Колесо

               
(жизнь нескольких поколений предков по линии моей матери в девичестве Шанталиной Лидии Михайловны)

Каждый человек рождается на свет, чтобы плохо или хорошо прожить отведённую ему жизнь. И стремится оставить после себя потомков, в независимости от того, удалась или не сложилась его личная жизнь. Все к чему-то стремятся, за что-то борются, достигают своего пьедестала, или гибнут в борьбе, на их место приходят новые поколения, оставленные после них, и всё происходит по-новому, почти так же, лишь время, протекающее в их жизни, меняет некоторые повороты данного этапа.


 По селу быстро проносилась тройка, играя колокольчиками. 
Повернув за угол, она остановилась у дома Матвея Дёмина.
Из ворот вышел сам хозяин и обрадованный встрече, обнялся с приехавшим мужчиной. Купец Никифор Малюшкин, закутанный в огромный тулуп, казался великаном. Огромный  тулуп с головы до пят прятал от зимней стужи тело своего хозяина.
Много уж лет прошло с той поры, когда возвращаясь домой из Самары, подобрал Матвей на дороге вдрызг пропившегося купца, который чуть совсем не замерз. Отогрел тогда Матвей в своём доме замёрзшего Никифора, похмелил, дал денег на дорогу и отправил с оказией  домой. Не забыл  купец доброты хозяина, отблагодарил по-купечески. С той поры он всегда, раз или два в год, заезжал к Матвею и был  желанным гостем в его доме.
- Здорово Матвей, как вы тут?
Я вот домой еду, слышал ты дочь свою, замуж выдал.
 Федот, ну-ка выгружай подарки.
Матвей прикажи баню затопить, устал я чего-то. С этими словами они исчезли за добротными воротами Матвеева дома.
 После бани хозяин и купец уселись за стол.
- Давно уж ты нас не проведывал.
- Да знаешь, Матвей, дела мои в гору пошли, домой только и езжу, чтоб попить, да ещё в страду, когда хлеб убирать, никак не могу кому-то доверить. А так приеду, дней десять пью, а потом опять за работу. Можешь поздравить, дом в Самаре новый купил.
Ведь с той поры, как подобрал ты меня, в городе не пил я ни разу, запрет наложил себе. А уж в усадьбе пью.
Вот и сейчас еду, да думаю и ты ко мне в гости поедешь.
Столько лет собираешься, а всё никак, а теперь у тебя вон зять с сыном на хозяйстве. Так что без тебя домой не поеду, ты меня знаешь.
- Да ладно тебе, до утра дожить надо,- проговорил Матвей и медленно выпил, горько сморщившись, как будто и не пил никогда такой гадости.
- Зять-то у тебя  говорят, хороший плотник, понравился он мне видный парень. Отпустил бы ты их ко мне с дочкой, уж очень плотник мне нужен в поместье, поверь Матвей, очень надо.
Наутро хозяин засобирался в гости к купцу, они опять с утра крепко похмелились,  уселись в сани и  понесла их тройка в заснеженную заволжскую степь.
  А по весне Матвей сказал зятю,
-Езжай Алёшка к Никифору, плотник ему нужен, он не обидит и столярка у него хорошая. Обрадовался зять, да и дочь совсем не возражала.
Только Лукерья не хотела от себя дочь отпускать, но Матвей лишь один раз на неё цыкнул, и сразу всё встало на свои места.  Так уж всё было устроено в этом доме, слово хозяина – закон. 
От этого  жёсткого закона и уехали молодые, очень самостоятельности хотелось.
Сборы были недолгими, хоть и не с пустыми руками отпускал Матвей дочь с зятем. Но всё уместилось на одну телегу.
Молодые попрощались и тронулись в путь.
Дорога узкой колеёй от колёс телег, петляла между незначительными холмами, которыми, как бы изобиловала  заволжская степь. Ещё зелёная, совсем не выжженная солнцем, она была очаровательно красива.  Жаворонки своим звонким пением, как бы воспевали всю эту божественную, весеннюю красоту. Алёшка спрыгнул с телеги и нагнувшись, прислушался к скрипу колеса, потом  остановил, вбил  покрепче колёсный шкворень и повозка двинулась дальше.
 Он то шёл рядом с телегой, то сидел рядом с Дарьей, которая слегка взгрустнула после того, как  их село осталось за первым холмом.
Думал тогда Алёшка с чего это тесть, не чаявший души в дочери, вдруг взял и можно сказать выпроводил неизвестно куда. Не хотел наверно Матвей держать зятя в подчинении, дал им с дочерью, как бы свободу и вот они уехали.
Решил видно испытать нас. Как мы на чужой сторонке освоимся,  да и не особо далеко вообще-то.
 На следующий день, уже далеко после обеда повозка приблизилась к усадьбе  купца  Малюшкина. Откуда-то из-за кустов им навстречу выбежали два мальчика лет по десяти.
- Здорово хозяин,- деловито по- взрослому надвинув на глаза какой-то срамно- непонятный картуз, поздоровался старший.
- Здорово, коль не шутишь,- спрыгнув с телеги и поздоровавшись за руку, проговорил Алексей.
- Куда это ты путь держишь.
- А что там под горкой.
- Усадьба Никифора Малюшкина, мы сами оттуда.
- Да вот и мне туда. Садитесь, подвезу.
- Не, мы тут сусликов выливаем, жрать дома особо нечего.
Да и шкуры Никифор покупает, так что у нас дела.
А барина нет сегодня дома, он утром в Перелюб уехал, наверное к ночи вернётся пьяный. В загуле он у нас, пьёт с Родительского. Должно сегодня, или завтра последний день, потом отлежится день другой и в Самару с батькой моим, он у него за кучера. А вы не переживайте, поезжайте, там Федот, он всеми делами без барина заведует, так что и вас  устроит.
-Ну, спасибо дружище,-поблагодарил пацана Алексей и они двинулись к своему месту дальнейшей жизни.
 Усадьба находилась в очень красивом, живописном  месте.
Река извиваясь, как бы боком, одним своим берегом, прислонилась к усадьбе. Огромный сад, вдоль реки. Вокруг огромные вётла, как бы защищают фруктовые деревья, от жаркого ветра- степняка, а зимой от мороза и снегозадержание.
Рядом заливной луг, на котором всегда пасётся добрых пару сотен белых гусей. Несколько небольшеньких землянок, стояли в полном беспорядке. Некоторые из них своими маленькими окошечками глядели на реку, а остальные, как бы услужливо с уважением,  смотрели на огромный барский дом со всеми прилегающими к нему большими и маленькими постройками. Около усадьбы бродило несколько здоровенных свиней, которые время от времени гонялись без особого успеха за курами, а те ловко от них убегали, или с ужасным криком взлетали на какую- нибудь землянку, или забор.  Огромное стадо белых гусей, со стороны реки, краем заполнило заливной луг.
Чудная картинка белое, зелёное и голубая вода. 
Людей видно не было, но только они подъехали, непонятно откуда появился мужик средних лет и поздоровался.
Он выжидающе глядел на Алексея, а тот смотрел на него и молчал.
- Ну, сказывай, пошто в наши края?
- Я плотником к вам, мне хозяин нужен.
- А… говорил мне про вас хозяин, только вот сейчас его нету, но ты распрягай коня, стреножь и отпусти, иль нет давай –ка мы его пока в калду загоним.
Вещи – то постоят, чей никто не возьмёт, у нас с этим строго, не любит хозяин воров, да их у нас и нету пока. Пришлый люд, он у нас только в страду, а так все свои.
 А пока пойдёмте Дунька моя, вас чаем напоит, там и покалякаем. Устали с дороги небось?
Дунька уже не молодая, толстая баба, занимала несколько должностей в усадьбе.
Она была и поварихой и нянькой самому барину, заведовала всем приусадебным жильём, часто сама занималась уборкой, короче была дамой придворной, так она сама себя  называла. После знакомства, она всплеснув руками кинулась хлопотать по устройству гостей. Пока грелся чайник, Федот с Алексеем  разговаривали на крыльце, а Дунька показала Дарье комнату, в которой она их поселит.
 -Сюда всё лучшее вселяем, хозяин эти хоромы Парижем велел называть.
Не знай, может ему легче так, сам-то почитай тоже по заграницам не ездил, окромя Петербурга нигде и  не был и то по молодости. А сейчас напьётся, так точно, как малый ребёнок. Позавчера с пацанами на выгоне в лапту играл, ух и навеселил народ. Он у нас в поместье, всё чаще пьяный бывает.
В городе не пьёт, боится наверное. Да и дела у него там, лес ему с кораблями приходит, дом в прошлом годе огроменный купил. Сам мне похвалялся.
Уж без этого он у нас никак, как пьяный, так любит себя похвалить, да по сути и не ругать же.
А вот не женится старый чёрт, может хоть пил бы поменьше, а то ведь пьёт да по-многу. Часто жену свою покойную поминает. Жалко мне его, я ведь при нём с самого  детства считай, с Федотом-то, он нас и женил.
Вот и живём оба при нём, а детей ни ему, ни нам бог не дал.
Хозяйка-то по молоду умерла у него.
Грамотная баба была, книжки всё читала.
Царство ей небесное, ни одного разу плохого слова от неё не слышала.
Детишек крестьянских грамоте обучала, своих бог не дал, так она с чужими целыми днями возилась. У вас тоже гляжу нет с собой. Ну,ничего, ещё наживёте, дело молодое. Да и жить теперь в отдельности будете, а это в этом деле, очень важно, когда без порток по дому пройти можно, уж поверь мне девка.
Как напророчила Дунька, ровно через три месяца после их поселения в усадьбе, узнал Алёшка, что Дарья беременна. Целый год ждал этого, уж в себе сомневаться начал, а оказалось раз и вот такая весть радостная.
С той поры минуло шесть лет, а у него с Дарьей уже было три сына.
Старшего в честь тестя Матвеем назвали, через два года Василий родился, потом Федька, а следующего хозяин Никифором велел назвать.
Всё так и вышло, четвёртый тоже парень родился.
Хозяин повёз их в Перелюб, чтобы окрестить мальчика.
Сколько жили, а ни разу Алексей в этом селе не был.
Поднявшись на очередной бугор, внизу он увидел разбросанное село, которое располагалось по обе стороны реки. С левой стороны села небольшой лес, охватывал с обеих сторон реку. Лес как бы зажал её, и словно поглотил. Речка словно терялась в лесу и уже около села появлялась вновь.
Новая большущая церковь, во всём своём величии возвышалась посередине. Разбросанные домики и землянки находились по обе стороны речки.
Рядом с церковью, было кладбище, одной стороной, как бы соприкасаясь с ней, а другой словно опускалось в реку. Домишки, в основном саманные землянки, побеленные белой известью, или белой глиной.
Лишь в центре, как бы возвышаясь над остальными, было десятка три, четыре деревянных домов в основе своей новых, недавно выстроенных, покрытых свежим тёсом, ещё не помрачневшим от старости.
-Город тут скоро будет,- проговорил хозяин.
Церковь видишь, какая построилась, дома растут, как грибы.
А вон видишь деревья справа, чуть дальше село. Марьевка, там одни хохлы живут.  Перелюб, село русское, а с той вон стороны верстах в девяти ещё село, там башкиры, вот народ бесшабашный. Если запил, пока всё не пропьёт, не останавливается, любят погулять. Молодёжь тут часто с хохлами воюют, а башкиры народ мирный, хоть и веры не нашей. Ну, наше дело святое, вот окрестим мальца, я потом тут останусь, а завтра за мной пришлёте кучера. Он знает, где меня искать. Сам дорогу назад найдёшь чей. Смотри не заблукай, степь она шуток не любит. Величие церкви потрясло Алексея, не так часто он видывал такое, разве, что в Самаре, да когда это было, уж и вспомнить тяжело.
В отличие от огромной церкви, батюшка был небольшого росточка.
При их появлении, он уважительно поздоровался с Никифором и как-то очень заботливо стал суетиться, подготавливаясь к обряду.
При крещении ребёнка,  хозяина записали крёстным отцом.
-Жизнь –то она Лёшка, штука интересная, не дал мне бог детей своих, так вот хоть крестники будут. До смерти не забуду, как отец твой, Дарья, спас меня в степи, по гроб я его должник. Да и вам рад я, исправно работаете.
На будущий год дом вам отдельно поставлю.
Домой добрались уже поздним вечером.
Федот принял коня, отпустив Алексея, вслед провожая такими словами.
-Ну, давай папаша, ставь магарыч, весь день ждал, выглядывал.
   Не хвалился зря, в церкви хозяин. На следующую весну, около барского дома заставил Алексея с помощниками дом строить. До самого вселения, ни разу не обмолвился, что дом  этот, ему Алексею. Лишь когда окна вставили, заставил их переселяться.
-Давай, Алёха вселяйся, честно ты его себе заработал.
Первый раз тогда напился Алексей с хозяином до беспамятства, очнулся уже в новом доме. В благодарность хозяину шкаф резной сделал, сам удивлялся, своему созданию, да и у хозяина глаза загорелись.
-Вот молодец,- проговорил Никифор, оглядывая создание своего плотника.
Ты сделай ещё парочку, но основных дел не бросай.
Основными делами были столы, табуретки, гробы, всяческие полки и вешалки.
По весне всё это выезжало на ярмарку и продавалось.
За Никифором, родила ему его Дарья, следующего парня. Плакала бедная, когда родила. Девочку хотела очень, а здесь, как всегда.
А весною примчался домой хозяин вдрызг пьяный и позвал к себе Алексея.
- Весть я тебе Алёша, плохую привёз, на выпей.
Алексей взял стакан в руки.
-Ну, говори Пантелеевич, не тяни.
- Тесть твой и друг мой Матвей умер, в аккурат на сретенье, шёл по двору и упал, так и преставился сердешный, царство небесное.
Алексей залпом выпил, повернулся к иконам и трижды перекрестился.
-После смерти Матвея, Лукерья и до сорока дней не дотянула.
 Где-то перед пасхой преставилась. 
Легко ушла, вечером в бане помылась, легла, а утром сын её Ванька подошёл, а она холодная.
Степенная была женщина царство ей небесное.
Толком ничего я не знаю,  Иван пьяный в стельку, язык не ворочается.
Микола- сосед ихний свозил меня на могилку к ним, вот там я и развязался.
С Миколой так напились, что я и не помню, как оттуда уехали.
Ты уж Дарье сам скажи,  да и туда поезжайте, я вас отпускаю.
Думаю, хватит недели. Он снова налил в стаканы.
Ошарашенный Алексей выпил и  перекрестившись вышел во двор.
На крыльце дома, стояла его Дарья, она испуганно взглянула на ссутулившегося мужа.
- Что, что случилось?
- Померли.- Еле выговорил Алексей.
- Да говори, толком.
- Родители твои померли.
Она не закричала, нет, она медленно опустилась на крыльцо.
-Собирайся, завтра поедем на кладбище. 
Хоть помянем по-человечески. Да и Иван там пьёт, аж язык не ворочается,- проговорил Алексей и присел рядом с женой.
 Долго ещё Дарья молча раскачиваясь сидела на крыльце.
Потом  встала и войдя в дом, рухнула на кровать и разрыдалась.
Маленькие дети испуганно смотрели на мать, а она лежала, и её плечи то и дело вздрагивали в безудержном плаче.
Хозяин не пожалел, дал им  свои лучшие дрожки.
Всё ни в телеге трястись.
Путешествие было безмолвным и безрадостным.
Дарья как бы ушла в своё горе, молчала, только изредка смахивала с глаз набежавшую слезу. Ещё ни разу Алексей не видел такой, свою супругу.
Когда они приехали, Иван продолжал пить. Отёкшее лицо, тупой взгляд говорили о том, что этот человек пьёт давно и просто не может остановиться.
С отчего дома исчезли все ценные вещи.
Дарья долго смотрела на Ивана, потом просто сказала.
- Веди,- и этот пьянющий человек при таком виде старшей сестры, встал и повёл их на кладбище.
Долго она стояла и смотрела на могилу, потом опустилась на колени и беззвучно заплакала. Лишь плечи тихонько вздрагивали от её безутешного горя.
Потом поднялась,поцеловала крест и повернувшись к брату резко наотмашь ударила его по лицу ладонью.
-Что же ты, мерзавец и сообщить не мог.
 От неожиданности Иван заикаясь, начал что-то бормотать в своё оправдание. Хмель одним махом вылетел из него.
-Брось пить, скотина, стань человеком.  Отец больше всех, тебя любил.
  Войдя в дом, она хозяйским шагом прошла в переднюю, сняла с угольника икону и поцеловав её, проговорила.
- Это я с собой возьму, остальное твоё.
Пить не бросишь, сдохнешь как собака. Прощай.
Она повернулась, взглянула на Алексея, и быстрым шагом вышла из дому.
Алексей двинулся за ней.
-Всё, помянули. Домой едем.
Алексей не возражал, он и сам оторопел от такой нетерпимой решимости своей женщины.
Они  уселись в дрожки  и тронулись в обратный путь.
Год шёл за годом, наконец Дарья родила девочку и сказала,
- Всё хватит.
Дал Бог помощницу, больше рожать не буду.
Алексей улыбаясь смотрел на свою половину, только теперь он увидел, что его Дарья уже далеко не молодая, он не думал о том, что его голова почти вся покрылась дымчатой сединой.
Он впервые разглядел на её лице морщинки, разбегающиеся словно лучики, от её больших очень красивых глаз.
Он не думал о том, что к ним приходил урядник и сказал, что в этом году пора службу царскую служить, его старшему сыну Матвею.
Алексей совсем не думал о том, что ему уже сорок пять.
Он просто удивился тому, что его любимая женщина, гордо с достоинством выполнившая свой бабий долг, немножечко постарела.
Его это очень удивило, можно сказать, что даже как-то пригнуло, или прибило к земле.
Жизнь- то проходит, одно счастье дети, а так особого ничего кроме топора и рубанка не видел, дом, работа.
А потом вон, как тесть, царство небесное. Шёл по двору и упал.
А ведь всего на двадцать лет, старше его Алексея.
Он долго сидел на крыльце и курил, размышляя о жизни, удивляясь самому себе и своим размышлениям.
Ему всегда было интересно, доживёт ли, до начала нового века.
А вот дожил, и ничего не случилось, если не считать того, что его Дарья родила дочь.
Это как дыхание нового века, раз и дочь родилась, после шести сыновей. 
Да тут ещё Кузьмич, заходил вчера в столярку, смуту в мозги внёс.
Часто он похмелял этого ссыльного, который уже несколько лет жил при усадьбе.
Раньше видно учёный человек был, а сейчас спился совсем.
Иногда околесицу нёс, а бывало, начнёт рассказывать, так заслушаешься.
Вот и вчера пришёл, трясётся весь, дрожь такая по телу, будто он сам весь колотится. Похмелил его Алексей.
 Кузьмичу захорошело и он начал своё повествование, о начале века. На всю оставшуюся жизнь осталось в мозгах Алексея Васильевича, это повествование.
-Эх, Алёха, спасибо тебе, что не дал умереть, получшело мне так то.
Хотя если ещё нальёшь, не откажусь.
Вот что я скажу вам, ваше превосходительство, как вы помните поздравлял я вас с наступлением нового века.
Хотя вот что я думаю по этому поводу.
-Страшный век должно быть Алёша пришёл.
Сам посуди, цифра круглая, значит красная дата.
Раз дата красная, значит праздничная.
Но цифра чётная, отсюда значит, веселья много должно быть, но Россия не может много радоваться, слишком уж у нас земли много. Пирог у нас огромный, а враги наши и просто недруги завистливым взглядом всегда на наши земли смотрели, слюна у них течёт, на наш пирог, а отсюда и зависть чёрная.
Что получается из этого, соединяем чёрное и красное  и вдобавок чётное, отсюда кровь получается, много крови.
А у нас коли война, то народ живота не жалеет, да и в бой ведущие особо этот народ никогда не берегут, да и не жалеют вовсе. Бабы мол куда они денутся, ещё нарожают.
Отсюда и крови немеряно.
Одно ясно, как день Божий, нельзя Россию- матушку никому победить. Как бы нам тяжело не было, а всё равно из пепла поднимаемся. А уж коли поднялись, то и пощады не жди.
Мне уж точно это увидеть не придётся, слава Богу. Я вообще могу прямо  сейчас умереть, если ты мне рюмочку не нальёшь, а ты Алёха,  всё это увидишь, ты молодой ещё.
  Алексей налил Кузьмичу полстакана.
У того от радости, аж слеза покатилась по старческой щеке.
Он выпил и продолжил своё повествование.
 Цари-то наши Российские, изживают себя потихоньку.
Как ни держи всё в руках, а историю остановить невозможно.
На смену царям я так думаю и не только я, власть другая прийти должна. А при смене власти и начнётся всякая билиберда.
Делёж пирога, это чтоб тебе понятнее было.
А власть её миром (без кровушки) в России, явно поделить не получится, вот и потечёт кровушка речкою. А когда кровь течёт, не столько солдаты страдают, сколько народ невинный. Я имею в виду голод, а от голоду болезни всяческие неизлечимые- эпидемии.
Да и кто лечить-то будет.
Власти не будет, каждый за портфель цепляться станет.
 А народ, у народа нашего душа младенца, а младенец, он ни в чём не повинен, но в этом случае больше всех страдает.
Ещё долго Кузьмич нёс эту ахинею, как тогда казалось Алексею. Потом потихоньку завалился набок и захрапел.
 Это был последний его приход в столярку.
Чуть совсем не дожил Кузьмич до следующей весны.
Как-то шёл домой пьяный и замёрз. Хоронили его всей усадьбой, хороший тогда гроб, не пожалел для Кузьмича, Алексей.
А слова его, на всю оставшуюся жизнь запомнил, при всех катаклизмах случавшихся в нашей стране, они словно молитва всплывали в его мозгах.
А  по весне срок пришёл, старшему сыну Матвею на царскую службу идти.
Не хотел Алексей от себя помощника отпускать.
Но тот сам рвался, видно наскучила жизнь в усадьбе.
Не отговаривал Алексей сына, так его и забрали.

