Тайна Эдвина Друда. Конец незавершённого романа

Чарльз Диккенс - не самый легкий автор для развлекательного чтения во времена инстаграма и тик-тока или как там. Но есть у него один незавершенный, в силу объективных клинических причин, роман, про простого британского парня по имени Эдвин Друд. Решил я как-то написать концовку действительно великого незаконченного произведения, вошедшего в первую сотню мировых детективов, без каких-то претензий, безусловно, просто интересно стало. Уверен, все этот роман, как и остальные его произведения, читали, но, на всякий случай, как в сериалах, напомню про содержание предыдущих примерно 400-т страниц, хорошо, не серий. Как бы уложиться-то в пару абзацев.

В общем, наивный и в предвкушении юноша Эдвин живет себе в уездном городке Клостергэм, типа наших родных Мытищ, и в ус не дует, ну, или дует, на кушетке лёжа, готовясь стать инженером в солнечном Египте - загар, пальмы, любимая женщина. По завещанию, должен жениться на прекрасной Розе, воспитуемой в пансионате для безгранично благородных девиц, которые, естественно, только это и обсуждают. Молодые вроде оба, почему бы и нет-то, только Розу это не данное ею самой обещание выйти замуж обременительно, да и молодая, красивая, вся жизнь кавалерная впереди, поэтому капризничает, но, в целом, в рамках. Казалось бы, будущее Друда удалось, даже стараться не надо, да еще пай, то есть акции по-нашему, дОлжно упасть, как только женится. Но! Есть у него прекрасный дядя Джаспер, человек с мутноватым ощущением мира, ибо сидит периодически, а значит, постоянно, на опиуме. И - поёт в хоре! А это уже знак, хоть и полностью отсутствующего, но благородства и явного раздвоения личности. Причем даёт уроки музыки той самой цветущей Розе, которая особенно прекрасна с британского холода, или, по-нашему, с мороза. Очевидно, будучи человеком слегка ограниченным в женском общении, не считая старухи из опиумного притона, которой предстоит еще сыграть свою далеко не самую однозначную роль, Джаспер в Розу слегка влюбляется. А как самый обычный маньяк, ничего лучшего не находит, чтобы женщину привлечь, как напугать её до самых до чулок, что, мол, всех убьет, если не его она станет.

В этом романе есть еще несколько ярких персонажей, например, священник Симптимус Кларк. Спортивный - боксирует по утрам, и, вообще, на первый взгляд, адекватный. Всегда за правду. Потом появляются Невил и Елена Ландлэсс (Безземельные, по-нашему) с самого солнечного Цейлона, загорелые, даже смуглые, с характером, и с историей умершего злодея-отчима. Джаспер всё планирует, как бы любимого племянника отправить в мир иной и счастливый, но так, чтобы никто и не подумал, и только после женитьбы Эдвина, поскольку является его опекуном, а наследство тот получит только, оставив свой автограф в местном загсе. Невил с Эдвином пару раз ссорится, чуть ли не до драки, на почве межнациональной розни, к тому же и в Розу влюбился. Есть еще много интересных личностей в романе, но всех описывать не буду, проще все-таки почитать оригинал. Главное - в последних главах бессмертного произведения Эдвин Друд исчезает. Обвиняют во всём Невила Ландлесса, поскольку вспыльчив и видел его последним. Джаспер делает всё возможное, чтобы обвинить Невила, хотя сам в полном отчаянии, поскольку незадолго до своего исчезновения Друд договорился об отмене завещанной помолвки с Розой, а значит - и Джаспер ничего не получит в качестве потенциального опекуна. Вот примерно отсюда и продолжение.



Глава XXIV. Мучительные ожидания, томительные  сомнения

Бордовый закат едва подсвечивал темную полоску горизонта. Тусклое красное солнце, превратившись в багровую точку, не давало ни тепла, ни света. Резкие росчерки облаков смешивались с туманом, который плотной стеной опускался на уставший город. Фонари на улицах расплывались хмурыми желтыми кляксами в мутном воздухе, было такое ощущение, что им не хватает кислорода, они постоянно моргали, от чего становилось не по себе даже редким вечерним прохожим, казалось бы, привыкшим к обычно мрачным лондонским вечерам. Фонарные столбы сливались в кладбищенскую ограду, стройную и пугающую, убегающую вдаль до бесконечности. Голые ветки деревьев тянулись вверх, как руки приговоренного к смерти тянутся в бессознательном отчаянии к небу в последнюю минуту перед казнью, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. Их ритм постоянно сбивался, переходя с обманчивой плавности в мелкую дрожь, иногда полностью замирая. В воздухе витало гнетущее и липкое ощущение страха.

