Русская Одиссея Продолжения глав 37

                Третья глава
                СПАСЕНИЕ

    На вершине холма кипело беспощадное сражение. Чёрная масса ордынцев одолевала горстку ростовчан. Около Алексеевича оставалось всё меньше соратников, и с каждой новой потерей близких людей он становился только злей. Богатырь крушил монгол направо и налево. В помятых доспехах, уже раненый в ногу великан ревел как разъяренный медведь, наводя ужас на врагов:

- Хорон! Где ты, Хорон?!

    И в тот момент, когда полторы сотни степняков, окружив десяток героев, предвкушали скорую победу, над полем боя пронёсся зычный русский клич:
- Новгород! Новгород!

    Если бы ясное осеннее небо вдруг разверзлось громом и молниями — даже это было бы меньшей неожиданностью и для «бешеных», и для ростовчан. С тропы, ведущей в низовья Камы, на луговину выбегали высокие вооружённые воины. Первыми их жертвами стали монголы, сторожившие обоз с заводными лошадьми. Потом новгородские стрелы полетели в спины ордынцев, осаждающих холм. Завоеватели полумира, по обычаю предков, не прикрывали спины железными и кожаными доспехами, чтоб не праздновать труса. Вот и падали наземь поражённые сыны великой Монголии. Паника охватывала их ряды. Простые нукеры кричали предводителям: «Кругом урусы!» Но монголы не были бы монголами, если не смогли бы ответить на любой удар судьбы. Они оставили в покое нескольких, чудом выживших ростовчан и, съехав с холма на поле, дружно сомкнули свои ряды.

- Мы спасены! — в волнении кричал Алексеевич, потрясая окровавленным топором. — Воля!

    Ольга Краса, ещё не разглядевшая новгородцев, видя перед собой груды трупов, не верила:

- Ты бредишь, Иван! Нам не уйти с холма смерти!

    Богатырь подхватил, словно перышко, жену и вновь воскликнул:
- Мы спасены! Там новгородцы!

    Рядом с ними была другая счастливая пара: Семён Огонёк и Мария Тихая. Они обнимались и пока не находили слов, чтобы выразить свою радость. Чуть поодаль раненый в грудь Фёдор Книга с трудом стоял, опираясь на меч. Он, улыбаясь, тихо сказал: «Спасибо, Господи!» и, закачавшись, упал навзничь...

    А на лугу шла жестокая сеча. Силы новых соперников были примерно равны. Монголы, хоть и имели небольшое численное превосходство, зато истомились в битве, и в их рядах было немало раненых. Новгородцы же, ведомые Саввой Тимофеевичем, твёрдо стояли у опушки, закрывая тропу в низовья.

    Вскоре Хорон не выдержал неопределённости и решил отвести одну-единственную уцелевшую сотню нукеров по берегу в верховья Камы. В других местах его ждало либо топкое болото, либо густой лес. Переправа через Каму была затруднительна: брода не было, да и студёна в осеннюю пору речная вода, и вдобавок, на ней качалась большая лодка с лучниками, и с суши напирал противник.

    Монголы, погоняя коней, ринулись к маленькой тропке, уходившей к истокам Камы. Но и там их поджидала засада. Из-за сосен и берёз в степняков полетели стрелы, а тропу с трескучим грохотом перегородило упавшее дерево. Затем с громкими криками: «Новгород!» на ордынцев стали выскакивать вооружённые русские. Так полусотня Терентия Петровича неожиданно ударила по «бешеным», закрыв им путь на запад. Тогда в отчаяньи Хорон и подскакавший к нему Берке собрали воедино десятки всадников и вновь бросились через поле к тропе, ведущей к низовьям реки.