                МАТВЕЙ.

Знал Матвей, что на службу царскую, забрать его должны, да и сам он хотел этого. Наслушался Ивана- солдата. Тот со службы год как пришёл и сам захотел все трудности перенести. Да и в усадьбе жить надоело. Работа, дом, никакого просвета нет, а тут романтика, да и мир посмотреть, а то вся жизнь, как у родителей, так и пролетит.
Вышел вечером к речке, посидел около старых вётел склонившихся к воде, обошёл всю усадьбу вокруг, как бы прощаясь, а утром отправился в Перелюб пешком, потом их отправили в Самару.
 И попал Матвей сначала в столицу Санкт-Петербург, а потом отправили на постоянное место службы в город Кронштадт.
Море недружелюбно встретило новоиспечённого моряка.
Серые поверху волны с шипящим треском разбивались о борт корабля, забрасывая палубу кучами брызг, стихия завораживала.
Только здесь Матвей понял, как бессилен человек перед этим величием. А с другой стороны красота морской волны, навсегда приворожила к себе степного парня, который в свои двадцать лет не видел ничего подобного. Речка, которая прикасалась к усадьбе, была маленькой и спокойной, только по весне ледяные глыбы,  сталкивались, раскалываясь, они словно торопились куда-то, наскакивая одна на другую.
Но море, это необъятная громадина воды, простиравшаяся, на сколько мог видеть глаз, впечатляла, завораживая.
Её сила влюбляла, или навсегда отталкивала своим страшным, непокорным характером.
               
                Дарья.

Словно кусок сердца, оторвала от себя, проводив Матвея на службу.
Вырастила, а его раз и забрали, и теперь неизвестно когда, вернётся её долгожданный первенец. Хоть и доставалось Матвею всегда больше всех от матери, она его любила по своему, он был старший, а имя его, как бы всегда напоминало, скупого на похвалу отца. Помощник-то был на все руки, ни разу она не слышала от него грубого слова.
Она чувствовала своим материнским сердцем его любовь.
Она гордилась за него, когда в поле он дрался с наёмными работягами, заступившись за девушку, один против троих. Накостыляли конечно они ему, но Степаныч сказал, что Матвей храбрый парень, не струсил, не побежал.
Подпивший Степаныч и на проводах Матвея, вспоминал этот случай, и громко при всех сказал, что  это будет достойный воин, и не посрамит Россию- матушку.
Она душою радовалась, слыша такие слова, о своём сыне.
Хотя и второй сын, не приносил проблем, всё делал расчётливо, размеренно, так, чтобы лишний раз не переделывать.
И не от лени вовсе, просто им это от отца всё передалось.
Ведь отец за что не брался, всё у него получалось.
Она просто была счастливой женщиной.
Стоя перед образами в молитвах, она всегда благодарила Бога, за то, что он дал ей много детей, хорошего мужа. За всю прошедшую жизнь ни одного разу, не поднявшего на неё руку.
Она была по- бабьему счастлива, со своем Алексеем.
Она гордилась за своих детей, нажитых вместе с ним.
Она с огромной благодарностью и уважением относилась к хозяину, за всю жизнь не сказавшему ей плохого слова.
Кому бы ни делал разнос Никифор, Дарья у него была, как бы символом святости.
Не знай из-за уважения к её отцу, или может хозяин любил её, как дочь. Но часто ругая своих работниц, её завсегда в пример ставил .                Жизнь летела вперед, дети росли, у её Алексея как-то незаметно поседела вся голова, вроде и не такой старый, а вся голова седая. Часто проснувшись, она тайком разглядывала его до боли знакомое лицо, с горечью отмечая ещё одну морщинку.
Щетина тоже стала не чёрной, как в молодости, а местами белая, с годами становилась всё белее и белее.
Она нисколько не жалела прошедшую молодость, она жила своими детьми, их бедами и победами.
Да особо и размышлять было некогда.
С самого утра она всегда хлопотала у печки, так в заботах проходил день за днём.
Дети росли, донашивая друг за другом вещи, которые ещё можно было носить.
Второй сын Василий, уже вовсю работал с отцом.
Третий Фёдор хоть и ленился, но самовольно не покидал столярку, всё говорил, что учиться хочет уехать в Самару.
Хотя и учиться не будет, просто из дома вырваться хочет.
Прошло два года, как забрали Матвея, три письма за два года привёз хозяин из Самары.
Писал Матвей, что служит на Балтике, что у него всё хорошо, моряк. А тут такое, в самом начале года сообщили, что началась война с японцами.
 Долго в тот вечер стояла перед образами Дарья, чувствовало материнское сердце беду. Просила Господа Бога, чтобы пощадил сына её. Хоть и успокаивал её Алексей, что далеко, на другом краю земли находится Матвей от Японии. Только появился у неё страх за сына, за её долгожданного первенца.
Она хоть и никогда не видела моря, всё-таки представляла, что это очень много воды с несущимися огромными волнами, она видела по молодости картину в Самаре и долго любовалась ею, а теперь ей снилась эта волна, забирающая её сына.
А тут ещё и письма совсем прекратились.
Тяжёлое время навалилось на сыночка.
Чувства матери, очень часто угадывают состояние её ребёнка, но это узнает она, только через долгих три года ожидания.

             Алексей Васильевич.

Взбудоражил все мозги приехавший из Самары Федот,
хоть и была новость, не ахти какая, но всё равно тревога за будущее, захлестнула целиком и полностью.
Ещё по осени, хозяин купил дом в Перелюбе, хотел двор постоялый устроить с трактиром. А теперь вот передал письмо с Федотом, в котором писал:
 - Алексей, так как я собираюсь продавать усадьбу.
Настоятельно указываю тебе, чтобы по-началу весны, ты вместе со своей семьёй переселился в дом, который я купил в Перелюбе, под постоялый двор. Столярку и остатки леса перевезите туда.
По весне, как только смогу вырваться и просохнет, приеду сам, но меня не дожидайся, переезжай.
- Велел прямо сейчас начинать, не ждать пока раскиснет, сказал озабоченный Федот.
– Вас в село, а меня с Дунькой с собою в Самару забирает.
 А уж и не знаю, понравимся мы новой хозяйке, а то попрёт нас на старости лет, куда тогда мы. Если что Алёшка, назад приеду, кое – какие деньжишки насобирал, на домишко-то наскребу.
- Да не бросит он вас, что уж ты. Да и хозяйка-то не знай, будет.
- Да ездит он там к одной вдове, ни разу не видал правда, только говорят хорошая баба. А нам то что, лишь бы не обижала, а к нему –то мы давно привыкшие. Пить только не знай, где теперь будет. Как-то говорил со мной, пароход говорит куплю, по Волге ходить станем, рыбачить, а и водки там попить можно будет. Хотя куда уже пить, старый ведь, в этом годе шесть десятков будет.
 А усадьбу хохол какой-то из Марьевских купить хочет.
Денег в Самаре заработал, а уж на что она ему, не ведаю.
Целую неделю, изо дня в день переезжал Алексей в Перелюб. Перевезли всё, что указывал Федот.
Дом в Перелюбе хоть и не лучше, но это село, с церковью, со школой, с магазинами и всякой надобностью.
Видел Алексей, как обрадовалась Дарья переезду, да он и сам был рад хозяйскому решению.
Поднявшись на бугор с последними санями, он остановился и закурив долго смотрел на покинутую им усадьбу, где прошла почти вся сознательная жизнь.
Белое безмолвие, снег, снег до боли в глазах, лишь дым с труб землянок, указывал на то, что там внизу теплится жизнь.
Река, укутанная лавинами сугробов, безропотно ждала весны. Скотина, завсегда летом, гуляющая вокруг усадьбы, была загнана в сараи. А люди, да их словно и не было, просто белое безмолвие и почти прошедшая жизнь, оставшаяся там внизу.
Он снял шапку и перекрестившись, поклонился бывшему месту, где он жил, справляя свои горести и радости.
- Пап, ты чего,- спросил Василий.
- Да так, Васька, прощаюсь.
Родина здесь ваша…  А ты, чего? Молод ещё, потом всё поймёшь. Он долго молчал сидя на санях, глядя на застывшую, покрытую снегом  степь.

                ВАСИЛИЙ.

