Неоконченный роман для фортепиано с оркестром

С удовольствием делал бы лодки. Яхты и катамараны. Вместе с оснасткой и парусами, блоками, вантами, мачтами и гиками. Намерял, чертил, строгал доски, морил и промазывал эпоксидкой, а потом собирал каркас. Резал толстую фанеру, обтачивал кромку, сверлил дыры, пропитывал до водонепроницаемости и закреплял обшивку. Заказывал знакомым мастерам оснастку - блоки, блочки, муфты, захваты и ручки, а из прыгучих шестов мастерил мачту и гик. Кроил трофейный парашют, строчил загиб и продергивал внутрь струну в нейлоновой оболочке. Грот и стаксель, а потом раскладывал на полу рыже-бурую карту, раз за разом прокладывая курс на Азов.
Варил кофе прямо за стойкой, смолотый вручную, на кристальной воде и крепкой дозировке - маслянистый, жгучий, ударный, шил на бабулином Зингере косухи - мужские, крепкие, надежные, с карманами и заклепками и колдовал вместе с Серегой Хамоном над осенним сидром и бархатным пивом, творил по капле самогон, брусничную настойку, рябиновку или клюквянку.
Топил под офицерский бубен баню, ту самую, с окошком для ног - подолгу, с листьями и ароматами, ледяной водой и дубовым веником, бродил по Петербургским закоулкам или тягал железо в подвале на Свердловском. Ходил с дедом в лес, обязательно пешком и непременно с рюкзаком - термос с чаем и бутерброды с докторской, вечерами слушал взахлеб папины истории за университетскую юность и просиживал воскресенье в подвале на Омской, глядя как Бокарев месит Икара.
Играл в Твисте протяжные блюзы, бегал по парку рядом с Мишкой Бойко на ходу обсуждая распознавание образов, часами грыз доску, где Борис Зельдович расписывал нелинейно-световые эффекты, вслед за Надей Высоковской повторял Гренада, Гренада, Гренада, а летом шабашил на смоляных крышах вместе с Сашей Кауновыми или стучал коленками оу, дарлинг сидя с Лехой Симоновым в скверике у Цвиллинга.
Притаившись на заднем ряду старенького Знамени смотрел Зеркало или Подранки, полночи слушал Кримсоновский ряд, а потом, уже под утро, собирал грибы вдоль детской железной дороги, рельсы для которой Крупп изготовил аж в тысяча девятьсот четвертом году.
Лежа на диване в сотый раз перечитывал Ремарка - о яблоках и дождях, любви и дружбе, предательстве или геройстве, решал под моцартовскую соль-минор хитро-функциональную Заляпинскую задачу на сходящийся банахов ряд и одновременно грезил о томительном танце-объятии с Орнеллой Мути.

Это и есть ностальгия Новалиса - тяга повсюду быть дома. Теплая, сентиментальная, бархатная, когда все родные и близкие живы и впереди долгая жизнь - радостная и успешная, полная удивительных открытий и бурных чувств, материнской заботы и отцовского одобрения. Вечная молодость. Но даже в самом расчудесном вращении - юном и светлом, до краев заполненном высокими предчувствиями и любовными мечтаниями, таились негаданные, непредсказуемые развороты. Многие печали и нечаянные радости.

***

Самонадеянность, нелепая уверенность, что под силу освоить любое, пусть самое сложное дело, договориться - хоть с богом, хоть с чертом, запудрить мозги, прорваться или взять штурмом. В миг, как по мановению волшебной палочки. Выправить, переделать, переубедить или переходить, перестать жить двойной жизнью и существовать под чужими личинами.

Успех - вот настоящая цель. Вершина и смысл.  Спортивный, музыкальный, научный, юридический, интеллектуальный. Женщины, заработки, имя, престиж и авторитет.  Большая квартира, офис, дача и машина с водителем. Отдых за границей, стильные шмотки и полезные знакомства. Сильные мира сего, элита.
Работал с гениями, заведовал лабораторией, делал по настоящему сложные вещи. Чемпион города, собрал отличную джазовую коллекцию винила, водил знакомство с блестящими музыкантами, актерами и режиссерами, физиками, профессурой и директорами, знал выдающихся спортсменов.
Прокатился по Италии, Испании, Венгрии и Кипру, побывал в Литве и Марокко, Израиле и Казахстане, Украине и Чехии. Пробовал чудесные кухни, волшебные вина, изысканные табаки.

И затормозил. Потребление, уступив место рациональной необходимости, утратило желанность, а потом и ценность. Убавились знакомства, в свете которых отражался и блистал, ушли курорты, благотворительные вечера, салоны, банкеты, фуршеты и презентации.
Сосредоточился на переосмыслении и обращении утраченного времени. Настоящего, личного, рукотворного, выстраданного и выпестованного.
Понял, что русское начало тянуло к первому богоявлению, именно поэтому испугался церкви, но не удивился смерти деда.
Увидел свое в тех, кто горел куражом и бесшабашной смелостью, силой и мужеством, и в тех, кто постыдно бежал от проблем, прятался или уворачивался от встречи с неприятным, не хотел признавать очевидное и пытался списать ответственность.
В тех, кто ради выгоды готов на многое, и в тех, кто не готов пожертвовать малым, в тех, кто стоит насмерть, и в тех, кто меняет принцип при дальних отзвуках грома, в тех, кто истово верит, и в тех, кто истово отрицает.
Нашел место, где все случилось и случается, где родился и проникся словом и откуда, вкусив от древа познания, был изгнан. Где мерцает вращается детство, где восходит и заходит солнце и где темное небо оборачивается медным отблеском уходящего света.
Отказался от нигилизма, а открыв метафизику и античность, презрел модерн, расстался с авангардным искусством, андеграундом и веселым шестьдесят восьмым, закрыл либеральный салон и обрушил приоритет материального.
Все было и все осталось. Слово и молчание, душа и безбожие.

***

Личность - это целое и его феномены, и даже целое оборачивается феноменом, хотя сами явления двойственны. С одной стороны, видимое, измеряемое, с другой - суть проявления целого. Движение и покой, качание и равновесие, деятель и созерцатель, говорящий слушатель или безмолвный протоколист. Сам и другой, свой и чужой, верующий атеист, материально озабоченный муж и аполлоническая женщина-воин, отец, пронизанный материнской заботой и слезливо-суетливая бабушка с пирогом.

И увидел он, что на любом из кругов открывается, вбирается или отталкивается другой. Мир и человек. Целый или отдельный, свой или чужой, желанный или отвратительный, тем не менее, это есть герои личного присутствия, его недописанной книги и его никогда не законченного романа. Заповедник гоблинов.