Бал в коммунальной квартире

Глава 1. Старый дом. Семья Рубецких.

…В полночь, Анне Николаевне Рубецкой стало плохо. Настолько, что ее сын, отставной полковник Императорской Гвардии, подумывал о приглашении семейного духовника, для возможного причащения Святых Тайн. Но не решался. Сама мысль, о том, что это будет связанно с вероятностью прихода непоправимого, была настолько тяжела и даже кощунственна, что Петр Андреевич осознанно оттягивал разговор на эту тему со своими домочадцами. Посмотрев в скорбные глаза замершей у постели свекрови, жены, он вышел в коридорную, оставив больную с ней, с сиделками и доктором, пожилым немцем, которого, несколько лет назад, уступив настоятельной рекомендации своих товарищей по Дворянскому Собранию, выписал к себе из Гамбурга.

В тяжелой задумчивости граф шел по дому. Синие сумерки белой ночи давно сменила мутно серая темнота. Свеча, которую он нес перед собой, только сгущала, наступавшую из углов гнетущую мглу. Большой, двухэтажный дворец притих: так случается, когда в дом приходит нежданная беда, или в покоях лежит тяжело больной человек. Петру Андреевичу казалось, что даже сам дом, обычно светлый и оживленный, в эти дни погрузил себя и своих обитателей в особенную, мрачную полутьму, заполненную состраданием и тягостным ожиданием, результатом которого может случиться окончание жизненного пути одного из тех, кого он принял к себе на постой.

…Граф зашел в просторный зал. В нем было прохладно: истопники, экономя на дровах, без нужды не отапливали огромное помещение, поддерживая в нем только то, необходимое тепло, которое не позволяет завестись сырости и изморози, несущих непременное разрушение всему, что они охватят. Петр Андреевич высоко поднял руку со свечой, зал отозвался на его шаги гулкой, пугающей, пустотой. Полковник вздохнул: находясь в печали, невозможно было даже представить, что два раза в год этот зал блистал огнями. Особенно зимой, когда за застывшими стеклами высоких окон бушевала метель, в нем, напротив, поселялся жар человеческих страстей: с хорОв неслись звуки несравненных венских вальсов, кружили разгоряченные пары. Очарованные танцем, женщины и девушки дарили своим галантным кавалерам улыбки ослепительного счастья и возможных обещаний. И все это было охвачено всепоглощающим чувством причастности к жизни, которая скользила по навощенному паркету, умоляя только об одном: чтобы этот вечер – никогда не заканчивался!

…За спиной послышались осторожные шаги. Петр Андреевич вздрогнул. Из темноты, вышел высокий, худой человек, поклонился застывшему от неожиданности графу.

- Позволь, батюшка Петр Андреич, нагар снять! – старик вынул из кармана долгополого сюртука медные щипчики, потянулся к чадящей в руке полковника свече.

- Что, Евсеич? Не спится? – спросил тот, справившись с неожиданностью, вызванной внезапностью появления старика.

- Какой там! – вздохнул тот в ответ: - Как можно думать, обо сне, когда у нас такое? Денно и нощно, Бога молю, на него одного уповаю, за нашу графиню матушку! Не приведи господь…. Как мы без нее? - старик обреченно взмахнул рукой и вдруг, неожиданно заплакал. Граф приобнял, удрученного горем старца, его глаза, тоже, увлажнились давно сдерживаемой слезой.

- Полно, Евсеич! Бог милостив!

Старик успокоился. Вынул из кармана большой платок, вытер глаза, шумно высморкался.

- Не обессудь, Петр Андреич! Стар я, вот и слаб стал! С малых лет в доме, еще вашему батюшке служил. Да, видать, на покой пора! Пора!

Он был действительно стар, но пока крепок. Еще в детстве, его вывезли из деревни и отдали в услужение молодому графу Андрею, будущему отцу Петра Андреевича. Время шло: Андрей Васильевич, следуя примеру своего родителя, избрал для себя карьеру военного, поступил на службу в полк. Евсейка, так прозывали его молодого денщика, досыта хлебнул гарнизонной жизни, сопровождая своего господина повсюду: от Валахии, где шла война с турками, до Аустерлица. Граф Андрей отличался живым характером, и всегда удивлялся, как смогла отдать ему свою руку и сердце первейшая из красавиц Москвы, дочь помещика средней руки, Анна Дорохова, благосклонности которой добивались многие воздыхатели. Впоследствии, Анна, ставши графиней Анной Николаевной, всю жизнь считала мужа «ветреным искателем приключений», но любила его искренне и преданно. Муж, большее время проводил в походных бивуаках, терпеть не мог штабную службу и «паркетных вояк», презирая лощенных, выхоленных адъютантов и порученцев. Пройдя через Турецкую войну, честно отслужив почти четверть века, он не смог смириться с новшествами, которые внес в государство и армию новый император Павел. В одна тысяча восьмисотом году подал в отставку и попытался зажить тихой, семейной жизнью. Но когда Наполеон начал свое триумфальное шествие по Европе, не смог удержаться: предвидя опасность для Отечества, граф, несмотря на то, что ему было уже за пятьдесят лет, снова записался в службу. Графиня проводила своего вольнодумца, не предполагая, что за их прощанием не будет последующей встречи. Андрей Васильевич, погиб в чине полковника, при великой битве трех императоров, сражаясь на стороне союзных войск против Бонапарта.

Похоронив господина, Евсей вернулся на родину, к его вдове. Анна Николаевна обласкала преданного слугу и поселила в родовом доме. Особых обязанностей у него не было, но он перенес свое внимание на старшего сына погибшего графа, Петрушу, который, ступив на стезю отца, только начинал военную карьеру.

Однако, сопровождать молодого господина в гарнизонные службы, старый слуга уже не мог: сказывались годы, проведенные с его отцом в казармах и полевых шатрах. Евсей, которого в силу возраста стали прозывать Евсеичем, незаметно занял ведущее место в доме, чему немало способствовала сама Анна Николаевна. Когда молодой граф женился и ввел в дом жену, та попыталась перевести домашние службы на принятый в свете иностранный манер. Обрядила лакеев в шитые позументами ливреи, завитые парики, и даже, пыталась говорить с ними на французском языке.

Но все это мало коснулось самого Евсеича: он, как и прежде, носил долгополый сюртук. Париков не признавал, отрастил густые бакенбарды, которые солидно свисали с обеих сторон бритого подбородка. На службе у графа, он хорошо изучил немецкий и французский языки, но последний, помня недавнюю войну, открыто презирал, и говорил с молодой госпожой исключительно на русском. Та, после недолгих попыток переделать старого дворецкого в мажордомы, скоро махнула на него рукой, памятуя о благосклонности к нему со стороны свекрови, хозяйки дома. Тем более, что домашние дела, преданный Евсеич вел строго и неукоснительно верно.

Вот и сейчас, успокоившийся слуга подозрительно поднял голову, принюхался.

- Никак, тянет откуда! – и быстро просеменил к высоким окнам: - Так и есть! Стеклышко в раме треснуло! И никому заботы нет! Разорители! Прости, батюшка, дела! – Евсеич поклонился графу, и заспешил прочь из зала.

Петр Андреевич снова вернулся на второй этаж, где находились покои матери, детей и его личный кабинет. Проходя коридором мимо детской, остановился: ему показалось, что, не смотря на позднее время, за ней кто-то говорит. Граф прислушался, тихонько постучал в дверь.

- Наташа! – негромко окликнул он: - Ты не спишь?

В комнате послышались торопливые шаги, и дверь резко распахнулась. В полумраке заблестели возбужденные глаза.

- Папенька! Где вы были? Мы, с мадам Жанет, умираем от страха! Папенька! – девочка подросток ухватила Петра Андреевича за руку, втащила в комнату. Граф, смущенно кивнул, поклонившейся ему гувернантке, бывшей в комнате с дочерью.

Наташа насильно усадила его в кресло, взобралась на подлокотник, и затихла, тесно прижавшись к родному человеку. Граф обнял теплое тело дочери, прислушивался к гулкому звуку сердечка, тревожно бьющегося под легкой ночной рубашкой. Мягкие кудри щекотали ему щеку, и все это было для него упоительно приятно…

- Папенька! – дочь отстранилась от него. Ее воспаленный бессонницей взор отражал отсветы стоявших на каминной полке свечей: - Скажите, отчего так нехорошо вышло? Отчего бабушка захворала? Разве может боженька так жестоко поступать с ней? Ведь она – чУдная, замечательная! Об этом все знают!

- Наташа! – укорил ее граф, и строго посмотрел на гувернантку: - Ты снова читала мои книги? Не отпирайся, я заметил, что в библиотеке кто-то был. Вольтер, что я просматривал намедни, стоит не на месте! – девочка виновато потупилась к низу: - Нельзя так говорить! Мы должны осознанно принимать жизнь такой, какая она есть! Тебе, дитя мое, еще рано судить о подобных вещах…

- Хорошо, папенька! – девочка снова прижалась к отцу: - Но мне все равно страшно…

Граф не успел ответить ей. В дверь сильно постучали.

- Барин! – страстно заговорила запыхавшаяся служанка: - Обыскались вас! Идите скорее, графиня кличут!

Тяжелое предчувствие охватило графа. Волна ужаса ушла куда-то вниз живота, делая его бессильным, лишая воли и разума. Но он справился с собой, и быстро зашагал за идущей впереди прислугой. За ними, отчаянно отмахнувшись от мадам Жанет, бежала простоволосая Наташа. Петр Андреевич этого не замечал.

…Анна Николаевна, вытянув вдоль тела худые руки, покойно лежала на высоко подбитых подушках кровати. Среди оборок белого чепца высвечивало ее покрытое восковой бледностью лицо. Рядом теснились люди: жена графа, прислуга. Громко вздыхал Евсеич. Только доктор, стоял в сторонке у стола, и невозмутимо собирал в саквояж какие-то склянки и баночки с лекарствами.

- Матушка! Как вы? – Петр Андреевич рванулся к графине, взял ее похолодевшую руку, прижался к ней колкой, плохо выбритой щекой.

- Хорошо, Петруша! Уже лучше! – графиня слабо улыбнулась бескровными губами, и кивнула в сторону доктора: - Вот, и Карл Гербертович, говорит о том же…

- О, та, та! – закивал врач, успокаивая графа: - Фсе опошлось к лутчему! Мадам скоро путет софершенно сдороф! Кризис польше нет! Найн! Гут, гут…

- Как я счастлива! – забыв обо всем, Наташа упала на постель, страстно прильнула к больной: - Бабушка, милая! Не надо меня пугать! Скажи, ты больше не огорчишь нас? Так ведь? Мы все очень любим тебя! - в ее глазах сияло столько наивной и чистой искренности, что все, бывшие у постели старой графини, невольно заулыбались, и облегченно вздохнули. Евсеич, со слезами на глазах, крестился: широко и размашисто. Его рука при этом мелко подрагивала, бледные губы неслышно читали благодарственную молитву.

- Конечно, обещаю, милая! – восковое лицо Анна Николаевны заметно порозовело, она погладила мягкие кудряшки внучки.

Петр Андреевич и его жена, радостно переглянулись, тоже, перекрестились.

- Чудесно! – сказал обрадованный граф, стараясь ничем не высказывать прошедшего отчаяния: - Наташа! Идемте, бабушке, вероятно нужно отдохнуть! Мы с мамой останемся у её постели сами! Вы позволите, доктор?

- Не нужно, Петруша! – отказалась графиня: - Мне и в правду, гораздо лучше!

- Бабушка! – вдруг зашептала Наташа: - А вы скоро поправитесь? Ведь у нас назначен бал! Мне через неделю будет шестнадцать! Папенька, мамА, мы не станем его отменять? – девушка умоляюще смотрела на родителей и графиню. Граф смущенно откашлялся.

- Признаться, я, уже, совсем хотел было отозвать разосланные приглашения! – неуверенно начал он, но Анна Николаевна прервала сына.

- И не вздумайте, Петр Андреич! – она шутливо погрозила ему истончившимся пальцем, и снова, бережно погладила прижавшуюся к ней внучку: - Я непременно буду на твоем празднике! Это твой – первый бал! И ты, на нем будешь самой блестящей красавицей!

- Как вы, когда-то? – мечтательно прошептала Наташа.

- Как я! – согласилась графиня, ее глаза зажглись, помолодели: - И как твоя мамА! …Я обязательно стану здорова! Кроме того, ты сама знаешь: у меня упорно не раскладывается пасьянс! Не могу же я оставить его не сложившимся?

…Дом оживал! Вероятно, какой ни будь запоздавший прохожий или проезжающий, был удивлен тем, что в ночной час окна дворца графа засветились теплыми огоньками. За ними мелькали силуэты людей. Петр Андреевич шел через коридор под руку с женой. Ему казалось, что дом не просто Ожил, но и сам, радовался вместе со своими жильцами. Граф думал о нем как о живом существе, способном воспринимать и видеть все горести и праздники, слышать и помнить, как прошлое, так и настоящее. А может, даже и больше! …Впереди мелькала повеселевшая прислуга: они тайком бежали вниз. «Наверное, на кухню! Проголодались!» - догадался граф. Действительно, когда болезнь уложила Анну Николаевну на постель, в доме почти не готовили. Полковник ощупал изрядно похудевший живот и внезапно обратился к идущему за ними следом дворецкому. Тот, тоже, видимо все понял, но молчал. Только, брови его, сердито опустились на глаза.

- А не велишь ли ты, Евсеич, подать в мой кабинет обед? Что-то я оголодал! И вина, бутылочку! Венгерского! – Петр Андреевич виновато глянул на изумленно раскрывшиеся глаза жены, поцеловал ей руку: - Не сердись, графинюшка! Праздник у нас! Видишь? Наш дом - ожил…

Глава 2. Коммунары.

… Лешка Круглов вышел из дверей больницы, остановился под бетонным козырьком навеса. Радостно улыбнулся весенней просини неба, вдохнул свежий, остро пахнущий сыростью леса воздух. Неторопливо ступил на усыпанную хвоей аллею: залюбовался игравшими на дорожке пятнышками солнечного света. Ветер тихо шумел в косматых вершинах елей. «Хорошо!» - облегченно выдохнул он. Впрочем, пейзаж был уже привычным: две полных недели, Леша, сокрушаясь над своей немощью, разглядывал этот затерявшийся почти в самом центре города уютный уголок природы. Правда, через окна палаты хирургического отделения. Больница утомила его больше, чем сама болезнь, и он, был очень рад, что наконец-то, все плохое, как ему думалось, осталось позади, и жизнь снова, жадно наполнялась неприметными радостями, смешанными с привычной суетой.

На улице, кроме ранней весны и суетливо резвых синичек, его никто не встречал: все знакомые были заняты. В университете, судя по времени, начиналась третья пара. Но Лешка был даже рад этому. Ему захотелось побыть одному: погулять по городу, потолкаться в вечно чем-то озабоченной толпе. Одним словом, вернуться к обычной жизни, которую он едва не потерял по своей глупости. Можно было зайти, куда ни-будь, перекусить чего-то вкусного, после однообразной и несытной больничной кормежки. Клиника была аккуратная, чистая. Персонал, по - разному: кто озабоченно деловит, кто приветлив, и даже, через чур! При этом воспоминании Лешка поежился как от озноба, и оглянулся по сторонам, словно опасаясь, что кто-то проникнет в его потайные мысли.

- Круглов! Лешка, подожди! – окликнул его радостный, звонкий голос.

Обернувшись, парень увидел Светланку. Она торопливо бежала к нему, весело махала руками в цветных рукавичках, скользила по застуженным морозцем лужицам талой воды. Подкатилась, клюнула Лешку в щеку холодным носом. Он улыбнулся: так, вечно куда-то спешившая подружка, обычно изображала дружеский поцелуй и радость встречи.

- А ты чего тут? Я же просил, не нужно встречать! Занятия пропустила…глупенькая…Потом темы догонять!

- Ну, их! – девушка беззаботно махнула рукавичкой: - Далеко не убегут, темы эти: догоним, изловим и добьем! Не в первый раз! А ты что, не рад мне?

- Рад! Конечно, рад! – поспешил успокоить подружку Лешка. Слегка обнял ее, прижал к себе и невольно охнул.

- Еще болит? – Светланка озабоченно заглянула ему в глаза: - Бедненький, какой ты стал худющий! Может рано выписали?

- Нормально! – отмахнулся Лешка: - Я живучий! Пробовали уморить врачи, да не вышло! Пройдет! Зажило как на собаке, даже шрама почти не видно!

- А вот пойдем ко мне, и посмотрим, где этот шрам! – девушка лукаво прищурила накрашенные глазки: - Леш, я соскучилась по тебе! Куда идем, к тебе или ко мне? У нас в общаге сейчас никого…Девчонки на занятиях…Идем?

- Свет! – виновато протянул Лешка: - Ты прости, но, чувствую рановато, мои боевые увечья рассматривать! Нет, Нет! Все путем! Только голова кружится! Наверное, с непривычки… на воздухе все же…отвык. Весна…

- Это ты прости! Вот я дуреха! – девчонка огорченно шмыгнула носиком: - Тебе отдохнуть надо, а я… Может, ты кушать хочешь? Купить чего?

- Нет! – слабо качнул головой Лешка: - Ты беги в универ! Я сам…домой! Потом созвонимся, хорошо?

- Ладно! – поколебавшись, ответила Светланка: - Только иди осторожно, скользко везде! Не упади! Ну, пока! На связи…Вечером прибегу!

…Лешка поднялся на второй этаж, открыл дверь. В коридоре тускло светила запыленная лампочка, было тихо. Только с кухни доносились запах жареной картошки и тихое позвякивание, словно кто-то скреб ложкой кастрюлю. Приглушенно бормотал маленький телевизор. Встречаться ни с кем не хотелось, но незаметно пройти мимо двери не получилось. Дядя Саша, старожил коммуналки, был человеком бдительным, и тотчас, его силуэт возник в дверном проеме. При виде парня, широкое лицо соседа, покрытое красноватыми прожилками возрастного и приобретенного долгим питием вина и водки, румянца, расплылось в добродушной улыбке.