Нашёл о чём переживать, думал про отца Василий.
Ведь село это не усадьба в десять дворов.
Он с радостью принял известие о переезде.
Ведь в селе столько невест, а в усадьбе и выйти вечером некуда. Детство уже прошло, пора уже во взрослую жизнь вступать.
Ведь почти двадцать уже.
 А по весне остановился у них мужик с семьёй, ехали они долю лучшую искать.
Да заболела лошадь, вот и пустил их отец на постой.
 С ними была молодая женщина, лет двадцати пяти.
 Её Василий сразу заприметил, да и она долгим изучающим взглядом осмотрела его, с головы до ног.  В груди что-то ёкнуло, и сладостная истома расплылась по всему телу.
А как-то ночью он пришёл домой с улицы, залез на сеновал спать, а там она его дожидается. Всё случилось как-то быстро, нахраписто. Огромное желание обоих молодых людей, воплотилось в жизнь.
Катя молча притянула его к себе, и не дав вымолвить ни слова, начала страстно целовать. Немного опомнившись, он перевернул её, положив на спину, расстегнул рубашку и припал губами к её нежной ещё совсем девичьей груди.
Ночь, как коротка, она бывает порою.
 И вот уже петух залился своим пением, оповещая всех о начинающемся новом дне. Тут и узнал он от неё, что она сноха в этой семье. А мужа её, как забрали служить, так от него ни одной весточки не пришло. Надеются они, что жив он. А ей часто сон снится, как будто бегут они по полю, а он всё быстрее  и быстрее, а потом как бы голос говорит ей.
- Не гонись ты за мной Катенька, всё равно уже не догонишь.
- Сначала я после таких снов плакала, а теперь вот еду с ними, потому что идти некуда.
Свекровь, хорошая женщина,- подожди ещё говорит, надеется, что жив сын её. Только вряд ли. Ходила гадать я, так гадалка прямо сказала, что нет его на этом свете.
 И я теперь и не девка и не баба, детей – то у меня нет.
Да и еду с ними, а зачем не знаю. Мои давно померли, брат ещё есть, но у него своих, девать некуда. А через несколько дней, поймал их на сеновале, её свёкор, начал её кнутом пороть, а Василий возьми и перехвати кнут.
Мужик крепкий, одного удара хватило Василию, отлететь в  дальний угол сеновала и тут нащупал Василий вилы.
- Отойди Тимофей! Не тронь её, заколю!
- Ты что пацан, головой повредился?
А ну-ка на заколи и он двинулся на Василия.
 Всажу в ногу, для себя решил Василий. 
Он видел с каким бесстрашием Тимофей приближается к нему. Вилы дрожали. Ещё никогда Василию не приходилось так реально угрожать человеку. Чем бы это закончилось, никому не известно, но вдруг от какого-то ловко- замысловатого движения кнутом, вылетели вилы из рук Василия.
- Вот так –то, а то ишь заколю кольщик.
Научись сынок вилы в руках держать паскудник.
 В это время Катя выскользнула наружу, а Тимофей ещё долго сидел около сеновала на своей телеге и курил.
Потом вошёл внутрь и сказал:
- Найди Васька её, дело молодое, сам чёрт не разберёт, чья правда. Скажи, что не видел я ничего, прощаю.
- Не знай, зачем припёрся,- обиженно проговорил Василий,
 почёсывая ударенную скулу.
- А чтоб тебе неповадно было, чужих баб тискать.
- Сам- то небось святой наверное.
Тимофей лишь ухмыльнулся его наглости и ушёл восвояси.
А Васька лежал и думал, о своём неблаговидном поступке, о бесстрашии Тимофея, о несчастной Катерине, а ведь всё-таки правильно сказал Тимофей,
 «Дело молодое, сам чёрт не разберёт».
Очнулся он оттого, что его будил брат Федька, на дворе вовсю светило солнце, было уже позднее утро.
- Вы чего тут с Тимофеем ночью делили?
- Да так, было дело.
Дурак, ты Васька, что ты к ней прицепился, она ведь мужняя.
- Не твоё дело, сопляк, Василий хотел дать подзатыльник младшему брату, но тот увернувшись, брякнул.
- Смотри Васька.
Братьям Дёминым расскажу, они тебя от сестры в миг отвадят.
- Да давай, беги, я и им и тебе ноги повыдергиваю, и плясать заставлю.
- Ой, да ты богатырь у нас, а что ж с Тимофеем не совладал.
- А ты видел.
- Да уж имел честь пронаблюдать, как ты тут по сеновалу летал.
На этом их перепалка закончилась. Мать стоя на крыльце позвала завтракать. А за завтраком Василий сидел и думал, как этот сопляк мог пронаблюдать их драку, он может быть и за ним с Катериной следил. Гадёныш, подумал Василий и встав из-за стола, дал сильную затрещину брату.
- Знает он за что,- ответил, на удивлённый взгляд матери.
Весь день он не видел Катю, а вечером выйдя на улицу, он лицом к лицу встретился с нею около калитки.
- Простил нас твой свёкор.
- Тебя может и простил, а меня при свекрови, шалавой обозвал. Два дня не приходила в сеновал Катерина, а потом свёкор уехал. 
И с новой силой у них вспыхнул роман, который нельзя назвать любовным, это просто была страсть, захлестнувшая два молодых организма. Они просто жаждали друг, друга, а удовлетворившись, усталые  расходились.
Не знай, чем бы закончились, эти отношения, но приехал Тимофей и увёз всю семью в село находившиеся в тридцати верстах от Перелюба. Василий даже не успел проститься. Приехав с поля, он увидел, что во дворе нет телеги, сердце как-то жалобно заныло, но всё это быстро прошло и забылось.
  А на улице, у Василия появилась зазноба.
За которой он тянулся, с которой проводил первую половину ночи. Два её старших брата строго охраняли сеструху.
Ближе к полночи всегда забирали её домой.
А потом случилось самое страшное.
К ним посватался его друг и ему не отказал её отец.
А когда Василий попытался поговорить с ней, произошла жестокая драка с её братьями. Не пал перед ними Василий, мужественно дрался, но всё-таки поколотили бы они его, если бы не подошла Анюта и остановила драку.
- Пойми, Вась, засватали меня. Он же друг твой, прости меня, не могу я против батиной воли.
Ошарашенный он долго стоял и молчал, надо же засватали.
 И Ванька сволочь, даже не сказал ничего.
Он уже видел её своей женой, а тут такое, назло наверное, вот гад. Всю ночь пролежал Василий на сеновале, не сомкнув глаз.
 А потом была свадьба её, а через два месяца в самом начале зимы, забрали Ваньку Рыбалова в солдаты.
Всего-то меньше года не было его, а потом вернулся, весь худой и болезненный. Примерно через месяц, сам пришёл к Василию.
Они прошли в столярку, отца не было, Иван достал из кармана бутылку.
- Ты прости меня Васька, видно не на своё, замахнулся.
-Это ты о чём.
- Да всё о том. А теперь мне это вовсе ни к чему.
Сильно меня контузило, голова страшно болит, нет жизни никакой.
В госпитале разговор слышал, главный лечащему врачу приказывал.  Отпусти домой Рыбалова, не жилец он.
Хорошо если полгода протянет, а голова болит страшно.
Я к тебе Васька по делу, ты не думай, что это бред пьяного мужика. Я помру скоро, так прошу я тебя, возьми потом Анюту не побрезгуй. Я виновен перед тобою, не хотела она, за меня идти, отец её заставил. Работали же мы вместе, он всё говаривал, - работящий ты Ванька парень, отдам за тебя Анютку, а как сватать пришли, так я ему и напомнил. Не знай пьян он был, не знай правда, хотел её за мной видеть, только знал я, что она –то не хотела этого. Ты же знаешь тестя, стукнул по столу кулаком, сказал пойдёшь и ей и деваться то некуда, братья так тоже на стороне отца.
Ты прости, Василий, не можешь ты не простить меня.
Сейчас не прощаешь, так хоть после смерти моей прости.
Совсем немножечко мне здесь осталось.
- Ты что городишь, - проговорил Василий.
Да и не в обиде я вовсе, переболело уж.
Да и умирать ты рановато собрался.
- Да рад бы я, Васька, пожить на свете этом, да не судьба видно.
Снаряд японский рядом упал, как на куски меня не разорвало, совсем не пойму. Только вот контузило сильно.
Башка постоянно болит, да и врач, что он, дурак, что ли.
А то тошнит целыми днями, как бабу беременную.
Вот только водка и спасает, а ведь сам знаешь, какая она помощница, так уж лучше и не жить.
Во все глаза смотрел Василий на бывшего друга, он давно пережил всё это, а тут такое.
Словно груз взвалил на плечи Василия.
Они ещё долго сидели, допив бутылку, а потом ушёл Ванька.
Ушёл, да так они больше и не увиделись.
А как раз в Крещение, на крыльце у тестя и замёрз он.
Как потом люди говорили, выпивали вечером, всё нормально было. Как же праздник, а ночью ему видно плохо стало, присел он на крыльцо, мороз –то жуткий был. А утром тёща вышла корову доить, а он как сидел, так и замёрз, или помер. После этого потерял покой Василий и не обещал вроде ничего Ваньке, только слова его в память врезались.
«Ты прости меня Васька, не хотела она тогда за меня идти, да отец заставил».
И Ванька приснился весь в разрывах, дым огонь, а он будто кричит,
- Давай, Васька, не дрейфь, прорвёмся и отползает пропадая в дыму.
Долго думал Васька, что делать. А как-то поутру, вышел запрёг лошадь в сани и  рассказал всё отцу, прямо ничего не скрывая. Минуты две молчал Алексей Васильевич, а потом вышел уселся в сани и сказал:
- Смотри, Васька, тебе жить.
    Войдя в дом Дёминых, они чинно поздоровались.
Было видно, что у её матери при их торжественном виде, не только язык отнялся, но и ноги.
Она глядела на них обалдевшими глазами, медленно опустившись на лавку около печки.
 Усадив гостей за стол, старший Дёмин насупившись, выслушал Василия.
- Как же можно, - всплеснула руками её мать, поднимаясь с лавки.
- Заткнись, - резко остановил её муж.
 - Это ведь её спросить надобно, - выговорил он.
- Что же ты её, тогда не спросил,- едко проговорил один из братьев.
Старший Дёмин, злобно взглянул на сына.
Её мать опять растерянно присела на лавку,
разглядывая, словно с небес свалившегося жениха. Каждую ночь она оплакивала судьбу своей любимой дочери, муж умер, кому теперь нужна брюхатая. А вот видишь, бог услышал её молитвы. Парень – то хороший, она знала их семью и тогда пророчила Ваську в женихи Алёне. Хоть и недавно жили Горшковы в Перелюбе, но ещё никто не сказал о них плохого слова. И опять страх сковал эту женщину, а вдруг узнают, что беременна и тогда, мысли мамаши натыкались одна на другую, она совсем не знала, что делать.
Она встала, вынула из печи чайник и стала наливать всем чаю.
- Да не чаю здесь нужно. Громко оборвал её, старший Дёмин.
Из кожуха Василий достал припасённую заранее бутылку.
- Ой, да я и не знаю, не по-людски всё это. Мужа ведь только схоронила. Да и брюхата ведь она от Ваньки, - как бы оправдываясь проговорил старший Дёмин.
Ни одна мышца не дрогнула на лице Василия.
- Не в подворотне ведь, от мужа законного.
Словно защищая дочь, проговорила её мать.
- Пусть она решает, я Вам уже всё сказал,- проговорил старший.
Мать Алёны быстро удалилась в переднюю, закрыв за собой дверь. Из комнаты долго никто не выходил, а потом вышла мать и попросила в комнату пройти Василия.
- Согласна она; ой спасибо тебе сынок, тихо прошептала будущая тёща, вытирая платком набежавшие слёзы. Оба свата облегчённо вздохнули, тут же налили и чокнувшись выпили, закусывая солёными огурцами. Они словно забыли, о чём только сейчас шла речь. Один стал хвалить хозяйские огурцы, второй суетливо стал наливать по-второй.
И тут из комнаты вышли Василий с Алёной.
- Ох хороша,- не удержался Алексей Васильевич. Он своей восхищением, как бы полил елеем на душу старшего Дёмина.
Алёна в беременности явно похорошела, хотя ещё и не было сильно заметно. Но что – то сугубо женственное появилось в её плавных движениях, длинные ресницы, словно хлопушки, как бы пытались спрятать её мокрые от слёз глаза. От прилива крови, или от Васькиных поцелуев губы ярко выделялись на её белом лице. Здравствуйте,- уважительно поздоровалась невеста, со старшим Горшковым.
- Простите меня за всё,- выговорила она и обильные слёзы потекли по её румяным щекам.
- Ладно те,- как бы успокоил её Дёмин старший. Он по новой налил в стаканы и не дожидаясь свата выпил. Брат Алёны поставил на стол ещё бутылку и налив всем, предложил выпить за молодых. В тот же час они сложили необходимые пожитки и забрали Алёну с собой. Встретившая их на пороге Дарья, удивлённо взглянула на мужа и не проронив ни слова, пригласила в дом.   
Да…., вот это Васька, про себя удивилась мать.
Обидно лишь стало, что её сын не обмолвился, даже словечком, а надо же, какая выходка. Словно гром облетела весть по селу.
Все просто удивлялись, нестандартной женитьбе Василия.
Алёну же многие осуждали, но всё это быстро прошло.
Так бывает, посудачат, перемоют кости и успокоятся.
А по весне выбрав хорошее место на Юртовке, Горшковы приступили к строительству дома, для молодой семьи.
Настоящего, не саманного, из дерева, покрытого новым тёсом.
Не поскупились сваты, да и братья Алёны, даже ночевать, не уходили со стройки.
 Дом вышел красавец, а тут к новоселью и Алёна родила девочку.
 - Ну, Васька, хозяин ты теперь,- похлопав по плечу, проговорил Алексей Васильевич.
- Спасибо Вам, родные мои, - проговорил Василий, обращаясь к отцу с тестем.
И пустив в дом сначала кошку, следом за ней вошли молодые. Новоселье совпало с крестинами маленькой Нюрочки, так нарекла свою дочь, Алёна. 
Долгих четыре года после первого ребёнка, она не рожала никого, Василию.
Судьба словно испытывала на крепость молодую семью.
               
                Алексей Васильевич.

- Ну, слава Богу, начало положено, одного определил.
 Незаметно пришла зима, которая принесла с собою весть из Самары.
С почтой прислали записку от Никифора.
 «Жду, приезжай срочно». Малюшкин.
Никогда ещё бывший хозяин не вызывал его.
- Совсем, наверное плохой,- сказал Алексей  Дарье и засобирался.
Рано утром лёгкие санки выехали из двора и понесли двух мужчин в зимнюю степь, которая ещё совсем недавно закрылась плотным слоем снега.
 В огромном купеческом доме их встретил всё тот же Федот.
 Он душевно обнял сначала Алексея, потом Василия.
- Плох Никифор, совсем плох, только сказал,
- без Лёшки умирать не буду, секрет у него к тебе есть какой-то.
 Сам хозяин лежал на втором этаже. Сильно осунувшееся лицо говорило, что болезнь совсем свалила его, или очень надолго.
- Молодец Алёха, спасибо что приехал.
Видишь, а я вот к Богу собрался, отчёт держать.
Это Васька, с тобой? Ох возмужал, наслышан, что женил ты его.
- Да уж дочь родилась,- проговорил Алексей.
- Да знаю я всё. Молодец Васька, ну-ка подойди.
Он крепко пожал руку Василию.
- Хвалю, по-мужски поступил. А теперь сынок, оставь нас вдвоём.
Поклонившись, Василий вышел.
- Не умирал, тебя ждал Алёха, зря ты Никифора не взял, взглянуть в последний разок на крестника.
- Да в школу он у нас ходит, да и не последний раз, чей увидались.
Что уж Вы, так прямо и засобирались, поживём ещё.
- Нет Алёха, не успокаивай. С самого начала осени свалился, тоже думал, что поднимусь. Да на той неделе, батька мой во сне приходил, к себе звал. Вот после этого я и велел, чтобы тебя ко мне вызвали. Силы совсем меня покинули.
Ты приподними мне подушку чуть, а то говорить тяжело.
Алексей приподнял голову хозяина и подложил ещё одну подушку.
- Так что слушай, меня.
Помнишь же ты историю, как батька Дарьи твоей, спас меня. 
Так вот дела с той поры в гору у меня пошли.
Помнишь у деревни вашей холм, а на холме вышечка железная стоит.  Географы её поставили. Так вот у вышечки той, захоронил я приличный кусок золота, да и монет два десятка.  Не пригодились они мне в жизни.  Как подрастёт крестник мой, Никифор, отроешь золотишко и дом ему построишь. Там, на хороший дом хватит, ещё и останется. Знаю, попусту не растратишь. От восточного угла вышечки отступишь, двадцать ступней строго к восходу солнца, там и копай. Не глубоко, до колен примерно, пьяный я закапывал. Лень было глубоко, да всё думал, вдруг пригодятся, придётся откапывать, а вот видишь, сохранил. Ещё Алёха, крайнюю доску на своём крыльце поднимешь, там  запас небольшой, золотые. Эти себе возьми, поиздержался чей. Слышал я что Ваське ты с Дёмой дом поставили. Молодцы, хвалю.
 Ой, что-то плохо мне Алёха, Дуньку крикни. Алёха видел, что хозяин стал задыхаться, рот открывался и он дышал, скрипя всеми
лёгкими, словно рыба на суше.
Алексей позвал Дуньку. Больше в чистое сознание хозяин так и не приходил. Бредил, звал всех, открывал глаза, но это уже были глаза отрешённого человека. Так и захрипел через сутки.
 Похороны хозяина, делали его друзья-компаньоны.
Шикарный гроб привлёк внимание Алексея, он даже потрогал его, как бы ощупью изучая красное дерево. Всё было солидно и шикарно. Изболевшееся лицо Никифора, в смерти даже похорошело. Алексей невольно вспомнил лицо этого человека, в ту пору, когда он его первый раз увидел во дворе тестя.
А ведь надо, сколько уж лет прошло.
Похороны проходили торжественно и солидно. Вечером они посидели с Федотом, крепко выпив, помянули хозяина.
- Оставляют нас здесь в Самаре, не отпускают.
Ты Алёха, если надумаешь, присылай Федьку ко мне, пусть учится. Училище у нас тут ремесленное недалече, а жилья у нас валом, помогать мне по хозяйству немного будет, так и вовсе хорошо.
Всё не с улицы, а то сейчас люди не стыда ни совести так и норовят, что либо с хозяйского двора умыкнуть, а я переживай после.
Всё же на мне, последнее время. А я уже тоже не молодой шесть с половиной десятков в следующем годе, да и Дуняха моя, прибаливать стала.
А Федьке твоему, мы только рады будем.
Алексей сквозь дрёму долго слушал, как Федот рассказывал, об их городской жизни.
 А на обратной дороге, проезжая мимо родной деревни, долгим взглядом оглядел Алексей вышечку, стоящую на Пегом бугре.
Вот спасибо хозяину, царство небесное, позаботился.
Ни разу в своей жизни Никифор не обманул его.
Пьяный ли, трезвый, а уж если пообещал, то обязательно сделает. Видишь, не забыл про крестничка, да и про меня не забыл, царство небесное.
- Слышишь, Васька, а хозяин нам клад оставил.
В крыльце дома нашего.
Васька смотрел на отца и не мог понять шутит тот, или говорит правду.
- А что удивляться, нормальный мужик был, царство ему небесное.
Дома они ломом приподняли первую доску крыльца.
 Железная коробочка была полна золотых рублей.
 - Вот смотри мать, Алексей стал показывать коробочку Дарье.
Хозяин наш, о нас позаботился, царство ему небесное. Не зря мы у него работали по совести, да и отцу твоему покойному спасибо большое
 А через несколько дней, привалило новое счастье в дом Алексей Васильевича.
Вечером, когда вся семья была в сборе, в окно кто-то постучался.
- Федька! Пойди открой, кого там принесло на ночь глядя.
И вдруг из сеней раздался громкий крик восторга.
На пороге стоял старший сын Матвей, обросший густой щетиной, почти совсем похожей на бороду. У Алексея сначала зарябило в глазах, потом он ясно увидел сына, но ноги отказались слушаться, только Дарья сделав несколько шагов повисла на руках сына.
- Федька, ну-ка дуй за Васькой. Господи, радость – то у нас какая.
Мать быстро на стол, моряк вернулся.
Они не успели наглядеться,  как на пороге появился Васька.
Братья обнялись и как-то долго стояли и смотрели друг на друга. Это были уже далеко не мальчишки.  И Алексей, глядя на них, был горд собою, своими мужественными сыновьями. Ребятня, спустившись с печки крутилась вокруг Матвея, то трогая его, то заглядывая ему в глаза.
               
                МАТВЕЙ.