    Удача окончательно отвернулась от лихого тысячника, потому что предусмотрительный Савва Тимофеевич стянул туда своих новгородских удальцов. Они мужественно и сплочённо встретили врага длинными копьями. На помощь пешим успела собственная конница — до двух десятков промышленников оседлали степных лошадей. Общими усилиями и эта попытка прорыва ордынцев была отбита. А сзади на оставшихся в живых монгол уже напирали железные парни Петровича, который сквозь звуки боя воодушевлённо кричал своему хозяину:

- Держись, Тимофеевич! Мы идём!

    Степняки не выдержали двустороннего натиска северных славян и стали в беспорядке отходить к болоту. Многие из них оказались без коней — русские чем могли калечили вражеских лошадей, чтобы лишить противника скорости передвижения. И всё же монголы остались монголами. Они не разбежались от безысходности и не попросили пощады. До двадцати уцелевших «бешеных» сбились в волчью стаю вокруг Хорона и яростно огрызались. То была агония некогда грозной тысячи...

    А рядом, на одиноком холме, заваленном трупами, шла другая жизнь. Четверо выживших ростовчан снесли в одно место тяжелораненых соратников и старались им помочь. Около Ивана Алексеевича невозмутимо стоял его боевой конь, протягивая к нему умную морду. Но хозяину было не до него. Иван склонился возле раненого в грудь Фёдора. Подошёл Семён и молча вздохнул. Иван, не поднимая глаз, печально спросил:

- Неужто из мужиков токмо мы с тобой?
    Семён виновато заморгал глазами и откровенно ответил:
- По одну руку от тебя в бою была Краса, а по другую — я с Тихой. Ежели бы не ты — не было бы нас на белом свете.

    С вершины холма сбежала Мария, поставленная на время в дозор. Она, на ходу поправляя сбившийся шелом, радостно кричала:
- Новгородцы добивают «бешеных» у болота! У Хорона нукеров — всего ничего! Им гибель!

    При этих словах глаза Алексеевича налились кровью. Он встал и, взяв топор со щитом, направился было к шумевшему бою, но тут на его руке повисла Краса:
- Иван! Молю — не ходи. Тебе мало крови? Себя не жалко — меня пожалей!
    Вожак, ничего ей не сказав, оглядел своих друзей, он остановил пылающий взор на Семёне и твёрдо отчеканил:

- Смотри тут! А я познакомлюсь с нашими спасителями да с Хороном попрощаюсь.
    В ответ Краса опять заплакала, а Огонёк стал увещевать Друга:
- Не связывайся с Хороном — без тебя управятся.

    Алексеевич был неумолим и, уходя, бросил через плечо:
- Не так-то просто его одолеть. Хорон — мой!

    Семён не выдержал, глядя, как Иван, хромая на раненую ногу, стал медленно удаляться. Хозяйственник, подхватив под уздцы вороного, догнал витязя со словами:
- Не дури, лезь на Орла.

     Вожак с видимой неохотой взобрался в седло и, посмотрев туда, где шёл бой, покачал головой:

- Биться всё одно пешим придётся. Я хочу поединка...


                Четвёртая глава
                КОНЕЦ «БЕШЕНЫМ»

     Ростовский богатырь, спустившись с холма, поехал по измятой луговине, ставшей местом сражения новгородцев и ордынцев. По полю бродили брошенные кони, тыкаясь мордами в трупы павших хозяев. Доносились стоны раненых. Алексеевич направил Орла туда, где поредевший отряд Тимофеевича прижал к болоту кучку монгол во главе с Хороном.

    Обе противоборствующие стороны явно подустали, отчего вынужденно пережидали, то ли собираясь вести переговоры, то ли готовясь к решающей схватке. Последнее оказалось верней, ещё до подхода Ивана новгородцы опять скопом навалились на врага. Обречённые «бешеные» не просили пощады. Они отчаянно отбивались на краю трясины. Среди них выделялся своей страстью и силой тысячник Хорон. Он был легко ранен, но по-прежнему уверенно и ловко отражал удары русских и сам переходил в атаку, сверкая булатным клинком. Его чёрные косы, словно ядовитые змеи, кружились в смертельном вихре боя.