- Наконец, выпустили! А я тут один, картошечку жарю, и посуду, дай думаю, перемою! Никого нет, все наши «коммуняки» разбежались! Вовремя ты: садись за стол…А может, по пятьдесят грамм?

Лешка отрицательно замотал головой.

- Ну как пожелаешь! – дядю Сашу, похоже, не очень огорчил его отказ. Несмотря на добродушие, жил он замкнуто, гостей к себе не водил, выпивать предпочитал в одиночку: - А я пообедаю! Ну как ты? Выздоровел?

Лешка скупо отвечал на вопросы соседа. Дядя Саша проворно накрывал на стол, вынул из общего холодильника начатую бутылку водки. В коммуналке, кроме него, спиртным никто не увлекался, и поэтому пенсионер смело оставлял свои заначки в месте общего пользования. Бережно налив половину стакана, он медленно выцедил сорокоградусную, прищурился, прислушиваясь к самому себе. Наверное, внутри его тела все пошло по плану, и мужик, одобрительно крякнул.

- Хороша, зараза! Зря отказываешься! Ты хоть поешь! Картошечка с луком, салом, милое дело! Ну как хочешь! – снова повторил он, наливая еще, но в этот раз гораздо меньше: - Норма, Леша! Чего нажираться, какой смысл? А так, ноль пять литра в день и хватит! И отвлекает, и спится крепче… Давай я тебе чайку налью!

Глаза захмелевшего мужика подернулись маслянистой пленкой. Он не спеша закусывал. Пил он каждый день, но пьяным его в коммуналке никогда не видели. Характером, дядь Саша был прост, ненавязчив. Не лез с пьяным нытьем и откровениями, а тем более – с буйством или скандалами. Напротив, выпив свою дозу – он необычайно добрел, и тогда был готов услужить не только соседям, но как казалось – всему миру, который дядя Саша очень любил. Вот только, мир этот не очень любил самого пьяницу добряка, потому и забросил его доживать свой век в комнату старой, питерской коммунальной квартиры. Но, пенсионер не жаловался, скромно и безропотно принимал все то, что произошло с ним в его непростой жизни.

- Дурак ты, Лешка! Ну чего, скажи мне, добился? Шел мимо и шел бы себе! Тебя, вроде как никто и не трогал! Так? Сам встрял?– добродушно допытывался он. Парень угрюмо кивнул, соглашаясь с тем, что тогда, жизнь преподнесла ему очередной урок.

- Так! – разламывая хлеб, удовлетворенно протянул дядь Саша: - Переделывать людей и мир, затея хотя и благородная, но, крайне не благодарная! Попы, тыщу лет стараются, а толку нет! Проще нужно жить, Леша, проще! Один мудрец, кажется китаец, сказал: «Если на тебя лает собака, будь выше её! Не уподобляйся ей: не становись на четвереньки, не гавкай в ответ! Пройди мимо!» Во, как завернул! Нет, ты мне скажи: почему китайцы такие умные, а мы – такие дураки? – дядь Саша потряс вилкой, с насаженным на нее кусочком сала: - Дураки, но гордые! Считаем себя умными, а сами, в китайских штанах и сланцах ходим!

- Не знаю! Наверное, менталитет разный!

- Менталитет, оно конечно, так! – согласился пенсионер. Ему, вероятно, было скучно одному, и он обрадовался случаю поговорить на любимую тему: - Умом Россию не понять! Хорошая отмазка! Головой, головой, Леша, мы от остального мира отличаемся! Куда голова ведет, туда и ноги тянут! Скажи, чем мы против покойного Советского Союза лучше? Нефти, газа - еще больше продаем! То есть, тогда, мы – продавали, а сейчас – они продают! А кто это – они? Вот, вот! Оборонка, правда, ничего не скажешь: в этом Путин молодец, сильна мощь российская! Так она и при советах была не хилой! А вот, порты, что тогда, что сейчас, шить не научились! И впрямь, зачем свои лапти плести, когда нам чужие тапки перепродают! Бизнес…

- Ладно, дядь Саш! Спасибо за чай, пойду я! – не совсем деликатно прервал его Леша, поднялся и пошел к двери. По опыту он знал, что переговорить на подобные темы пенсионера, практически невозможно.

- Конечно, конечно! – засуетился мужик, вскочив из-за стола: - Отдохни, вон – бледный какой! Понятно, больница хоть и не тюрьма, а тоже не мед! Особенно сейчас! Наверняка и не кормили ладом?

- Нормально! – поблагодарил его Лешка. Ему стало неловко, за дотошную заботу и услужливую суетливость старика. Но он знал: все это было не на показ, не из угодливости. Просто, дядька не мог поступить иначе: он был таким – каким был, всегда готовый прийти на помощь, или оказать мелкую услугу кому угодно, хоть последнему бомжу.

- Ты, девкам - чернавкам не говори, что я включаю их телевизор! – уже вдогонку, попросил сосед.

- Они и так знают!

- Знают, да молчат! Борзеть не надо, имущество то чужое! Это я о себе! И еще, Леш! У нас тут перемены! Пока ты болел, молодые съехали! Комнату сдали тетке, сам ее увидишь! – дядь Саша опасливо оглянулся, зябко передернулся: - Щас, она на работе, вечером придет! Ты с ней будь осторожнее, похоже, кончилось, наше покойное житье! Зверь баба! А скоро ее дочка из школы придет! Познакомишься!

Лешка кивнул ему в ответ, безразлично пожал плечами. С выбывшей молодой парой он и до этого не общался: занятые делами, они редко бывали в доме. А с чернавками, тут немного по иному…Чернавками, дядь Саша за глаза прозывал двух девушек, снимавших комнату в их коммуналке, расположенной на верхнем этаже старинного особняка. Лешке они нравились: высокие, стройные, и почему-то, всегда - в черном, совсем, как уже вышедшие из моды готы. Но неформалами, девчонки сто пудово не были, вероятно, это была часть их личного имиджа. Не нравилось больше то, что они мало общались с остальными жильцами. Но, возможно, причиной этому было не только их нежелание иметь дела с соседями, но и банальная нехватка времени. Девушки уходили рано. Леша видел, что внизу их поджидала всегда одна и та - же машина: черный, похожий на квадратный танк внедорожник. Он же, возвращал девчонок домой, чаще всего по полной темноте. Они уходили в свою комнату, и так изо дня в день, похоже, даже без выходных. Чем они занимались, никто из жильцов, толком не знал. Лишь из обрывков их разговоров можно было предположить, что они имели отношение к оптовой торговле какими-то товарами.

…В ходу была легенда, что большой, двухэтажный дом был построен еще в конце восемнадцатого века, для внебрачного сына какого-то графа, влиятельного вельможи времен Екатерины Великой, но исторической ценности собою не представлял: в Питере, таких много. Поэтому, в середине тридцатых годов, когда СССР переживал промышленный бум, и начали переселять в города рабочих из окраин страны, его перепланировали, превратив в то, что прочно вошло в историю советского жилищного вопроса под звучным названием – коммуналка! Разрешая пресловутый вопрос, и люди, и само государство, были убеждены, что эти квартиры – явление временное, но, как известно, случается и так, что напротив, самым долговечным, является то - что принимается за временное. С коммунальными квартирами все вышло по неписаному закону жизни: они пережили породившее их могучее государства, и плавно перешли в новую формацию общественной жизни и новый век, не меняя, при этом - ни своей сущности, ни названия, символизируя быт и нравы ушедшей эпохи.

Сколько людей прожило в этих стенах за два с лишним века, бывших в первоначальном виде одной огромной квартирой, установить было невозможно, да и незачем. Сейчас же, в длинный коридор, из разделенных перегородками комнат, выходило пять дверей. Кухня, туалет и прочие удобства, естественно были общими.

Кроме дядь Саши и чернавок, в коммуналке обосновалась молодая, теперь уже съехавшая, семейная пара без детей и еще - женщина, наверное, лет семидесяти. Дарья Михайловна была под стать дядь Саше, спокойная, рассудительная. Лешка слышал, что у нее в городе жили взрослые дети, но она добровольно ушла от них, заселившись в коммунальную комнату, которая ей осталась от умершей матери. Жила она размеренной жизнью, часто жаловалась на здоровье и регулярно пропадала в церкви. Иногда, когда все вдруг собирались вместе на кухне, заводила разговоры о греховности жизни и спасении души. Но ее никто не слушал, и огорченная женщина вздыхала. Утешал ее умудренный жизнью старый алкоголик: тогда они садились за стол, и тихонько вели разговоры за жизнь и веру.

Все проживающие, кроме Лешки, чернявых подруг, и еще, пока незнакомых ему тетки с дочерью, были собственниками жилья. Этот факт, сам по себе, означал очень немало: иметь личный угол в северной столице было пределом мечтаний многих, ставших «простыми», но, одновременно - безгранично свободными, граждан России. Конечно, в нынешнее время, основанное на самореализации и успешности каждой отдельно взятой личности, проживание в коммунальной квартире престижу этой личности не добавляло. Напротив: это стало символом не успешности, а для кого и падения, как нравственного, так и материального. Люди стали стыдиться подобного проживания, старательно убеждая себя в том, что эта неизбежность носит временный характер, не желая принимать то, что это могло остаться в их жизни – навсегда! Коммуналки цепко держали своих постояльцев, прочно привязывая их к себе тонкими, но одновременно, крепчайшими, финансовыми нитями. Точнее, практически полным отсутствием этих финансов.
Исходя из разности характеров и привычек жильцов, в квартирах случалось всякое, но в этой, соседи подобрались спокойные, жили тихо, друг другу не мешали. Встречались нечасто, чаще всего на кухне, где у каждого были свой шкаф, стол и прочие, необходимые для жизни вещи и посуда.

Одним из объединительных начал, служил еще и график уборки общественных мест. Он висел на кухне, призывая «коммунаров» к неукоснительному соблюдению основных правил санитарии и гигиены. В остальном, каждая комната жила своей жизнью, неприметной и не скандальной. На этот момент и делал основной упор Лешкин дядя, когда в его голову пришла мысль заселить племянника в отдельную комнату. Правда, сейчас, в связи с заселением новых людей, дядь Саша предрекал мрачные прогнозы на будущее коммунального проживания, но тогда, все было довольно не плохо.


…В молодости, Лешкин дядя отличался буйным характером. Внешне добродушный, склонный к полноте, он отличался от сверстников большой физической силой, и использовал её по своему усмотрению, чаще всего на простые драки, не имеющих веских причин и оправданий. Поводом могло послужить что угодно, любая мелочь. Особенно много причин к потасовкам было на деревенских дискотеках. Проводились они по субботам, в сельском Доме Культуры и еще не было случая, что бы она не заканчивалась дракой, которую устраивали уапившиеся любители деревенского экстрима. А так, кроме этой странной «слабости» Серега Круглов был обычным, симпатичным парнем, обожавшим две вещи: пиво и девчонок.

В город он уехал давно, еще в середине девяностых годов. Освоил профессию сварщика, получил комнату в рабочем общежитии, и начал вести размеренную трудовую жизнь. В жены взял девушку из своего окружения. Странная это была пара: сто килограммовый муж, и похожая на птичку жена. Его Иринка была маленькая, с мелкими чертами ребячьего личика, вдвое меньше мешковатого увальня супруга. Работала она на том же заводе что и муж, и тоже – сварщиком: мельтешила по цеху, словно случайно забежавший мальчонка, в широченной, брезентовой робе. Жили они дружно, завели ребенка. Что их объединяло, трудно сказать. Поначалу молодая жена не одобряла пристрастия мужа к спиртному, но со временем смирилась. Тем более, что Круглов, что бы избежать упреков с ее стороны, постепенно приучил супругу к пивку. К более «тяжелому» алкоголю, Ирина со временем, перешла сама.

Выходные дни непременно превращались в веселую попойку. Сынишка рос как бы сам по себе, на удивление добрым и отзывчивым мальчиком. Иногда, Кругловы наезжали в родную для Сергея деревню, навестить сестру Наталью, Лешкину маму. Жизнь, у Натальи Николаевны как то не сложилась: в свое время вышла замуж, родился Леша, но затем она развелась, по причине распространенной деревенской болезни – мужниных запоев. Сына она переписала на свою девичью фамилию, бывший, после развода куда-то уехал. Последний раз, Лешка видел отца, когда ему было лет шесть и все, больше о нем они ничего не знали.

Наталья Николаевна, в деревне, слыла женщиной благонравной и интеллигентной. Работала бухгалтером в сельской администрации, вела посильное деревенское хозяйство. Замуж больше так и не вышла, и вложила всю свою душу и любовь в единственного сына.
Дядя, считал себя знатоком городской жизни, и именно с его подачи, Лешка решил учиться на инженера строителя. По приезду в город, к дяде он пошел не сразу: устроившись в студенческом общежитии, успешно поступил в университет, и только тогда, решился навестить кровную родню. Поплутав в сумрачных закоулках блочного общежития, нашел нужную ему дверь.

Хозяева были дома. Сильно располневший дядя полулежал на диване и лениво поругивался с женой. Та, сжавшись в комочек, сидела на краешке стула, виновато пошмыгивала маленьким, остреньким носиком. В комнате пахло винным перегаром. Никитка, семилетний двоюродный братишка Леши, сидел в ногах у отца и щелкал переключателем каналов телевизора. На Лешу он почти не обратил внимания, только кивнул ему, и снова вернулся к своему занятию.

- Беда, брат! – проговорил дядя Сережа: - Никак Иринку от выпивки не отучу. Сам то, я бросил, уже почти как год…

- Как же, бросил он! – сердито обронила Иринка. Она ничуть не менялась, словно годы скользили мимо нее. Та же мальчишеская фигурка, только лицо, понемногу покрывалось мелкими морщинками и румянцами, и в движениях, появилась нервозная суетливость, свойственная часто пьющим, но старательно скрывающих это, женщинам: - Зашился он, на ампуле сидит…

- Ну и что? – лениво протянул Круглов старший, и добродушно засмеялся: - Сердечко прихватило, вот и зашился. Ничего, живу! Жаль, курить, сроду не курил! Говорят, от никотина худеют, а я теперь, вон, другим балУюсь! – он кивнул в сторону большого холодильника: - Апельсинчик, бананчик, колбаска…Обедать будешь? – Лешка отрицательно махнул головой: - Как скажешь!

- БалУется, он! – снова заговорила хозяйка: - Всю ночь, от холодильника не отходит. Всю зарплату проедает, разжирел как боров! Гляди, Сережка! Задавит тебя сало твое!

Говорила она быстро, проговаривая слова мелко и дробно, с ясно уловимым, своеобразным акцентом. «Вятская! – как то сказал о ней Сергей: - Все они так говорят, ни с кем не спутаешь!» Лешка слушал ее, смотрел на дядю. Тот, действительно, сильно располнел, превратившись, почти в расплывшийся на диване, квадрат.

- Задавит, так - задавит! Зато, сытым умру! – равнодушно ответил хозяин, и наконец, поинтересовался целью визита племянника. Выслушав его рассказ, одобрительно кивнул головой.

- Молодец! Рабочая профессия у тебя будет! Со временем – мастером, прорабом станешь! Стройка, она востребована во все времена! А знаешь что? – внезапно оживился он: - На кой ляд тебе общага? Чего хорошего? У нас, вон, всякое случается: и драки, и поножовщина. Менты, рейды, проверки! У вас, наверное, потише будет, но все равно! Давай я тебе комнату подгоню! Друг у меня, в коммуналке держит: она ему не нужна, а сдавать, кому попало, не хочет! Попробуем? – дядя взял в руку сотовый телефон.

…Через несколько часов они осматривали комнату. Встретил их пахнущий водкой пожилой мужик, в мятой, растянутой майке. Он назвался дядь Сашей, и провел молодому новоселу вводный инструктаж по совместному проживанию. Комната, Леше понравилась, слегка пьяненький сосед – тоже: он даже вызвал некую симпатию, своим добродушием и ненавязчивостью.

- Вот и сладилось! – радовался Круглов старший. Они вышли на улицу: рыхлый дядя дышал хрипло и натужно: - Давай определимся: какое-то время, платить за комнату я буду сам. Есть у меня вариантики на работе: калым, левак! Выкручиваемся, как можем! Да и товарищ, с меня много не возьмет, так, символически! Только ты, Иринке моей не проболтайся, гундеть будет! Запилит! А мы с тобой, одна кровь…Кругловская!

Свое слово дядя сдержал, с оплатой, хозяин комнаты Лешку не беспокоил. Но, месяцев через десять, Круглов старший умер. Смерть его, по большому счету была предсказуема. Бросив пить, он старательно заменял образовавшуюся пустоту едой и сном, и совершенно не следил за собой. А за столом, он всегда был проворным. Так, однажды отозвалась о нем Лешкина мама, с сожалением глядя на стремительно набирающего вес братца. Умер он от сердечного приступа, прямо в цеху, немного не дожив до сорока пяти лет. После его смерти, никем не сдерживаемая вдова пошла в жизненный разнос. Женщиной она было миловидной, и пользовалась успехом у мужчин: при ее миниатюрности, любой воздыхатель выглядел рядом с ней солидным.

Узнав об этом, Лешка сразу сообщим своей матери. Наталья Николаевна приехала в Питер. Вечером того же дня, она плакала, рассказывая сыну то, что увидела в комнате покойного брата.

- Представляешь, сынок, Ирина совсем спилась! Но пока работает! Водит к себе мужчин, оставляет их на ночь. И все это при Никитке! А мальчику уже почти восемь лет, он все понимает! Что вы, говорю, творите? Ира, у тебя же сын! А ей все равно, пьет и смеется! Никита на голову подушки сложит, и тихонько лежит, пока мама с мужиками кувыркается! Как такое возможно? Леша, я поживу у тебя. Попробую ее вылечить…

Наталья Николаевна боролась за бывшую свояченицу почти две недели, и все же сумела убедить ее сходить к наркологу. Ирина закодировалась, но через три дня – сорвалась, и запила еще сильнее.

- Бессмысленно все, Леша! – печально говорила мать сыну: - Пропадет она!

- А Никита? Как с ним? В детдом? – с тревогой спросил Леша: - Мам…Что делать будем?