Долгим был мой путь домой. От самой Японии морем, а потом с  Владивостока, добирался, то ли отставной, то ли просто отпущенный восвояси, моряк Матвей Горшков. Только увидеть всех своих родных, только бы добраться до дому, была единственная мечта, освобождённого из японского плена моряка.
И вот добрался. Здесь в этом доме также как и в доме на усадьбе, пахло чем-то родным, совсем не понятно чем, но запах родного дома, напрочь опьянил радостью возвращения.
Он видел, как все обрадовались ему.
Он как в детстве прижался к матери, обняв её. Только после этого, он до конца осознал, что находится дома, что все скитания и мытарства остались далеко позади.
 Мать:  как сильно она постарела, а отец, голова белая.
Васька-то мужичина  какой, здоров братец.
Вслед за братом с ребёнком на руках вошла женщина.
Матвей смотрел на неё, потом на Ваську, потом обратно на женщину, которая глядя на брата мужа, растерянно улыбалась.
- Я так понимаю, ты тут без меня семьёй обзавёлся.
Ну молодец и он опять обнял Василия. Взяв на руки ребёнка, Матвей открыл лицо и долго вглядывался в племянницу.
В доме все замолчали и лишь Дарья, чтобы разрядить обстановку, подошла и забрала с рук девочку.
- За стол садись, дай-ка мне.
Он увидел, как сноха с благодарностью взглянула на свекровь. Матвей подошёл к снохе.
- Матвей, старший брат.
- Алёна,- чуть слышно проговорила в ответ жена Василия.
- Ну вот, а теперь можно и к столу.
Ужинать ещё не садились, Дарья сегодня припозднилась с ужином. Она словно догадывалась, что сейчас придёт её старший сын.
 Когда поужинали, все ждали, его рассказа, где он пропал,
ведь уже два с лишним года, от него не было, ни одной весточки.
- Ну, давай расскажи нам Матвей, что и как.
- Да нечего вроде и рассказывать. Но можно, я вам всё с самого начала.
Все притихли, как бы приготовившись слушать рассказ вернувшегося.
 Долгим был мой путь на службу, хотя со службы добирался ещё дольше,- начал свой рассказ Матвей.
От Самары нас отправили пароходом до Нижнего, там недели две просто обучали, гоняя, как сидоровых коз.
Потом опять пароходом, до Твери. В Твери посадили в вагон, до Петербурга.
Красивый город, но уж больно пасмурный, то туман, то дождик.
В Петербурге с месяц наверное были, думал, что так и оставят, но нет отправили в Кронштадт.
Вот тогда я и столкнулся впервые с бушующим морем.
Страшная сила, громадные волны одна за одной накатывали на наше судно, света белого думал, уж не увижу.
Но, нет добрались до Кронштадта, там меня на машиниста обучать стали. Целый год учили, а потом отправили  служить на военный корабль « Дмитрий Донской», царство ему небесное, хороший корабль был, наши сами его в войну утопили, чтоб врагу не достался.
Так бы может и прослужил на нём, но тут война.
 Где-то в конце августа 1904 года отправились мы эскадрой на войну. Зимою, где-то под Рождество, около Филиппинских островов попал я в госпиталь, машину ремонтировали, паром руки  обварил сильно. С нами же и было судно медицинское, «Орёл», вот и лечился я на том судне. А тут захватили наши пароход английский, направлявшийся незаконно к берегам Японии. Команду английскую ссадили на «Орёл». Из больных и раненых набрали экипаж выздоравливающих и должны мы были это судно, во Владивосток вместе с грузом доставить.
Хорошее английское судно, машины новенькие, всё отлажено, ничего не ломается, рай да и только. Но уже на подходе попали мы в полосу страшных туманов. Сначала  несколько дней шторм был, а потом всё стихло и такой туман, что руку вытянешь, пальцев не видно. Вот в начале Курильской гряды и наскочили мы носом на скалу подводную. Повис наш корабль и ни туда и ни сюда. Груз сначала на корму таскали, не помогло.
Потом сбрасывать начали за борт. Полное судно было банок с керосином, белые такие на волнах плавают.
На другой день туман рассеялся, и увидели мы, что находимся около какого-то острова.
Только теперь можно было рассмотреть, куда нас занесло. Отвесные утёсы, над изрезанным берегом, огромные скалы, сверху покрытые снегом, мелкие кустарники в долинах, и безмолвные дали океана. И волны, постоянно разбивающиеся о рифы, как бы в безудержном гневе накатывали вновь и вновь, снова разбиваясь. Какие-то птицы, тысячи птиц, по-утиному расхаживающие по выступам скал, подходили к  откосу и бесстрашно  бросались вниз, на лету расправляя крылья. В воде же они очень хорошо плавали и ныряли. Тучами носились чайки, то замолкая, а то издавая громкий дребезжаще – визгливый крик. Они будто высмеивали судно попавшее в беду, или как вороньё в предвкушении пищи, кружащее над падалью.
На третьи сутки, наше положение стало безнадежным, надежды на спасение судна иссякли, днище проломилось и вода стала затоплять основную машину. Во избежании взрыва командир приказал остановить двигатель и стравить пар.
Тут же мы начали  переселяться на берег.
Спустили на воду два имеющихся бота и четыре шлюпки.
С корабля забирали всё, что нам могло пригодиться.
Кроме керосина на судне ещё было много рома, который никто не выкидывал за борт.
После обоснования на берегу, командир приказал сжечь корабль. Огромный факел загоревшегося судна, как бы зловеще освещал всю и без того мрачную картину. Этот бушующий костёр, как бы отделил нас от связи с внешним миром.
Двое суток огонь пожирал судно, триста тысяч пудов горящего груза. Первую ночь на берегу, мы грелись у костров, попивая ром, с жалостью поглядывая на огромное, бушующее пламя, горящего корабля. А с утра приступили к оборудованию лагеря.
В ход шло всё, что сняли с судна, половина людей ходила в разведку, но остров был не жилой и кроме реки, с огромным количеством рыбы ничего не обнаружили.
Мы были словно путешественники, попавшие на необитаемый остров. Запасов провизии у нас, как сказал боцман на три месяца. Всё он посмеиваясь над нами говорил:
«Вот доживём до зимы, океан замёрзнет и мы лёдом, лёдом и дома». Мы конечно знали, что океан не замерзает, но доживём до зимы, всех явно пугало. Всем казалось, что нас кто-то должен спасти, но судно сгорело и никто не приблизился к нам.
День шёл за днём, а наблюдатели молчали.
Такое ощущение, что мы здесь надолго.
По самым окончательным расчётам командир сказал нам, что находимся мы на острове Уруп, это один из самых ближайших островов Курильской гряды к Японии.
Если бы мы не напоролись на скалу, то оказались бы в Охотском море, но туман не дал нам этого сделать и теперь можно рассчитывать только на себя и на свои силы. Мы притащили два отличных бревна и без рубанка и топора одними ножами стали готовить мачту для паруса на один из ботов.
 Дня четыре, мы всей командой готовили бот к отплытию. 
Десять человек во главе с прапорщиком Нестеренко отправились искать спасение себе и конечно же нам, оставшимся на этом проклятом острове. Наш командир словно чувствовал, что помощи нам не дождаться.
И мы начали основательно готовить второй бот.
Две недели мы корпели над ботом, и вот когда всё было готово, командир отобрал четырнадцать человек, из тридцати оставшихся.
В эти четырнадцать попал и я.
Провожали нас гораздо печальнее, оставшиеся смотрели на нас откровенно завидуя, хотя в итоге нас ждала одинаковая участь. Только мы сами доплыли до плена.
А их с острова сняла японская пограничная лодка.
В день, когда мы отплывали от острова была отличная летняя погода попутный ветер раздувал паруса и мы во главе с нашим боцманом неслись к берегам Сахалина, на следующее утро ветер закончился, хотя волны как-то неклюже скакали около лодки.
Было такое ощущение, что они выталкивались из под воды, бот практически остановился и мы налегали на вёсла. Вода вокруг нас словно закипала.
Странные волны, как в кастрюле выпрыгивали из глубины, натыкаясь одна на другую и было вовсе непонятно откуда ветер, хотя паруса были просто отвисшими, как при полном штиле.
- Не бойтесь сынки, мы не в адской кастрюле,- проговорил всезнающий боцман.
Здесь сталкиваются два течения, тёплое с океана и холодное из Охотского моря. Потом мы попали в нужное течение и бот с висячими парусами, очень быстро двигался вперёд.
А вечером того же дня мы услышали страшный шум.
Было ощущение, что к нам приближается японский катер, нет это был не катер прямо на нас плыл огромный кит размером с приличную баржу, выкидывая вверх массу воды. Многие с перепугу схватились за винтовки, но стрелять нам не пришлось. Взмахнув огромным хвостом кит исчез в глубине, швырнув в бот огромную волну, которая наполовину заполнила судёнышко.
От пережитого страха перед морским чудовищем, у меня просто судорожно тряслись колени.
В тот день понял я, какое ничтожное значение имеет человеческая жизнь в морских просторах. Кит больше не появился и мы все с облегчением кинулись вычёрпывать воду. Бот опять попал в попутное течение, и мы быстро понеслись вперёд.
Иногда мы отчётливо видели берега, но приблизиться к ним, это был явный плен.
 Потом берега скрылись, а мы всё двигались вперёд.
Очень сильно досталось в северный шторм, который нас откинул на десятки километров назад.
Не было покоя и посредине затишья, приходилось долго грести, а это отнимало очень много сил, которые с каждым днём таяли на глазах. Иногда уже казалось, что это просто конец.
С каждым днём наше положение ухудшалось.
Истощались последние силы, а Сахалина всё не было и не было. Как-то лунной ночью мы увидели землю, это и был долгожданный остров, к нашему глубокому сожалению захваченный японцами. Мы приткнулись к берегу у какой-то отмели и буквально повыползали из бота. Утром к нам подошёл старик черкес, от него-то мы и узнали о Цусимском сражении.
Старик недоумевал, прошло полтора месяца, а мы всё плыли.
А когда он понял, что мы ничего не знаем, он и поведал нам страшную весть о сражении в котором погибла большая часть русского флота, что два адмирала в плену и только три корабля смогли добраться до Владивостока.
О себе рассказал старик, что здесь по молодости отбывал каторгу, да так и остался на поселении.
А потом появились японцы.
Так и оказались мы в японском плену.
Ровно полгода нас продержали в Кумамотских лагерях, а потом привезли в порт Нагасаки и отправили во Владивосток.
Вот с Владивостока я полгода до дому добирался.
- Пойдём бать покурим, на сегодня достаточно, вон ребятня спит уже,- проговорил Матвей и не дожидаясь остальных вышел в сени курить.   
               
                ВАСИЛИЙ.

Домой Василий с женой возвращались вдвоём, маленькую Нюру, мать не позволила беспокоить. 
Радость и гордость за брата переполняла душу.
 Надо же, повидал то сколько. А ночью ему снился сон, как будто огромный кит гонялся за ним почему-то по ковыльной  седой степи. А степь, переливаясь сединой, почему-то здорово шумела, как морской прибой.
- Вась вставай, отец с Матвеем пришли,- услышал он голос жены и тут же вскочил.
- Проходите, проходите, - встречал он гостей.
- Молодец  Васька, всё успел и дом вон какой,- проговорил Матвей.
- Вот ты вернулся и тебе Бог даст построим.
- Да нет, уеду я. Уж больно к машинам  душа моя прикипела.
В Самаре узнавал, машинисты нужны, по Волге ходить стану.
- Мало тебе, не наскитался?
- Да нет, скитаний хватило, другие взгляды у меня на жизнь.
Да и трудно простить, гибель товарищей своих.
- А кто же вам виноват, что вы в плен попали.
- Да в плен это понятно, но ведь флот весь погубили.
Японцы, как с детьми с нами расправились.
Послушал я в лагере, как флот наш бездарные адмиралы погубили. А людей, сколько наших от тупости своей погубили.
И в этом, только вся верхушка и виновата. Весь верховный штаб, вместе с царём- батюшкой. 
Короче говоря «Бояре ругаются, а у крестьян чубы трещат».
Только там не чубы трещали, а тысячи моряков погибло, как это им простить можно.
- Ну-ка угомонись, царя не трогай.
Язык-то придерживай, а то ишь расхорохорился моряк.
- Выговорил до сих пор молчавший Алексей.
- Эх, батя, не видно Вам ничего отсюда, вот и надеетесь на царя- батюшку. А ему до простого народа нет дела никакого.
На этом как бы и иссякла тема.
Но Васька другими глазами взглянул на старшего брата.
До сих пор слышал он плохое о царе, только из уст Ивана – солдата, и то, когда тот был слегка припитый.
В их семье же было заведено, что хорошее, или от Бога, или от царя-батюшки.
Задумался в ту пору Василий над этой проблемой.
Почему мы всё время работаем, спину гнём, а кто-то просто восседает на этой спине.
Ещё вон и воевать послали, на погибель верную.
Вот народ в городах и бастует поэтому, что жизни нет никакой. Покурив они опять присели к столу и как-то незаметно проговорили  до самого ужина.
Три месяца Матвей работал с отцом, а только наступила весна,
он забрал с собой Федьку и отправились они в Самару.
                Федька.

Не взяли Федьку с Матвеем на пароход.
Нет профессии, не нужен. Остался Федька при Федоте, старшим куда пошлют, а к осени устроили его в техническую ремесленную школу, которая готовила специалистов по паровым двигателям. Три долгих года обучения и ты специалист.
Хоть на судно машинистом, хоть на паровоз механиком.
Может и выучился в ту пору Федька, но попался ему дружочек закадычный, стали они с ним революционный кружок посещать.
А там посылали, то листовки клеить, то на демонстрации
какие, так и попали они в руки Самарской жандармерии.
Всё может и сошло бы с рук мальчишкам, но достигли эти мальчишки уже совершеннолетнего возраста.
Дружочек оказался слаб характером и попал Федька, как говорится на блатном жаргоне, за паровоза. Не знай, сколько бы присудили, но Федька не стал дожидаться суда. Взял, да и сбежал с допроса. Так и началась Федькина жизнь вне закона. Товарищи спрятали, два месяца просидел в маленьком домишке на окраине Самары. А ближе к весне подселили ему ещё одного беглого.
Молодой мужчина лет около тридцати пяти, сразу понравился Федьке. Решительный, резкий, способный на поступок. Открытая ненависть к буржуям, за спиной ссылка, да и вот опять вне закона. Часто вечерами, он рассказывал Федьке, про Петербург, Москву, про его родной Саратов.
Рассказывал про своих очень богатых родителей, которые отреклись от него. И какая –то постоянная тоска в его глазах, говорила о том, что этот человек не может жить в бездействии.
Но вот пришёл  к ним один из товарищей и сказал, чтобы они не переживали, что скоро уже созреет дело и вот тогда они вырвутся из этого насточертевшего им старенького домишки.
У Антона страстным огнём загорелись глаза.
- Понимаешь  Фёдор, будет дело, будут деньги.
- А откуда они возьмутся? - наивно спросил Федька.
- Да отберём мы их у богатых, большую часть в кассу партийную.
Но там и нам хватит.
А деньги Федька - это большое дело, на море рванём, на песочке полежим, бока погреем, по ресторанам покуражимся.
Завидую я тебе Фёдор, вся жизнь у тебя впереди ещё, а мне ведь уже в этом году сорок будет, старость не за горами.
Да вот ещё старость-то она избранным даётся, а нас и убить могут.
А ты не дрейфь, парень. Жизнь свою ярко прожить надо, чтобы смело назад оглянуться, чтобы не стыдно людям в глаза посмотреть было. Лучше шикарным кострищем гореть, а мы вот с тобою здесь взаперти тлеем, но пока иначе нельзя.
 А с денежками нам и документики приличные сделают.
Совсем недолго им пришлось ждать.
Суть дела была в том, что нужно было ограбить карету, перевозившую деньги. Они её и ограбили, оставив на мостовой два трупа охранников и одного из своих подельников.
Антона тоже пуля задела, но прошла навылет повредив мышцу руки. На всю жизнь запомнил Федька удивлённые глаза подельника- Ивана. Когда пуля врезалась в его грудь, слабеющими руками он передал Федьке мешок, а сам, схватившись за рану, медленно опустился на мостовую у самой кареты.
Фёдор оглянулся и увидел черное отверстие ствола, направленного на него пистолета уже смертельно раненого охранника.
 Но точный выстрел Антона  добил умирающего.
Схватив мешки они добежали до угла, где их поджидала повозка и проехав два квартала выпрыгнули из неё спрятавшись во дворе.
 А через минуту во двор въехал извозчик и они, как ни в чём не бывало, доехали до окраины Самары в тот же домик, где они прятались. В этот же день к вечеру, их привезли на пристань.
И уже на следующее утро они далеко позади, оставили Самару, спускаясь вниз по Волге на пароходе, в сторону Саратова.
Фёдор видел, как ещё в Самаре, Антон откладывал деньги из мешка в свой портфель, он и ему выделил толстую пачку, сказав при этом.
- Это Фёдор, пусть при тебе будет, так на всякий случай.
А как в Саратове нам документы сделают, остальное поделим.
Где- то в районе Сызрани к пароходу пришвартовалась лодка с полицейскими.
 Сумерки уже целиком охватили отдалённые берега.
- Всё Федька, чувствует моё сердце, что это по наши души.
 Сдал кто-то нас, вот суки. Хватай портфель и за борт, а я тут останусь. С такой рукой вряд ли до берега доплыву. Доберёшься до Вольска, город есть такой, ниже по течению, запомни адрес Весенняя 11. Спросишь Никанора, там меня и дожидайся.
Давай прыгай, иначе труба.
Деваться было некуда и Фёдор прыгнул, зажав крепко ручку портфеля. Через несколько минут, он услышал выстрелы на пароходе, а потом всё стихло.
А он всё плыл и плыл, приближаясь к заветному берегу.
Берег был пустынен, от холода тряслись не только губы, но и зубы выстукивали ужасную дробь.  Чтобы согреться,  Федька долго бежал вниз по течению, по самому краю берега, а потом увидел костёр и одинокую фигуру лежащую рядом. Подойдя поближе он понял, что это скорее всего спящий рыбак.
Закопав портфель, он  в нерешительности подошёл к костру.
- Здравствуйте.
- Здоров, коль не шутишь. Проскрипел в ответ пожилой мужчина, можно сказать дед, со страшно обросшим лицом.
 Присаживайся, коли пришёл.
- Ты один, что ль здесь, бать?
- А что не видно, ведь ты долго за мной наблюдал, прежде чем подойти.
Беглый, или как?
- Да вроде того. Федька очень удивился, что тот чувствовал его и не выдал себя, ни одним движением.
- А я вот домой возвращаюсь. На каторге был, потом поселение, а сейчас вот умирать в родные края плыву.
Немного уж осталось, а в Вольске - Родина моя.
Федьку как иглой кольнуло при напоминании этого города, он чуть не выдал, что ему туда же, но подумав промолчал,  спросив:
- А далеко ли ещё, до Вольска?
- Да нет, Сызрань я проплыл, а тут ещё  два или три дня.
Мог бы конечно поездом, но увозили меня по Волге, вот я назад этим же путём возвращаюсь. Да и торопиться мне особо некуда.
- А ты чего мокрый весь, плыл что ли?
- Да было дело. Слышь, бать, а можно я у тебя тут подсушусь немного. Меня Фёдор зовут.
- Ну а чего же сушись, а меня Иваном. Можешь просто Петровичем.
- А можно я с тобой дальше поплыву.
- Да плыви, место есть, да и вёслами если что, умеешь хоть?
- Да, чай не боги горшки обжигают, научусь.
Так –то я плотник потомственный, да вот  не сложилось как-то.
Сняв с себя сырую одежду, Федька развесил её около костра и прилёг на постеленный Петровичем плащ.
Костёр ласково своим теплом обогревал его, продрогшего насквозь. Сквозь дрёму он слышал, что Петрович о чём-то рассказывал, но согревшееся уставшее тело, целиком провалилось в тяжёлый обморочный сон.  Очнувшись от толчка, он сразу проснулся, перед ним лежал его портфель.
- Вставай, пора нам уж. Не твой? Показывая на портфель, спросил он у Фёдора.
- Мой. А где ты его..?
- Да знаешь – следы. Проживёшь с моё, всё сам поймёшь.
 Они оттолкнули лодку от берега и, отплыв несколько десятков метров, медленно поплыли вниз по течению.
- Слаб ты парень, во сне много болтаешь, я вот не специалист и то кое-что у тебя узнал. Я вот тоже в молодости многого хотел добиться. Верил, что деньги в жизни человека  большую роль играют, но не всё Фёдор деньгами меряется. Ох как далеко не всё. Видишь красота вокруг какая. А сейчас солнышко всходить станет, увидишь, душа возрадуется.
А ведь это всё без денег, это ведь нам просто от жизни дано, красоту эту видеть.
- Согласен я с тобой Петрович, только вот жрать сильно охота, а без денег, что мы жрать-то будем.
Ты не думай, что я эти деньги для себя воровал.
Деньги эти мы у богатых отняли.
Да и не все это деньги, основная часть в Самаре осталась.
 За правое дело, стал я вором и не сверну уже с пути этого.
Не согласен я, одни голодные рассветы в жизни наблюдать.
Не могу я Петрович, смотреть на то, как одни жируют, а другие этими вот рассветами любуются, а у самих животы к спинам присохли.
- Так-то оно так, много я лихих голов повидал на своём веку.
 Только вот власть, завсегда главной выходит, а судьбы человеческие ломаются. 
Каторга сынок, это не мама родная, там из людей рабы получаются. Плотские  это понятно, заставляют их, они работают, а вот душевные рабы, это покруче пожалуй.
Многие не выдерживают, ломаются, а уже после с него человека никогда не получится.  Только могила исправит.
Далеко впереди они увидели дебаркадер и большое количество лодок у берега.
 Жрать-то охота, но нет у меня желания к дебаркадеру подходить.
Если они вчера Антона убили, то всё равно меня искать станут.
Ведь не провалился же я.
Чуть ли не вслух в задумчивости размышлял Федька.
- Тебя то тут паря, уж точно ищут.
Давай-ка, мы к левому берегу прижмёмся.
 Там пусто, а если что тебе не привыкать, доплывёшь.
А то может и бояться нечего, проплывём.
Круто повернув к левому берегу, они медленно проплыли мимо большого села, густо раскинувшегося на крутом берегу Волги.
- Ну, вот и слава богу, пронесло.
Они всё плыли и плыли, время уже перевалило за полдень, когда они увидели село по левому берегу.
- Как хочешь Петрович, а я сейчас с голоду сдохну.
Давай причалим и ты за провизией сходишь.
 А то у нас путешествие скучное какое-то.
Да и узнаешь, сколь нам плыть ещё.
- Да я что, я согласен. Ты позволишь, я водки возьму, иссохлась душа моя, за свободу-то грех не выпить.
Федька достал из кармана очень приличную сумму денег и вручил их Петровичу.
- Не скупись, возьми всего, только не пей там в деревне.
- Да ты что, я порядок знаю.
 Они долго гребли какой-то протокой, и только когда дома оказались совсем близко, причалили к берегу.
- Ну, с Богом, Петрович.
Петрович выбрался из лодки и забросив на плечи свою пустую котомку, двинулся в сторону деревни.
Спрятав лодку в камыши, Федька разлёгся на траве и задремал.
Он сам не понял, от чего он проснулся.
Чуть привстав, он увидел голую женщину вытаскивающую к берегу самоловку, в которой барахталось большое количество рыбы.
Он вскочил и спрятался за камыши.
Ничего не подозревающая молодая женщина деловито опустошив самоловку, сложила в мешок пойманную рыбу и положив что-то в самоловку потащила её обратно в воду. Совсем голая, а какая красивая, всего-то лет на семь-десять старше.
Позабыв о голоде весь организм Федьки, увлёкся  женщиной. Мысли путались, но одна явственно пульсировала в мозгу.
Он явно и очень страстно захотел эту женщину.
Всего-то два сексуальных случая с женщинами было в Федькиной жизни, но ни первую и уж конечно не вторую, которая сама затаскивала к себе, он так не хотел. Что-то хищнечески-животное проснулось в его теле, мозги закипели и он никак не мог сообразить, как поступить ему дальше.
А она медленно опустив самоловку в воду, двинулась вдоль берега. Наверное за второй, догадался Федька и ничего лучшего не придумав, сняв с себя штаны и рубаху  с разгона нырнул с берега запахав лицом по илу.
Смешнее картины наверное никогда и не было.
Из воды Федька вынырнул грязный как чёрт.
Увидев его лицо, она громко вскрикнула и потеряв сознание, начала медленно опускаться в воду.
Не поняв, что произошло он кинулся к ней на помощь и подхватив её под мышки потащил к берегу. Только на берегу он догадался, почему она потеряла сознание, проведя рукой по лицу он понял, что всё его лицо вымазано чёрным как дёготь илом.
 Он умылся и опять приблизился к ней.
Она открыла глаза и непонимающе долго смотрела на него.
- Ты кто?
- Фёдор.
- А  это что было?
- Не знаю. Я услышал, что ты закричала, увидел, что тонешь.
Ты что плавать не умеешь?
- Умею. А где чёрт?
- Какой чёрт?
Тут она осознала, что она совершенно голая перед незнакомым мужчиной. Она опять вскрикнула и загородив руками свою пышную грудь, попыталась вскочить.
- Да успокойся ты, на одевайся, я отвернусь.
Уже через минуту, перед ним стояла простая деревенская баба.
- А голая ты красивше,- брякнул Фёдор.
- А я вот рыбу здесь ловлю, а тут чёрт из воды.
Чёрный весь и рога.
Я наверное с испугу и отрубилась. А ты, что здесь делаешь?
- Да я спал, слышу крик.
 Вскочил, вижу тонешь, я за тобой, а чёрта я не видел.
- Спасибо тебе, что спас меня. Сроду больше одна сюда не пойду.
Ведь говорила маманя, что здесь нечистая.
Она приблизилась к Фёдору и как то по- матерински взяв голову в руки нежно поцеловала его.
Остепенившееся желание Фёдора, вдруг опять вспыхнуло неуёмным огнём.
- Хорошая ты.
Она вроде смутилась. Наклонила голову и вновь поблагодарила его за спасение поцелуем.
- А ты с этой деревни?
- Да, вон наш дом на окраине. Я с родителями живу, моего Ванька, как забрали на царскую службу, так я к своим перебралась.
 Да свекровь собственно и против не была. А от Вани поначалу два письма пришло, а потом сообщили, что пропал мой Ваня и писем больше не было. Вот я теперь и не жена и не девка, детей у нас не было да и пожили всего два годочка, а ты Федя очень на него похож.
  А у отца моего самоловок много, он сам их плетёт.
Научил он меня с детства с ними управляться, вот я и ловлю рыбу. Иной раз больше ведра поповского наловлю.
Так у нас круглый год рыбы всякой, а зимой под лёд ставлю.
Когда совсем не ловится, а когда по многу.
Она говорила и говорила, а он рассматривал  красивую шею, по которой, как бы падали вниз вьющиеся рыжие локоны волос.
Он молча обнял её и притянув к себе, крепко поцеловал в губы.
Её губы ответили на его жаркий поцелуй.
- А тебя как зовут?
-  Фрося, Ефросинья.
Они одновременно, как бы сговорившись присели на траву.
 Она опять о чём-то рассказывала, а он всё гладил её руки, плечи, перебирал рыжие волосы,  он вдруг почувствовал незаметный трепет женского тела, крепко обнял её и повалив на траву уткнулся носом в грудь, стараясь губами найти трепещущие под платьем выпирающие соски.
Он почувствовал, что её руки обняли его голову, и это как бы послужило сигналом к действию.
 Он положил её на спину и не выпуская её губ из своих, чтобы она чего-нибудь не сказала, приподняв платье нашёл руками, то место, где её ноги соединялись воедино.
Женщина вздрогнула и полностью отдалась в ласковые руки своего спасителя. Всё остальное происходило, как в тумане, время над ними остановилось, два молодых тела слились воедино наслаждаясь, друг другом.
Ему казалось, что это всё длилось целую вечность. 
Но как бы насытившись женщиной, он увидел, что всё так же светит солнце, всё такие же рыжие локоны только теперь с мокрыми кончиками прилипшие к её распалённому телу.
Что ещё сильнее хочется жрать, что Петровича так и нет, а у него вот надо же свалилось какое счастье.
Она продолжала нежно его поглаживать.
Наверное понимало бабье сердце, что вот он есть и так же как чёрта, вдруг раз и не станет.
- Фрось, ты знаешь, я уже не ел ничего двое суток, прямо беда.
Ты может сбегаешь принесёшь чего.
Соли и спичек возьми, если есть.
Он сунул в её руки купюру.
- Нет, Федя, денег не надо, я сейчас так принесу.
А что же ты сам не сходил?
- Да я тут лодку охраняю, а Петрович ушёл и что-то долго не возвращается.
- Ну ладно, я сейчас.
Она поднялась, поцеловала его в лоб и быстренько понеслась к своему дому.  Ожидание не затянулось.
Буквально через несколько минут, она выскочила из дома и прибежала к Фёдору.
Он быстро расправился с бутылкой молока и краюхой хлеба, а она смотрела, как он ест, и улыбалась.
- Федь, а может пойдёте к нам, у нас и заночуете, а завтра поплывёте.
Фёдор молча разглядывал её и улыбался.
Он и сам не хотел уезжать от такого подарка, который подарила ему судьба.
- Фрось, слышишь, а чёрта ведь не было.
- Как не было? Был, точно тебе говорю.
Он засмеялся и рассказал ей, как всё это получилось, на их счастье.
-То воля божья свела нас, слава тебе Господи.
Прости меня грешную и его прости.
Она несколько раз перекрестилась и зашептала какую-то молитву, подняв голову к небу.