    До захода солнца оставалось совсем немного, когда к новгородцам, добивающим монгол, подъехал Алексеевич. Появление неизвестного русского витязя, остудило пыл наступающих. Они чуть отошли, разжав удушающую хватку. Воинственные промысловики с интересом присматривались к светловолосому великану на рослом коне. Иван, поравнявшись с ними, спустился с седла и поклонился в пояс освободителям ростовчан:

- Спасибо, люди добрые! Честь вам и хвала! Вовек не забуду вас и отблагодарю чем могу.

    Усталые улыбающиеся ратники, окружившие витязя, вдруг расступились и пропустили к нему своего предводителя — Савву Тимофеевича. Лесовик Ерёма, показывая на Ивана, невольно пошутил:

- Никак не пойму. То ли мы его спасли от табунщиков, то ли их уберегли от энтого громилы.

    К ростовскому герою степенно выдвинулся Тимофеевич, отложив в сторону оружие. Они начали знакомиться, поздоровались крепко за руку. Лицо купца передернуло от боли. Он выдернул свою широкую ладонь из пудовой клешни богатыря и восхищённо сказал:

- Силён ты, брат! С чем пришёл?

   Алексеевич устало кивнул на нескольких монгол, сидевших в изнеможении на болотных кочках, и попросил:

- Православные! Отдайте мне их главаря. Хочу в честном бою встретиться с ордынским тысячником. Один на один.

   Тимофеевич от этих слов аж рот разинул:

- Так поганых тута тысяча?! Где ж другие?
   Ростовчанин махнул вдаль рукой и замотал головой:
- Не печалься. Моя дружина извела волчье семя, по большей части ещё до вас.
    Савва, облегчённо вздохнув, посочувствовал Ивану:

- Скорблю о твоих воях. Выходит, как и у тысячника, у тебя дружины нет.
    Алексеевич, кипя ненавистью к Хорону, заскрежетал зубами:
- Твоя правда! Нет...

    Тимофеевич, помолчав, окликнул Петровича, который стоял во главе новгородского оцепления, державшего под копьями пятерых уцелевших монгол. Помощник с готовностью приблизился.

- Терёха! Бейте окаянных стрелами, раз не сдаются, да и копья в ход пустите, но главаря их не трогайте — оставьте гостю.

- Да такой головорез нам даром не нужен, — обрадовался Терентий. — Сколь энтот ирод наших завалил!

    Другие новгородцы согласно закивали:
- Бери его на себя, богатырь!

- Тебе в самый раз с ним потягаться.

    Засвистели стрелы, и высокие воины вновь набросились на «бешеных». Падали наземь последние нукеры Хорона, а он по-прежнему, как снежный барс, молниеносно нападал и яростно защищался.

    Наконец, тысячник остался один — рухнул убитый стрелой Берке. От потери своего наречённого отца Хорон завыл от горя и уже хотел было пасть грудью на копья новгородские, но тут они опустились, и мрачные воины расступились. Бесстрашный монгол увидел в десяти шагах своего заклятого врага — Большого Ивана. Перед ордынцем стояла его нагаданная смерть: светлорусый великан с бородой и голубыми глазами. Хорон горько усмехнулся:

- От судьбы не уйдёшь. Дзе, дзе...

    Он ещё успел оглянуться вокруг: на осенний разноцветный лес, на тусклое солнце, уходящее за горизонт, и поднял испещрённый в зазубринах булатный клинок.

    К решительной схватке приготовились двое воевод, уже положившие на полях общих сражений свои дружины. Теперь они в смертельном поединке предъявляли друг другу длинный кровавый счёт за своих погибших друзей.