- Какой детдом! – ужаснулась мама: - У него есть мы с тобой! Давай так: недельку другую он потерпит. А я, соберу документы на усыновление, и мы заберем его к себе! Вырастим! Тебя подняла, и его не брошу!

…Никиту, мама забрала в деревню. Ирина пробовала протестовать, даже прекратила пить. Сынишка снова переселился в город, в комнату матери, но, ненадолго. Ирина мужественно держалась почти три месяца, только, тяга к алкоголю пересилила материнский долг, и мальчик снова ушел к своей тете.

…Через несколько месяцев Ирину нашли мертвой: пьяный сожитель недоглядел за ней, и она умерла, захлебнувшись во сне рвотными массами.

- Вот, оно, как бывает! – огорчился дядь Саша, когда Леша рассказал ему печальную историю своей семьи: - Совсем не умеют люди пить! Я половину жизни пью, но с умом! Норму знал всегда! Это я сейчас расслабился, что мне одному? Одинокий я, Леша! Жизнь прошла, словно – мимо!

Иногда, Леша замечал: сосед внезапно трезвел на два, три дня. О чем-то думал, вздыхал, и становился еще внимательнее и добрее к своим «коммунякам». Но жалеть его было некому, люди были поглощены своими делами и заботами. Особенно, девки чернавки. Да и молодая пара, вообще, жила своей, скрытой ото всех жизнью.

- Черствеют, Леша, люди душой! – вздыхал дядь Леша: - В наше время, они были другими. Добрее, что ли… а сейчас, каждый сам по себе!

В такие редкие дни, он чаще уединялся с Дарьей Михайловной, и даже ходил с ней в церковь. Возвращался домой, какой-то, просветленный, одухотворенный, тихий и еще более мирный. Но проходило время, депрессия заканчивалась, и жизнь возвращалась, к немалому огорчению набожной соседки, на свои привычные для него круги.

…Обо всем этом, Леша, почему то вспомнил, когда ушел от огорченного дядь Саши, оставив его скучать на кухне. Лешкина комната была угловая, в конце коридора. Он вошел и удивился непривычному порядку в своем жилище. Потом вспомнил: Светланка! Это она попросила у него ключи, пока он залечивал свои раны.

В голове все еще глухо и болезненно ныло, кружилось. Парень прилег на старую кровать, устало прикрыл глаза, задремал. Разбудил его зуммер телефона. Леша, посмотрел входящий вызов, звонил друг Пашка. Он буднично поздравил его с выпиской из больницы и напрашивался в гости, что бы, воочию, убедиться в выздоровлении закадычного товарища. Но встречаться, по прежнему, ни с кем не хотелось, и Лешка деликатно отказался. Тем более, что с часу на час должна была прийти Светланка. С девчонкой, ему, похоже, и впрямь повезло: он это понял уже давно. Встречались они почти год. Тогда, их познакомил только что звонивший Паша, и Лешка сразу заметил, как он, открыто увивается около симпатичной девчонки, но та, особых надежд на взаимность ему не подавала. В дальнейшем, вышло так, что она предпочла ему Лешку: он понял это, из ненавязчивого внимания, которое стала оказывать ему Светланка. Между ними закрутился роман, а Пашке, осталось отойти в сторонку, и жить надеждой на изменчивость жизни и капризов взбалмошной девушки. Но отношения между Лешкой и Светланкой только крепли, выходило, они пока еще не надоели друг другу. Особой привязанности у них не было, но тяга к встречам со временем возрастала.

Глава 3. Лешкины лайки.

…Вот и в тот, как оказалось, недобрый для них вечер, они, как обычно, неторопливо прогуливались по парку. Прохожих было мало, белая ночь уже мешалась с темнотой, и добропорядочные петербуржцы расходились по своим углам, спеша к уютным диванам и телевизорам. Густые аллеи приглушали звуки города, который тихо шумел где-то в стороне, своими извечными, монотонными голосами. И надо было такому случиться, что мимо скамейки, на которую они присели, проходили два подвыпивших парня. Один из них был совсем пьян: он поскользнулся, упал и начал громко ругаться, «хорошими», отборными словами могучего русского языка. Его друг пытался поднять товарища, но у него не получалось.

Неприятная сценка затянулась: Лешка поднялся, но только вместо того что бы взять и уйти, как хотела поступить Светланка, он вдруг, неожиданно развеселился и вытянул в руке смартфон.

- Глянь, Светик! В хлам накушались ребятки.. Круто! Щас, я им селфи устрою! Кучу лайков огребем… Рябята! Секундочку, контрольный кадр…И, пожалуйста, без матов! Все же, девушка рядом…

Договорить он не успел, и огребать, вместо лайков, пришлось совсем иное. Единственно, что заметил Лешка, это волну тупой ненависти, бешено плеснувшую в глазах, только что бывшего беспомощным, невысокого парня. Тот подскочил, пружинисто, со звериной легкостью, и ловко выбросил вперед руку с тускло блеснувшим лезвием ножа. Спустя секунду, изумленный Леша уже сидел на дорожке, а над ним, дыша перегаром, угрожающе навис герой не состоявшегося видео. Все произошло очень быстро, в тишине. Даже Светланка, похоже, была в шоке от происходящего.

- Друг! Держись! – послышался громкий крик.

Из темноты на них наскочил парень. Он с разбегу расшвырял в стороны Лешкиных противников, остановился над самым шустрым из них, который был с ножом в руке, проворно заработал ногами.

- Ты как, живой? – участливо спросил незнакомый, помогая Лешке подняться и сесть на скамейку.

- Нормально! – бормотнул оглушенный парень, и поморщился от боли в голове. По лицу сочилась кровь.

Дальнейшие события, пошли словно по сценарию ментовского сериала: взвыла сирена. Из света мигалок появились крепкие парни в форме, накинулись на пытавшихся подняться Лешкиных обидчиков. Особо не вникая в ситуацию, основательно насовали им кулаками под ребра, нацепили наручники и запихнули в машину. Парень, отбивший Лешку от нападения, исчез, словно его и не было…

- Никто сильно не пострадал? – спросил патрульный, обращаясь к Светланке.

- Не знаю! – ответила та. Она сидела, тесно прижавшись к другу, и Лешка чувствовал, как ее колотит нервный озноб.

- Вот, нашел! – к ним подошел второй полицейский, держа двумя пальцами небольшой нож: - Собирайтесь! Поедем с нами в отдел, оформим этих! – он кивнул на мигающую огнями машину: - Эй, парнишка? Ты чего?

Лешка, виновато глянул на патрульного, перевел взгляд на свои руки: они были в крови, которая просочилась через распоротую на животе куртку. Светланка в ужасе раскрыла глаза.

Все то, что происходило с ним потом, Лешка воспринимал так, словно на его месте был кто-то другой, а он сам – на удивление спокойный, наблюдает за всем со стороны. Его подвели к примчавшейся скорой помощи, уложили в ее теплое, светлое нутро и куда-то повезли…

Светланку с ним не пустили: она осталась с патрульным экипажем.

- Странно! – пробормотал полицейский. Он осматривал найденный нож, поднял глаза на напарника и пояснил: - Смотри, кончик лезвия обломан! Как он мог, тупым ножом и так «пописать» бедолагу?

-Следаки разберутся! – спокойно ответил тот, и равнодушно процедил в сторону, отчаянно пытавшихся освободиться, задержанных: - Хана вам, уроды поганые! На «горячем» взяли! Едем!

Глава 3. Тени войны. Павла Петровна.

…Что это было, день или ночь – Лешка понять не мог. Понял только одно: он в больнице. Просторную палату заливал мягкий, но какой-то – неживой, свет. Было тихо, только слегка гудели, потрескивали под потолком длинные трубки неоновых ламп, и сильно болела голова. Язык почему-то распух: толстый и колючий, он никак не хотел помещаться в пересохшем рту. Страшно хотелось пить… Но странно, вопреки всему, при упоминании о живительной влаге, внутри его всплыла волна одуряющей тошноты.
Вошла медсестра: Лешка бессмысленно таращил на нее отупевшие глаза.

- Очнулся! – деловито произнесла женщина: - Вот и хорошо! Не волнуйся, жить будешь! Поваляешься у нас пару неделек и домой.

- Пить! – прохрипел Лешка.

- Нельзя тебе, ты уж прости! Терпи! После наркоза всегда так, да и рана у тебя, проникающая…в живот! Давай, я тебе помогу! - она смочила водой марлевый тампон и положила на Лешкины губы: - Чуть – чуть! Больше нельзя: будет рвотный рефлекс, швы разойдутся! Все…Все…Теперь поспи…ночь на дворе! Я еще зайду!

Лешка, с трудом проворачивая вспухшие в глазницах глаза, проводил ее неверным, плывущим взором. Тошнотворная зелень клубилась под горлом: так плохо, ему еще никогда не было! Он долго лежал, прикрыв веки, судорожно двигая пересохшим от обезвоживания кадыком. Снова, послышались легкие шаги, и ему на лоб легла прохладная ладонь. Леша попытался открыть глаза.

«Мама! – подумал он: - Не может быть, она далеко…откуда ей знать? …Светланка? Но почему ее пустили, сейчас ведь ночь?»

- Лежи, сынок! Не надо раскрывать глазки! Просто лежи! – услышал он мягкий, ласковый голос.

Было трудно. Даже от движения глаз, начинала противно вращаться вся палата, но он, пересилив себя, посмотрел на пришедшую к нему женщину. Она сидела рядом с кроватью, пожилая, одетая в белый халат. Леша невольно удивился: голова старушки была повязана странной косынкой, да еще с крупным, красным крестом.

- Какие мы не послушные! – добродушно засмеялась та: - Все торопимся куда-то! Пить хочешь? Знаю, знаю! Сейчас принесу.
Женщина отошла в отгороженный ширмой угол палаты, налила в стакан воды.

- Вот так! – приговаривала она, бережно приподнимая Лешкину голову: - Чуток можно! Капельку! А потом, я тебе еще дам! Так и отпоим твою болезнь…отпоим! Я, и не таких, выхаживала!

После крохотного глотка воды Лешке стало легче: только, как и прежде, кружилась голова, и мутилось от тошноты сознание. Он лежал, крепко стиснув зубы, а женщина продолжала говорить, тихо и ласково поглаживая его руку.

- Бывало, я самых тяжелых, присматривала. Всякое случалось: кто выздоравливал, а кто – умирал! Каждому, сынок – своя судьба, своя доля! И у тебя, тоже, своя! Завтра станет легче: придет подружка, разговаривать будете! Все хорошо, сынок…хорошо…

- Откуда вы знаете про Светку? – просипел Лешка.

- Я многое знаю! – улыбнулась старушка: - Зови меня тетей Пашей! Меня все так звали…

- Почему – звали? Давно вы тут? – Леша сглотнул еще один крошечный глоток воды. Язык уменьшался в размерах, понемногу уходила отвратительная на вкус сухость.

- Это от наркоза! – пояснила старушка: - Ты еще как пьяный: скоро пройдет: - А я…я здесь – наверное всегда! Как в сорок втором этот госпиталь открыли, так и я, стала работать! До этого тут был интернат для беспризорников. Потом началась война, детей эвакуировали, а дом отдали под госпиталь! Сколько эти стены видели беды и боли, словами не высказать, никакой слезой - не выплакать! Да и кому, в то время, плакать было? У людей, в войну все слезы высохли, исплакались. Вот и я: прислали меня с подружками после курсов медсестер, а нам по восемнадцать лет…а кому и меньше! По началу, страшно было: сколько раненых, калеченных! Стонут, мрут… В обмороки мы падали, а потом притерпелись. Только, душа – до сих пор болит, от страданий и мук человеческих. К ним, сынок, можно притерпеться, а привыкнуть - нельзя… Никак нельзя! От того я и осталась здесь, куда вы без меня? С семьей, со своими детьми у меня не сложилось, вот и служу людям…как могу…

Леша смотрел в ее наполненные добротой глаза, слушал. В затяжелевшем мозгу лениво шевельнулась мысль: «О чем она говорит? Где – сорок второй, и где – две тысячи девятнадцатый! Ей что, сто лет? …Хотя, кто его знает? Может и так!»
Дальше, думать не хотелось, и он снова закрыл глаза.

- Спасибо, тетя Паша! – тихо произнес он, несильно сжав ее мягкую ладошку.

- За что? – удивилась старушка: - Тебе полегчало, и мне хорошо стало! Спи, я никуда не уйду! Хочешь, колыбельную спою, как твоя мама в детстве тебе пела? – не дожидаясь ответа, она тихонько завела давно забытую Лешкой песенку, про серого волчка, который непременно ухватит за бочок нежелающих засыпать малышей…

…На другой день, ближе к полудню в палату реанимации, в которой одиноко возлежал Лешка, нагрянул целый консилиум, во главе с самим главным врачом. Он, самолично провел рефлекторное обследование больного, и удовлетворенно кивнул.

- Двигательные функции в порядке! А как голова, не болит? Тошнота, головокружение? Как с памятью? Может еще что беспокоит? – спросил он.

- Мутит! – сознался Лешка: - Остальное терпимо! Но, тетя Паша сказала, что это пройдет.

- Тетя Паша? – главврач оглянулся на свою свиту: - Оставьте нас, и продолжайте обход без меня. Я задержусь с пациентом.

- Говоришь, тетя Паша? – серьезно спросил он, оставшись с парнем наедине: - Ну-с, молодой человек! Порошу вас, с этого места рассказать все…Подробно, вплоть до мелких деталей!

Лешка удивился просьбе, но виду не подал. Напрягая память, рассказал все, что было связано с визитом сиделки прошлой ночью. Главный, слушал внимательно, иногда задавал уточняющие вопросы.

- Все! – выдохнул Лешка: - Больше сказать нечего! А почему вас так интересуют ваши сотрудники? Вы им не доверяете?

- Понимаешь, сынок, дело не в доверии, а совсем в другом! – доктор был в годах, и позволил себе подобное обращение к молодому пациенту: - В целом, все не так просто! Сейчас поясню: так вот, никакой тети Паши у нас в клинике – нет! Но я слышал о ней: два года тому назад поступил тяжелый больной, после аварии. Прооперировали, но пациент впал в коматозное состояние, и пробыл в нем почти месяц. Придя в себя, он рассказал мне о некой пожилой санитарке, которая приходила к нему в течение всего месяца. Тогда, я не придал значения его разговорам, но дело в том, что его рассказ почти слово в слово совпадает с твоим! Такие вот дела, сынок!

- Что это значит? – встревожился больной.

- Пока не знаю! Но я тогда не поленился, навел справки и выяснил: с сорок второго по семьдесят пятый годы, в больнице работала некая Стаценко, Павла Петровна! Она была уже в годах, но работу не оставляла: умерла она тоже, здесь…в ночное дежурство! Вот, собственно и все!

- А я? Я откуда ее знаю? Доктор, вы верите мне? Со мной все в порядке?

- Не совсем! – честно признался врач: - Рана на животе пустяковая: прочистили, заштопали…скоро побежишь и не заметишь. А вот с головой твоей, с ней сынок – хуже! Даже и не знаю, как сказать, как объяснить!

- Говорите как есть! – хмуро отозвался Лешка: - Моя голова, мне с ней и жить...

Утором, он обнаружил: кроме повязки на животе, у него еще была залеплена чем-то наподобие пластыря и голова. Она была гладко выбрита, пальца на три ото лба до темечка, но Леша, большого значения этому не придал. И как выходит – зря…

- Хорошо! – согласился доктор: - После операции на брюшной полости, принялись за ранку на твоей голове. Но кровотечение долго не останавливалось. После полного обследования выяснилось следующее: у тебя в черепе – проникающее ранение! И что хуже всего, кончик лезвия обломился и прочно застрял в кости. Вынимать его мы не стали, слишком сложно и опасно: нож вошел с удивительной точностью, ровно между долями полушарий мозга! Шевельни его, и последствия могут быть непредсказуемыми! Случай – уникальнейший!

- Что мне теперь делать? – испуганно спросил Лешка.

- Предлагаю оставить все как есть, на волю природы! Думаю, в этом случае – медицина бессильна. А тебе – остается одно: жить с тем, что есть! Подобные случаи имеют место, живут люди…и с пулями, с осколками. Случается – долго, бывает – мало!

- Меня теперь как, в психушку запрете?

- Почему?

- Так я вроде как, другой теперь! Почему я видел тетю Пашу? Я – псих, экстрасенс? Кто я, доктор?

- Успокойся! Ты нормальный человек: я пришлю к тебе специалистов, возможно, они помогут тебе. Конечно, ты можешь попытаться пройти лечение в специализированных клиниках, или за рубежом. Но это будет стоить очень дорого, вряд ли ты осилишь эти суммы! Сожалею, молодой человек, но это так: жизнь человека, в последнее время имеет ценность больше на словах. А тетя Паша? Может быть - случайность, плод воображения…

- Но вы сами сказали: два случая, два – совпадения! Так не бывает!

- Ты прав! – согласился доктор: - Но это не моя сфера, я хирург, не парапсихолог! Возможно совпадение, возможно – нет! Время покажет! Мистика, какая-то! Переселение сущностей, что-ли? Я атеист, но думаю, здесь что-то другое, не имеющее отношения к религии! Ты стоял, и наверное – продолжаешь стоять, на незримой черте, границы ее просты – жизнь и смерть. Вполне вероятно, что в таком состоянии сознание человека изменяется… Только в какую сторону? Ладно, оставим эту тему! А пока, выздоравливай. И еще, сынок: советую не распространяться про тетю Пашу. Могут неправильно понять. То, что произошло с тобой, может повториться, будь готов к этому и не удивляйся! Сознание, вещь крайне сложная…

Но больше, тетя Паша к Лешке не приходила. Первое время он даже ждал ее, но потом смирился, убедив себя в том, что ему все привиделось, когда он находился на грани жизни и смерти. Но даже если это и было чем-то мистическим, все равно, он был ей благодарен, и не раз, мысленно возвращаясь в ту ночь, желал давно умершей женщине всего самого доброго, лучшего, из того - на что он был способен.

Глава 4. Полухины.