                Алексей Васильевич.

Известие, что его сына Федьку посадили, больно ударило по сердцу. За два дня, он даже как –то осунулся и постарел.
Потом взял с собой Ваську и они поехали в Самару.
Холодная, мрачная, заснеженная степь встретила их, штурмующим ветром, скрипучий мороз, как бы кряхтел под полозьями саней, холод пробирался везде и тогда приходилось выскакивать и идти рядом с санями пытаясь согреться. Вот мерзавец, против самого царя, не жилось спокойно, столько денег угробили, чтобы учился.
 А он видишь, что удумал, революционер засратый. Ну значится как попал, так пусть и выкручивается.
 Они приехали, как раз в то время, когда Федька сбежал.
Пошёл Алексей к следователю, а тот смотрит на него уставшими глазами из под роговых очков и не верит, ни одному его слову.
- Поверьте, господин Горшков, ваш сын попал в активную группу, которая не даст ему сидеть сложа руки. Если вы знаете где он находится, то приведите его назад, а то скоро по нему виселица плакать будет, не он первый, поверьте мне.
- Вы уж извините, господин следователь, но я ни сном, ни духом, а  уж если поймаю, то обязательно приведу.
- Нет, господин Горшков, не приведёте и в этом, здесь вы не первый.
Выйдя на улицу Алексей шёл и думал, а ведь он прав. Не приведу это точно. Федька дома не появился, а ближе к лету пришла весточка от Федота. Якобы Федька и ещё двое, карету с деньгами ограбили, да кучу охранников поубивали. Всю Самару после их преступления вверх дном перевернули, а их не нашли.
И опять сердце отца облилось кровью.
Теперь уж точно не придёт, ишь нашкодничал, теперь под виселицей всю свою жизнь бестолковую ходить будет.
Он как-то услышал разговор его Серёжки, младшего сына с пацанами.
- Наш Федька революционер. Его сейчас все разыскивают, только он неуловимый. К нему десять человек подойти не могут.
Он всех положит, силы в нём не меряно, да и друзья у него люди верные.
Я вот вырасту, к нему подамся, тоже против царя воевать буду.
- Нельзя против царя. Он власть, он сильнее, на каторгу кого хочешь отправить может.
- Ну и пусть, нас таких, как мой брательник много будет и он нас победить не сможет. Как бы распылялся его Серёга. Только спустя много лет, вспомнит этот разговор старый Алексей Васильевич.
Как был прав его маленький сын.
Он часто поражался своим сыновьям. Какие все разные, одна мать, один отец, а в каждом всё своё индивидуальное. Слава богу, хоть от работы не бегут, каждый в столярке, что угодно сделать может наравне с ним. А Никифор, так тот даже иконы резать начал. Откуда у него, вот вырезал, висит в столярке в углу. А ведь до ума довести ещё получше церковных будут.
Лица –то как выхватывает, и откуда у него талант этот.
Ладно бы хоть рисовать бы умел, так нет, а вот режет чудесно. Хотелось Алексею, Никифора в город отправить учиться.
Да после случая с Федькой, что-то больше не хочется.
Но уж если сам захочет, держать не стану.
Тем более, что Никифора, есть на что учить.
Помнил, всё время в памяти держал рассказ о купеческом наследстве крестнику. Он как-то утром подозвал к себе уже совсем повзрослевшего Никифора, да и рассказал ему, о наследстве, которое оставил ему крёстный.
- Дом он велел тебе в Перелюбе поставить, а ты уж сам сынок смотри. Съездить забрать бы надо, а то может и нет ничего, вдруг нашёл кто.
                НИКИФОР.

Пять лет прошло со смерти дяди Никифора, а отец словом не обмолвился. Сколько там денег, да и есть ли, узнать сначала надо, а уж потом планы строить.
 Отец не стал долго  мучить и в следующее утро разбудил его чуть свет. Они запрягли лошадь, взяли у матери кое-какой снеди и отправились в путь. Когда подъехали к отцовой деревне, он указал на вышечку, стоявшую на одном из бугров.
Вот там, нам и искать надо.
Выгоревшая летняя степь, была какого-то коричнево бурого цвета. Со стороны холма к деревне двигалось большое стадо коров. Пастух небольшенький мальчишка с огромной котомкой за плечами, деловито гнал стадо в сторону деревни.
Увидев проезжавших, он свернул к ним.
 Его три мелких голосистых дворняги просто так, ни за что вдруг облаяли лошадь. Он прикрикнул на них и они понимающе кинулись облаивать здоровенного быка, который  хотел тоже приблизиться к проезжающим. Спорить с собаками, бык не стал и подняв кучу пыли своими огромными копытами, как бы обидевшись, повернул обратно к своему стаду.
- Здравствуйте, земляки, куда путь держите, по-деловому произнёс пацан.
- В Самару, - ответил ему отец.
- А ты, местный что ли?
- Конечно, тутошный. Кто бы мне стадо доверил. Батька мой с японской войны не вернулся, а нас у матери трое, вот пасу. Старший пастух запил, вот я один разрываюсь, да без лошади, прям беда.  А вы господа случаем хлебом не богаты, а то с самого утра крошки во рту не было. Если не жалко, угостите Христа ради, он честным голодным взглядом смотрел на Алексея.
Отец, молча достал краюху хлеба и отрезал приличный ломоть.
- А вам если переночевать надо, вы в деревню заезжайте.
Я вам покажу, у кого у нас проезжие ночуют.
Я бы вас к себе позвал, но маманя заругает, а я сам ещё не хозяин.
- Да мы сами знаем, к кому нам заехать, только торопимся дюже, вот сейчас чуток передохнём и дальше.
- Ну, спасибо вам, люди добрые.
Погоню я, а то сейчас на делянки полезут.
И он присвистнув, кинулся догонять своё стадо, на ходу откусывая от краюхи.
Вышечка была совсем рядом, они взяли лопату и отсчитав положенные ступни, стали рыть сухую летнюю землю.
Клад нашли быстро, тряпка в которой он был завёрнут уже совсем сгнила.
- Ну, слава богу на месте, а то я уже за пять лет душой извёлся,- проговорил отец.
- А что с ним делать будем? Это ведь не деньги.
- Э сынок, точно не деньги.
Но деньги из него, мы в Самаре сделаем.
До Самары добрались на следующий день.
 Совсем постаревший Федот встретил их с большой радостью.
- Ой, Лёшка, как это ты летом собрался, я уж думал тебя не увижу.
Прибаливаю что-то, всё к подушке тянет, да и с делами совсем не справляюсь.
А это с тобой крестничек хозяйский никак, ох вырос-то, богатырь.
Он обнял Никифора и поцеловал, уколов его своей жёсткой, колючей щетиной.
- Отпустила меня хозяйка с управляющего.
Я теперь тут как проверяющий и докладывающий.
Если чего не так и доложить и всем угодить нужно, а то не ровен час придушат где-нибудь, вот и верчусь.
Федька- то был когда, я им нарадоваться не мог.
Говорил ведь ему, не шатайся по ночам, не слушал, а теперь вот доселе ищут. У вас не появлялся?
 Я то старый дурак, думал он по бабам, а он ишь, против царя.
- Да разве он пойдёт домой, он же знает, как я к царю отношусь.
Да и причём тут царь.
Бандиты они и без царя бандитами останутся.
- Эх, Лёшка, совсем забыл. Матвей ведь в порту.
Позавчерась у меня был, мы с ним бутылочку распили, говорил ещё зайдёт. Говорил невеста есть, тут в Самаре.
Смеялся, рано говорил мне жениться ещё.
Сейчас погоди я мальца в порт пошлю, ведь радость-то какая, батька приехал.
Скрипя и чертыхаясь, Федот вышел и вернулся минут через пятнадцать довольный собой, с поллитрой в руках.
 Дунька моя у хозяйки, стряпает  небось, да та такая же дура хоть и образованная. С Дунькой моей разговоры разговаривает, а о чём с ней говорить можно, всю жизнь на кухне, а мы сейчас вот чего и без неё сообразим.
Я думаю, что вы не одним днём чей.
- Да дело у меня к тебе,- проговорил Алексей Васильевич.
- Станок мне по дереву нужен. Резные чтоб ножки к табуретам делать.
- Не знаю я того, но вот на соседней улице Колька-хохол живёт.
 Да ты знаешь его, плотник он классный, всю округу мебелью снабжает. Вот он-то все эти дела хорошо знает, к нему обратимся, поможет, как не помочь. Покойный- то хозяин у него, кое-что брал. Я бурдел тогда, ругался на него, говорил, что мол Алексей не может что ль сделать, деньжищи вон какие платишь? 
А он мне, где мебель, а где Алексей. «За морем телушка с полушку, да перевоз дорог» и то правда.
Ух головастый хозяин был, царство небесное.
Так у него у Кольки-хохла, тогда покупали, я уж не говорил тебе, чтоб не расстраивать. А недавно он сам приходил, если мол хозяйке что потребуется, ты её ко мне направляй.
 Я пообещал, а чего не пообещать, хорошему человеку.
- Никифор, ну-ка принеси подарок дядь Федоту.
 Иконы он у нас режет загляденье, вот мы вам одну привезли.
 Сам, всю жизнь с деревом, отродясь не пробовал, а у этого видишь дар какой.
 Никифор принёс икону и развернув подал Федоту, тот долго разглядывал её, с видом знатока, прицыкивая языком.
- Ну, молодец Никишка, да это как же, ой молодец, крестничек. Тебе сынок учиться надо, талант у тебя, руки золотые.
- Хватит, одного уже выучили. Зло усмехнувшись проговорил отец.
Да и режет, когда желание есть, а так всё голых девок вырезает.
Девки - то вообще, как живые получаются.
Где только натуры набрался.
Мать нас скоро, с таким талантом с дома попрёт.
Тут на пороге появился малец, которого Федот посылал в порт,
а следом за ним вошёл и Матвей.
 От Матвея пахло каким-то неизвестным техническим маслом, руки его крепко обхватили Никифора.
- Ох, здоровый какой, - проговорил Матвей и отпустив брата обнял отца, у которого по щеке побежала предательская слеза, и он неумело смахнув её сказал, как бы оправдываясь:
- Соскучился я по тебе сынок.
Как же ты Федьку-то не усмотрел.
- Ну, бать об этом потом поговорим. Как вы там поживаете?
- Да уж поживаем, хоть бы приехал, мать хоть порадовал.
- Да теперь уж после навигации, к зиме приеду, погостить.
Работы невпроворот, да и заработок у меня хороший сейчас.
А к зиме, так обязательно, возможно не один.
Жениться я бать надумал,  пора уже, а то уж тридцатник скоро.
За разговорами и выпивкой, просидели не один час.
 А на другой день, часть золота обменяли на деньги и купили станок. Потом ходили к одному Федькиному товарищу, который также ничего не знал о его судьбе.
И вот опять рыжая пожухлая степь, пыль взвивающаяся длинными столбами к ясному летнему небу.
- Хочу я батя, Петербург с  Москвой посмотреть, ты вот всю жизнь проработал, а так никуда и не съездил. Матвей вот наш, всякого повидал, а теперь вот тоже, как проклятый работает по шестнадцать часов, а даже на свадьбу себе заработать не может. Почему так, почему мы как проклятые должны работать, а взамен ничего. Сидя на повозке, рассуждал Никифор.
- Эх, сынок, куда ты хватил. Не заработался ты ещё, а уже вон как.
- Да нет бать, от работы я не отказываюсь, просто мечта у меня такая. Большие города посмотреть, как там люди живут, почему так всё устроено. Кому-то всё можно, а кому лишь на кусок хлеба всю жизнь горбатиться приходится.
- Нет сынок, а я счастлив, что жизнь моя так сложилась.
С матерью вашей, мы душа в душу, вы у меня есть, вот Матвей пришёл со службы, многое повидал и нам рассказал.
Я послушал и вроде как сам везде побывал, его глазами всё увидел.
А уж если у тебя мечта такая, то и тебе не буду запрещать съездить, большие города посмотреть.
Вот пройдёт страда, а к осени езжай, документы уж готовы для тебя будут. Одно сынок прошу, не надо против царя и власти идти. Кровь речкой потечёт ведь никто своего, так просто не отдаст.
А вместе с ней с кровью и голод и болезни всякие.
Плохо мы живём или хорошо, но ты вот в своём детстве голода не испытывал, а я сиротой рос, так походил с торбочкой по миру, знаю, что такое голод собачий, Да холод подзаборный.
А уж когда дед твой, позвал к себе в ученики, тут я понял, что трудом можно на жизнь зарабатывать, вот с тех пор и работаю и про торбочку забыл, а вот видишь память человеческая вещь какая, нет, нет, да вспоминаю.
Мать-то твоя, тоже голода отродясь не видала, вот я и стараюсь, чтобы не дай Бог, оказия какая-то не случилась.
Плохо, хорошо ли, а ведь живём и бог к нам справедлив.
Вот только Федьке нашему, не жилось спокойно, поймают ведь, тогда точно уже виселица ждёт.
По приезду их ждала радость, у Василия дочь вторая родилась, Марией назвали.
Никифор смотрел на брата и понимал. Вот и этот счастье своё здесь нашёл, никуда его теперь ничем не затащишь.
Всё на своём поместье горбатиться будет.
И Серёжка вечно у него пропадает, всё Ваське помогает.
Одним словом крестьяне. Он как-то подошёл и сказал отцу:
- Пап купи Ваське сабан, из моих денег, что он всё у людей берёт. За так никто не даёт, а это у него свой будет, да и нам завсегда помочь сможет. Удивлённый отец взглянул на Никифора,
- Плуг- сабан, да ты знаешь сколько он стоит.
Это же как, а мечта твоя?
- Да мечта моя, всё равно сбудется.
- А потом, вдруг не хватит?
- Эх бать, то мечта, а то жизнь, вот пахать уже скоро, а нечем.
А это и плуг будет у Васьки, да и нам заодно спашем.
- Не скупись, хватит там и на мечту, и на плуг.
А дом коли строить соберусь, так вы мне всем миром поможете.
- Ты как с отцом разговариваешь, прикрикнул на сына Алексей.
Ладно, я подумаю,- бросил вслед сыну.
И куча мыслей сразу целиком охватила его.
Глянь, засранец ещё, а как мои мысли прочитал.
Мне-то неудобно было предложить, а он видишь, сам многое видит. Он ещё долго сидел и курил, размышляя.
Потом из дома выглянула Дарья и позвала его обедать.
 
