисленные поэтические опыты середины 1820-х – начала 1830-х годов представляют собой яркие и весьма интересные образцы отечественной философской лирики, давно уже ставшие объектом пристального изучения таких крупных филологов и историков литературы, как М. И. Аронсон, Л. Я. Гинзбург, Е. А. Маймин, Ю. В. Манн, А. М. Песков и ряд других специалистов по романтической эстетике. Но, к сожалению, из поля зрения большинства исследователей творчества Шевырева практически полностью выпал ранний этап его литературного пути – очень интенсивный по своей динамике период ученичества, настойчивых попыток выработки собственной поэтической манеры, непосредственно предшествовавший по времени началу тесного взаимодействия Шевырева с участниками Обществом любомудрия.

        Этот пробел в имеющихся знаниях о специфике раннего творчества Шевырева значительно обедняет картину подлинного многообразия его художественных исканий и является тем более досадным, что как раз на эти годы, 1818–1823, когда юный Шевырев обучался в Благородном пансионе при Московском университете, приходится формирование тех интеллектуальных интересов и предпочтений, которые в последующем обусловили целенаправленное сотрудничество начинающего поэта с любомудрами. Вот почему представляет такой интерес выявление ведущих предпосылок умозрительно-философской составляющей творчества Шевырева в первой половине 1820-х годов, установление источников влияния на его литературные взгляды той поры.

        В автобиографии, подготовленной осенью 1854 года для двухтомного «Биографического словаря профессоров и преподавателей императорского Московского университета», изданного к столетнему университетскому юбилею в январе 1855 года, Шевырев, повествуя (в третьем лице) о своих детских годах, проведенных дома, в Саратове, еще до приезда в Москву и поступления в пансион, отметил большую роль, которую сыграли литературные произведения Н. М. Карамзина в первоначальном развитии его духовного мира: «Занятия словесностию были любимые. Рано читал он Сумарокова, Хераскова и с особенным удовольствием повести Карамзина» [1, с. 604].

        Обучаясь в университетском пансионе, Шевырев постоянно пользовался богатой библиотекой, включавшей в себя, среди прочей отечественной и зарубежной периодики, также и все карамзинские издания – годовые комплекты «Московского журнала», «Вестника Европы», альманахи «Аглая» и «Аониды». Очевидные следы влияния просветительской концепции Карамзина, стержневым элементом которой была пропаганда наук и разъяснение необходимости широкой популяризации гуманитарных знаний, легко обнаруживаются в первом выступлении 17-летнего Шевырева в печати в качестве публициста на страницах «Вестника Европы» (основанного, кстати сказать, именно Карамзиным) – в пространной речи «О влиянии поэзии и красноречия на счастие гражданских обществ», произнесенной юным оратором 14 апреля 1823 года в торжественном собрании пансиона по случаю выпуска воспитанников, окончивших курс обучения.

        Еще вполне ученическая по форме, речь Шевырева проникнута неподдельно высоким пафосом прославления наук, их патриотического потенциала и великой пользы, которую они способны оказать дорогому для сердца оратора Отечеству: «Для чего все занятия, опыты, науки, как не для того, чтобы служить ему, служить своим согражданам посредством всего, что составляет силу, благо и приятность, что, способствуя к исполнению гражданских наших обязанностей, украшает жизнь нашу мирными и чистыми удовольствиями? Таковы плоды наук изящных, поэзии и красноречия, плоды, столько спасительные, столько действующие на благо человека частное и общее...» [2, с. 251].

        Высказанные Шевыревым риторические положения отчетливо перекликаются с программными тезисами, развернутыми в публицистической эпистоле Карамзина «Филалет к Мелодору», напечатанной во второй части альманаха «Аглая» еще в 1795 году и оказавшейся столь памятной для юного Шевырева. Устами любителя истины (так буквально переводится с греческого «говорящее имя» Филалета) Карамзин патетически доказывает благотворность действия наук как на каждого отдельного человека, так и на общество в целом: «Нет! Светильник наук не угаснет на земном шаре. Ах! Разве не оне служат нам отрадою в горестях? Разве не в их мирном святилище укрываемся от всех бурь житейских? <...> Просвещение всегда благотворно; просвещение ведет к добродетели, доказывая нам тесный союз частного блага с общим и открывая неиссякаемый источник блаженства в собственной груди нашей; просвещение есть лекарство для испорченного сердца и разума; одно просвещение живодетельною теплотою своею может иссушить сию тину нравственности, которая ядовитыми парами своими мертвит всё изящное, всё доброе в мире; в одном просвещении найдем мы спасительный антидот для всех бед человеческих!» [3, с. 197].