…Лешка долго ворочался в постели. Сон не приходил. Перед этим позвонила Светланка, долго объясняла, почему не может прийти сегодня вечером. Леша рассеянно слушал ее оправдания, не придавая им особого значения: не встретились сегодня, встретятся завтра. Никуда это от них не уйдет, Леша был уверен в своей подруге. А вот в себе? Особенно после всего что произошло, это, пожалуй – вопрос! Что то, в нем начинало меняться, выбивая из накатанной жизненной колеи, заставляя иначе смотреть на мир и людей. «Хорошая вещь, философия! Не хочешь спать – поразмышляй о вечном! Непременно уснешь!» - лениво подумал Леша. И в самом деле, глаза его начали смыкаться, мысли становились ощутимо толстыми и неповоротливыми. Леша слышал как процокали каблуками по коридору приехавшие соседки чернавки. Из кухни доносились монотонные голоса дядь Саши и Дарьи Михайловны. «Тоже, о вечном, бубнят!» - усмехнулся Лешка, пытаясь утихомирить пульсирующую в голове боль. С трудом, но удалось задремать.

…Разбудили его резкие голоса. В коридоре громко говорила женщина, и даже кричала, обращаясь к кому-то.

- Оксанка! Кому говорю, куда прешься? Неймётся? Глянь на время, лахудра малАя!

- Отстань! – девичий голос прозвенел у самой Лешкиной двери, и она открылась. В проеме обрисовалась невысокая, приземистая фигурка. Девушка вошла, и повернувшись, крикнула наружу: - Говорю же, не спит он! Детское время! Я быстро, познакомлюсь и уйду!

- Ты, что ли, наш сосед? – одетая в джинсы девчонка бесцеремонно прошла в комнату и села на край Лешкиной кровати: - Привет! Я Ксюха! Знаешь песенку: «Ксюша, Ксюша! Юбочка из плюша!» Это про меня! Че притих? Давай знакомиться!

- Привет! – ошеломленно пробормотал Лешка, разглядывая невысокую, плотную девчонку. Та, продолжала, нахально и настойчиво, смотреть на смутившегося парня. Осмотр, ее, видимо в чем-то разочаровал, она даже поморщилась.

- Ты - Лешка! Дядь Саша все про тебя рассказал! – заявила широколицая, румяная Ксюша: - Порезали тебя? Крутяк! Наши дошколята, сдохли бы, от зависти! Куда им до такого…так, мелочь дистрофичная!

- Ничего хорошего! – мрачно ответил Лешка. Соседка ему не понравилась. Та, демонстративно вынула из кармана мятую пачку сигарет.

- Курнем? А может, баночка пивасика есть?

- Не курю! И пива нет! И ты не кури! У меня голова болит!

- Бедненький! – насмешливо пропела девчонка. Она в притворном ужасе округлила глазки, капризно скривила пухлые губки: - Так и думала: студент! Примерный мальчик! А я нет! Я плохая девочка! – Ксюша пару раз дернула плечиками: - Не парься! Ты не в моем вкусе! У меня, знаешь, какие парни есть, не в школе, конечно? То-то! Они за меня любого сломают: по понятиям живут! Им, вся наша школа в общак отстегивает! Вот это жизнь… Если бы кого из наших тронули, так как тебя в парке, они на лоскуты, весь город порвали бы! Наших все боятся! А я вчера Нинку, дуру юродивую из девятого «б» уделала! Знаешь, как прикольно: я её мордой по асфальту, а пацаны, на сотки снимают! Еще, раздеть ее хотели, только я не дала! Не всё сразу, пусть ждет, помучается! – лицо девчонки стало веселым и беззаботным: - Хочешь, покажу? Классно! Целая куча просмотров…

- За что ты ее так?

- А просто! Чё она такая?

- Какая, такая?

- А вот такая! Не нравится она мне, и все! Мало этого? Теперь, поползает у меня в ногах! – Ксюшка с гордостью задрала к верху круглый подбородок.

Леша ничего не отвечал. Он слышал, о чем-то таком среди малолеток, но не придавал этому значения. Слишком многое в нынешней жизни не вязалось с его пониманием. Или – незнанием! А впрочем, какая разница: своих забот через голову. Есть кому с эти разбираться, вот они пусть и думают: родители, власть, депутаты, социалка… «Демократия, это не значит – вседозволенность! А у нас – так! Вот и пожинаем плоды западного либерализма!» - сказал ему как то умный дядь Саша, и в чем-то, Леша был с ним согласен. Слишком многое, было отпущено в России на самотек… Он понимал это, но никогда не задумывался всерьез: не было времени. Да и что он может изменить, в этом, изменившемся мире? Самому бы, как то выжить, и то – хорошо!

- Ксюшка! – снова закричал голос на кухне: - Кому говорю, оставь парня! Он только с больницы!

- Да иду, иду! – крикнула девчонка, нехотя поднимаясь с кровати: - Разоралась! Ладно, сосед, пока! Потом покажу! Достала, старая! – она брезгливо посмотрела на дверь, в которой появилась ее мать.
Полная, маленького роста, женщина была очень похожа на свою дочь. Только лицо, было гораздо шире и краснее. Она сердито посмотрела в след прошмыгнувшей мимо дочери, вытерла руки висевшим через плечо полотенцем.

- Вот лахудра! Ни стыда, ни совести! – голос женщины был хриплый, простуженный: - Ты не обижайся на нее сынок: она хорошая, только друзья у нее, какие-то непонятные! А может и зря я, сейчас, говорят, все дети такие! Не знаешь?

Леша отрицательно покачал головой. Ему хотелось только одного, чтобы, и мама, и ее дочка, оставили его в покое. Женщина внимательно осмотрела комнату.

- А у тебя больше нашей! Непорядок: мы вдвоем, а ты один! Ладно, я так! Чё, не понимаю что-ли! Вроде как неплохие соседи подобрались, это хорошо! Вот, только, алкаш старый, не нравится мне! Ничего-о! Разберемся! Зови меня Зинаидой Михайловной! Полухины, мы! …Подвинься, все равно не спишь.

Она плотно уселась в Лешкиных ногах. Вынула из кармана халата яблоко: отерла его полотенцем.

- На, ешь! Ешь, ешь! Вон, сам, как яблоко зеленый! Я в овощной палатке торгую! Если что надо, скажи, принесу! Не бесплатно, конечно! – продолжила она, всовывая Лешке в руку теплое яблоко: - Будем жить с вами, пока смогу платить за комнату! Дороговато для меня, но там видно будет! Мы, прежде в Кирове жили! Только, как муж погиб, невмоготу мне там стало! Вот, второй год, как в Питер, переехали…

- А как он погиб? – Леша спросил больше из желания поддержать разговор: все же, соседи, надо как-то к ним привыкать, ладить.

- Убили его! – просто ответила Зинаида Семеновна: - Он у меня, художником был! Художник хороший, а таланта не было! Когда был Союз, Веня работал: плакаты, лозунги, еще что-то рисовал. А потом, страны не стало и работы, он и запил! Да у нас там, почитай весь город пьет…кроме меня, наверное! – она рассмеялась, хрипло, с отдышкой: - Мы с ним, почти и не жили уже! Так…А, позапрошлой зимой, приезжает милиция, у меня там домик старенький был, и спрашивают: где твой, не его ли мы привезли? Подвели к машине: тот, который за рулем сидел, поднимает тряпку, а меж сидениями, вверх лицом кто-то лежит! Пригляделась: мой, говорю! А что он натворил, раз так крепко спит? И чего он такой бледный? …Оказалось, они мне голову отрубленную, на опознание привезли. Пьянствовал с каким-то уголовником, тот его и зарубил…на куски! Вот так и вышло! А теперь, мало беды – с Ксюхой нелады пошли! С кем путается, чего хочет – не пойму! Беда! Ладно, пойду я…

Женщина тяжело пошагала к двери, остановилась.

- Ты не думай плохо! Не злая я! Правда, бывает и покричу на кого! Вроде как легче становится: это жизнь, так сложилась! Падаю, падаю, а до дна, видать еще далеко! …Свет выключить, или как?

Глава 6. Самойловы.

…Что его разбудило, он понять не мог. Словно, он ощутил какой-то толчок, в том направлении, что он в комнате не один. Леша полежал, не решаясь открыть глаза. Что-то, сегодня, вечер не сложился – совершенно! И еще, Светланка не пришла. Соседи, достали своими проблемами, конкретно… Ему стало страшно. «Будь готов! – сказал ему тогда главврач: - Видения могут вернуться!». Леша вспомнил его слова и зажмурился еще крепче. Но, страх, постепенно вытеснялся любопытством: в его комнате, реально, было не так как всегда. И он оказался прав.

…В комнате что-то изменилось! Придя в себя, изумленный Лешка понял – изменилось все! На окнах, каким-то непостижимым образом, вместо порыжелого тюля оказались тяжелые, бархатные занавески. Дверь укрывали бордовые портьеры с золотистой бахромой по краям, перетянутые посередине узкими лентами. В углу, на месте полированного стола, стояло допотопное, двухтумбовое изделие желтого цвета, с крышкой, обтянутой коричневым дерматином. На ней темнел причудливый письменный набор из серого камня, с большой, квадратной чернильницей. Из высокого, точеного из дерева стакана, высовывались острые кончики графитных карандашей.

Но и это не было важным: самое интересное, что на кожаном диване с высокой деревянной спинкой, напротив Лешкиной кровати, сидел плотный человек. Он озабоченно вздыхал, протирал клетчатым носовым платком стекла круглых очков. Рядом с ним лежала развернутая газета. «Рабочая правда» - прочитал Алексей отпечатанный крупным, черным шрифтом заголовок. И дата: 16 декабря 1938 года.

Мужчина протер стекла, торопливо водрузил золоченую оправу на переносицу, взял газету. Но читать, почему-то передумал, снова, с тяжелым вздохом отложил ее на порыжелую кожу дивана. Осмотрелся по комнате и громко закричал: «Люся! Людмила Павловна! Ты скоро?»

«Кого он зовет!», подумал ошеломленный происходившим Лешка, и тоже, посмотрел по сторонам, отыскивая взглядом неведомую Люсю, да еще - Павловну. Он поднялся с кровати и нерешительно прошел вперед. Но мужчина никак не реагировал на его появление. Парень остановился прямо посередине комнаты у большого стола, который накрывался к обеду. Над столом низко свисала лампочка в большом абажуре из прозрачной ткани.

- Мужи-и-ик! Эгей…ты кто? – негромко позвал он озабоченного толстяка. Но тот упорно отказывался его замечать. Лешка подошел вплотную, и для большей убедительности помахал рукой перед его лицом: - Дядя, ау-у!

Но пожилой человек, вместо ответа или возмущения, вдруг легко поднял свое грузное тело и прошел к письменному столу. При этом он – прошел через Лешку, как через воздух. Оторопелый парень машинально хотел взять оставленную им газету, но не смог: пальцы бесполезно проваливались сквозь листы, ставшей призрачно невесомой, бумаги…

«Дела! Выходит – я теперь невидимка! А кто тогда он?» - растерянно подумалось ему. Но ответ на вопрос пришел гораздо быстрее, вместе с невысокой, полной женщиной, внесшей в комнату исходящую паром кастрюльку.

- Какой ты нетерпеливый, Алексей Иванович! – добродушно рассмеялась она, ставя супницу на стол: - Вот и готово, прошу отужинать…

Алексей Иванович сел за стол, засунул за вышитый ворот широкой, холщовой рубахи салфетку, и просительно посмотрел на женщину.

- И не думай! – заворчала та, наливая горячий суп: - Ты никогда не выпивал за ужином. Что с тобой?

- Люся, я умоляю! Сегодня день особый, тяжелый очень!

- Тяжелые дни, Алексей Иванович, у тебя начались тогда, когда ты стал главным технологом завода! Вспомни, как хорошо было прежде, когда ты служил мастером, начальником цеха! А теперь? Ты весь на нервах! – Людмила Павловна вздохнула и поставила на стол пузатый графинчик из простого, тонкого стекла: - Не забывай, у тебя сердце…

- Спасибо, милая! – поблагодарил хозяин стола.

Выпив рюмку водки, стал жадно хлебать суп, вылавливая мелко накрошенную говядину. Он ел так вкусно, что Лешка непроизвольно сглотнул голодную слюну. «И вам, спасибо! На добром слове и приглашении!» - пробормотал он, возвращаясь на место. Но хозяева комнаты ничего не замечали, ни его, ни кровати…

- Чем ты так взволнован? – немного погодя спросила женщина.

Алексей Иванович подошел к окну, открыл форточку, закурил длинную папиросу, старательно пуская дым в открытый проем.

- Представь себе: вчера, по моему требованию состоялось внеочередное заседание парткома завода. И я открыто, подчеркиваю – открыто, поставил вопрос о деятельности нового парторга Левашова. Ты подумай, - взволнованно продолжил он: - всего за три месяца, он сумел разрушить налаженную мною систему работы. Он потребовал от дирекции и парткома освобождения от должностей двух ведущих начальников цехов, выразил недовольство работой профсоюзного комитета. И чем он мотивирует свои требования? Тем, что они, яко бы заигрывают с рабочими, ослабили дисциплину и прочее, прочее! Но ведь это – полный абсурд, чушь собачья! У нас вполне здоровый и ответственный коллектив! Но, директор, вопреки логике – поддержал его, и что в результате? У меня, второй месяц под угрозой срыва производственные графики запуска новой линии в литейном цеху…Красной Армии нужны новые танки, а мы – погрязли в политических дебатах, ищем среди себя заговоры, ищем врагов! Как это понимать?

- И чего ты этим добился? – поскучневшим голосом спросила Людмила Павловна. Она разглаживала несуществующие морщинки постеленной поверх скатерти клеенки.

- Я не мог по другому! – взволнованно ответил муж: - Я должен…нет, я обязан был указать на его неправильную линию! Я главный технолог! Коммунист, между прочим, с двадцать пятого года… член парткома, в конце концов…

- Ты мне не ответил!

- На, почитай! – Алексей Иванович взял с дивана газету и протянул ее жене: - Уже пишут! Я подчеркнул особые места…

- Ты знаешь, я не люблю читать эти скучные газеты! – ровным голосом ответила она, глядя в угол комнаты застывшим, затяжелевшим взглядом.

- Хорошо! – технолог нервным жестом нацепил очки: - Слушай! «Партийный комитет, совместно с руководством завода, пошел на поводу у левых уклонистов, подрывая тем самым устои нашего социалистического производства!» Это – я…я, подрываю? Да как он смеет! – он грузно опустился на диван, рванул ворот рубахи на побагровевшей шее.

- Лешка, Лешка! – с грустью произнесла Людмила Павловна: - Зачем ты это сделал? Пойми: эти Левашовы были всегда, при вас и без вас! Поверь, они добьются своего! Такие как ты, для него только ступенька, через которую он перешагнет и не заметит…

- О чем ты говоришь? – возмутился тяжело дышащий инженер: - Возможно, я не полностью понимаю задачи и цели нашей партии в масштабе страны, но я четко осознаю обязанности и ответственность за свое дело… Но Левашов? Он, фактически, подвел под арест замечательных специалистов! Какое он имеет право на подобные действия? Есть же предел подлости человеческой, партийная совесть! Наконец, должно же в нем быть что-то человеческое?

- У таких, как он, нет предела подлости! Фанатики! Они уверенны в своей правоте, в надобности поступка, это делает их очень опасными. А ты, моралист и ответственный товарищ, как всегда окажешься… Ты слышал? – внезапно прервалась Людмила Павловна: - Звонок в дверь…Два, или три звонка?

- Не знаю! – растерянно прислушался Алексей Иванович: - Вроде как два… Это, наверное, к Степановым! Точно к ним, слышишь?

Но Лешка заметил, как сильно побледнело лицо женщины: в коридоре отчетливо прозвучали три резких, коротких звонка, и в след им нетерпеливый, громкий стук. Алексей Иванович вздрогнул, и тоже, побледнел.

- Я пойду, посмотрю! Ты не волнуйся, Люсенька! Ошибся кто-то, это точно к соседям! - он тяжело поднялся и пошел в коридор.

Леша заметил, как жалобно, и в тоже время, извиняющее, он посмотрел на умолкшую жену. Губы инженера подрагивали, но поймав взгляд супруги, он сумел ободряюще ей улыбнуться. Ссутулившись, переступая негнущимися, обутыми в теплые бурки ногами, вышел из комнаты. Сердце, у наблюдавшего все это Леши, сжалось в недобром предчувствии. Он не понимал до конца всей сути происходящего в его комнате, но догадался, что с этими добрыми и честными людьми, которые ему очень понравились, может произойти что-то нехорошее, и даже – совсем плохое. С состраданием, взглянув на застывшую в ожидании хозяйку, он скользнул сквозь бархат портьеры вслед за инженером…

В знакомом коридоре светила тусклая лампочка. На стенах висели велосипед и пара лыж. В дальнем углу приткнулись детские саночки. «Откуда все это?» – изумился Лешка, пробираясь через заставленный всяким хламом, и без того узкий, коридорчик.

Алексей Иванович нерешительно топтался у двери.

- Кто там? – наконец, спросил он.

- Откройте! – послышался требовательный голос: - Иначе, нам придется взломать дверь!

Николай Иванович обреченно опустил голову и провернул дверную ручку.

- Вы Самойлов? – жестко спросил одетый в черную шинель человек, и не дожидаясь ответа, энергично прошел вперед. Он шел прямо на шарахнувшегося в сторону Лешку. Не оборачиваясь назад, зашагал к освещенной двери, которую позабыл закрыть за собой инженер. Николай Иванович покорно двигался за ним: за его спиной громко стучали сапогами еще трое, одетые одинаково, и от этого - Лешке стало так страшно, что этот ужас, казалось, застыл в нем, заполнив черной безысходностью всю грудь, сжимая сердце, выталкивая его нервным комком в онемевшее горло.