                Василий.

Как - то уж очень смутился Василий, когда его Алёна родила ему вторую дочь. Вроде оно и радостно, а всё же сына хотелось, но виду он не подал, Алёне не выговаривал. Созвал Василий в свой дом всех родственников, и они все бурно отметили рождение Марии. Старшая уже вовсю бегала по дому, а когда он возвращался в свой двор, всегда очень радовалась и бежала ему навстречу, пока он не подхватывал её и высоко подбросив несколько раз, нёс по двору, целуя её розовые щёчки. Однажды его Алёна сказала ему,-
- Вась, я как вижу, что ты Нюрку целуешь и нянчишься с ней, у меня ноги от счастья отнимаются. Спасибо тебе родной и обняв, крепко к нему прижалась.
- Брось ты, как же ещё относиться, отец ведь я ей. Нет другого и не было. Был друг у меня, но вот так всё получилось. Так что брось, не вспоминай более. И никогда Василий не отделял детей, на своих и чужих, он просто работал стараясь жить намного лучше всех остальных. Многие уже косо поглядывали на поместье Василия, вот и дом построили и живут душа в душу и скотина ведётся и семья растёт. А ни один из них не спросил, какими шишками это всё растёт. Любил Васька смолоду говорить: « Кто рано встаёт, тому бог даёт». В этом году в роли бога выступил родной отец, как-то по утру слышит Василий отец его кличет. А он во дворе по хозяйству возился.
- Здорово тять, что стряслось?
- Да, слава Богу, ничего. Тут Василий дело такое, Никишка вчера мне говорит.- Давай батя Ваське плуг- сабан купим, вот я и пришёл. Запрягай, поехали за плугом.
- Не переживай, деньги Никишкины, но он сам распорядился.
Василий от радости, не мог и слово вымолвить, вот спасибо братцу. Знал Василий про наследство Никифорово, но и в мыслях даже не было. А тут видишь, само вон как всё повернулось. Он быстро запрёг лошадь и они поехали на усадьбу, прямо к дому лавочника, который перед ярмаркой всё время завозил, всякую крестьянскую надобность. Что крепкому крестьянину надо, чтобы конь был хороший, да инструмент исправный. Конь у Васьки был, а теперь вот и плуг есть. Так вот и стал Василий крепким крестьянином.

                ДАРЬЯ.

Дарья стояла перед иконами, молилась, а мысли сами по себе сумбурно скакали по её чувствам и жизненным проблемам.
Радостно и больно было наблюдать за становлением своих детей.
 У всех вроде всё нормально, только вот Федька попал куда-то не туда. Хотя знала, чувствовало сердце матери, ну не мог её Федька стать простым разбойником.
Вот и Алёша говорит, что против царя они.
 Нельзя ведь против батюшки, а с другой стороны, ну что он нам хорошего сделал. Всю жизнь горбатились, вот вроде и живём по- человечески. А глянь другие, нет не пьяницы, тем всё равно, что царь, что нет его, а вот многим просто не везёт по жизни. Так до весны впроголодь, по весне на сусликах выезжают, чтоб с голоду не подохнуть. Слава тебе господи и при родном батюшке и при муже не знала голоду, детей вот ораву вырастила, а голоду не было.
И сыновья у меня красавцы. Все со своими характерами, где и тяжёлыми, но ни один матери слова грубого не сказал.
Вон Васька к примеру, иной раз так на Алёну глянет, у самой по шкуре мороз, а она молодец сразу всё понимает. Не хотела снохи такой, а видишь всё как повернулось, что лучшей и не найти, да и любит ведь его.
Взгляд искорками загорается, тут уж ясно всё. Слава тебе господи, за сноху такую.
Вот и Матвей скоро женится, дай-то Бог, уж домой бы вернулся. Иногда даже прошу всевышнего, чтобы назад сюда ко мне Матвея вернул.
Д а уж видно не судьба, вылетел из гнезда. Вон сколько мытарств принял на чужой сторонке, а дома не остался. Куда он теперь без своих кораблей, ведь у каждого тяга к жизни, к своей судьбинушке. И ей матери ничего не остаётся кроме как смириться, ждать и переживать за деток своих, да радоваться когда они в родной дом приходят.
Да вот и помощница  подрастает, слеза прошибает, как о ней думать начинаю. Доченька моя единственная, Дашенька, как былиночка растёт, а всё норовит мне помочь. Да и к Алёне пойдёт без дела не сидит, та тоже не нарадуется такой помощнице. Да и Серёженька младший из сыновей. Стал чаще с Васькой работать, чем с отцом, тянутся друг к другу. Хорошо ведь это, а то вот мой братец пропил всё, что после отца осталось. Да и сам теперь уж сгинул чей, не появляется. А ведь отец, как на него мерзавца надеялся. Нас отпустил от себя, к чужим людям отправил, а видишь как дело-то повернулось. И не в кого вроде, в роду алкашей не было, а этот сломался. Да Бог ему судья, хоть бы уж к нам вернулся, спал бы на чистом, а то где там в Самаре пропадает. Скажу Матвею, как приедет, чтобы сюда его направил, брат ведь он мой.
Чувствовало бабье сердце, что уже никогда не увидит своего брата.
Только два года спустя узнают они через Федота, что убил он кого-то в пьяной драке, а потом и сам сгинул, а куда неизвестно. Поговаривали, что дружки за убитого отомстили и в Волгу.
А в ту пору шёл на дворе 1914 год. Ещё не закончилась страда и пришло это страшное известие. Война. Три дня не находила себе места, надо же горе какое, сынков позабирают, а у Васьки трое,
Алёна в этом году внука принесла, Иваном назвали. Она его Ванюшкой кличет, Васька сыну не нарадуется: «мужик растёт». Матвей в прошлом году женился, приезжал по осени со снохой. Ой горе –то какое война. Она чаще стала просто без дела подходить к иконам и с какой-то безнадёжностью смотрела на образа. Сначала стали бывших солдат забирать, а потом пришла очередь Никифора. Глубокой осенью проводили они Никифора воевать за царя и отечество. А к весне, не дав посеять, забрали и Василия. Следом пришло письмо из Самары. Жена Матвея писала, что и Матвея забрали. Что может чувствовать сердце матери, у которой отняли детей. Бросив их куда-то в пекло, на неведомого врага. Ей совсем было непонятно, зачем воевать, зачем проливать невинную кровь. Что сделали её ребята, чтобы их жизни в одночасье могли прерваться. Да будут они все прокляты с их войнами. Жили же, как могли, никого не трогали и тут такое. Не верило материнское сердце, что эта война необходима. Нет, скорее всего нет, всё этот царь с его приближёнными. Не зря Матвей про ту войну так рассказывал, а сколько люду погубили. И Федька, не мог её сын стать просто бандитом. А оно ведь как, если бы своих детей на войну посылали, «Бояре ругаются, а у крестьян чубы трещат», а тут не чубы, тут головы молодые и кровушка людская. В село уже пришло несколько похоронок. После очередного известия,  Дарья совсем теряла голову и по ночам часто стоя перед образами, просто рыдала, вымаливая жизнь своим сыновьям.

                Василий. 