Здание тюрьмы Маршалси (именно в эту тюрьму, кстати, угодил отец Чарльза Диккенса в 1824-м году за долг булочнику, прим. автора) мрачно сутулилось на Боро Хай-стрит, раскидывая едкий свет своих бойниц на близлежащие улицы, как паук паутину. На одной из таких близлежащих улочек, Мермейд-курт, несколько угрюмых домов прижимались друг к другу, будто от холода. Склизкая черепица гусиными мурашками покрывала крыши, съежившиеся в предчувствии ночи, как будто должны были решиться судьбы многих людей. Под одной из таких крыш было приоткрыто окошко, из которого изредка пробивался свет керосиновой лампы, одновременно бросая странные, порой пугающие, тени вокруг небольшой, давно неприбранной комнаты. Силуэт человека, в глубокой задумчивости подпирающего лоб основанием ладони, мерцал, как бы расплываясь в нерешительности окружающей темноты. Он сидел, слегка сгорбившись, было такое ощущение, что он пробыл в таком состоянии несколько часов, без движения, уставившись в копоть стекла, с полуприкрытыми, почти закрытыми глазами. Напряженные складки лба, несколько седых прядей на висках, молодые, но уставшие от постоянного сомнения и переживания глаза, свидетельствовали о том, что джентльмен, представший перед нами в этот приватный момент, переживал далеко не самый спокойный момент своей жизни.

Эдвин Друд, а это был именно он, прикрыл глаза, снова и снова вспоминая детали того вечера, будь он неладен. Благо, память наконец-то вернулась к нему, как нерадивый ребенок, в очередной раз сбежавший из дома - осторожными шагами, виноватой поступью, робкими движениями. Не сразу, медленно, обрывками смеха, фраз, лиц. Постепенно, через несколько месяцев, иногда во время беспокойного сна, или не имеющего вкуса и запаха приема пищи, практически полностью восстановилась картина последних недель его жизни.

Прогулка с Невилом Лэндлессом, которую он сначала воспринимал как попытку примирения с обеих сторон, обернулась раздраженной ссорой. Невил завел разговор про свое прошлое, как бы извиняясь, и это казалось сначала милым, но когда он заговорил про трудный период на Цейлоне, который поработили эти британские солдафоны, выгнав не менее беспардонных португальцев, Эдвин начал сдержанно кипеть. Когда же тот заговорил про Розу, какая она ангел, розовый цветок в этом мрачном саду под угловатым названием Клойстергам, про свои чувства к ней, не было никакой возможности удержаться и не наговорить едкостей. В голове всплывали хаотичные обрывки этого разговора.

- Невил, дорогой мой, я не совсем понимаю, зачем вы решились рассказать мне всё это. Это крайне личная, я бы даже сказал, лишняя, информация. Ваше намерение, как бы это лучше выразиться, скорее, даже чувство, по отношению к Розе, для меня не совсем секрет. Как и, впрочем, для половины города. Но зачем вы так страстно и подробно изложились сейчас? - Друд говорил совершенно спокойно, хотя внутри, от сердца к почкам, опускалось странное, но томительное предчувствие.
- Эдвин, прошу, я не знаю, почему я выбрал именно вас, именно сейчас, и вообще это всё сложно объяснить, но если вы могли бы представить, хоть на минуту, что Роза счастлива, что о ней заботятся так, как не знал ни один человек на земле, - черные глаза Невила на  смуглом лице сверкали антрацитовым, металлическим блеском, голос начал умоляюще дрожать, как дрожит железо под ударом молота кузнеца. - Прошу вас, Эдвин, дайте ей этот шанс!
- Уж не с вами ли она будет так счастлива? С человеком, бегущим от собственного прошлого? С человеком без будущего? Кто вы в этой стране? Зачем вы здесь?