- Самойлов… Алексей Иванович? – снова, сухо спросил вошедший первым, не дожидаясь ответа, добавил: - Особый отдел! Вот ордер на ваш арест и обыск. Ознакомьтесь…

- Но… я не понимаю, товарищи! – инженер бестолково переступал мягкими бурками. Расправив врученный ему лист плотной бумаги, беспомощно озирался в поисках очков. Жена поднялась и протянула ему бархатный футляр. По тому, как она это сделала, по ее точным, выверенным, механическим движениям, Лешка понял: она почти умерла! Она еще жива, но только внешне: на самом деле, ее сердце остановилось тогда, когда раздались звонки в дверь…

Алексей Иванович напряженно вглядывался в расплывающийся перед глазами шрифт текста постановления, и снова, Лешка понял – он ничего не видит. Особист, скучающим взглядом осмотрел комнату: один из них остался у двери. Двое других, не обращая внимания на хозяев, принялись деловито обыскивать шкафы и полки: они делали обычную, ставшую привычной для них, работу.

- Принеси ящики! – буркнул один, стоявшему в дверях. Тот, вышел в коридор. Вытряхнув вещи из первых попавшихся ему под руку коробок, внес их вовнутрь. Коммуналка застыла в полной тишине, укрывшись за тонкими дверями, страшась, и не желая ничего знать об участи и судьбе части своих постояльцев. Эти двери прочно отгородили затаившихся в комнатах людей от своих попавших в беду знакомых, разделяя прожитую жизнь на две части, прокладывая незримую грань отчуждения между ними и теми, с кем они приветливо здоровались по утрам…

- И все же! – настаивал, пришедший в себя инженер. Нервно вздрагивая, он придал себе смелость: - Я прошу объяснений!

Старший особист брезгливо глянул на его фигуру.

- Вам все объяснят! – коротко обронил он. Подойдя к дивану, взял газету, всмотрелся в подчеркнутые строки, в написанные карандашом пояснения: - Ваша? – и бросил ее в ящик, в который, не разбирая, сваливали все бумаги, бывшие в рабочем столе инженера. Случайно опрокинулась чернильница. Густая, лиловая струйка пролилась по дермантину и закапала на пол. Одна капля попала на вычищенные до блеска сапоги офицера: тот недовольно поморщился.

- Я могу собрать мужу вещи? – ровным голосом спросила его Людмила Павловна.

- Вы можете принести их потом!

- Куда мне обратиться?

- В ближайший отдел народной милиции! Закончили? Собирайтесь, гражданин Самойлов! Все…уходим…

Алексей Иванович накинул на плечи пальто. В руках он держал каракулевую шапку «пирожок». Повернулся к жене.

- Люсенька…Милая! Все прояснится, и я вернусь! Это нелепая ошибка…Правда, товарищи?

- Разберемся! – кивнул особист.

…Женщина сидела среди разбросанных вещей, зябко укутываясь в теплую шаль, которую подобрала с пола. Она, наконец, нашла крохотную складочку на клеенке, и теперь старательно разглаживала, распрямляла ее, словно от этого зависело что-то крайне важное в ее жизни. Лешка посмотрел на ее незрячие, уткнувшиеся в стенные обои глаза, и ознобно повел плечами. Прошел к окну. Через открытую форточку послышалось урчание мотора: темноту двора прорезал желтый свет фар, и черная коробочка «воронка» скрылась в подворотне.

«А ведь, Алексей Иванович, так и ушел в бурках! Не переобулся!» - вспомнил Лешка, и на душе у него стало гадко и тоскливо, от беспомощности, от явной нелепости страшной ситуации, свидетелем которой, он только что, стал сам…

Через минуту видения стали размываться, теряться в возникающей пустоте. Людмила Павловна поднялась и открыла дверь. Лешка отчетливо увидел, что за дверью ничего нет: ни света, ни звуков. Есть только черная пустота, и женщина, шагнула в нее…

…Алексей раскрыл глаза: голова болела. В коридоре что-то загремело, и послышался негодующий голос дяди Саши: «Что ты будешь делать! Опять лампочка перегорела!». Через несколько секунд его неуверенные шаги остановились у раскрытой Лешкиной двери. Щелкнул выключатель. Парень, сжав руками виски, с болью посмотрел на осветившуюся комнату.

- Леша! – укоризненно произнес дядя Саша: - Ты хоть бы дверь закрывал! Лампочка перегорела, я в темноте, лбом в твою дверь – бабах! Аж искры полетели! Видишь – гуля какая выскочила! А все ты…дверь не запер, разбойник!

Он стоял, в мятых пижамных штанах и майке. Смущенно улыбаясь, поглаживал покрасневший лоб, на котором быстро вздувалась багровая шишка.

- А ты чего? – спросил он парня: - С тобой все ладно, может что надо? Ты скажи, я мигом…

- Нормально, дядь Саша! Ты извини: задремал, и дверь забыл закрыть…

- Ну, ну! Смотри сам! Ладно, я пошел…а то до туалета не донесу!

- Дядь Саш! – окликнул его Лешка: - А ты, пока я дремал, ничего такого не видел, не слышал?

- Где? У нас что ли? – не понял сосед, и почесал густо поросшую седым волосом грудь: - Чё может быть? Спят все, одни мы с тобой, шишки колотим! Приснилось что?

- Наверное! – Лешка облегченно вздохнул. Закрыл глаза, откинулся к стене, прислушиваясь к гулким молоточкам, долбящим мозг и череп. Боль понемногу уходила.

- Бывает! Ну, спи…не хворай!

Дядь Саша ушел в темноту, и через секунду, Лешка снова услышал грохот и его возмущенный возглас:

- Да что за ночь! Кто это ящики понатаскивал, попереворачивал? Весь хлам на полу валяется! Ну молодежь, ну молодежь. Ничего не думают…

Лешка вздрогнул: уходившая было боль, снова свирепо ухнула в его голове…

Глава 7. Графиня Рубецкая.

…Утром он ощущал себя совсем разбитым. Вяло клевал носом в стол на лекциях, едва – едва дотянул до конца двух пар практического занятия. В добавок ко всему, еще успел на перемене поссориться с Пашкой. Ссора вспыхнула из-за сущего пустяка: друг настойчиво предлагал ему встретить Новый Год вместе, на съемной квартире. Разумеется, он приглашал и Светку, но раздраженному Лешке, показалось, что эта настойчивость неспроста. Он давно подметил, что другу нравится его девушка, да, впрочем, тот этого и не скрывал, хотя вел себя ровно и деликатно, не пытаясь вбить клин между их отношениями. Но всему настает предел, и подогретое ревностью, копившееся месяцами недоверие к другу, наконец - вылилось наружу.

- Ты меня зовешь, или надеешься Светку под шумок снять? Так? – зло спросил он.

- Круглов! Ты - дурак, и не лечишься! – с сожалением ответил ему Паша.

- Что ты сказал? – Лешка рванулся к нему. Ему показалось, что друг что-то знает о том, что с ним происходит в последние месяцы, и это его взбесило: - Повтори!

- Остынь! – серьезно предупредил Пашка: - Вы со Светкой мои друзья! Мне что, других телок не хватает? Оглянись вокруг: вон их сколько…

- Света не телка! – снова завелся Лешка.

- Знаю! Потому и приглашаю вас обоих! А ты что подумал? Эх, Лешка! Ты, после больнички, какой-то, чумовой стал: будто тебе не живот вскрыли, а по башне настучали. Ходишь, молчишь…на людей кидаться начал! Что с тобой?

Лешке стало стыдно. Он неловко посмотрел на товарища.

- Не злись, Паша! И вправду, задергался я: сессия на носу, а ты знаешь, я «хвостов» насобирал! Как бы на пересдачу по «сопромату» не загреметь. А тут ты, с Новым Годом прилип…вот так…

- Ладно! – примирительно ответил друг: - Не бери в голову, все мы суматошные! А в праздник, мне просто хотелось быть с вами, вот и все! Сам решай, как скажешь!

Они примирились, но неприятный осадок от стычки, все же, остался. Видения, приходов которых Лешка стал бояться, вроде как прекратились, чему он был очень рад: втайне от себя он надеялся, что они уйдут от него навсегда. Трудно доказать, даже самому себе, что ты не сумасшедший, такой как все. И смотришь на мир просто и открыто, не видя в нем чего-то сокрытого от посторонних глаз и восприятий. Живешь сегодняшним днем и своим, не чужим прошлым! Но вскоре выяснилось, что он радовался рано, все повторилось. Только люди, «пришедшие» к нему были другими, и другое время. Неизменным осталось только одно – коммуналка! В голове у Лешки закопошились смутные предположения, что это именно она, связывала его незримыми нитями со своими бывшими жильцами.

…Перед новым случаем, Лешка дня два не появлялся в своей комнате. Он допоздна задерживался в общежитии, и там же, оставался ночевать. До начала зимней сессии оставались считанные дни, и парню приходилось напрягаться, постигая тайны инженерно – строительной теории. Конечно, сессию можно было бы «прогнать» без особых усилий, но на этом пути было несколько препятствий: не все преподаватели брали деньги, и самое важное, этих денег у Лешки просто не было.

Устав от постоянного штудирования лекций и практикумов, он решил сделать маленький перерыв, выспаться вволю, отдохнуть. В общежитии было весело, но людно, и Леша захотел уединиться в своем коммунальном уголке. Пришел он поздно. На кухне сидели дядь Саша и Дарья Михайловна. По их сосредоточенным лицам, парень понял, что они обсуждают какую-то важную для них тему.

«Снова, бубнят про веру и Бога! И не надоело им?» - пробурчал он, проходя к своей двери, но остановился: Дарья Михайловна приложила скомканный платок к глазам и тихо заплакала. Парень вопросительно глянул на дядь Сашу, но тот, молча, развел руками.

Леша хотел спросить о причине плача добродушной старушки, но не успел. На кухню вошла, даже не вошла, а ворвалась, злющая тетя Зина. Увидев Лешку, она немного поутихла, и величаво проплыла мимо соседей, демонстративно загремела тарелками на своем столе. Дарья Михайловна, при виде Зинаиды Семеновны, отвела голову в сторону: по ее щекам текли слезы. Дядь Саша украдкой кивнул в сторону сердитой торговки, и виновато опустил глаза. «Поругались! – догадался Лешка: - Все-таки, достала, соседку, паскудная тетка!». Та, продолжала греметь посудой, бросая гневные взгляды в сторону притихших жильцов.

- Ну чего, чего сразу – реветь? – Зинаида не выдержала, подошла к столу. Села, на жалобно скрипнувший под нею, стул, уставилась на Дарью Михайловну круглыми, немигающими глазами: - Тоже, мне! Интилигенты! Слова сказать нельзя!

- Вы не правы! – судорожно вздохнула Дарья Михайловна.

- А чё такого? Чё я сказала? – не унималась Зина: - Чё, детки тебя выгнали из квартиры, бросили? Не так? Все они одинаковы: хороши, когда маленькие! Моя, стерва, выросла! Глотку за рубль порвет! Или за – шмотку! Все жилы с меня вытягивает, и все мало, мало! Нищебродка я для нее!

- Вы не правы! – снова прошептала Дарья Михайловна: - У меня, чудесные дети и внуки! Я сама ушла в мамину комнату! А вас? Пусть вас господь рассудит, с вашей дочерью! Зачем вы обижаете меня?

Зинаида слушала шепот старушки, хлопала покраснелыми, запухшими веками без ресниц. Леша заметил, что она вдруг задышала, тяжело с натугой, и на всякий случай, с опаской отодвинулся к двери. Но тетка вдруг всхлипнула, и резко, без всякого перехода, громко заплакала, запричитала:

- Ой, прости ты меня, соседушка! Сама не знаю, за что на тебя озлобилась! Мне паскудно, и хочу, чтобы всем было плохо! Ой прости… Ой, прости… Дура я! Дура баба! …Сегодня пришла пораньше: вижу, Ксюшины сапожки в комнате стоят, а с каблуков, снег стаял! Всё в крови! Опять что-то натворила! Переобулась и ушла! Где она, что с ней? Ночь на дворе! Не углядела я, за ней! А когда мне было? Все в работе, все за кусок бьюсь для нее, а само дитя – просмотрела! … Господи! …Господи!

Она пересела к Дарье Михайловне, крепко обхватила ее. Спрятав лицо в ее плече, завыла, заголосила еще громче. Старушка, поначалу пыталась освободиться от жарких объятий соседки, но потом затихла: приобняла свою обидчицу, и их слезы смешались на заплаканных щеках. Дядь Саша засопел, жалобно посмотрел на Лешку: «Иди! - прочитал Леша в этом взгляде: - Иди! Бабы сами разберутся!»

Лешка, так и не узнав полной причины возникнувшей ссоры, попятился к двери. Войдя в комнату, привычно протянул руку к выключателю и замер: в ней снова произошли перемены. Первое что бросилось в глаза, это небольшой столик и стоявший на нем подсвечник, в котором тихонько оплывала одинокая свеча. Сквозняк от захлопнутой двери колыхнул красноватый язычок пламени. Сидевшая за столом женщина подняла голову, всмотрелась в полутьму. Лешка застыл у двери.

- Что вы стоите, сударь! Пройдите к свету, я вас плохо вижу! – слегка капризно сказала женщина, и сделала приглашающий жест: - Присаживайтесь на кресло…

При звуках ее голоса, парень в испуге кинулся назад в коридор. Но, то, что он увидел за дверью, поразило его до изумления: за ней ничего не было! Вернее было, и это была – темнота! Абсолютная, и непроницаемая… Бежать было некуда, и Лешка вернулся, безропотно и послушно прошел вперед. Не отрывая взгляда от женщины, на ощупь опустился в большое кресло с высокой спинкой. Очередная гостья его комнаты с интересом рассматривала, застывшего в охватившем его нервном напряжении, парня.

- Вы удивлены? – спросила она и негромко рассмеялась. Лешка отрицательно мотнул головой. Понемногу приходя в себя, всмотрелся в одетую в темные, старинные одежды, женщину. Она словно сошла из кадров фильма о событиях двух, или даже – трех, вековой давности: просторное платье с множеством странных оборок и складок. Волосы укрывал не менее странный головной убор. Из под него были видны было только овал желтого лица и добрые глаза. На вид, женщине было далеко за пятьдесят, а может и гораздо больше: полумрак размывал детали от Лешкиного взгляда.

Женщина взяла колокольчик и позвонила. В комнату бесшумно вошел человек в сюртуке с длинными фалдами, в небольшом белом парике. Он внес подсвечник с тремя высокими свечами, зажег их от догорающего огарка, поставил на стол, и также, безмолвно удалился. Лешка проследил за ним: темнота куда-то исчезла, через открывшуюся дверь в комнату пролился мягкий, явно не электрический свет, послышались негромкие голоса, чей-то смех. Но, парень мог поклясться, это были другие, незнакомые голоса, не его привычных соседей, чужие…

- Так вы удивлены? – снова повторила вопрос женщина, и Лешка заметил, как в ее глазах блеснули лукавые огоньки.

- Да! Наверное! – пробормотал парень: - А может и нет…Кажется, я начинаю привыкать…

- Это хорошо! Вам решительно нечего опасаться! – кивнула женщина. Этим одобрением, она словно оправдывала, или поясняла, свое внезапное появление в чужой комнате и чуждой для нее по времени, жизни. Сказав это, вернулась к прерванному занятию. На столе лежали большие игральные карты, и она неторопливо перекладывала их. Молчание затягивалось.

- Вы гадаете? – ляпнул, первое, что пришло в голову, Лешка, и смутился. Ему стало неловко перед пожилой незнакомкой, в которой угадывалось совсем другое воспитание и манеры, наверняка, мало совместимые с привычной для него жизнью.

- Нет! Я далека от спиритических увлечений и мистики! Но, признаюсь вам: порой, это очень любопытно! Но не более! Я раскладываю пасьянс, а он упорно не желает сходиться! Даже досадно! – спокойно говорила женщина, меняя местами трефового туза с королем: - Вы можете обращаться ко мне по титулу – графиня! Или по имени: Анна Николавна! Как вам будет удобней, привычней… Я слышала, в вашей жизни – нет места титулам и званиям?

- Да-а… как то! – неопределенно замялся Леша.

- Не нужно продолжать! – беспечно вздохнула графиня: - Меня мало интересует политика. Почему он не складывается? Вы не поможете мне? Я так и думала! – утвердительно кивнула она, получив отрицательный ответ: - Это очень сложный пасьянс…А все же – жаль! Очень жаль!

- Вы о чем? – не понял парень: - О картах?

- Нет! – графиня отвлеклась от своего занятия, проницательно всмотрелась в сидевшего перед ней юношу: - Я о родовых фамилиях! Поверьте на слово, многие из них достойны памяти и своих имен! К примеру, род моего мужа: он немало потрудился на славу Отчизны! Этот дом, был подарен моему будущему свекру самой Екатериной, за особые заслуги перед Отечеством! Но он в нем почти не жил! Мужчины, мужчины! Служба, войны, долг и честь…Для них это были не пустые слова! Свекр, погиб в сражениях с крымским ханом, его сын, мой муж – сложил голову на войне с императором Бонапартом! - задумчиво и печально произнесла она: - А я - дожила свой земной век в этом доме, с сыном и его семьей. Он, удивительно удался в своего отца! Мой муж, был безумно ветреным искателем приключений, и Петруша, перенял его характер! Удивительно, но оба они дослужились до полковников Гвардии! – последние слова графиня произнесла с нескрываемым торжеством.

Леша вглядывался в её лицо: оно смягчилось грустью светлых воспоминаний, в которой угадывалась гордость за близких ей людей, отдавших жизни тогда, когда их призвали к этому - долг и Отчизна.

Графиня продолжала раскладывать колоду.

- Я оставила эту комнату за собой! – снова заговорила она: - Вы уж простите, старуху! Но я обязана вам сказать: мы, прошлые жильцы дома, иногда встречаемся, но только в пределах того мира который находится там, за гранью земной жизни. В остальном мы не вмешиваемся в существование друг с другом: у каждого свое временнОе место! Ну а вы, молодой человек, волею судьбы или случая, стали не таким как все обыкновенные люди, и вот результат: вы передо мной и мне интересно общаться с вами. Вы живой человек, а мы, всего лишь только тени прошлого, которое остается с нами, и в нас! Навсегда! И в вас, также, есть частица нашего времени и прожитой жизни! Я рада, что и вы, и Россия живы, не угасли…

Лешка глупо моргал, не зная, что сказать в ответ ожившему привидению. Графиня снова рассмеялась, к чему-то прислушалась. В коридоре прозвучали звуки торопливых шагов, в распахнувшуюся дверь стремительно ворвалась девушка в розовом платье. Не замечая парня, она бросилась к старушке, обняла ее.

