Мы Вместе Учились на Физтехе

Эти воспоминания о Саше Петрове написаны мной много лет назад по просьбе любящей его жены Фаины.

 
Первое, что всплывает в памяти о первых днях знакомства с Сашей Петровым в сентябре 1957 года, – это мелодия популярной джазовой песни Lullaby of Bird Land.


Только что свершилась Великая Джазовая Революция, и джазовые мелодии через радиоприёмники наполнили все студенческие общежития в России. Саша особенно был привязан к этой песенке, напевал, рылся в словарях, чтобы перевести:
Have you ever heard two little dove – Bill and Coo, when they love?


Первая неделя на физтехе была особенно шокирующей: чтобы первокурсники могли понять лекции по физике, преподносимые без всяких поблажек на наше незнание высшей математики, нам за эту неделю дали сжатый курс математического анализа. При всеобщем унынии перед этой грудой труднейшего материала Саша не потерял  присутствия духа, задавал вопросы лектору, пытался разобраться в логических прыжках через теоретические обоснования, на глубокое освоение которых был потом потрачен весь первый  год.


Помню, как вскоре после этого Саша возмущался лектором по физике, который играючи продифференцировал какую-то физическую величину по вектору, что уже входило в программу второго курса. Для остальных студентов это прошло незаметно на фоне массы других неясных вопросов…


Саша не мог смириться и с нелогичностью лекций по истории КПСС. Эти лекции и семинары отравляли нашу жизнь больше всего. При официально объявленном свободном посещении всех остальных лекций эти были обязательными, и непосещение сурово наказывалось. Попытки спорить с лектором или «семинаристом» также жестоко пресекались.


На занятиях по математике и физике мы впитывали культ логики, а здесь при любой попытке показать  противоречивость тех или иных утверждений наталкивались на невозмутимый ответ: «Это не опровергает, а наоборот доказывает справедливость коммунистического учения». Поэтому споры перемещались в общежитие, где Саша проявлял свои знания и логику вместе с упорством в отстаивании истины. Он говорил, что подобные споры не прекращаются и дома. Его отец, подполковник Генштаба, как и все советские интеллигенты и высшие офицеры, был вынужден бессчётное число раз конспектировать ленинский «Материализм и эмпириокритицизм», и в спорах с Сашей мог только прибегнуть к излюбленному ленинскому приёму – обозвать его махистом.


Когда нам была предложена увлекательная игра по формулированию разнообразных утверждений из теории пределов и бесконечно малых величин, Саша с удовольствием  включился в неё и заслужил похвалу приглашённого на занятие крупного теоретика основ математики. «Высокая математическая культура», – сказал тот после многих бесплодных попыток задать такой вопрос, который мог бы продемонстрировать ошибочность Сашиной формулировки.


Наша 714 группа была самая засекреченная. Студенты других групп уже давно знали, где им проходить практику, а от нас это тщательно скрывали вплоть до конца третьего курса. Лишь тогда мы узнали, что нас готовят для практики и дальнейшей работы в п/я 1323, специализировавшемся на дистанционном управлении ракетами противовоздушной и противоракетной обороны. Первые встречи с официальными представителями этого престижного конструкторского бюро оставили удручающее впечатление. Вместо объяснения направления будущей деятельности нам долго внушали необходимость соблюдения секретов и почтение перед этим «головным» в своей отрасли КБ.


В это время на физтехе открылось новое направление – биофизика, и Саша с радостью ушёл от непонятных секретов в увлекательный мир новых открытий. Много позже я с удивлением узнал, что на почве занятий теорией зрения он сдружился с Игорем Зенкиным. Трудно было представить себе более несовместимую пару, хотя внешне они отчасти походили другу на друга: оба сухощавые, быстрые, остроумные.

Но Зенкин – романтик, даже мистик, любитель и организатор авантюрных дальних походов, включая пересечение пустыни Кара-Кум с аппаратом, улавливающим солнечную энергию, поиск Тунгусского метеорита, попытку спуститься по Аму-Дарье на тростниковом плоту и строительство на подмосковной даче большой, чуть ли не океанской, яхты из бетона. А Саша – логик, горожанин, не испытывающий радости от трудностей походной жизни.


Но идея, что они понимают тайну зрения, а через это и механизм мышления, вдохновляла их на упорную совместную работу. Саше приходилось выделять время для этого любимого занятия после не менее напряжённой работы в институте атомной энергии им. И.В.Курчатова, в частности, в Комиссии по оптимизации ядерных реакторов. Игорь же был связующим звеном в мире биофизики – эксперименты, коллеги.


В конце 70-х они показывали мне свою экспериментальную установку, предназначенную для чтения рукописных текстов. Насколько я знаю, эта проблема не решена до сих пор на достаточно хорошем для практики уровне. Но концептуальный вклад Саши в подходы к зрению не вызывают сомнений и, несомненно, будут использованы в будущих читающих машинах, опирающихся на более высокий уровень техники.