С плохим настроением принял Василий мобилизацию. Совсем не хотелось воевать, вставшему крепко на ноги мужику. Только вот сына Алёна родила, а тут вот на войну. С тяжёлым сердцем при расставании оторвал от себя Алёну, подошёл к матери поцеловал и сказал.
- Всё будет хорошо, я живучий.
Не убьют, решил сам для себя и тронулся в путь.
Повезли их не в Самару, а в город Николаевск. Городом -то не назвать так, деревня большая. Там стоял лагерь, где из них и стали подготавливать солдат. С темна и до темна, гоняли.
Учили стрелять, учили взрывному делу, учили всему, что могло пригодиться. А через три месяца посадили в теплушки и повезли на запад к фронту.  Не в лучшее время попал Василий на фронт. Неся огромные потери, армия отступала, вновь окапываясь, принимая бой. Потом отступали вновь и вновь до самого окончания лета. Многих земляков похоронил Василий, но к нему судьба была благосклонна. Также как все он поднимался в атаку, доходило до рукопашной. Часто вспоминал он лица врага, с которым приходилось сталкиваться нос к носу. Навсегда он запомнил занесённый над ним кинжал рыжего немца, его сильные, огромные руки, оказались сильнее и лишь штык товарища, спас Василия, от неминуемой гибели. Он с трудом оттолкнул ослабшее тело немца и увидел радостное лицо земляка, спасшего его жизнь. В разговорах часто говорилось, что война не нужна, настроения солдат были упадническими. Да и чему было радоваться. Самое страшное, когда враг наступал, а обороняться было нечем. Иди в атаку, когда в винтовке всего три патрона. Но хватка русского мужика и здесь часто выручала Василия. При очередном наступлении, забрал себе трофейный пистолет, который держал постоянно при себе. Он –то его и спас, они беспорядочно отступали, когда совсем рядом раздался сильный взрыв оглушивший его. Очнувшись, он увидел склонившихся над ним улыбающихся немцев. Выхватив пистолет, он в упор расстрелял их. Сразу он и не понял, что они на нём разглядывали. Только расстреляв  увидел, что на нём лежали чьи –то внутренности, целая куча человеческих кишок. Долго он тогда бежал в сторону наших, а добежав, испытал страшный приступ рвоты. То ли от лёгкой контузии, или от того, что расстрелял немцев. После осознав, что те радовались, видя, что у него якобы весь живот наизнанку вывернут, нисколько не сожалел о содеянном.
Надо же гады, ухмылялись, ну и поделом им.
Ближе к осени фронт выровнялся и остановился.
Из тех с кем он приехал из Николаевска, остался всего один Евмен Шанталин. Молчаливый нескладный мужик, тот самый, спасший жизнь Василию. Родом он был из Перелюба, а жил в Смоленке, также как у Василия, у него осталась жена и двое детей. Писать он умел плохо, и Василию приходилось писать письма и домой, и Евмену.
- Вот видишь Васька, счастливые мы с тобой, считай сотня была, а вот только мы и остались невредимы.
   Надо же только на ноги встал, тут война. Хорошо хоть братишку младшего не забрали, за главного он там у меня. Чей уж прокормит, мало там мать с отцом, так ещё тесть с тёщей, тоже старенькие. А ведь все жрать хотят, а вот как бы, если не брат. Давай –ка Васька рядышком держаться, всё вдвоём веселее. Да бог даст живыми останемся в гости к тебе приеду, чей не выгонишь.
- Не выгоню. У меня сын по осени родился, год ему почти, Иваном нарекли, следующий родится, в честь тебя Евменом назову. Трое у меня их, детей, да и у отца семья большая, два брательника, если живые воюют. Нас у матери с отцом шестеро. Четверо взрослых. двое воюют, один в бегах, революционер, помоги ему господи. А малые Серёжка с Дашкой при матери с отцом. Отец мой плотник на всю округу, всё что хочешь сделать может, да и у вас в Смоленке явно его поделки найдутся, не старый ещё в силах. Неплохо мы до войны жили, как уж теперь будет не знаю. За каким только чёртом воюем, скорее бы уж она кончилась, или перемирие какое.
- Да мне бы сейчас хоть на месяц домой в Смоленку. К зиме своих подготовить.  Ох, боюсь я за них,- проговорил Евмен, лёг на настил и замолчал.
А в следующем бою ранило Евмена в ногу, сползли в воронку.
- Беги Васька, не вытащить тебе меня, тяжёлый я. А я пока тут полежу, а завтра, или ночью заберёте.
- Молчи, бог даст они мимо пройдут. А до сумерек уж недалеко, так мы вон в тот лес и уползём. Время словно остановилось, обстрел кончился, Васька присыпал Евмена разорванной, рыхлой землёй, а для себя вырыл что-то вроде щели, в которой при появлении немцев хотел спрятаться. Но немцы до вечера не появились. А как только стемнело, они двинулись к лесу.
- Зря ты меня Васька раскопал, я уже привыкать к земле начал. Только вот своих жалко, так бы привык совсем. Вот лежал и думал, ну что мне царь с его грёбаной властью дал, а воевать отправил, да ладно бы за землю русскую, а то и не поймёшь, кто тут живёт, а я вот прости Господи кровью своею поливать должен.
- Какая нам разница кто здесь живёт. Нам Евмен, умирать никак нельзя, дети у нас, да и сами ещё толком не пожили.  С большим трудом они добрались до лесу. И тут Ваське пригодилась русская смекалка, с плотницкими навыками.  Срезав огромную палку, с рогатиной, как костыль  пристегнул её при помощи ремня к туловищу  Евмена так, что один конец палки упирался в землю, а второй под мышку. В таком положении Евмен двигался сам, выкидывая раненую ногу вперёд. Смотреть было смешно, но они двигались, подальше от поля боя, от полной вероятности попадания в плен. Шли всю ночь, под утро лес поредел, и впереди они увидели хутор в несколько дворов. В серой поволоке сплошного тумана, который стелился по земле, им были видны, лишь крыши.
 -Ты садись здесь, а я пойду, посмотрю что там есть,- проговорил Васька, и не дожидаясь согласия насмерть измученного Евмена двинулся к жилью. Осень потихоньку вступала в свои права, туман
густо заслонял собою хутор, и издали кроме крыш, было совсем ничего не видно.
Он присел за одним из сеновалов и решил дождаться, пока туман совсем рассеется, зоркий глаз крестьянина сразу определил, хутор не из бедствующих. Всё хозяйство было отлажено, и куда бы не падал взгляд, всё было в полном порядке, даже снопы уложены строгими рядами.
- Руки вверх.
 Как громом ударило сзади. Васька оторопело оглянулся. На него почти в упор смотрел чёрный ствол берданки.
- Ты что же сучёнок, уж не запалить нас решил.
Василий с трудом понял украинскую речь.
Хозяин старой берданки, был скорее всего её ровесником.
- Опусти ружьё дядя. Я узнать, нет ли немцев у вас.
- Немцев нет, да и тебя мы не ждали племянничек,- проговорил дед почему то уже на чисто русском и повёл берданкой в сторону. Ты, давай хлопец, иди откуда пришёл. Не нужны нам ваши горести и радости, у нас своих тут хватает.
- Да уйду я дед, в лесу товарищ раненый. Врача бы, или посмотрел бы кто, да и жрать охота, сил больше нет.
-  За жратву, за неё милый работать надо. А вы всё воюете мать вашу ети, а кто же работать –то будет. Не следует тебе здесь показываться. Ты жди меня у леса, а я зараз приду, посмотрю раненого твоего, да и еды вам кой- какой принесу, вот дармоеды –то. Смотри, чтоб тебя больше никто не видел, а то и меня подведёшь, да и вам не поздоровится.
 С этими словами дед быстренько вышел из-за сарая и побрёл к хутору. Васька вернулся к опушке. Сдаст нас дед или нет? Наслышался Васька всякого об этом народе, в одном хуторе с цветами встречают, а в другом со стволами. Дед не заставил себя долго ждать. Он опять словно вынырнул из тумана почти перед самым носом Василия.
- Ты хлопец не думай, что народ у нас дюже поганый.
Просто не любят у нас пришлых, от них одни беды. Ну, пошли, где твой раненый.
Осмотрев рану Евмена, старик велел разжечь костёр. Поставил на костёр котелок с водою и выложил из котомки большой кусок жёлтого солёного сала и большую краюху хлеба. Когда солдаты поели, он тёплой водой обмыл рану и достал из костра какую-то железяку.
-Ну, солдатик, а теперь потерпеть придётся. Держи его, -приказал он Василию. А сам взял и приложил железяку к оголённой ране. Евмен дёрнулся и потерял сознание.
- Вот так-то, теперь легче будет. Он достал из котомки какую-то траву и приложил её к разорванному месту. Всё лицо Евмена покрылось крупными каплями пота.
 Дед долго осматривал палку, отвязанную от ноги.
- Сам додумался.
Василий кивнул.
- Плотник, наверное.
Васька  кивнул, снова поразившись проницательности этого старого украинца.
- Вы денёк пролежите здесь, пусть затянется трохи. А завтра пойдёте вон к той горе. Дойдёшь до озера, обойди его справа, а дальше двигайся на восход солнца. Если немцам не попадётесь, то там недалеко городишко, там наверняка русские стоят.
- Спасибо тебе, отец.
- Завтра поутру развяжешь, вот эту травку приложи. Через месяц плясать вовсю будет. Ну, я пойду, к нам в хутор не тискайся боле. Поверь старому Трифону, ничего хорошего с того не получится. С этими словами, он развернулся и словно растворился в утреннем лесу. Сало спасибо деду спас, после еды их обоих бросило в сон.
И снилось Василию родное село, запах свежего сена.
Снилась голая Катя посередине ночного сеновала, и всё это было так рядом, так доступно. Проснулся он от стона.
- Ты чего?
Евмен очнувшись, долго смотрел на Ваську, как бы не понимая, где он и что с ним происходит.
- Сон мне Васька приснился, дом, речка, Фёкла моя голая купается. А тут вроде немцы к реке бегут, я спасать кинулся, да ногу подвернул. Сам чувствую что сон, ногу больно, а всё же отогнать немцев хотелось. Тьфу ты чёрт, немцы у нашей речки.
Неужели они победить смогут Россию.
Нет, конечно, не смогут, фу ты, бред какой-то.
И тут они разом вздрогнули.
- Здорово славяне.
Перед ними стоял такой же, как они воин. Его сильно обросшее лицо говорило о том, что он не первые сутки находится в лесу.
-  Расположились  вы, как у себя дома, дрыхните здорово.
Битый час за вами смотрю, а вы прям ну, как слоны.
У вас пожрать, ничего нету?
- Как слоны говоришь, а ты их хоть видел когда?
Присаживайся, вот хлеб с салом.
- Ой, спасибо, не ожидал, ограбили, кого?
- Да нет, старый вуйка Евмена лечил и сала принёс.
Солдат отрезав сала и кусок хлеба, стал судорожно пережёвывать пищу.
- Подождите ребята, сейчас голод утолю и всё расскажу.
Давно я уже по лесу блукаю. Днями сбился, но недели три точно.
Контуженный я был. Немцы подобрали, не знай, почему не добили, погнали нас куда-то. А у меня башка разламывается, всё закрутилось в голове и упал. Помню рожу немецкую надо мной склонился, ну думаю сейчас добьёт. А он наверное меня мучиться оставил, очнулся никого, до сих пор не пойму, пошто в расход не пустили.  Я в лес, вот и хожу, в лесу-то я, как дома, чуть грохот заслышу, убегаю, и голова разламываться начинает, а пока тихо ничего, вроде и не болела вовсе
- А родом то ты откуда?
- Да из-под Воронежа я, Никита Щербатый, русский.
- Да мы вот тоже вроде не немцы. А ты Никита не русский вовсе, хохол ты похоже, вон букву г не выговариваешь. То же мне русский нашёлся. Да вообще-то какая разница, да и земляк почти.
 - Мне всё равно, хоть чугунком назови, только в огонь не ставь. Бежать ребята нам отсюда надо, до своих добираться. А то один раз не добили, второй раз обязательно укокошат.
Хотя в лесу хорошо, от тишины у меня голова не болит.
Не хочу воевать боле, год целый по окопам.
 Крови невинной перед глазами море протекло.
С деревни нас троих брали, маманя писала, что тех уже нету, погибли, а я не хочу умирать, страшно, да и не за что.
Маманя всю жизнь свою горбатилась, да и я с малолетства дворами подрабатывал.
Вспомнить-то даже хорошего нечего. На войну как забирать стали, так я с радостью пошёл. Из-за того, что невесту мою отец её, за другого отдал. Не захотел, чтобы с голодранцем жила.
Так на меня и нашло, свет не мил.
В атаку в первых рядах, меня даже к Георгию представили.
А видишь не нашёл смерти, а теперь вот и воевать не хочу.
Да и дома, окромя мамани никому не нужен. Так что вот я ребята, весь перед вами.  Ой, за харчи спасибо, изголодался я весь.
- Никита, а как же ты, совсем без оружия?- спросил его Василий
- Да нет вон за деревом винтовка немецкая стоит.
Шёл я через поле боя, вы наверное оттуда, гляжу, валяется и патроны есть.
Долго в тот вечер лежали перед костром три Российских солдата.
А утром, чуть забрезжив рассвет, они тронулись в путь. Отдохнувший Евмен исправно двигался сам, только на спусках и подъёмах они помогали ему. И вдруг лес начал редеть и перед ними, раскинулась голубая гладь, небольшого лесного озера. Они совсем уж хотели спуститься к воде, но тут Васька увидел трёх стреноженных лошадей, мирно пасущихся невдалеке.
- Тихо. Лошади стреноженные, значит где-то близко хозяева.
- Васька глянь, а они ведь под сёдлами.
И тут у озера они увидели немцев, которые о чём-то переговариваясь, беззаботно ловили рыбу.
- Мужики, а ведь это шанс,- сказал Никита.
- Ты поглянь, как у себя дома. Давай их ликвидируем.
- Не, стрелять нельзя, больно уж громко. Давайте лучше цыганским методом, угоним, -предложил Василий.
Тем временем кони сами потихонечку приближались к лесу.
И когда обзор у немцев ограничился. Васька согнувшись подошёл к одному растреножил путы, взял за упряжь и повёл в лес. Никита привёл оставшихся двоих.
- Ну, мужики, помоги нам Господи. Отвязав от Евмена костыль, они помогли ему взобраться на коня, запрыгнули сами и краем леса быстро поскакали на восток
                ФЁДОР.
Надолго свела судьба Фёдора с Ефросиньей, долгих два года скрывался Фёдор в этой заволжской деревне и может совсем его судьба бы развела с революционерами.
Да только докопался местный староста, кто он и откуда.
Так он собрал свои пожитки и отправился в Вольск. Опять зашёл Фёдор на Весеннюю улицу, но с тех пор, как он с  Петровичем первый раз заходили по этому адресу,  Антон так и не появился, а его Фёдора, мол разыскивали, спрашивали товарищи из Саратова.
- Ты подойти к вечеру, я с кое –кем повидаюсь, проговорил хозяин квартиры.
Побоялся Фёдор идти вечером туда, послал Петровича, тут и понял старый каторжник, что на хате засада.
- Не ходи, Федька туда, мне кажется, что засада там.
Связей больше никаких не было и отправился Федька назад в Самару. В Самаре нашел старых товарищей и уже через несколько дней ходил Фёдор по Самаре, с другими документами. Недовольство народа возрастало, жандармерии уже было не до прошлых дел. Да и времени прошло много уже.
     От старого Федота узнал, что братьев его на войну забрали.
- Ой, Федя, не гоже тебе здесь появляться.
Целый год за нами приглядывали, думали, что ты тут появишься, а я уж грешным делом подумывал, что и в живых тебя нету.
Ну, слава Богу живой хоть.
- Рано ты меня хоронить собрался дядя Федот.
Я ещё на этой земле мало кому надоел. Ладно, пойду я, не поминай лихом; матери с отцом привет передавай. Пусть здорово не переживают, всё равно правда на нашей стороне будет.
    И тут его вместе с двумя товарищами направили в Петербург. Одно лишь Фёдор уяснил, приедем встретят, а дело там в Петербурге. По приезду в Питер устроили их на завод.
Работайте, приглядывайтесь, потом видно будет.
Работали, слушали, что говорят столичные рабочие.
Все были против войны, против кровопролития бессмысленного. Часто вспыхивали незапланированные забастовки.
Им запретили в чём либо участвовать, и они всё время потихоньку уклонялись, от каких либо разговоров, а уж тем более забастовок.
А через три месяца их трудовой деятельности, их вывели на крупное ограбления кассы завода.
С работы они уволились и несколько дней ждали прямых указаний. А в одно пасмурное утро, им принесли оружие и объяснили план операции. Где-то к обеду должны привезти деньги на завод и вот прямо около конторы, они должны были отбить у охранников  деньги. Только потом выяснилась вся остальная картина.
Так получилось, что они без единого выстрела отняли мешок с деньгами и скрылись. А наутро началась забастовка, в связи с невыплатой зарплаты.  В следующий вечер, они как ни в чём не бывало, ехали в поезде в сторону Москвы.
- Хороша у нас работа, раз вывели на скачок, мы и скакнули.
 А как бы не так вышло, так и положили бы нас всех у крыльца.
 А получается, что мы у своих собратьев кусок хлеба изо рта вытянули. Ведь многие семьи с трудом до зарплаты доживают, а мы раз и украли, расстраивался пьяный подельник Иван Чёрный.
- Да не скули ты, оставался бы вкалывал на заводе.
Может и всплыли твои прошлые заслуги, перед царём-батюшкой, от которых тебя в Самаре укрыли. Что-то не нравилось тебе жить на зарплату грузчика, вон как нос воротил, а теперь здесь слюни пускаешь.  Водочку –то не простую пил, царскую.
Такую не каждый дворянин себе пить позволяет. Так, ладно хорош, чтоб я таких рассуждений не слышал больше, понятно?
Фёдор  тоже кивнул, он с уважением относился к командиру.
Тот был намного старше Фёдора. Всегда всё растолковывал, что кому не понятно было и вообще человек был образованный, способный, ко всему относившийся с выдумкой, не то что они с Иваном простая деревенщина. Да и в операции, которую они произвели без единого выстрела, только его заслуга.
Он перед крыльцом взял и прикинулся, что у него припадок, охранники над ним и склонились, а в это время Иван с Фёдором взяли их и оглушили, забрав у оторопевшего кассира мешок с деньгами.
Звали они его Прохор. Хотя наверняка это было не его имя, но спрашивать было неудобно, да вроде, как и ни к чему. После операции, Прохор  отдал большую часть денег заказчикам, а
остальное, честно разделив на троих, сказал:
 - А это ребята нам за риск и за хлопоты наши.
Если заметут, то нам долго гнить на каторге.
А они вроде как и ни при чём. А ещё через день они очутились в Москве. Огромный вокзал, как-то сразу известил, что этот город никак не хуже столицы. Величие этого русского города произвело неизгладимое впечатление. Что Самара по сравнению, деревня, а здесь, красота –то какая, благодать просто. По адресу их уже ждали, хозяин квартиры невысокий далеко ещё не старый мужчина, по имени Самуил Маркович, сразу пригласил к столу и они отобедали.
- У меня господа Вам нельзя жить.
Сейчас за вами подъедет извозчик и отвезёт в имение, совсем здесь недалеко. Не переживайте, там для вас всё в лучшем варианте. А дней через десять- пятнадцать я подъеду и мы поговорим о дальнейших наших делах. Да вот он и подъехал кстати, так что вперёд и там  отдыхайте.
Там Кузьмич у меня, к нему все вопросы, он во всём вам поможет.
Никогда так ещё не отдыхал Федька.
В первый же вечер заказал им Кузьмич женщин из борделя.
Баня в которую их отправили по прибытию, превратилась в какой –то ужасный бардак. В котором всё перепуталось с прибытием женщин. Единственное о чём предупредил Кузьмич, что говорить при них можно не всё, а то всем гамузом, быстро угодим на дознание в околоток. Пьяный Федька в обнимку с прекрасной нимфой, сидел на лавке, когда в голову полезли всякие мысли, от которых всё время, когда они наступали не было никакого спасения.
 Вот вроде революция, идеи правильные, а сколько грязи.
Возьми хоть их работа, грязь, зачастую вперемежку с кровью. Отдых, тоже самое. Бардак, девки эти, да и вообще нет никакого спасения, ничего чистого, целомудренного.
И царя свергнем, а эта грязичка ведь так и останется.
Он как от назойливой мухи отмахнулся от таких мыслей, и опять подняв стакан, с головой окунулся в этот бардак.
За которым завтра могла быть смерть, или каторга.

                НИКИФОР.

Не прятался Никифор за спины товарищей, воевал честно. Отчаянно поднимался в атаку и стрелял и колол штыком.
 А случилось в одном из боёв спасти офицера, который оказался разведчиком. Так и попал Никифор в его команду, которая зачастую оставалась в тылу, или специально переходила линию фронта, в поисках разведданных.
 Вот в одной из таких вылазок и ранило крепко Никифора.
Пуля попала в грудь, совсем немного выше сердца. Задание было не выполненным, и оставили его товарищи на хуторе, который стоял вдалеке от дороги в глухом лесу у болота.
Когда шли назад, он был совсем плох. Пригрозил тогда командир группы хозяину. Пообещал наградить, коли солдатика выходит, так и остался Никифор на хуторе Никиты Марущака.
Долго Никифор был на грани жизни и смерти, а потом смерть отступила и началось быстрое выздоровление. Почти всё время, за ним ухаживала работница хозяина, старая вредная баба. Никто её и не знал по имени, все её звали просто Моргуша, так как один глаз её почему-то всегда дёргался, как будто подмигивал.
Иногда заходила младшая дочь хозяина, постоянно улыбающаяся, очень весёлая, не посидящая на месте, она словно всегда куда-то торопилась, хотя по хозяйству её здорово не напрягали.
Звали её Олеся. Но хозяин почему-то всегда называл её Олькой. Попросил её Никифор принести кусок доски и ножик и вырезал первую икону, в подарок к её дню рождения. Потом хозяин принёс сломанную напополам икону и попросил сотворить такую же, только новую. Когда Никита забирал готовую, было видно, что он очень доволен. И скупой на похвалу, всё таки выговорил, как бы ехидно кольнув: «А всё-таки, ты Никифор не зря, моим хлебом питался.»
Никифор уже вставать начал, ходить, когда хозяин привёз с города краски.
- Вот Никифор на попробуй, может что получится, показывал я твою икону в монастыре, мастер говорят.
Даже ещё заказать пытались, а я не взялся, с тобой же посоветоваться надо. Немцы ведь кругом, вдруг прознают.
Стал замечать Никифор, что Олька дольше обычного стала возле него задерживаться. Да он и сам был рад этому.
Он часто работал при ней, а она сидела и смотрела, или о чём-то рассказывала, влюблено вглядываясь в Никифора.
Силы возвращались, но рана ещё давала о себе знать.
Целыми днями он что-то вырезал, или просто мастерил, то табуретку, то полочку какую, часто вырезал фигурные доски для резки овощей. У хозяина сын был младший Антон, так ему целый арсенал деревянного оружия сотворил, тот их даже променивать стал на что-то у сверстников, из соседнего хутора.
  Так незаметно и притянуло любовью к дочери хозяина.
Он целовал её в губы, а она вся прижавшись к нему что-то тихо шептала, совсем не сопротивляясь. Вырезал как-то картину на доске, девку голую тут и проявилось всё. Никиту словно прояснило, или узрел в бабе этой, черты своей дочери.
Увидев картину, он долго разглядывал её, потом поставил  на стол и ушёл в горницу. Через минут десять, он с потемневшим лицом и огромной бутылкой самогонки, вновь предстал на пороге Никифорова жилища.  Молча  налил два стакана.
- Пей,- приказал он Никифору.
Никифор выпил.
- Посади свинью за стол, она и ноги на стол.
Ну, рассказывай солдатик, пошто напаскудничал?
Он с грохотом присел на новый табурет.
- Ты про что это? Озадаченно спросил Никифор.
- А вот про што. Он схватил доску.
- Вот я про чего либо с натуры вырезал?
Уж дюже на Ольку смахивает.
Ишь, как устроился, хлеб мой, забота моя, он ещё и дочь мою опозорил, тебе бы сукиному сыну, так понравилось?
- Ты брось Никита, Ольку твою люблю я.
А уж что любить разрешения у тебя не спросил, так прости Христа ради, получилось так. Любим мы друг, друга, благословил бы ты нас.
Огромные ладони Никиты  сжавшись в кулаки, с грохотом опустились на стол.
- Вон оно как и всё за моей спиной.
Он молчком налил ещё стакан и залпом выпил.
- Ох, доченька вот удружила, ведь солдат  же ты подневольный. Ведь придут за тобою, заберут служить. Это когда ранен был никому не нужон, а теперь хозяева быстро найдутся, а её мне оставишь, зятёк, мать твою.
Он налил себе ещё стакан, выпил, сгорбился как-то по-стариковски и как от неизбежности выдавил из себя, смахивая с щеки откуда-то взявшуюся слезу.
 - А так то не против я.
Никифор взял бутылку, налил в оба стакана и чокнувшись они выпили вместе, как бы закрепляя достигнутую договорённость.
Так и женился Никифор, на чужой стороне.
Свадьбу сыграли скромную, как положено.
Обвенчали в местной церкви, которая находилась в нескольких километрах. Знакомый тестю батюшка не стал допытываться, кто таков жених и откуда взялся. Обвенчал молодых честь по чести, а вечером собрались родственники невесты. Приехали музыканты и до самого утра лились певучие украинские песни.
- Певучий народ у Вас,- говорил Никифор, прижимая к себе законную жену.
Жаль, что мои не знают, но вот война кончится и поедем мы с тобой ко мне. Степи у нас красивые бескрайние, по весне так сначала подснежники - жёлтенькие такие цветочки небольшенькие.
Потом тюльпаны степные расцветают. Местами поля бывают жёлтыми, а кое-где даже красными, запах от них задохнёшься, степью родной пахнет. После тюльпанов ландыши бывают по долам большим, сирень, а сады белые, белые, жизнь начинается, а степь тем временем ковылём покрывается, как борода деда твоего, Матвея, такая же белая и колышет её степь – матушку. Смотришь а она будто море бескрайнее раскинулось. Так же как на море водяные волны, а здесь волны  седые ковыльные.
Ты знаешь, у меня ведь тоже, отца матери Матвеем звали. Д
а и брата старшего так зовут. Не знай, где он теперь, то по Волге на пароходе ходил, он ведь моряк у нас.  В Японскую войну в самой Японии был в плену, целых полгода держали, а потом домой пришёл.  А знаешь какая Волга наша красивая, самая, наверное большая речка в мире.
   Когда я маленький был, мне один дед-старовер говорил, что она раньше  Ра называлась, то есть светлая. А светлая она, когда погода хорошая, смотришь на неё, и душа радуется. А когда непогодь, или в осень при ветре, вода прямо чёрной становится.
Смотришь на воду, а по шкуре мороз.
Он рассказывал ей, а на душе прямо тоска рождалась.
По краю родному, по матушке с отцом по всей родне.
А она смотрела на него влюблёнными глазами и слушала, нежно поглаживая его, как маленького ребёнка, по голове.
Уже совсем рассвело, а молодые лёжа на постели всё говорили и говорили, друг с другом.