- Ах, Натали! Вы как всегда легкомысленны! – ласково пожурила ее старая графиня, отстраняя от себя: - Будьте внимательнее, мы не одни! У нас гость!

Девушка отпрянула от бабушки, глянула в Лешкину сторону, и засмущалась.

- Простите, сударь! Я не заметила вас!

Она смешно приподняла краешки платья и слегка приклонилась. Леша смущенно засопел: он совсем растерялся, не зная как вести себя с этой странной девчонкой. Парень запунцовел, беспомощно оглянулся к старой графине. Та, понимающе улыбнулась.

- Иди ко мне, баловница! Так что ты хотела от меня? Я слушаю!

- Бабушка, а кто этот господин? – громко зашептала Наташа, украдкой поглядывая на ерзавшего по креслу парня: - Я его раньше не видела! Это ваш гость?

- Разве у меня не могут быть в знакомых молодые люди? – в голосе графини прозвучали лукавые нотки, когда она ответила ей вопросом на вопрос: - Это мой секрет, милая! Может быть, я тебе и открою его! А пока, говори!

- Хорошо, бабушка! Непременно расскажете! – шепнула внучка, и добавила уже громче и свободней: - Я за вами! Идемте в гардеробную: только что прислали мое бальное платье, и я хочу что-бы вы видели его! Вдруг, оно окажется мне нехорошо!

- Конечно, приду! Ступай, Наташа! И прошу тебя, не волнуйся так сильно! Это вредно для лица!

- Ах, бабушка! – девочка подняла к потолку большие глаза, страстно прижала к груди тонкие руки: - Я ужасно взволнованна! Ведь скоро мой бал! Скоро, скоро…Когда оно наконец наступит, это - скоро! Я, наверное, умру в его ожидании! Как я несчастна…

- Глупенькая! – графиня приласкала запечалившуюся внучку: - Беги! Я освобожусь и прийду!

Девчонка, мгновенно забыв свои горести, подскочила, чмокнула старушку в щеку. Стрельнула в Лешку любопытным взглядом, поклонилась ему, и побежала к двери. Но там, внезапно остановилась.

- Скажите бабушка! Я ведь имею право, приглашать на бал тех, кого пожелаю! Ведь это мой праздник!

- Непременно, ты права! Но всеже, рекомендую посоветоваться с мамА!

- А с вами?

- Можно и со мной!

- Тогда, не откажите в приглашении на бал, вашему знакомому! – графиня благосклонно склонила голову. Наташа запрыгала от радости, что ее маленькая, наивная хитрость удалась: - Слышите, сударь! Вы приглашены на бал, в вечер, пред Новый Год! Непременно приходите, не опаздывайте! Я сразу увижу, есть вы или нет! – девушка озорно погрозила Леше пальчиком, и умчалась, унося с собой атмосферу непритязательной молодости.

- Ах, юность! – грустно улыбнулась графиня, возвращаясь к своему пасьянсу: - Вы слышали? Конечно, приходите! Мы вас будем ждать!

Глава 7. Светланка.

… Через пару дней после этого видения, под вечер пришла Светка. Немного поболтав, выпила кружку чая и быстро разобрала постель. Разделась, накрылась одеялом.

- Чего ты копошишься? Иди быстрее!

…Потом они лежали, Лешка молчал, смотрел в высокий, скрытый в полумраке света ночной лампы потолок.

- Ты все время молчишь! А я так сильно скучаю по тебе! – Светка прижалась к другу, положила разлохматившуюся голову на его плечо, осторожно провела пальцем по розовому шраму на животе: - Не больно? Я так испугалась тогда, правда потом, когда тебя увезли! А если бы ты умер?

- Ну и что? Умер так умер…Сам дурак!

- Не говори так! Я бы, наверное, не пережила этого!

- Все так говорят! И ничего, переживают!

- Не говори так! – снова возмутилась Светланка. В ее глазах заплясали недобрые огоньки: - А если это любовь? Ты не думал об этом? Обо мне?

- Любовь – это, наверное, хорошо! Только, что с ней делать? Послушай, как возвышенно звучит: любовь в коммунальной комнате! Даже не своей, на съемной! А дальше? Всю жизнь работать на кусок хлеба, и двухкомнатную мечту в пятьдесят квадратных метров? Что я смогу предложить тебе?

- Ну и что? Лешка, почему ты такой злой? Я, если полюблю до конца, на край света за тобой пойду! Хоть куда! Не веришь?

- Злой не я, а злая жизнь! Посмотри на других девчонок: они не торопятся, выискивают перспективных, богатых! А ты ко мне прикипела! Наверное, подруги прикалываются над тобой? – спокойно ответил Леша.

Он давно ждал этого разговора, но не решался начать первым. Но сегодня, больная для него тема всплыла как-то сама по себе, и наверное, даже к лучшему. Как ни хорошо им вместе, а рано или поздно, все равно придется разбираться в затянувшихся отношениях. Конечно, Лешка любил Светланку, но сейчас он сознательно провоцировал ее на более жесткий, открытый разговор.

- Богатых на всех не хватит! – рассудительно ответила Светланка. Похоже, она и не подумала обижаться на своего дружка: - Поматросят и бросят, время Золушек прошло: они не понимают, что сейчас – деньги, на деньгах женятся! А я хочу выйти замуж за человека, за своего! Я хочу - чтобы все было по настоящему! И потом, что мы, безрукие? Безголовые? Я, через два года получу диплом эколога, ты будешь инженером – строителем! Я стану спасать мир от катастроф, а ты – спасенным, дома строить…

- Или бомбоубежища! – криво усмехнулся Лешка: - Нет! Спасать и переделывать мир, дело неблагодарное! Так говорит дядь Саша! А он, мужик умный!

- Алкаш он, твой дядь Саша! Не просыхает! Как ни приду, всегда поддатый! И все время с теткой вашей, с богомольной, сидит! Что между ними общего? И с тобой, между прочим! Странный у тебя друг!

- Ты права! Ничего общего у него ни со мной, ни с Дарьей Михайловной – нет! Он тихий алкаш философ, а она верующая! Я как то подслушал: о вере говорят, о спасении души. Только, тетка не поймет что у дядь Саши, своя метода спасения: он фаталист…верит в начало и конец! А душу – водочкой ублажает! Дарья Михайловна «лечит» ему мозги религией, радуется, думает что он – внимает! А того не просекает, что ему просто скучно одному, вот он с ней и болтает! Хитрый, соглашается - для виду, не то она обидится и сбежит… Им обоим польза!

- Вот будешь злым, и сам станешь – алкашом фаталистом! Нужно жить, и мечтать! А как иначе?

- Глупышка! – приласкал ее растроганный парень: - Между прочим, он сказал, что бросит пить и пойдет в партию Платошкина записываться.

- А кто это, Платошкин?

- Не знаю! Какой-то «новый социалист!». Дядь Саша назвал его: «светлый лучик в мрачном царстве!»

- В – темном! – поправила его подружка: - Это из классики!

- Нет, в мрачном! Он именно так и сказал! А ты у меня, умница!

- Знаю! – легко согласилась Светланка: - За это и любимая! Ты же любишь меня, скажи? Иди ко мне! – она потянула парня к себе: - Ты чего, Леш? Куда ты смотришь?

Лешка внимательно осмотрел комнату, вздохнул.

- Свет! Знаешь, когда мы занимаемся, с тобой, здесь… ну этим… мне становится не по себе! Все время кажется, что мы в комнате не одни.

- Ты чего? О чем? – удивилась Светланка. Она приподнялась, села, на Лешку смотрели ее удивленные глаза.

Леша почувствовал, что он не может больше молчать. Его сознание не выдерживало в одиночку свалившейся на него проблемы с видениями, и он начал рассказывать: спокойно, неторопливо, останавливаясь на деталях и своих переживаниях.

Светланка замерла, словно зачарованная, слушала его рассказ.

- А она красивая? – спросила она после долгой паузы, дослушав все, о чем говорил Лешка.

- Кто? – недоуменно встрепенулся тот, чутко уловив нотку недоверия и ревности в голосе подружки.

- Внучка! Та, которая с графиней!

- Кто о чем, а ты о своем! – вздохнул Леша, и с опаской добавил: -Не знаю, не рассматривал! Но, вроде как на тебя похожа…И потом, она еще совсем дитя! Какая - то другая, не наша…не такая как мы.

- Значит красивая, раз на меня похожа! - убежденно сказала успокоившаяся Светланка, и мечтательно уточнила: - Как Наташа Ростова? Боже! Как хорошо! Как чудесно! Ты встречался с самой Ростовой!

- Что за Ростова? – не понял Лешка, и густо покраснел. Он вспомнил, как пытался прочесть заданную по школьной программе «Войну и мир» Толстого, да так и не осилил. А Светка, выходит – смогла, да еще и запомнила. Но его отвлекло другое, что неожиданно промелькнуло в мозгу.

- Так ты поверила? – шепотом спросил он притихшую в сладких грезах подругу.

- Конечно! Такое придумать нельзя! Ужасно интересно! Только, Леш? Что мы с этим будем делать?

- Мы?

- Конечно! Как иначе… Скажи, а они тебя не беспокоят, люди эти…призраки?

- Нет! Совсем не страшно, люди как люди! Только я перестаю понимать: в чем причина, где что начинается и заканчивается? Почему все это мне, зачем? Свет, может, я схожу с ума?

- Так с ума не сходят! – деловито сказала подруга: - Точно говорю! Это последствия травмы, и в тебе проснулась способность перехода в другие миры. Наверное, когда-то люди умели это делать, да забыли. А в сознании – все осталось! Для пробуждения нужен стресс, и ты его получил. Сам виноват! Селфи, селфи! – поддразнила она, подражая Лешкиному голосу: - Вот и получил, по дурной башке, и теперь глюки ловишь!

Лешка виновато молчал. Света была права.

- Ладно! – подытожила та: - Будем бороться с тем, что есть! Ты к докторам не ходи: замучают, таблетками запичкают. Вот тогда, точно, психом станешь…Или растением! А ты мне нужен умный и здоровый… Вместе справимся, сами!

- Так ты?

- Конечно! Куда я без тебя! А что ты про бал говорил?

- Графиня пригласила! Сказала мне, что здесь, перед Новым Годом будет бал!

- Как я хочу на него попасть! – снова мечтательно закатила глазки Светка: - Может, ты попросишь за меня графиню?

- Свет! Ты о чем? Я никого не вызываю, я их просто вижу! А когда и почему они ко мне в комнату лезут, я не знаю!

- Ладно! Это еще вопрос, кто к кому влез! А почему ты мне раньше не рассказал? Слушай, вдруг они за нами подсматривали? Ужас!– Света застыдилась, боязливо натянула на себя одеяло.

- Нет! – засмеялся повеселевший Лешка. Ему стало гораздо легче и спокойнее, от уверенности и рассудительности подруги. И самое важное, она поверила ему, и все поняла: - Не тот контингент! Им воспитание не позволит!

- Ну, раз так, тогда иди ко мне! Мы потихоньку…укроемся хорошенько, и никто ничего не увидит. Ладно?


Глава 9. Новоселы семидесятых.

…Время летело быстро, до Нового Года оставалось совсем ничего, но Лешка не забывал о странном приглашении юной графини. Порой, ему казалось, что он действительно что-то напутал, и видения из прошлого всего лишь плод его не в меру разыгравшегося, после злополучной прогулки и больницы, воображения. Но вспомнив детали, лица и беседы, давно оставивших его реальный мир людей, убеждался в Светкиной правоте: такого придумать нельзя. Они были, эти призраки коммуналки, почему-то оставшиеся в ней на бесконечное существование, и жили своей, невидимой и неосязаемой для нормальных людей, жизнью…

- Вот именно, нормальных! – проворчал Лешка, открывая входную дверь в квартиру. Он когда то читал фантастический рассказ, что какие-то люди, получив доступ к прошлому, стали постоянно возвращаться туда, где им было хорошо. В результате, их общество перестало развиваться и потихоньку угасло. Но там, разговор шел о реально живущих, только хитрых, приспособившихся к улётному прошлому индивидов, а у него – совсем другое: призраки, или тени давно умерших людей, которые продолжали свою жизнь параллельно с его временем. «Чем их манит эта коммуналка? – недоумевал Лешка: - Неужели им здесь было так хорошо, особенно инженеру? Почему они остаются в ней?», и горестно вздыхал, не находя ответа на внешне простые вопросы.

…Сегодня было тридцатое декабря. Предпраздничный день выпал нелегким: сдан зачет, закончен тематический реферат, и Лешка, предвкушая заслуженный отдых, решил бесцельно поваляться со смартфоном в руках на кровати. Тем более, что сегодня, наверняка придет любопытная подружка: вряд ли она забыла его рассказ о приглашении на праздник бог знает какой вековой давности. Да и сам он, немного робел, не предполагая какой сюрприз выкинет его расшалившееся сознание, безжалостно швыряющее своего хозяина по прошлому.

Как то, он спросил Светланку, а почему именно в прошлое, а не, в наверняка невероятно интересное, будущее. «А как иначе? – серьезно ответила девушка: - Надеюсь, ты не веришь в книги судеб или ниточки, на которых мы все висим? Вот и хорошо! Прошлое, оно остается во времени, а настоящее – формирует сегодняшний день. И сегодня – никогда не станет – завтра! Сегодня – может уйти только во – вчера!» «Нифига, мыслишки! - удивился тогда Лешка: - Где нахваталась?» «Ты, хочешь, что бы я обиделась? – укорила его подружка, и на этом их разговор прекратился.

…Войдя в коридор, парень насторожился: в квартире были посторонние люди. И причем – женщины! Они что-то делали, постукивали, звенели посудой, оживленно разговаривали. Лешка с опаской подошел к двери на кухню, заглянул в нее, ожидая увидеть хотя бы соседок чернавок, или дядь Лешу, но его ожидания были обмануты.

- Тань? Ну, ты как, долго ждать? – крикнула молодая женщина, стоявшая у большого, покрытого клетчатой клеенкой стола. Она отвела в сторону руку с ножом, которым крошила на разделочной доске морковь, и выжидающе оглянулась на распахнутую дверь.

- Ладно тебе, Ленка! У нее же ребенок, обойдемся пока без нее! – сказала вторая, примерно того же возраста. Она выкладывала в глубокую миску из окутанной паром кастрюльки горячую картошку: - Еще вечер впереди, завтра целый день! Успеем!

- Нет, не успеем! – упрямо возразила та, которую назвали Леной: - Народу много, а праздник завтра! Ничего же еще не готово! Тань! – снова крикнула она: - Ты скоро?

- Иду-у! – певуче отозвался чей-то голос. Прямо на оторопевшего Лешку набежала еще одна молодая женщина, в легком ситцевом халатике. Пройдя через него, остановилась у плиты.

- Наташку укладывала! – виновато сказала она: - Зубки у нее режутся, не спит! Умаялись, мы с Сашкой: капризничает дочка, хнычет.

- Пройдет! – отмахнулась Лена: - Мои тоже, болели! Тебе хоть Сашка помогает, а мой, вечно на работе был! Все мне досталось…

- У тебя, Лен, бабушка, рядом, в деревне живет! Не жалуйся! – заметила подруга с кастрюлькой: - Вот и сейчас, ты детей к ней отправила!

- Детей то отправила, а вместо их – папаша мой, заявился! У Алексея Ивановича в комнате заперлись! И чего они так сдружились, не пойму! Второй день, как знакомы, а уже – не разлей вода! – ворчливо ответила Лена: - Я ему говорю, заходи в комнату, что геолог держит, все равно она месяцами пустует, и живи, рядом с новым другом…

- Оставь их! – отмахнулась подруга: - Два пенсионера, не пьют, не спорят! В шахматы играют, разговаривают.

- Ага! Не пьют, скажешь тоже! – заулыбалась Лена, продолжая крошить овощи: - Мой папашка, рюмку и сейчас не пропустит! Не пьет, потому что Алексей Иванович непьющий! Ладно, девоньки! Давайте распределяться, кому и что готовить! Мы ведь решили Новый Год здесь встречать, дома? Тогда – приступим к обсуждению! – женщина сделала комично строгое лицо и пристукнула ножом по стеклянной банке с огурцами: - Прошу высказываться по сути, кратко и обстоятельно…

Подруги, посмеиваясь, начали обсуждать предстоящие кулинарные заботы. Лешка с интересом следил за ними: вроде бы женщины как женщины, молодые, симпатичные. И одеты, как все, просто и легко. Но его что-то в них настораживало, своеобразной, непривычной внешностью и разговорами. Да и сама кухня, несколько видоизменилась: исчезли привычные шкафчики, в углу громко рокотал квадрат большого холодильника с блестящей этикеткой на дверке, на которой лихим зигзагом красовались металлические буквы – ЗИЛ. Только большой, общий стол показался знакомым: это был стол из его комнаты, правда за ним тогда сидела, занятая пасьянсом старая графиня.

«Опять! – похолодел Лешка, и ноги его подломились от охватившей слабости: - Снова, новые жильцы! Только откуда они выползли, из какого времени?». Женщины, не обращая внимания на присевшего у самой двери парня, оживленно болтали о самом разном, разве что, больше о своих семейных делах.

В коридоре затопали шаги, громко заговорили вошедшие мужчины. Они внесли с собой запах мороза и апельсинов.

- Не опоздали? – громко спросил один из них, одетый в серое пальто с курчавым воротом. На его голове красовалась лохматая шапка из собачьего меха. Мужчины, их было трое, выставляли на стол сумки и сетки с покупками. Женщины стали вынимать из них завернутые в серую бумагу фрукты, колбасы, сыры, разную рыбу и жестяные баночки консервов.

- Вроде ничего не забыли! – сказал владелец шапки: - Все как вы записали, согласно заявки! Правда, парни? – он обернулся к товарищам, ища у них поддержки своим словам. Те, согласно закивали головами.