    Монгол, несмотря на роковое предвидение для себя, первый нанёс мощный удар кривым мечом по русскому витязю, но тот умело прикрылся щитом. Ростовчанин обрушил на голову тысячника огромный топор. Щит ордынца треснул и выпал из руки. Сам он качнулся и отступил к болоту. Алексеевич продолжал напирать, угрожающе рассекая оружием воздух перед носом Хорона, вынуждая его по колени залезть в болотную няшу. И тут ростовский богатырь отбросил в сторону свой щит и, взявшись обеими руками за топорище, нанёс сокрушительный удар. Стальной меч только слегка помешал большому топору, лезвие которого всё равно впилось глубоко в бок Хорона. Он зашатался и в бессилии обронил меч. Сильный воин, Хорон, ещё немного простоял на ногах, его не трогали.

    Знаменитый монгол встретил свой смертный час не в родной степи у белой юрты, не в кругу близких ему людей, а в безвестной трясине, в далёких северных землях. Перед умирающим Хороном вмиг пролетело его безоблачное детство, лица родителей, зеленеющая равнина у золотистой реки Онон...



                Пятая глава
                СМЕРТЬ ПРЕДАТЕЛЮ

    После того, как тысячник рухнул в болото, на Алексеевича навалилась и усталость, и тяжесть доспехов, и с новой силой заныла рана на ноге. Он с наслаждением присел на подвернувшуюся большую кочку. Подошедшие новгородцы в восторге хлопали его по плечу, жали руку, и взахлёб хвалили богатыря:

- Да перед тобой ни один ордынец не устоит!
- Врагу не пожелаешь встречи с тобой!

   На другую кочку присел Тимофеевич, притомившись за день. Рядом с ними встал Петрович, отгоняя любопытных ратников от предводителей:

- Буйны молодцы! На поле боя наверняка ещё есть наши раненые. Поискать бы их, да и павших новгородцев надобно собрать, чтобы поутру с честью похоронить. Костры жгите, факелы берите — ищите православных.

    Новгородцы безропотно разошлись по сумрачному полю, чтобы отдать последний долг своим несчастным товарищам, а воеводы остались для обстоятельного разговора. Иван ещё раз поблагодарил Савву и Терентия:

- Спасибо за выручку.

    Купец молча кивнул, не отрывая пытливого взгляда от витязя, и помедлив спросил:

- Всё ж скажи мне, мил человек, почто мунгалы так упорно гнались за вами? Даже глухомань лесная их не сдержала!

    Ростовчанин, что-то прикинув в уме, откровенно ответил:
- Поведаю всё, как на духу. Мы ведь сейчас кровью Батыевых слуг повязаны...

    Алексеевич кратко рассказал о четырёх годах, проведённых на азиатчине: о неволе, восстании, сражениях, путешествиях и невзгодах. У Саввы и так выпученные глаза вылезли наружу. Он с придыханием воскликнул:

- Ну и ну! И флот сожгли, и пару тысяч степняков к праотцам отправили, и Батыево логово разорили!

     На поле опустился тёмный вечер, и засверкали далёкие звёзды. Неожиданно раздались пронзительные вопли, и послышалась ругань. На мятежный свет факелов метнулся Петрович, не дожидаясь приказа хозяина. Вскоре помощник вернулся с несколькими новгородцами, тащившими упирающегося человека. Когда они вплотную подошли к встревоженным предводителям, Алексеевич при ярких факелах распознал в задержанном Акинфа Дородного. Петрович, подталкивая к Тимофеевичу связанного монгольского толмача, затрещал взахлёб:

- Вот, отец наш, какого ухаря словили. Он, таясь, тихонько полз к лесу, но новгородцы разве кого упустят — взяли в оборот. Поначалу парень и раненым прикинулся, и по-мунгальски талдычил, и вроде одёжа-то ордынская, а рожа-то и кожа-то нашенская. Нас на мякине не проведёшь! Молодцы паршивца ткнули куда надо мечом, и тот заголосил по-русски. Просит не убивать, да всё твердит, что у ростовчан есть целые мешки со златом и серебром.

