кукла

Кукла

      Сегодня он умер. Я убила его. Насилие порождает насилие. Другого исхода в нашей затянувшейся пьесе быть не могло. Мы изначально, вступая в игру не по правилам, выбрали драму.
      Меня еще немного знобит и пальцы никак не могут разогнуться, от сковавшей их судороги. Наш издыхающий поселок, сплюнув последних дачников с катафалками груженых кабачками и картошкой, устало выдохнул, и серая сырая мгла, сковавшая его  выпотрошенное тело, внезапно рассеялась. Эта тяжкая мгла, давившая тисками виски, весь этот гадкий мрачный месяц, словно ждала этой жертвы, ждала вскрытия нашего зловонного нарыва.
     Луч солнца вспорол раздутое брюхо неба, хлестнул меня по глазам, разбив ледяные заслоны,  высвободив серое  нутро  моих полноводных  рек. Я почувствовала в себе  цистерну океана, расколовшуюся на солнце, изливающуюся из меня столь обильно, что если бы я осталась в доме, я бы утопла в выделениях собственных слезоточивых желез. Это не были слезы раскаяния или сожаления. Это были слезы освобождения! Как будто я двенадцать лет не дышала, существуя живым мертвецом в  душном подполе, слизывая частицы кислорода растрескавшимся языком из щелей,  оставленных для меня предусмотрительным хозяином,  чтобы я не сдохла окончательно, но и не дышала настолько, чтобы чувствовать себя человеком.
 Кукловод повержен.  Голова кругом от опьянения  кислородом свободы. Можно упиться до смерти, но алкоголизм не моя тема, я выбираю слезы.
Я написала ему письмо,  это был мое ему приговор, как последний акт нашей драмы, чтобы он подготовился к финальной сцене. Но он наверняка не прочитал, а если прочитал, то не понял, а если и понял, то никогда бы не признался в этом. Ведь факт признания поставил бы нас в равное положение, но он предпочел бы смерть,  что он и сделал. Я приложу мое письмо к этому тексту, в качестве пояснительной записки. Собственно, вот мое письмо.

     «Он протягивает конфетку, и гладит ее по ляжке, нежно, вкрадчиво, так, как ступает тигр в джунглях, выследив свою жертву. Но жертва еще не видит  тигра, она наивно улыбается, как дитя, радуясь сладости в его ладони. «Он заботиться обо мне – думает она – он дорожит мной!» Она протягиваю открытую ладонь ему на встречу. В его пустых, как два выключенных телевизора, глазах загораются стальные искры азарта, он резко отдергивает руку от ее ляжки, выхватывает нож, и вонзает его в  доверчиво протянутую руку».
       Вот он, тот самый  момент, ради которого все это затевалось! Вот он оргазмический пик садистического наслаждения! Ты  смотришь в мои глаза затаив дыхание. И ты весь объят священной дрожью экстаза, со смесью страха и жгучего восторга, словно в последнюю секунду ты завис на краю пропасти, застыв в нерешительности, с мучительной тягой в сердце  - разбежаться и прыгнуть! Ты наблюдаешь за мной с таким пристрастием, словно в моих глазах в эти доли секунды перед тобой открывается дверь в мир эмоций, недоступный для тебя под страхом смерти, но такой желанный, такой пленительный мир. Ты наблюдаешь за мной как питон за крысой, не моргая, не глотая слюну, чуть подергивая коленом.
Я сижу лицом к свету, я в главной роли, ты в зрительном зале в первом ряду. Любая дрожь мускулов на моем лице, искаженные гримасой боли дергающиеся губы, расширяющиеся и сужающиеся зрачки, сжимающиеся кулаки, стекленеющие от слез глаза, все тебе интересно! Ты словно спрут, всеми своими щупальцами приникнув к моим органам чувств, пытаешься впитать их, насосаться. Как только моя реакция на боль уменьшается, ты надавливаешь на нож еще раз и еще раз, до тех пор, пока твой, не способный испытывать чувства спрут не насытиться иллюзией обладания эмоциями, захлестнувшими меня. Ты смотришь зачарованно, с долей страха и наслаждения, наблюдая, как в моих глазах рождается непонятное тебе страдание, и, ощущая, как это сладко быть кукловодом на железобетонном острове бесчувственной логики.
       Но поверь, кукловод не существует без своей куклы, и его зависимость от куклы не менее сильная, хотя кукловод, конечно же, никогда этого не признает. Кукловод нуждается в кукле, пожалуй, даже больше чем она в нем. Кукла знает кукловода вдоль и поперек, она видела его бездну гнева, которая затопляет его каждый раз, при каждом неловком движении сущностей рядом, когда он  обезумевший гонит всех прочь, опасаясь слететь с катушек, только бы удержать плотину логики. Эмоции не доступны для него, в его системе генетический сбой. Позволив себе  свалиться в пучину эмоций, он  захлебнется  сумасшествием, аффектом, отсутствием контроля. И он чувствует это, и он очень осторожен, наблюдая за куклой на расстоянии  вытянутой руки. Но  кукла, не смотря на свою хрупкость, более жизнеспособна, она живуча.  Она знает, что такое ненависть, и что она идет рука об руку с благодарностью. Ненависть за боль, и благодарность за вскрытые нарывы. Манипуляции кукловода вскрывают океан гнили в душе куклы, но, только переплыв этот зловонный океан, кукла обретет свободу.
       Я пыталась раболепствовать и культивировать в себе только благодарность, но поняла что это ложь. В твоих глазах я увидела, что ненависть идет рука об руку с благодарностью, и я приняла ее. Я ненавижу тебя. Я благодарю тебя. Ты лучшее и худшее, что могло со мной приключиться. Ты можешь наказывать меня сколько угодно, упиваясь своей игрой, но наказывая меня, ты наказываешь себя, так работает связка».