- Все, все! – отмахнулась от них Лена: - Мотайте по комнатам! Мы без вас разберемся! Саш, только тихонько, едва укачала Наташку…

- Ну вот! – наигранно обиженно протянул один, высокий, румяный с мороза: - Ни здрасьте, ни спасиба, и сразу разворот! Вы хоть знаете, сколько мы в очередях выстояли? Народу – тьма! Все, закупаться кинулись. Нам бы чайку, с мороза…

- Хвати, хватит, жаловаться! – засмеялась Татьяна: - Идите, потом позовем! – но, вдруг, на секунду призадумалась и изменила свое решение: - А вообще то, подождите ребята! Саша, сгоняй в комнату!

Лешка заметил, как при этих словах Татьяна заговорщицки переглянулась с парнем в собачьей ушанке, и тихонько подмигнула ему. Тот, довольно кивнул ей в ответ, и вышел.

Вернулся он быстро, торжественно неся перед собой бутылку с коричневой жидкостью, на этикетке которой был изображен летящий аист.

- Вот! – выдохнул он, и со стуком поставил емкость среди нарезанных овощей. Все с недоумением смотрели на улыбающегося парня.

- Чего ради? – неприязненно спросила женщина, чьего имени Лешка так и не услышал: - Невмоготу, до завтра?

-Ты, Нинок, не ругайся! – радостно заулыбался Сашка: - Несите стаканы, гулять будем! Праздник у нас, или как? – при его словах, пришедшие с ним парни заулыбались, плотоядно потерли ладони.

- И впрямь, Нин! Не сердись! – виновато улыбнулась Татьяна: - Тут такое дело…мы хотели сказать вам завтра, но не утерпели. Саш, покажи! – попросила она, обращаясь, как понял Лешка, к своему мужу.

Тот, довольно ухмыляясь, полез за пазуху и с торжеством выставил на всеобщее обозрение руку, с зажатой двумя пальцами связкой ключей.

- Вот! – выдохнул он, обводя блестящими от счастья глазами соседей по коммуналке. То, что они все соседи, Лешка сообразил уже давно. Не хватало только двоих пенсионеров, и еще, как он понял, находящегося в постоянных командировках геолога.

- Не уж то? – ахнула Нина, сразу забыв все претензии к соседям. Сияющий счастьем Саша закивал ей в ответ.

- Танька! – завизжала Лена, кидаясь на шею подруге: - Это вам? Неужели дождались!

Леша с недоумением смотрел на охваченных радостью людей. Они громко загомонили, обнимали Сашу с женой. Лохматая шапка упала на пол, но этого никто не замечал.

- Хватит, мужики! – притворно - жалобно кричал Саша: - Всю спину отбили! И пожить в новой квартире не успею, убьете на радостях!

- Что же ты змей, молчал? Когда вручили?

- Сегодня! Я и сам не ожидал! – пояснил притихавшим друзьям владелец новеньких ключей: - Под праздник, вызывают в профком завода, и вот… Представляете, десять квартир распределили, и наша трешка, одиннадцатая по счету! Мы уже посмотрели: с балконом, с лоджией! Живем, братцы! – Сашка заорал во все горло, да так громко, что на кухню вошли двое обеспокоенных мужчин. Один из них, почти уже старик, с недоумением уставился на радостную молодежь. Леша заметил их, и в его голове закопошились смутные воспоминания: реально, он где-то видел этого пожилого человека, в теплой, вязаной кофте.

- Алексей Иванович! Нам квартиру выдали! – Татьяна взяла старика за руки, ласково заглянула в его глаза: - Дождались!

- Ах, вот в чем дело! А я, сразу и не понял, что за крик стоит! Ну, что ж, ребятки? Сердечно, так сказать, поздравляю! Рад за вас, несказанно рад! – старик высвободил руки, снял очки и стал протирать их вынутым из кармана платком.

Леша внимательно следил за его действиями: где-то он уже видел, и человека, и то, как он привычно протирает толстые стекла очков. «Не может быть! – внутренне ахнул парень: - Это же инженер, технолог! Но почему он здесь? Неужели отсидел и вышел? Разве тогда освобождали? Всюду криком кричат: Сталин и Берией, половину страны расстреляли, а он здесь! Живой!»

Алексей Иванович, добродушно улыбаясь, прошел к свободному стулу, сел. Вынул из портсигара сигарету, помял ее, но прикуривать не стал: озабоченно вздохнул, снова положил ее в серебряную коробку.

- Алексей Иванович! Бросайте курить, давайте с нами, за квартиру! – Саша протягивал старику стакан, в котором на донышке плеснулся молдавский коньяк.

- Что вы? – запротестовал старик: - Я и в молодости не особо увлекался, а сейчас и подавно! Как никак, восьмой десяток доживаю! Но вас поддержу!

Он поднялся, чокнулся стаканом со всеми, и оглядевшись по сторонам, подозвал к себе пришедшего с ним мужчину. Лукаво подмигнув, перелил свою долю в его посудину.

- Бать! – укоризненно протянула смутившаяся Лена, обращаясь к товарищу Алексея Ивановича: - Ты чего?

- Оставьте его, Леночка! – попросил инженер: - Что, такому богатырю лишняя капля? Так, Сергей Сергеич?

- Эт точно! Слона дробиной не убьешь!– ответил польщенный похвалой мужик. Стакан в его большой руке казался маленькой рюмкой. Он неторопливо выцедил коньяк, хорошо крякнул, и бережно поставил опустевшую посудину на стол. Все весело засмеялись, глядя на низкорослого, но необычайно широкого в теле, Ленкиного отца.

- Горько! – вдруг закричал тот, хитро поглядывая на молодежь.

- Постой, бать! А почему горько? Не свадьба же!

- А какая разница! – невозмутимо ответил Сергей Сергеевич: - Свадьба – начало жизни, пропили и забыли! А новоселье – это сама жизнь! Что главнее? То-то! Цените, ребята! Государство доверие вам оказало, квартира – это не шутка! Это – ваш дом!

От его слов, снова вспыхнул, угасший было смех. Леша смотрел на радостные лица, слушал разговор и удивлялся искренности их чувств и гордости за своих соседей, получивших долгожданную квартиру где-то в новостройке.

- Что за праздник без музыки? – воскликнул один из мужчин, и потянулся к висевшему у двери желтому динамику, щелкнул тумблером. Но вместо музыки из коробочки послышался бархатный голос диктора.

- В преддверии нового, тысяча девятьсот семьдесят шестого года, труженики страны рапортуют Центральному Комитету Коммунистической Партии Советского Союза о своих трудовых достижениях. Генеральный секретарь ЦК КПСС, товарищ Леонид Ильич Брежнев сердечно поздравил передовиков производства и граждан страны Советов…

- Да, ну их! Надоело! – отмахнулась одна из женщин: - Все мы передовики! За то нам и квартиры вручают! Правда, Алексей Иванович? Ребята, тащите магнитофон! – и неожиданно подозрительно покосилась на подругу: - Тань? А почему трешка? Вас же только трое, вам двушка полагается?

Татьяна покраснела, переглянулась с мужем. Тот кивнул ей.

- Ладно! Все равно, скоро узнаете! Мы ждем ребенка…И наверное, двойняшек!

- Это что, шутка такая? – недоверчиво спросил сосед.

- Нет! Уже пятый месяц пошел!

Немая сцена, вызванная очередной новостью, продолжалась не долго.

- Сашка! – кинулся обниматься к будущему отцу товарищ: - И ты хочешь отделаться одной бутылкой? Тащи еще, за каждого по одной!

- Хвати вам! – сердито крикнула, перебивая загомонивших соседей, Нина. Крикнула она сердито, но глаза ее улыбались: - Завтра же, завтра, говорю - праздник! А с утра, похмельные и на работу? Будут вам потом квартиры, товарищи алкоголики - тунеядцы!


- Нинок! Вот скажи, какой дурак, сделал тридцать первое число рабочим днем? – смеялся Ленкин отец: - Ведь все равно, половина страны, по магазинам бегает!

- Кто бегает, а кто и нет! – резонно ответил ему один из молодых: - Кто у станка стоит, хочешь или не хочешь, а норму нужно выполнить!

- А вот мы, и выполним свою норму! Прямо сейчас! – весело отозвался счастливый Саша: - Нормативы нарушать нельзя, а мы – свою норму, знаем! Даешь, ребята, норму! – выкрикнул он, потрясая еще одним, принесенным коньячком: - А квартир, хватит на всех! Гляньте, все города в новостройках! И детям нашим настроим, не только себе! Да здравствует ударный труд!


Глава 10. Память.


- Вы куда, Алексей Иванович?

- А что? – отмахнулся старый инженер: - Пусть веселятся! Их дело, молодое, а мое – покой и отдых! Устал я, пойду к себе…

- Так и я, с вами! Не возражаете?

Пожилые мужчины прошли в Лешкину комнату, в которой, как уже понял парень, продолжал обитать отставной технолог. Леша, перестал чему-то удивлялся: мысль о том, что параллельно с ним, в старом доме обитают его прежние жильцы, нисколько не пугала его. Они плавно входили в его жизнь, становясь понятными и ненавязчивыми соседями. «Живут же, в замках с привидениями, и ничего! Вот, блин, симбиоз! Кентервиль отдыхает: мои хоть тихие, не буянят! Воспитанные!» - невесело подумал он, провожая глазами скрывшихся за дверью «соседей».

Наблюдать за чужим праздником скоро надоело. Леша не особо любил ретро музыку, но молодежь семидесятых, видимо ее просто обожала. Под громкие трели «шарелла – покателла» он решил пройти к себе, решив, что тоже, имеет права на свое жилье.

…В комнате все было в точности так, как и той ночью, в которую, в дверь коммуналки трижды позвонили особисты. В ней ничего не изменилось. Сергей Сергеевич, с нетерпением поглядывая на хозяина, ерзал задом на скрипучем стуле. Инженер, неспешно вынул из шкафа графинчик, поставил на стол тарелку с ветчиной и сыром.

- А чего, один, стаканчик то? – забеспокоился Сергей Сергеевич.

- Я, Сергеич, и смолоду, к вину особо не пристрастен! – ответил старик: - А сейчас тем паче! Давайте я вам плесну! Это настойка, товарищ принес! Но, предупреждаю: немыслимо крепка! На спирту настояна!

- Да-а! – замычал Сергеевич, переводя дух: - Огнем пошла! Даже в жар бросило…


- Вот, вот! – ухмыльнулся довольный хозяин: - На здоровье!

Он сидел, неторопливо разглаживая толстыми пальцами, линялую как и портьеры, бархатную скатерть. Лешке стало не по себе: точно так, гладила стол его жена, когда Алексея Ивановича увели с собой энкэвэдешники. Он громко вздохнул. Инженер, словно услышав его, поднял седую голову, близоруко вгляделся в сторону парня. Леша замер…

- Счастье привалило, ребятам! – заговорил, закусывая сочной ветчиной, Сергеевич: - Шутка ли! Всего два года в очереди стояли! Это все Сашка! Молодец, ценят его на работе!

- Вы правы! – кивнул инженер: - Государство заботится о нас! Наше дело, только одно: труд! Добросовестный труд! Слышал, Сашу рекомендуют в бригадиры. Растет парень.

- Вы извините, Алексей Иванович: не насмеливался спросить! А вы, сами, почему без квартиры? Вы, почти как директор, на своем заводе были! Сами говорили, всю жизнь на нем отработали!

- Зачем она мне? Есть те, кому это нужнее! - Алексей Иванович погрустнел: - Конечно, выделяли…даже, на выбор. Можно было двух, или – трехкомнатную, взять. Только для чего? Я в этой комнате с 36-го года живу, сорок лет. Привык! Да и потом, когда в блокаду умерла Людмила Павловна, я весь ушел в работу. Часто оставался на заводе, почти жил там! И здесь, я бывал редко! Мне много не надо…

- А детки? Внуки?

- Не дал бог, нам, с Люсенькой, деток, а стало быть, и внуков! – вздохнул Алексей Иванович.

- Так вы, с войны, один живете? – косматые брови Сергеевича удивленно поползли к верху. Леша, также, заинтересовался их беседой, слушал.

- Один! – утвердил инженер: - Людмила Павловна умерла у меня на руках, в этой комнате! Всего за неделю до прорыва блокады! Конечно, она могла уехать из Ленинграда, но не смогла оставить меня одного. Голод…и болезнь: они подкосили ее силы…

Алексей Иванович прошелся по комнате, остановился у темного окна. Задумался. В комнате повисло тягостное молчание. Из коридора слышались звуки музыки и веселого смеха.

- Знаете, Сергей Сергеевич? Я не смог жениться после нее! Предав ее и память, после того что она для меня сделала, я перестал бы уважать сам себя! Вот так!

- А что было?

- В блокаду, она работала в кадрах, на моем заводе! Получала крохотный паек, как все! Но и тогда, наш завод не останавливал работу, ни на день. Разве только, если уходило время на восстановление после точных попаданий бомб и снарядов. В цехах работали в основном женщины, и даже дети! Я, до сей поры не могу понять: как они все вынесли? Как? Кто ответит мне, если я – сам, блокадник, не могу дать оценки подвигу этих людей. На такое способен только поверивший в идею народ, спасающий свое – родное, личное! Нашу страну! Другого объяснения я не нахожу…

- Да-а! – протянул Сергеевич: - Было время!

- Люся, умерла утром! – старик не заметил его реплики. Продолжал говорить, словно сам с собой: - Она совсем ослабела, и не могла работать! Больше лежала, одна! Вот, на этой кровати, за ширмой! В тот день, я как раз был с нею: умирая, она показала мне глазами на антресоль, и сказала: «Когда меня не будет, посмотри там! Я, приготовила тебе подарок!» …Уже потом, когда похоронил ее, посмотрел… Там был хлеб! Представляете? Полная коробочка, из - под довоенного торта! Кусочки, надломанные сухарики! Даже, несколько кусков сахара! Как она его раздобыла? Она знала что умирает, и спасала меня! Я был просто раздавлен, потрясен! Ах, Люся, Люсенька! Зачем?

- Я…Я…- Сергеевич придушено засипел, судорожно двигал кадыком, не в силах высказать то что хотел. Рванул на побагровевшей шее ворот рубахи. У Лешки перехватило дыхание, в голове звоном застучали проклятые молоточки.

- Я не мог, есть этот хлеб! В каждом кусочке была заключена жизнь Людмилы Павловны! Как я мог это есть? Я отнес хлеб на завод, и роздал детям, работавшим в цеху!

- А они знали, откуда этот хлеб? – мужик, наконец - то, справился с собой, но руки его, заметно дрожали.

- Нет! Зачем им было знать? Они могли отказаться! Они и сами, отщипывали от себя крохи, отдавая младшим братишкам и сестренкам! Сколько их умерло, безропотных и беззащитных детей! Но город выстоял, и мы победили! Разве, после такого, нельзя не поверить в Советский народ! В нашу страну?

- Да-а! – снова протянул Сергеевич: - Вы говорите, она еще и болела?

- Хуже, Сергей Сергеевич! Незадолго до смерти, Люся призналась мне: «Я, говорит, умерла в тот вечер, когда забрали тебя! Все эти годы, жила только борьбой за тебя…уже – мертвая внутри!»

- Ты был арестован? – изумленный Сергеевич не заметил, как перешел с инженером, на ты.

- Да! Вечером 16 декабря 1938 года! Здесь, в этих стенах! Я ничего не изменил в комнате, здесь все как было тогда. Только телевизор и радио, а остальное - по старому. Мне кажется, что здесь, со мной рядом, живут все, кого я потерял: мои товарищи, жена. И я – не одинок, я с ними! Я их вижу, мысленно разговариваю! Понимаете?

- Угу! – кивнул мужик: - Так вы были репрессированы? Сидели?

- Да! У меня возник конфликт, с парторгом завода – Левашовым! Он считал нас, меня и еще троих руководителей, скрытыми троцкистами. Время было тяжелое, и меня осудили на семь лет лагерей. Но я не сидел, в прямом понимании: работал на оборонном заводе в конструкторском бюро, но все равно по лагерному режиму! Люся боролась за меня, и в сороковом году, меня и товарищей оправдали. Восстановили на работе. Правда, в партии восстановили только в 43 году, но главное - партбилет вернули. А значит, и доверие! Я член КПСС с двадцать пятого года, вот так, батенька! А Люся? Люся, за это время, окончательно подорвала свое здоровье! Вот как все вышло!

- И вы простили?

- Кому? И за – что? – горько усмехнулся Алексей Иванович: - Судите сами: двадцати лет не прошло, как закончилась страшная гражданская война. Много несогласных с нами эмигрировало, но немало и осталось. Всякое было! Как тут разобрать, каждому в душу заглянуть? То-то и оно! Нарком Ягода рубил сплеча: и правых и неправых. Потом, его осудили и пересмотрели многие политические дела. Но ведь, разобрались же, поверили!

- А тот, Левашов? Как с ним?

- Я понимаю, Сергей Сергеевич, что говорю вам о том, о чем принято молчать! А зря! Вы многого не знаете, и оттого, вам сложно все понять! Для того что бы понять то время, в нем нужно было жить, как жили мы! Жили, и верили: в справедливость и совесть! За Левашова? …Левашов! А что, для себя лично, поимел от того дела Левашов? Ничего! Он свято верил в свои идеалы, и считал, что поступает честно! Потом, его перевели с моего завода! Но в сорок втором, он добровольно ушел на фронт: стал политруком роты! Погиб зимой, под Тихвином! Говорят, там были страшные бои! Левашов повел в контратаку поредевший взвод, и погиб! Он не прятался за спины, сражался за свою Родину. А мы, работали, не щадя себя и своих сил! …Когда я услышал про то, что произошло с ним на фронте, понял главное: Левашов, своей гибелью, сумел доказать мне силу своих убеждений, и даже правоту! Да, да! Мы все, были и правы, и в чем то, одновременно - виноваты! Да и не только он или я! Оглянитесь вокруг: все это создано неимоверным трудом и напряжением всего народа! Миллионы людей пожертвовали собой за главное: за справедливость и равенство, в котором сейчас живут их дети и внуки! Я понял Левашова, и простил его. И не только его!