После этих слов, Невил побледнел, вернее, посерел, его кулаки сжались, как в тот день, когда он впервые повздорил с Эдвином Друдом. Желваки заходили на скулах, губы превратились в угрожающие и обескровленные острые линии, в глазах горел дьявольский огонь, как тогда, на Цейлоне, когда отчим схватил за волосы, потом начал душить его сестру, Елену, в пьяном припадке ярости. Тогда Невил вышел из себя, как будто им овладели бесы. В порыве бесконтрольного гнева, нож сам схватил его руку. Дальше Невил не помнил, всё было как в тумане, как во сне, как в кошмарах, которые преследовали его до сих пор, каждую ночь. Недели спустя, он мог вспомнить только кровавый рассвет, растекающийся по ребристым облакам темными, мутными лужами. Эти багровые разводы приходили к нему каждую ночь, лишая сна и жизненной силы.

Невил бросился на Эдвина, видя только голубую жилку на его шее. Они покатились вниз по шуршащей листве, по комкам впивающейся в ребра земли, по острым веткам и корням деревьев. Их тела сплелись в грязную и пыльную восьмерку бесконечности. Кувыркаясь по склону вниз, в его голове пульсировала только неосознанная ненависть к этой мягкой шее, к прошлому, к пережитым за все эти годы унижениям. Упав сверху в полной темноте на совершенно опешившего и обмякшего Друда на землю, Невил пришел себя. Увидел глазами синеющего лица Эдвина свои побелевшие руки. В ужасе от происходящего, вскинул их вверх, как будто укусила змея. Вскочил, всклоченный, с бешеными зрачками, обхватив лицо. Простояв так несколько секунд, ринулся через кусты прочь. Эдвин пролежал без движения около получаса, но в итоге нашёл силы встать. Он побрёл, не отряхнувшись от пыли и грязи, спотыкаясь и покачиваясь от шока, куда светила луна.

События этого вечера стояли у Друда перед глазами каждый день. Настроение у него и так было паршивое. Пребывая в полном потрясении, узнав накануне про планы Джаспера убить его - его! любимого племянника, с которым было выпито немало приятных рюмок сладкого ликера, из-за какого-то наследства, Эдвин был на взводе, с путающимися мыслями, всклоченной, вопреки обычному, шевелюрой. Он и так понял, каким дьяволом на самом деле может быть Джаспер, как безумно он был влюблен в Розу, на грани полной неконтролируемости, которая могла перерасти порой в настоящую слепую ярость.

Не добавляла радости и предшествовавшая этим событиям беседа с Еленой Ландлес, которая мгновенно превратилась из миловидной леди в дикую кошку со сверкающими черными глазами, с орлиным взглядом и почти когтями вместо нежного маникюра, когда зашел разговор про её брата и Розу, ставшей ей такой же близкой, как и брат близнец. Такой она нравилась Эдвину еще больше, хотя слово “нравилась” уже давно было совершенно недостаточным в описании тех эмоций, которые он испытывал, услышав её голос, увидев поворот головы, ощутив её едва уловимый пряный запах волос. Ссора с ней тяготила более всего, ведь он давно хотел с ней объясниться, высказаться, раскрыть всё то, что накопилось сладким, но тяжелым грузом.

Эдвин в тысячный раз прокручивал события той злосчастной ночи. Расставшись с Невилом на острой ноте, не владея собой, он шагал, почти бежал, к воде, как будто стая злых клойстергамских мальчишек гнала его камнями. Остановился и закрыл глаза, казалось, на минуту, хотя прошла целая вечность, пытаясь сбросить с себя эту мерзость, как змея - старую кожу. Обхватил руками себя за голову в отчаянии именно в тот момент, когда сзади опустился на затылок тяжелый предмет. Не будь этого жеста, удар размозжил бы ему голову, безо всяких сомнений. Правая рука, принявшая на себя основную тяжесть смертельной в обычной ситуации дубинки, обуха топора или трости с набалдашником, до сих пор ныла, особенно в такие сырые и мрачные вечера.


Продолжение следует...

Возможно.