Странники

Тихой полнолунной ночью по безлюдной лесной дороге брели двое путников. Старец и отрок. Насколько один был дряхл и немощен, настолько же другой был юн и свеж. В грубых холщовых рубахах, с котомками за спиной и посохами в руках направлялись они на богомолье, не иначе.

Мальчик дрожит. И не от холода. Таращится по сторонам, вострит уши. Страшна своей тишиной лунная ночь. Хоть бы филин где ухнул. Но ни звука кругом. Ветка не шелохнётся. Сучок не треснет. Всё мертво. Лишь двое идут.

— Страшно мне, тятенька, — причитает мальчик.
— Не бойся. Никогда ничего не бойся. Все под Богом живём, все под смертью ходим. Того, что предрешено, не миновать, — успокаивал его старик.
— Всё одно страшно. Тихо так.
— На то и ночь, чтобы тихо было.
— Что там? Как будто скачет кто-то?
— И вправду.

Всадник навстречу им едет в окружении свиты. Шикарный, расшитый золотом кафтан его весь в крови. Глаза безжизненны. Вокруг шеи след от верёвки. Остальные все почти сплошь казаки. И тоже в крови все. Останавливается главарь. Сурово путников оглядывает.

— Кто такие? — грозным басом звучит голос.
— Мы, казаче, просто странники. Божьи люди.
— С кем говоришь, дурачина, — рявкает разрубленным ртом казак, — перед тобою сам Царь. Пётр Фёдорович.
— Прости, Ваше Величество. Кафтан на тебе казачий. Вот и попутал.
— Это потому как я — народный Царь, — подумав о чём-то, добавляет. — Пойдёте со мной?
— На что мы тебе? Я уж стар. А он ребёнок ещё. Какой толк от нас?
Усмехнулся «царь», погнал коня. Остальные за ним кинулись, словно от себя отпустить не желая. Скоро и скрылись.

— Кто это такие, тятенька?
— Так.  Просто тени.  Всяк человек, своё отживший, после себя тень оставляет.  Всё, чем жил, за что страдал, в тени этой.

— Опять скачет кто-то.
Снова казак едет. Следом за ним много люду разного: и казаки, и крестьяне, и татары какие-то. И все жалуются, сетуют на кого-то. И казак осерчало ругается.
— Хочет повсюду порядки иноземные насадить. Веру нашу искореняет.
«Не дадим», — хором несётся ему со всех сторон.
Нескончаемым потоком идут. Но и они все исчезают.
— Тени, тени, — тихо повторяет старик.

На этот раз один всадник. Мчится. Кричит во всё горло, чуть не плача. При этом кровь у него изо рта так и брызжет.
— Предали! Предали! Свои же предали! Донские. Домовитые. Рази я им не друг, не брат был?!
Много ещё всадников было. Того, первого догнать спешили. Все в ранах. Все в крови. У кого стрела из спины торчит. У кого лицо порублено.  Пешие шли. С косами, с вилами, в основном. Все куда-то неслись, кругом себя ничего не замечая.
 
Видя, что старый мертвяков не пугается, и малый робеть перестал. С интересом присматриваться к ним начал.

Человек, на посох опираясь, идёт. Степенно, солидно. По виду священник. Только облачение у него старинное. Такого уж никто не носит.
— Кто такие? — начальственно спрашивает. Сразу видно, большой человек, повелевать привык.
— Страннички божьи, Батюшка.
— Ну-ка, покажите как креститесь, по какому обряду?
— Обычно. По старому. Как деды, прадеды. — старик, а следом за ним и мальчонка, себя двумя перстами осенили.
— Хорошо, — довольно кивнул «поп».  Благословил их и дальше пошёл.
Много народу за старцем следовало. На отдалении, но всё же за ним шли. И богатые, и бедные, и монахи, и ратные. Кто с псалмами, кто с матерком. Тоже все недовольные. Тоже поругивались.

Прошли тени. Вновь тишина ночью завладела. Только двое куда-то идут. Лишь шаги их путь оглашают.

— Долго нам ещё идти, тятенька? — спрашивает мальчик.
— Немножко осталось. Потерпи, — отвечал ему старик.