Старый инженер прервался, долго молчал. Протер очки, бесцельно прошелся по комнате, и снова, повторил то, о чем говорил минуту назад:

- Понимаете, сейчас сложно судить о тех временах, их нужно прожить, чтобы понять. Но, мне кажется, что партия делает большую ошибку, замалчивая о причинах и последствиях событий тех годов. Своим молчанием, она дает мощное оружие махровым либералам и радикалам, в том числе и религиозным организациям. Истолковав события только в свете репрессий, легко извратить реальную ситуацию, через которую мы прошли…Возможно, это умолчание, еще сумеет больно ударить по нашей стране, и самой партии. Величие Союза в том, что он указал миру на возможность построения социально равноправного общества. В этом наша сила, и наша беда!

- А в чем беда то? – не понял Сергей Сергеевич.

- В том, что путь, к нынешнему времени, был очень не прост, и труден. Много ошибок и глупостей сотворено. Однако, цель достигнута, и Запад не желает с этим мириться! Сейчас, пожалуй, самое главное – это не дать им возможности затереть правду о нашей жизни… Пусть даже и горькую, но – правду!

- Так кто ж осмелится, Алексей Иванович? Мы – сила! Правда, она за нами…На ней, мы войну вытянули.

- Найдутся! Поверьте на слово, найдутся! Сдается мне, что партия теряет боевые навыки! Мы – последние бойцы, после нас, приходят – управленцы! Смогут ли они, так же как и мы, преданно служить народу? Но, будем надеяться на лучшее! – инженер вздохнул, и вдруг, озабоченно спохватился: - Что вы не угощаетесь? Наливайте, обязательно наливайте! Заболтал я вас, простите старика! Хотя, о чем это я? Вы и сами, немало пережили.

- Да нет! Спасибо! После вашего рассказа, вино в горло не лезет! Я вас понимаю, мы почти одно поколение. Я ведь, считай, всю войну измерил: от Харькова до Москвы, и от нее до Белграда! В сорок шестом демобилизовали. Пришел домой, а в деревне одни бабы и дети! Вот этими руками, и врага бил, и деревню поднимал! Но то, что вы пережили, пострашнее фронта, будет! Пойду я, Алексей Иванович! Подумаю! Многое вы во мне разворошили! И пить, на сегодня – хватит! Завтра Новый год, еще навеселимся!

- Ну вот! – старик огорченно всплеснул руками: - Знал бы, не говорил! Наболтал чепухи! Это, Сергей Сергеевич – не я, возраст, за меня говорил! Старость, окаянная и беспощадная!

- Нет, Алексей Иванович! Не наговаривайте, напраслину, на себя! Это говорила – память! Такое забывать нельзя! Пойду я!

- Ну и чудно! – засуетился повеселевший старик: - Позвольте, я провожу вас, и на молодежь глянем! Счастливые: в какое прекрасное время они живут…

- А вы? Вы, о чем-то жалеете?

- Нет! Только о жене! Я ее очень люблю! Ну-с, идемте, идемте, к нашим! Они, как живая вода, для меня! - Алексей Иванович взял собеседника под локоток, и они пошли к двери, прямо через Лешку: - Сколько людей прожило рядом со мной, и что вам скажу? Чудесные люди! Жаль, что они уходят. Вот и эти, скоро все уйдут по своим квартирам, но придут другие. На этом жизнь держится! А я останусь здесь! Это мой – дом! Вся страна – мой дом! Гигантская коммунальная квартира…

Они ушли. Алексей Иванович щелкнул выключателем. Комната погрузилась в темноту. Леша нащупал оставленное инженером кресло, сел, откинул голову на жесткую спинку. Закрыл глаза.


Глава 11. Наташин бал.

- Леш! Ты чего? Проснись, Лешка! – услышал он голос подружки. Та, легонько похлопывала его по щеке. Леша поднял тяжелые веки: на него с состраданием смотрели озабоченные Светланкины глаза: - Опять? Плохо тебе? Чем помочь, скажи?

- Нормально, Света! – обманул ее Лешка. Комната приняла свой, привычный для него вид. Ничего не напоминало о событиях почти полувековой давности. Действительно, он не мог рассказать ей то, что было только что, перед самым ее приходом. Такое, так просто не объяснишь. И вдруг, неожиданно для самого себя, спросил: - Свет, а ты сможешь, для меня сделать – все?

- Что, всё? – не поняла девушка.

- Ну, всё! Совсем все!

- А! – облегченно вздохнула Светланка: - Дошло! Говорил бы проще, а то темнишь! Я уж было подумала… Конечно, смогу! – и немного призадумавшись, лукаво улыбнулась: - Если замуж позовешь, то сделаю! И не только – всё, а еще – больше!

- Светка! – Лешка задохнулся нахлынувшим счастьем, обнял девушку, крепко прижал к себе.

- Круглов, ты чего? Голова болит? – опешила та, почувствовав резкую перемену настроения дружка.

- Нет! Совсем не болит! Просто, я люблю тебя!
- Не врешь?
- Не вру?
- Любишь?
- Люблю!
- Скажи еще раз…
- Люблю! Люблю! Люблю…
- Помолчи! Я верю!

Они сидели, замерев от ощущения чего-то настоящего, хорошего и доброго, что зарождалось между ними. Светланка отстранилась, заглянула в Лешкины глаза.

- Давай, свет выключим? И зажжем свечи! Давай? Пусти, я быстро!

- У меня нет свечей! Лучше совсем без света! – Лешка увлек ее к себе.

- Эх ты! – упрекнула его Светланка, ловко увернувшись от объятий: - Никакой романтики! Хозяин! На подоконнике, за шторами, подсвечник стоит, а он и не знает! Отпусти, я мигом!

Девушка скользнула к окну, взяла тяжелый медный подсвечник с тремя свечами. Зажгла, поставила на стол, и снова вернулась к Лешке.

- Как хорошо! – мечтательно сказала она, вглядываясь в мерцающие блики огня, и недовольно поморщилась: на кухне громко заговорили: - Никакой личной жизни! Кто там орет?

- Теть Зина! – нехотя ответил Лешка, прислушиваясь к голосам: - Дяде Саше жалуется! С дочкой у нее нелады!

- С Ксюхой? Видела ее: еще та, подруга! Друзья у неё, тоже, ей под стать! А ты чего распереживался? – Света откинулась назад, подозрительно посмотрев на Лешку: - Она что, ходит к тебе? Ну?

Светланка рассердилась не на шутку. Глаза ее метнули яростные искры. Она раскрыла рот, что бы обрушить на друга возникшие подозрения, как вдруг, жалобно ахнула:

- Леш! Что это?

Леша проследил за ее округлившимися от ужаса глазами. В них он заметил всплеск страха, отчаяния, и вздрогнул: в полумраке свечного света, мимо них проходила величавая женщина. Одетая в старинное дворянское платье, она гордо несла, увенчанную блеснувшими алмазами диадемы, голову. На секунду остановилась, и на Лешку глянули помолодевшие глаза старой графини.

- Что же вы, молодые люди, не торопитесь? – ласково улыбнулась она: - Вы забыли о приглашении? Бал, скоро станет в самом разгаре! Идемте за мною!

Она обмахнулась веером, и вышла в дверь, оставив ее открытой. Светланка изумленно смотрела ей в след: через дверь, в комнату лился яркий, но теплый и мягкий свет, заполненный оживленным говором многих голосов, играл оркестр...

- Кто это? – Светланка, заворожено указала на дверь: - Она? Анна Николаевна?

- Да! – кивнул Лешка, и с недоумением в голосе, тихо пробормотал: - Что-то, сегодня, у меня перебор! Все в кучу свалилось. Может из-за праздников, у всех такой напряг?

- О чем ты?

- Так, о своем! Не обращай внимания, я же ненормальный! И ты, похоже, двинулась вместе со мной! Ты слышала, что сказала Анна Николаевна?

- Да! – прошептала девушка: - Она позвала нас на бал…

- И что? Ты же сама этого хотела!

- Леш! Мне страшно! И…и, очень хочется, пойти туда! – заметно побледневшая Светланка, кивнула на дверь.

- Так в чем дело? – неестественно взбодрился Лешка: - Приглашение есть, даже из двух рук! Неудобно отказать! Идем! Все равно, с этим нужно заканчивать…Или, разобраться до конца. Хуже чем есть, не будет! Не бойся, мои привидения смирные, не обидят.

…Они нерешительно топтались у порога комнаты. Первой осмелилась Светланка: любопытство пересилило чувство страха. Она осторожно выглянула из-за косяка, и туже, отпрянула назад.

- Что там? – с тревогой спросил Лешка.

 Девушка не ответила. Постояла с крепко зажмуренными глазами, глубоко вздохнула, и, не раскрывая глаз – решительно увлекла Лешку за порог.

…Огромный зал сиял огнями больших люстр, в которых горели сотни свечей. Их свет дробился на тысячи частичек, переливчато мерцающих в драгоценных камнях, которыми были украшены женщины, и даже, некоторые из мужчин. Навощенный паркет пола отражал эти искры, многократно умножая их. По залу, в сопровождении кавалеров, прохаживались дамы и девушки. Многие стояли у стен. Более пожилые сидели на креслах и диванчиках, в обществе почтительной молодежи. Оживленный говор, улыбки, вспыхивающий местами смех, заполняли помещение. В самом верху, почти под потолком, на красиво отгороженной площадке играл оркестр: его негромкая музыка не мешала оживленной беседе людей.

Леша с интересом осматривался по сторонам, выискивая глазами своих «знакомых». У окна стояли три полукресла: на них сидели старая графиня, жена Петра Андреевича и Наташа. Рядом, гордо выпятившись золотым шитьем мундира, был сам граф: он любезно раскланивался с проходящими мимо гостями. Графиня о чем-то говорила со снохой. Наташа казалась напряженной, сжавшись в нервный комочек. На ее глазах, Леша заметил слезы, и понял: она сильно взволнована, это было заметно, еще и по тому, как быстро трепетал в ее ручках легкий веер. Рядом, предупредительно склонившись к ней, стояли два облаченных во фраки молодых дворянина. Один из них что-то весело рассказывал, но юная графиня, казалось, его не слышала. Она натянуто улыбалась, старательно скрывая свое внутреннее беспокойство. Но от этой старательности, ее смущение обрисовывалось еще сильнее, делая юную графиню неотразимо милой, в еще не вызревшей, детской красоте.

- Вон, они! Видишь? К ним, сейчас идет военный! – Леша указал глазами на хозяев дома.

- Это она, Наташа? Какая она молоденькая, совсем девчонка! – Светланка заворожено смотрела на то, что ее окружало.

К молодежи подошел зрелый мужчина в красивом военном мундире с серебряными эполетами. Он поклонился Наташе, поздоровался с ее поклонниками, и о чем-то заговорил. Лицо девушки залилось краской смущения: что-то жалобно пролепетав в ответ, она коснулась веером рукава стоявшего рядом молодого человека в штатском. Тот, поклонился ей и военному. Но, черноусый вояка не огорчился: поцеловав руку юной графине не ушел, встал рядом, приняв участие в общей беседе. Анна Николаевна, с понимающей улыбкой смотрела на внучку.

- Приглашают! – прошептал Леша: - Значит, скоро начнутся танцы! Смотри, я знаю этого старика! Он приносил свечи графине.

На середину зала, величественным шагом вышел Евсеич. Старый дворецкий никому не уступил право проведения семейного торжества. Не уступил и своим привычкам: на нем был одет, расшитый позументами по зелени бархата, камзол, русского покроя. Длинные бакенбарды обрамляли его сухое, строгое лицо. При виде выжидающего распорядителя, гости приутихли, зашептались. На хорах умолк оркестр. Евсеич, обвел присутствующих отрешенно строгим взором, пристукнул по полу изящной тростью с красивым набалдашником.

- Объявляется вальс! – зычно прозвучал голос старого служаки: - Кавалеры ангажируют дам!

Евсеич поклонился, одновременно всем, и в то же время, никому. Еще раз, обвел строгим взглядом оживившихся людей, и вышел из круга: прямой, непреклонный и невозмутимый.

С хорОв глянул улыбчивый дирижер: он взмахнул своей палочкой, и подчиняясь его велению, сверху плавно полилась музыка. Первыми, на освободившееся для танцев пространство, вышла юная хозяйка бала: ее вывел молодой человек во фраке. Покраснев до корней волос, Наташа присела перед своим кавалером в реверансе, и, не поднимая глаз, подала ему руку в тонкой перчатке. Тот, бережно сжал ее пальчики, приобнял за талию, и они сделали первый шаг. Затем другой, третий…

Наташа оживилась. Ее головка откинулась назад: отдаваясь во власть уверенным рукам партнера, она закружила вместе с ним по залу. Атласные туфельки невесомо скользили по паркету: со стороны казалось, что она - вся сама, и есть – танец! Юный, чистый, и доверчиво открытый миру. «Смотрите на меня! Все! – умоляли ее глаза: - Видите? Я танцую! Вы обязательно полюбите меня! Я – очень, этого хочу!»

По залу прошла волна оживленного восхищения милой парой, открывшей долгожданный бал. Следом за ними, в круг начали входить другие. Их становилось все больше и больше. Раскрасневшиеся от счастья лица, улыбки, сияние глаз и аромат духов, все слилось в один непрерывно кружАщий водоворот человеческих страстей и чувств. И все это было настолько потрясающе и реально, что, изумленная Светланка, не веря самой себе, снова плотно закрыла глаза.

…Едва закончился первый тур, как был объявлен второй, за ним следующий. Наташа уже кружилась со счАстливо улыбающимся, дождавшимся своей очередности – военным. Старая графиня заметила Лешу со Светланкой, и благосклонно улыбнулась им, указывая взглядом на танцующих.

- Она, приглашает нас на вальс! – шепнул Леша подружке: - Идем?

Но ответить Светланка не успела. К ним, на секунду оставив своего кавалера, подбежала запыхавшаяся Наташа. Ее глаза лихорадочно блестели.

- Отчего вы не танцуете? – прерывисто заговорила она. Грудь ее часто вздымалась от бурного дыхания: - Идемте! Немедленно идемте! Сударь, приглашайте свою даму! Боже, как хорошо! – и снова, унеслась в потоки радости и музыки.

- Идем? – Лешка, подражая Наташиным кавалерам, церемонно подал руку Светланке.

- Куда! – смутилась подружка: - Ты посмотри, какая я, и какие - они!

Она стояла, одетая в брючки и кофточку. Жалобно смотрела на Лешку, переминаясь обутыми в кроссовки ногами.

- Ну и что? – настаивал менее впечатлительный парень: - Вдруг, не все нас видят? Идем!

- Зато я их вижу! – возразила Светланка, и грустно вздохнула: - Как жаль…

- Света, смотри! – вдруг взволновано перебил ее Леша: - Наши вышли! Видишь? Вон, Саша с Леной! А те, две пары – их друзья! Я потом тебе расскажу о них, они жили здесь в семидесятых… Да они почти все здесь, и даже – Алексей Иванович, инженер! Вот это да! Неужели не видишь?

- Вижу! – побледнев еще более, Светланка не отрывала глаз от танцующих.

В круг нарядных бальных платьев, ведомые своими партнерами - буквально ворвались молодые женщины в простеньких, ситцевых и байковых халатиках, в домашних тапочках. Но от этого, они не стали менее красивыми, чем те, которые открыли этот бал и жили в этом доме до них. Сашины глаза светились также ярко, как и у красавца военного, одетого в нарядный мундир девятнадцатого века. И его жена, Татьяна, как и Наташа, откинула голову назад, самозабвенно отдаваясь головокружительному вальсу. «Коммуналы» семидесятых вплелись в окружающий их блеск - просто, легко и даже обыденно, словно они были не на званом вечере, а среди своих, хорошо знакомых им друзей и подруг, на привычной для них, кухне коммунальной квартиры.

Через залу, развалисто прошел неловко улыбающийся Алексей Иванович. Строгий костюм, галстук, вероятно, смущали его самого, но что поделать? Каждому веку свои нравы, обычаи и наряды. Он вел под руку женщину, в которой Леша узнал его жену, Люсю! Алексей Иванович бережно вел супругу, поглядывая на нее влюбленными, счастливыми глазами. Они подошли к хозяевам бала. Инженер поцеловал руки Анне Николаевне и ее дочери. Леша заметил, как старая графиня, ласково улыбнулась ему в ответ, и на секунду прижалась губами к склоненной перед ней седой головой. Алексей Иванович дружески кивнул графу. Обрадовавшись его приходу, Петр Андреевич взял его под локоток, отвел в сторонку от дам, и они о чем то, оживленно жестикулируя, заговорили. Людмила Павловна присела на освобожденное для нее место, и между ней, и хозяйками бала завязалась незатейливая беседа.

В дальнем конце зала мелькнул заспанный дядь Саша. Он немного постоял, почесал под пижамой лохматую грудь, зевнул и ушел в стену. Лешка вздрогнул: «А он зачем здесь! Живой, здоровый, и помирать, вроде как - не собирался! А-а! Ему, наверное, снится, он во сне материализовался! Слава богу, живой!» - догадался он, и ему стало легче. Он уже не представлял квартиры без дядь Саши, настолько тот вжился в особый мир коммуналки. Светланка, как и Леша, тоже, видела все это. Умная девчонка сумела понять, что она, как и все те, кто жил и живет в этом доме, приглашена на бал - как равная им. Ее позвали, потому что это не только бал Наташи, но и ее, Светланкин.  Их соединило прошлое, которое является неотъемлемой частью настоящего. И не важно, каким оно было: кто прав, кто виноват, кто и как, прожил свою жизнь. Главное, что оно было, и сумело собрать в себе все самое лучшее, что есть в людях, невзирая на время, личности и события. …Светланка приняла руку Леши, и они слились со всеми, в общей причастности к вечному вальсу и нескончаемой жизни.

Старому дому было хорошо, и он улыбался светом своих окон. Он сумел сохранить своих жильцов! И это, для него, наверное, было самым важным и главным, слившись при этом в одно целое с людьми, объединяя в себе прошлое и настоящее. Одного он не мог: предугадывать будущее. Будущее указывается временем, которое всегда торопится вперед, и только оно, способно всему и каждому, найти свое достойное место. Бывший дворец, ставший коммунальной квартирой, радушно принимал в себя все, что входило в его крепкие стены. Он стал основой многих жизней и характеров. И ничего – не забывал…