        Океан гнили. Я до сих пор не могу отдышаться. Двенадцать лет мы плыли вместе - кукла и кукловод в одной лодке. Иногда мне казалось, что ты только носишь маску кукловода, но на самом деле ты людоед.  И каждый раз, когда просыпался твой аппетит, я с ужасом вжималась в самый дальний угол нашей проклятой лодки, надеясь, что в этот раз ты меня не заметишь, но ты всегда находил меня даже во тьме, даже во сне.
        Ты знал, что если съесть меня сразу, то умрешь и сам, поэтому каждый раз отрезал по кусочку, медленно и с максимальной долей садизма, наслаждаясь  зрелищем моей кровоточащей раны, ожидая, когда она заживет, чтобы можно было отрезать следующий кусок. Когда ты спал, я думала,  я молилась, когда ты бодрствовал, я пыталась исчезнуть, стать тенью. Я очень много думала. Думала о том, как избавить себя от тебя, или себя от себя. Сначала, я очень хотела выпрыгнуть из лодки, захлебнуться соленой водой и все тут же забыть, но ты сказал, что эта жизнь далеко не последняя, и дальше будет только хуже, при таком раскладе. Я отбросила эту мысль, я оставила ее. Я хотела уплыть от тебя, хотя бы попытаться, но сколько бы я не пыталась, ты всегда догонял меня, и, отрезая очередную порцию моего мяса, чавкая мне в ухо, усмехаясь, шептал, забрызгивая меня  моей же кровью, что даже если я и доберусь до суши,  то и там ты найдешь меня, и тогда уж точно пощады не будет. Я оставила мысли о побеге, и лишь во снах я улетала все дальше и дальше, прочь от нашей проклятой лодки. Иногда мне удавалось притвориться мертвой. Ведь ты питался моими эмоциями, и когда жизнь в моем лице угасала, когда я теряла смысл и желание жить, застывая серым камнем на холодном прогнившем днище, ты на какое-то время забывал про меня, и в эти дни я наращивала мясо, зализывала раны, восстанавливала силы. Главным было в эти дни ни в коем случае не встречаться с тобой глазами, глаза выдают жизнь, и хищник сразу цепляет. Стоило на долю секунды замешкаться, и твои руки уже тянулись ко мне, пнув серый камень моего тела, ты переворачивал меня на спину, и находил теплое и живое нутро, и тут уж ты пировал,  не сдерживаясь, огрызая куски моей души с удвоенной  жадностью.
      Но однажды, я очень ясно помню этот день, все изменилось. День был тихий и светлый, как улыбка младенца, еще не познавшего эту жизнь во всей палитре ее страданий. Ты спал, после очередного пиршества, а я зализывала раны в дальнем темном углу, радуясь тому, что теперь можно не опасаться тебя некоторое время. Я научилась радоваться даже этому! Внезапно, мое внимание привлек плеск,  я вылезла из своего убежища и увидела птицу, упавшую на воду в метре от нашей лодке. Она погибала, она была ранена. Что-то живое шевельнулось во мне. Мне казалось, я давно умерла для обычных естественных чувств, но что-то шевельнулось, и я протянула к ней руки. Птица теплая и живая, испуганно жалась ко мне, глядя на меня своими круглыми глазами-бусинами, и я гладила ее перья, аккуратно укладывая сломанное крыло. Птица пробудила во мне чувство. Я давно не плакала, много лет, но птица растопило мое сердце, и каждую ночь, приглаживая ее сломанное крыло, я роняла слезы на ее мягкие белые перья. Я мечтала, чтобы она скорее поправилась и смогла улететь, до тех пор, пока людоед не проснулся. И я мечтала улететь вместе с ней.
      Но ты проснулся... Ты отобрал мою птицу, оторвал ей крыло и выкинул умирать за борт. Она жалобно пищала захлебываясь соленой водой, пока я безуспешно пыталась вырваться из твоих железных когтей, чтобы последовать за моей умирающей птицей. Волна накрыла ее с головой, птица замолкла навсегда, но в этот момент я возродилась от молчания. Зверь, таившийся во мне все эти долгие годы, обрел силу и голос. И началась битва.  Зверь, не имеющий страха, готовый разорвать людоеда  в клочья или умереть, но только не оставаться здесь в этом пожизненном заключении. Зверь, которому больше нечего терять, кроме бесчисленных беспросветных дней рабского существования в путах насилия и ненависти. Зверь, жаждущий мести, крови и борьбы. Зверь, опьяненный гневом, содрогающийся от экстаза удовольствия, наблюдая гримасы боли на твоем лице. Я поздно поняла, что и этот путь тупиковый.
      Мы долго бились, и в этом сражении, мы по-прежнему качали друг друга, и путы наших связей становились все крепче, ибо насилие порождает насилие, насилие порождает насилие, насилие порождает насилие, насилие порождает насилие, насилие порождает насилие, насилие порождает насилие, насилие порождает насилие…