    Сметливый купец от такого известия враз встрепенулся, и с большим интересом стал поглядывать на Ивана. Акинф же долго молчать и не думал. Он принялся вовсю себя оправдывать перед новгородцами:

- Православные! Я простой подневольный толмач. Нет моей вины, что служил в тысяче «бешеных». У богатыря с его людишками полно ценностей, похищенных в стойбище матери Батыя...

    Тимофеевич и Петрович вместе с воинами стали понемногу придвигаться к Алексеевичу. Тот, понимая, чего от него ждут, грубо оборвал Дородного:
- Молчи, иуда земли русской! И на тебе кровь моих земляков!

    Затем ростовчанин спокойно обратился к союзникам:

- Я не хочу, чтоб меж нас из-за злата встала вражда иль чего боле. В дружине осталось опосля странствий четыре мешка, набитых под завязку ценностями. Завтра мы их поделим — вы же кровь свою проливали, а сколь погибло вас, сколь сирот малых стало. Душепродавца Акинфа вы мне отдайте. Я отведу его к ростовчанам на суд. Вам он ни к чему, как свидетель гибели лучших мунгальских нукеров под новгородскими мечами.

- Бери пса смердящего, — раздобрился Савва. — И помысли, витязь, со своими вот о чём: не перебраться ли вам на новгородчину и там осесть — от греха подальше. Мы чем можем, всегда поможем.

- Спасибо, Тимофеевич, — искренне обрадовался Алексеевич, наматывая на руку верёвку, на которую был привязан Дородный. — Пойду к своим на холм. Поди, меня заждались.

   Взъерошенный Акинф заметался на привязи и заорал, но Иван втолкнул ему в рот кляп и, малость приструнив, поволок за собой. Бывший толмач, смирившись с судьбой, покорно засеменил рядом с лошадью, везущей богатыря по местам недавнего сражения. В наступившей ночи скорбное поле неплохо освещалось: с неба — луной и звёздами, а у опушки леса горели яркие костры, и по невидимой равнине то тут, то там мелькали огни новгородских факелов. Особняком на холме пылал одинокий костёр ростовчан.

   Иван с пленником поднялись на возвышенность и подошли к костру. Около огня сидели те, кто уцелели из дружины: Ольга, Мария, Семён, а тяжелораненый Фёдор лежал на овчинной шубе. Вожак, предупреждая вопросы, сам загадал загадку:
- А ну-ка, признайте, кого я к вам привёл?

- Выводи его поближе к огню... — начал было Огонёк, но осёкся, разглядев невольного попутчика Алексеевича: — Ба! Дородный!

   Наступило было гнетущее молчание, которое прервал Иван, вкратце рассказав о последней проделке предателя:

- Акинф-то у нас не дураком оказался. Когда его изловили новгородцы, решил вымолить себе живот, разжигая ссору меж победителями. Он не переставая кричал о наших несметных богатствах.

    Ольга и Мария зашлись в нервном хохоте:
- Вот лис!

- Знает, куда свернуть и кому подластиться.

    Зато раскрасневшийся Семён, вскипев от возмущения, подскочил с кулаками к Акинфу:

- Ядрёна Матрёна! Как ты мог, мунгальский прихвостень, положить глаз на народное злато!

    Алексеевич, сдержанно посмеявшись над благородным гневом Огонька, махнул рукой:

- Ладно хоть, Дородный про сундук с семейными драгоценностями Батыя не успел сболтнуть. А новгородцев мы и сами должны одарить — они нас спасли. Сейчас вот решайте, что с иудой делать. Его нам на суд отдали.

    Дородный, услышав это, впал в истерику. Он как-то умудрился выплюнуть изо рта кляп и запричитал, пав на колени:

- Я не хочу умирать! Я откупился от мунгал — откуплюсь и от вас...
    Женщины брезгливо встали и отвернулись от воющего предателя. Краса потом всё-таки бросила с ненавистью, через плечо:

- Уберите от нас гадину!

    Ростовские мужи переглянулись между собой и, молча придя к одному мнению, схватили Дородного под руки и потащили к топкому болоту...