        Кроме того, пассажи шевыревской речи воспринимаются как своеобразное прозаическое переложение фрагмента поэтического посвящения Карамзина «Мишеньке» (будущему наместнику Новороссии графу М. С. Воронцову, в то время еще ребенку), опубликованного в 1791 году в «Московском журнале»:

                Я пел хвалу наукам,
                Которые нам в душу
                Свет правды проливают;
                Которые нам служат
                В час горестный отрадой [4, с. 81].
 
        Еще более близкое соответствие с карамзинской апологией наук и контраргументацией, направленной против врагов просвещения, имеет другое место в речи Шевырева: «Сколько раз все вообще науки, которых пользу свидетельствуют и великолепные грады, возникшие среди необитаемых пустынь, и величественные здания, порядок, устройство, сила, спокойствие, обилие и примеры великодушия и любви к Отечеству, сколько раз науки, говорю, начало и источник нашего блага, соделывались орудием злобы, мщения и коварства! – Неужели должно обвинять их? – Не науки, а злоупотребление наук должно быть по всей справедливости обвиняемо современниками и потомством» [2, с. 253].

        Этот искусно примененный риторический прием доказательства от обратного заставляет вспомнить подобный же ход рассуждения в важнейшей идейно-эстетической декларации Карамзина «Нечто о науках, искусствах и просвещении», напечатанной в 1794 году в первой части «Аглаи»: «Так! просвещение есть палладиум благонравия – и когда вы, вы, которым Вышняя власть поручила судьбу человеков, желаете распространить на земле область добродетели, то любите науки и не думайте, чтобы они могли быть вредны; чтобы какое-нибудь состояние в гражданском обществе долженствовало пресмыкаться в грубом невежестве – нет!» [3, с. 186].

        Полемическое построение доказательств в декларации Карамзина в свою очередь восходит к программной статье его прежнего духовного наставника Н. И. Новикова, открывшего редактировавшееся им «Московское периодическое издание» в 1781 году красноречивым рассуждением в защиту наук: «Причина всех заблуждений человеческих есть невежество, а совершенства – знание. Но, может быть, скажут покровители и защитники необделанной грубости, что мы видим весьма многих ученых, которые более предаются порокам и заблуждению, нежели самые грубые невежды, и что вся мерзость, какая только находится на земном шаре, да и самое неверие или безбожие суть плоды учености. Так, конечно: но сие не от наук происходит, но от невежества в науках» [5, с. 407]. Таким образом, при косвенном посредничестве Карамзина юный Шевырев оказался приобщен к просветительской и нравственно-воспитательной линии развития русской общественной мысли и литературы.

        Унаследованный от предшествующей идейно-эстетической традиции одический пафос воспевания наук как наиболее действенного средства укрепления общественной нравственности громче и отчетливее всего звучит в медитативно-декламационной оде Шевырева «Человеколюбие», созданной им всё в том же в 1823 году и публично прочитанной в торжественном университетском собрании 4 июля:

                Науки – благ венец и счастия залог!
                Они сближают нас с родными небесами;
                Они гласят: «Есть правда, вечность, Бог!»
                Они наш дух над всем ничтожным возвышают,
                Они нам жизнь дают, они нас украшают.
                Их свет, как солнца свет, повсюду блага льет;
                Чрез них пространный мир цветет,
                И мудрость кроткая с религией священной
                Предходят сонму их и правят во вселенной! [6, с. 291]

        В данном случае обращение Шевырева к поэтической форме являлось не просто реализацией лирического дарования автора, а напрямую проистекало из концептуального понимания общности просветительской функции наук и искусства. Это понимание неразрывной взаимосвязанности интеллектуального и духовного начал гуманитарной культуры Шевырев четко обосновал в своей актовой речи, провозгласив, что «поэзия и красноречие поселяют в человеке высокое чувствование любви к наукам, столько благодетельным в общежитии. Поэзия есть предшественница почти всех наук, она возращает первые семена образования, впоследствии времени дарующие обильную жатву; она есть тихая светлая заря просвещения» [2, с. 251].