   Но как-то ночью, когда обессилив от кровопотерь, мы оба лежали по разные стороны нашей проклятой лодки, прилетел дух птицы. Он рассказ мне о том, что выход есть. Что связь кукловода и куклы исчезнет, лишь тогда, когда кукла умрет.

Сто бессонных ночей я провела в поисках того дня и той двери, войдя в которую, я надела на себя наряд куклы, распутывая хитросплетения нитей, кармических и родовых узлов, превратившихся в удушающие путы садомазохизма, разгребая пыльные чуланы воспоминаний. И я нашла. Я нашла ту самую, заветную дверь. Я нашла ее!

Я развела огонь на заднем дворе уже не моего дома, без спешки, без надрыва, без страха. И, разложив на земле наряды моей куклы: платье покорности,  костюм жертвы и покров созависимости, я бросала их один за другим в костер, наблюдая, как мое прошлое  корчится в языках пламени, уступая дорогу мне настоящей. 
      Он прибежал, завидев дым, словно охваченный бесами, с лицом, искаженным безумием. Он что-то кричал и махал руками, пинал огонь и пытался выхватить из него безвозвратно сгоревшие мои наряды.  Но теперь между нами словно установилось непроницаемое для звуков и касаний стекло, меня больше не трогало все это представленье, меня не пугали больше его гримасы и дикие глаза. Страх, боль, переживания, вина, гнев, обида, жалость – все исчезло. Ничего не осталось. Ничего больше не цепляло меня, я исцелилась. Связь оборвалась.

- Кукла умерла,  - выдохнула я устало. И он, словно услышав это, закатив глаза в припадке, стал оседать на землю, хватаясь за горло.
- Нет, пожалуй, кое-что еще осталось, - подумала я. – Сострадание! Насилие порождает насилие. Насильники рождаются из жертв насилия, совершенного в дальних чуланах памяти. Я сочувствую тебе и сострадаю.
На слове «сострадание» его припадок словно иссяк. Он задышал ровно, открыл глаза и будто пришел в себя. Осмотревшись вокруг, он  потушил костер и, словно меня не существует в пространстве, прошел мимо. Ушел навсегда.


Сегодня он умер. Кукловод умер. Я убила его в себе, убив в себе куклу. Нет больше куклы, и  нет кукловода, так работает изжившая себя связка.  И сегодня, впервые за долгие месяцы, наконец-то, выглянуло ослепительное солнце. От деревьев в лесу идет пар, в нем путаются солнечные лучи и сухие листья, и в нем рождается мое настоящее. Я прислонясь к стволу сосны  и вдыхаю ее запах. Я настолько опустошена, до дрожи в коленях, что аромат смолы заполняет меня по самое горлышко.  Я опустошена, но теперь от этой бездны внутри  веет не гнилью, а чистотой, и в торжественной тишине наступающего дня, я слышу отдаленные раскаты  триумфального гимна свободы.

02.11.2020