        Для уточнения генезиса идеологии любомудрия в творчестве молодого Шевырева первостепенное значение имеет тот факт, что впервые сам этот термин был употреблен им еще в актовой речи 1823 года, то есть до начала непосредственного взаимодействия с литературной группой Д. В. Веневитинова. Разрабатывая ораторскими методами тему совместного воздействия изящных искусств на общественную жизнь людей и процессы культурного творчества, Шевырев, опираясь на карамзинскую апологетику науки как ценности высшего уровня, указывал на существующую внутреннюю «связь красноречия и поэзии с философиею как со всеобщею наукою, имеющею непосредственное влияние на счастие гражданских обществ. В самом деле, какая наука являет нам все высокие образцы истины и блага в чертах более разительных и священных, как не любомудрие? Оно определяет законы человека и природы; оно показывает взорам мыслящего все сокровенные тайны мироздания и объясняет человеку его истинное предназначение; оно, как солнце, оживляющее всю сферу наук, изливает на них благодатный свет свой; где нет его, там всё мрачно, всюду заблуждения и несовершенства» [2, с. 260].

        Итак, ключевое понятие «любомудрие» произнесено юным оратором в общем контексте, обусловленном знакомством Шевырева со взглядами Карамзина. Это позволяет с полным основанием восстановить пропущенное звено при анализе преемственных влияний на формирование идейно-эстетических принципов Шевырева в начале 1820-х годов: исходным импульсом для ориентирования его творчества на философскую и – шире – просветительскую тематику стала именно гуманитарная программа Карамзина.

        Однако литературный статус Шевырева как крупного представителя философского направления в поэзии русского романтизма определялся в последующие годы уже не столько этой преодоленной в конечном счете зависимостью от первоначального влияния, сколько глубиной оригинального, самостоятельного переосмысления разнообразного комплекса философских проблем, что наглядно отразилось и на интерпретации им роли научного знания в духовном развитии человека. Не случайно поэтому тема науки как основы натурфилософского познания мира заняла центральное место в поэтической декларации Шевырева «Я есмь», увидевшей свет в альманахе «Урания на 1826 год» и положительно оцененной такими безусловными авторитетами, весьма далекими от карамзинской идейно-эстетической традиции, как Е. А. Баратынский и А. С. Пушкин:

                Сим гласом жизни и свободы
                Наук воздвигнут светлый храм,
                Открыты тайны в нем природы,
                И светит истина очам.
                Там мудрость малый сонм предводит
                Любимцев избранных ея
                И по ступеням бытия
                К началу вечному возводит [7, с. 46].

        Публикацией философской оды «Я есмь» период литературного ученичества Шевырева успешно завершился, но самим интеллектуально-философским характером направленности своего зрелого творчества он оказался во многом обязан воспринятому в юности плодотворному воздействию своего идейного вдохновителя – Карамзина.
 
                Литература

    1.  Шевырев С. П.  Автобиография // Биографический словарь профессоров и преподавателей императорского Московского университета: В 2 т. Т. 2. – М.: Университет. тип., 1855. – С. 603–626. 
    2.  Шевырев С. П.  О влиянии поэзии и красноречия на счастие гражданских обществ // Вестник Европы. – 1823. – № 8. – С. 245–263.
    3.  Карамзин Н. М.  О древней и новой России. Избранная проза и публицистика. – М.: Жизнь и мысль, 2002. – 480 с.
    4.  Карамзин Н. М.  Полное собрание стихотворений. – М.-Л.: Сов. писатель, 1966. – 424 с.
    5.  Новиков Н. И.  Избранные сочинения. – М.-Л.: ГИХЛ, 1951. – XL, 744 с.
    6.  Шевырев С. П.  Человеколюбие // Вестник Европы. – 1823. – № 12. – С. 286–294. 
    7.  Шевырев С. П.  Я есмь // Урания, карманная книжка на 1826 год. – М.: Наука, 1998. – С. 45–47. 

         Апрель 2008