               
                СЕРГЕЙ.
Семнадцатый год для семьи Горшковых начался с сильных потрясений. Перед новым годом пришла весть, что Фёдор живой и передавал всем привет. А в самом начале года пришло известие, что моряк Матвей Горшков геройски погиб, за царя и отечество.
Без того частенько болевший отец, свалился совсем.
Как –то он позвал Серёгу к себе и очень долго смотрел на него, а потом выговорил сквозь набежавшую слезу.
- Ухожу я Сергей, ты тут за старшего останешься.
Смотри матери помогай, за Дашкой приглядывай, совсем уже девка.
- Тять, да ладно тебе, ты же молодой у нас, ещё вместе косить поедем.
- Нет, Серёга откосился я, вся левая сторона болит, да и дышать нечем совсем. Матвей вот вчера снился, к себе звал,
а Васьки с Никифором с ним не было, живые значит.
Он обнял сына и выпроводил, указывая на дверь рукой.
В прихожей стояла мать и Серёга понял, что она всё слышала.
- Мам, а тятя прощался со мной.
Она притянула его к себе, и он почувствовал, что горячая материнская слеза нечаянно упала ему на голову.
- Да не переживай Серёжка, встанет он.
Это после Матвея, хандра у него, как говорят Михей наехал.
Отец не встал. Буквально через два дня ему стало совсем плохо.
Не помогла и старая Матрёна, которая пыталась что-то сделать, к утру отец захрипел и умер. Хоронить отца пришло половина села. Не так много лет прожил старший Горшков в Перелюбе, но авторитет непьющего, порядочного плотника, и человека, за ним закрепился крепко. Схоронили со всеми почестями.
Все похороны проходили, как в глубоком сне, не мог понять Серёга, как это так, что отца не будет более, кто будет давать ему указания и ругать, когда он что-то нарекошетит.
 Он долго смотрел на умершего перед закрытием гроба.
Потом наклонился и поцеловал мёртвый, холодный лоб.
  К сорока дням, после похорон, дома объявился Василий, весь худой  и обросший, без погон.  Услышав, что отца больше нет, он освободился от обнимавших рук матери и медленно опустившись на табурет, достал кисет и закурил.
Мать молча положила перед ним похоронку на Матвея.
Он несколько раз перечитал и с грохотом два здоровых кулака опустились на стол.
- Сами пусть воюют гады, а я не ходок туда боле. 
Надо же и отец и Матвей. Сергей, приведи Алёну с детьми.
Мне по селу нет резона расхаживать, дезертир я, сил больше нет, провались они пропадом с ихней войной.
 Алёна услышав, что вернулся муж, выронила из рук тазик и быстро одев жакет, рванула к свекрови. Серёга собрал детей и пошёл за ней следом. Маленькая Маша увидев обросшего отца остановилась в нерешительности. Она никогда не видела его таким обросшим, да и что толком она помнила. Васька сам подошёл и подхватив её долго рассматривал. Потом дошла очередь Ванюшки, когда отец взял его на руки, тот сначала его разглядывал, а потом громко разревелся в голос, протягивая руки всем, окромя отца.
- А где же Нюра?- спросил Василий.
- Да, там у наших.
Мать моя плохая совсем, я её к ней послала.
Особо –то некому ухаживать, а она еле ходит. Вот Нюра там помогает. Проведать бы сегодня надо.
Говорила уж как-то, что ни сыновей, ни зятя не дождётся.
Мои -то братья тоже воюют,- проговорила Алёна и опять обняла  Василия. Сергей видел, как горели глаза снохи, он понимал, что Алёна любит Василия, да быть иначе и не могло.
Он часто задумывался, над выбором себе жены.
Его юношеские представления всегда останавливались на образе Алёны, именно такую, решил он найти себе в жёны.
 Свалившееся горе на вернувшегося Василия, как-то пригнуло его, спина сгорбилась.
Он сидел за столом и упёршись в одну точку своим тяжёлым взглядом, то ли слушал близких, а может и нет.
Его вид отрешённости, пугал Серёгу, он два раза подходил и обнимал брата, никакой реакции.
Только лишь рука Василия потянулась к бутылке и налив очередной стакан, выпил залпом и опять замолчал надолго.
Он как бы прощался с бывшей жизнью. Теперь он в семье самый старший, и ему быть за них за всех в ответе.
 Василия расшевелила Дашка, вернувшаяся с морозной улицы.
Она сначала вскрикнула, увидев Василия, а потом кинулась к нему на шею целуя его и одновременно рыдая, то ли от счастья при виде живого брата, а может от того, что отец не дождался Василия.
 Оторвав её от себя, Василий как-то сразу посветлевший лицом заулыбался.
- Надо же, не задушила чуть. Невеста.
  В этот вечер они долго сидели за столом.
Детишки уже крепко спали на печке. Дашка тоже вдруг удалилась в свою комнату, мать копошилась около печки, то вдруг отрываясь, рассказывала какую-нибудь сельскую новость. Выслушав очередную историю, Василий встал и быстро собравшись сказал:
- Мам, мы домой, приходите к нам. С этими словами брат с женой удалился.
И тут Серёга увидел, что мать присев к столу зарыдала.
- Мам ты чего успокойся, живой же целый, что ещё надо?
 Мать обняла Сергея.
- Живой, вижу. Ой, Серёжка, ведь сбежал он с войны. А таких вон ловят и расстреливают, вот тебе и живой.
- Мам, ну мы его завтра спрячем подальше.
- Прячь не прячь, в селе ничего не утаишь. Да и не один он видать.
Плечи её вновь задрожали и облокотившись на стол, она долго сидела, то всхлипывая, то просто уставившись в одну точку.
А я ещё на войну рвался, а вот видишь, брательник сбежал почему-то. Неужели испугался, вообще везде чёрт те что творится. Он ещё долго лежал с открытыми глазами, раздумывая о непонятных переплетениях жизни. Одно его очень обрадовало, старший брат сразу снял с Серёжки всю ношу ответственности за две семьи.
А на следующий день стало известно, что царь отрёкся и к власти пришло, какое-то демократическое правительство. С этой вестью Серёга и рванул к брату.
- Ну, спасибо Серёжка, порадовал, а то уж размышлял  где схорониться. Хотя эта власть, ещё не знай куда гнуть начнёт. Одно теперь ясно, присягал царю. А раз он отрёкся, значит я никому ничего не должен.
                ФЁДОР.
Февральская революция, как бы освободила Фёдора от вынужденного подполья. Хоть и были у него солидные документы, всё равно страх перед арестом всегда был рядом. Он постоянно как гильотина, висел над головой. Надо же двадцать один год, из них пять подполья. Слава богу, наконец-то можно было съездить домой.
Но вдруг его отправили в Петербург в качестве телохранителя человека с портфелем.
- Здравствуйте молодой человек,- поздоровался с ним человек с портфелем.
  Наслышан, о вашем мужестве. Зовите меня Антоном Петровичем.
- Здравствуйте, а я Фёдор,- от удивления скомкано поздоровался Фёдор.
- Знаете, Фёдор, давайте располагаться, а вот как тронемся, я попрошу вас рассказать всё о себе.
 Через несколько минут поезд тронулся, расположившийся на нижней полке Антон Петрович, сначала задумчиво смотрел в окно, а потом повернувшись к Фёдору спросил,
 - А откуда вы родом, молодой человек.
Фёдор почему-то опять смутился.
Ярко выраженная интеллигентность этого человека, никак не соответствовала задаваемым им вопросам.
- Я с Волги, из-под Самары, очень давно уж дома не был.
- Вы поймите меня правильно молодой человек.
Не любопытства ради, я собираюсь расспросить вас обо всём.
Я сам большевик, у меня за спиной уже второй десяток лет революционной деятельности. После пятого года отбывал ссылку в Сибири, а вот теперь от партии большевиков еду на съезд, или можно сказать конференцию. Сейчас Россия стоит на пороге больших перемен, царь отрёкся, Временное правительство возглавили люди, которые далеки от проблем России.
Они просто гнут свою линию, не ведая того, что сами творят.
Я думаю, что не пройдёт и года, как к власти придут большевики и начнут строить совершенно новое социалистическое государство. Может быть это и преждевременно. Но русский народ, он не любит понемногу, ему или всё, или ничего. А такими структурами, как ваша, пользовалась и пользуется каждая партия.
От средств к существованию, ещё никто не отказывался. А уж какими способами они добываются, всем абсолютно наплевать.
Революция всем всё спишет, а многим преступления зачтутся, как подвиги. Я как член партии, сейчас при помощи пера, пытаюсь оставить для потомков, наши мысли, дела, проблемы.
Время пройдёт и нас рассудят, насколько кто из нас был прав, или не прав. Так что не стесняйтесь и расскажите мне вашу историю революционной борьбы.  Вам же приходилось убивать, ради выполнения той или иной задачи.
 Антон Петрович ещё долго расспрашивал Фёдора, про его жизнь в подполье. О их вылазках, или налётах, так их называл сам Фёдор.
- Знаете, Антон Петрович, я себя просто гоп-стопником чувствую.
За спиной одни преступления, с пролитием крови, какая –то уж больно специфическая должность у меня в революции.
- Ой, зря вы так думаете Фёдор Алексеевич, впереди у нас ещё больше грязи, которую придётся разгребать всем нам и крови в этом грязи будет не меньше.
А впереди ведь будем мы, большевики.
Поверьте, без пролития крови, никто ничего нам не отдаст и никогда, мы не сможем построить, то государство, которое бы нам хотелось. Ваши, как вы выразились налёты, будут вам казаться просто детскими шалостями. У нас всё впереди и для этого нужно иметь трезвый ум и холодную голову.
Ведь только тогда за нами пойдут массы, которые опрокинут старую, или вновь созданную, неугодную нам  власть.
У нашей партии есть все шансы, встать во главе революции и победить. Остальные никогда не сделают этого.
У некоторых бредовые идеи, а у тех, у кого идеи нормальные, не могут понять, что война до победы, это гибель нации.
А если не гибель, то позорное поражение.
Так лучше заключить мир и разобраться у себя дома, а уж потом смотреть, как всё это получилось. В вагоне что-то прогремело и вдруг раздались три пистолетных выстрела.
- Стой,- и опять два выстрела подряд.
Выхватив два револьвера, Фёдор собою загородил Антон Петровича.
 - Тихо, молчите пожалуйста. Это не про нас.
По вагону пробежало несколько человек, потом всё стихло. Оставшуюся ночь Фёдор не сомкнул глаз. Мысли путались в голове. Вот опять стреляли и чья –то жизнь может висела на волоске, а может и прервалась. Вот так и его жизнь очень часто соприкасалась со смертельной опасностью. Так и его жизнь могла прерваться в любом из налётов. И уж тогда точно бы никто не узнал, где могилка его. Что за мысли, вот вроде и царь отрёкся, а видишь Петрович говорит, что вся борьба впереди. А это уж точно опять риск, опять жизнь на волоске. Но тут он поймал себя на том, что без этого он уже не сможет, ведь последние годы, он только это и делал, что рисковал. После операций бурно обмывая удачи, да и неудачи тоже.
Поезд мирно покачивался, отстукивая колёсами километры разделявшие Москву от столицы. От надрывного гудка паровоза проснулся Петрович и увидев, не спящего Фёдора заинтересованно спросил,-
- А что же вы, голубчик, не спите.
- Да так, мысли всякие.
- Рано молодой человек у вас бессонница началась. Что дальше делать-то будете, уж очень долгими ночи казаться будут. 
   Пасмурным весенним утром встречал их революционный Петербург. Мелкий  дождь назойливо моросил создавая какую-то безнадёжно сырую погоду. Мрачность и серость  столицы, хоть даже и в бесцветной окраске, навеивала приподнятое настроение. Они шли по улицам, разглядывая пестреющие плакаты, воззвания, просто листовки, приклеенные к заборам и теперь раскисшие от дождя, мокрыми лохмотьями свисающие с таких же мокро-грязных заборов. Редкие утренние извозчики проезжали по ещё не совсем проснувшемуся городу.
Фёдор шёл и думал, вот оно вроде свершилось, а ничего и не изменилось, всё также мелкий дождь. Всё тот же такой же пасмурный  Петербург. А ведь ему было обещано светлое будущее, за которое он уже пять лет жил в подполье, очень часто рискуя своей шкурой. И горестно было сознавать, что это не так сразу. Что это ещё только самое начало длинного революционного пути. Одно радовало, так это его молодость. Он тут же вспомнил слова  Антона из Самары: « У тебя ещё всё впереди, пацан».
А вот мне уже сорок в этом году.
 
                ДАРЬЯ.
Хуже нет в доле бабской, на старости лет одной оставаться.
Жизнь-то прожила, как за каменной стеной. А вот видишь, как получается, он взял да и преставился, а тут словно тучи чёрные сомкнулись над головой. Эх, мог бы ещё пожить мой Алёшка, ведь совсем молодой помер. До шестидесяти годочка не дотянул, и осталась я теперь ни два, ни полтора. Да и к чему жизнь такая, благо хоть дети рядом, а то за собой замечать стала, пойду на кладбище к Алексею, а уходить оттуда не хочется.
Мне около него завсегда хорошо было, вот и сижу как дура.
Да и делать ничего не могу, куда ни глянь везде поделки его. Возьму в руки что-нибудь и вспоминаю, когда он мне это преподнёс. Если б не дети, давно бы уж петлю накинула. Ой, да об этом и думать-то грешно. Грешно не грешно, а мысли с головы не выкинешь, так и стоит мой Алёшенька передо мной.
И зачем меня покинул ты, совсем не подумал, как я без тебя.
Она судорожно зарыдала.
- Мам перестань, не плачь.
Дашка быстро забралась к ней в койку.
- Если не перестанешь, я реветь начну, что у нас из этого получится.
- Ладно, ладно, спи доченька это я так.
Она прижалась к дочери и незаметно для себя, крепко уснула.
И приснился ей сон, в котором едут они на телеге с Алексеем к новому месту жительства по бескрайней весенней степи. И вдруг у телеги ломается колесо. Алексей спрыгивает, приподнимает телегу и сняв колесо быстро бежит от неё куда-то. А она опять остаётся одна, надеясь, что вот он сейчас где-то починит колесо и вернётся, а его всё нет и нет. И вот появляется отец с братом, пристраивают откуда-то взявшееся колесо.
И резко стегнув лошадь, отправляют её одну неведомо куда.
 Проснувшись, она долго стояла перед образами. Потом вышла в сарай и занялась повседневной бабьей работой. Молча подошла к кровати Сергея. Вот совсем уже большой, как сложится его жизнь. Вот Матвей только и пробыл рядом своё детство, а потом отдалился, то на службу, то война. Так появлялся периодически, бывало и насмотреться не успевала, а он уже исчезал куда-то.
А теперь вот совсем  не вернётся.
Господи помоги ему, если жив, а если нет, то царство им всем небесное. Она опять поймала себя на том, что мысли её вернулись к мужу. Ой Алёшка, ты вот помер, а тут такое начинается, не знай, кого и слушать. Вчера на площади мужики собирались, ораторы какие-то были не местные, всё воевать призывали до победного конца. Сын твой Васька тоже говорят выступал, так говорят говорил хорошо, сама –то я  не была, а вот соседка вчера прибегала, рассказывала.
   - Не гоже говорил крестьянину, не за что кровь проливать, землю пахать надо, а не убитых закапывать. Я не раз в атаку ходил, вот этими руками рвал врага, а семья моя здесь чуть по миру не пошла. Брат мой голову сложил. На японской не смогли угробить, так сейчас добили. Кто не был там, в окопах, вшей не кормил, тот пусть туда и идёт, а нам достаточно. Можете господа хорошие расстрелять меня, осиротить семью мою, но воевать я больше не пойду. Он расстегнул шинель, показывая георгиевский крест и медаль. За просто так, там на войне не награждали, а я два года по окопам, хватанул лиха по самую макушку,  хоть убейте, а я не пойду.
  -Громко Ваське твоему хлопали. Наши-то никто воевать не хочет. Она поймала себя на том, что разговаривает вслух. Ой господи помилуй, хоть бы уж с ума –то не выжить.
  Сначала хлопнула калитка и на крыльце послышались шаги. Она выглянула и увидела Василия.
- Здорово маманя, ну как спалось, ночевалось? Что-то вид у тебя не важнецкий. Ты брось, не хандри, ты нам ещё нужна очень, он подошёл и обнял её. От неожиданности проявленной нежности слёзы сами собой побежали. Она судорожно старалась смахнуть их фартуком, но они непослушно вновь и вновь катились по щекам совсем ещё не старой женщины.
- Поднимай Серёжку, работать начинать надо, весна ведь совсем.
Они позавтракали и ушли. А она стояла и смотрела, вслед ушедшим сыновьям. Вот и Серёжка мужик почитай, восемнадцатый годок, чуть –то всего поменьше Василия. Да и табак вчера в кармане нашла, тоже ведь курит, спасибо хоть не при мне. Она подошла к кровати дочери и подняла её.
- Вставай, Дарья, счастье своё проспишь. Знаешь ведь, «Кто рано встаёт, тому бог даёт», мужики вон давно ушли уже, а ты всё дрыхнешь.

                НИКИФОР.
Прав был тесть, не успели после свадьбы за дела мирские взяться, тут и пришли за Никифором. Сам командир предстал перед глазами.
- Ну, здорово, Горшков, слава богу, живой.
- Живой ваше благородие, вытянулся в стойке Никифор.
-Спасибо тебе хозяин, за воина. Жив буду, похлопочу о награде для тебя.
- Забрать пришёл?- удручённо спросил тесть.
- А что, или ты отдавать не хочешь?
- А с чего мне хотеть-то. Ты что ль его награды нянчить-то будешь?
- Горшков, про что это он?
-Да женился я здесь, ваше благородие.
- Вы глядите и правда орёл.
- Да вы присядьте, ваше благородие. Как-то уж очень подобострастно проговорил тесть. Ты Никифор крикни бабам, пусть пошевелятся, соберут на стол. А мы вот тут пока погутарим с его превосходительством.
Ротмистр вышел и позвал остальных. Из леса вышли ещё трое разведчиков.
- Я вот что, Ваше благородие. Не забирай зятя, на сносях ведь дочка. А войне конец ведь уже. В городке говорят, что царь отрёкся, власть другая пришла. Ведь дочка беременна.
- Нет хозяин, какая бы власть не пришла, а пока немца с родной земли не прогоним, война не кончится. Так что хочешь угостить, рады будем, не угостишь, не обидимся. Так- то ты для меня большое дело сделал, такого воина, от смерти спас. А я уж и не надеялся живым его увидеть. Если б его не было, сжёг бы я твой хутор, дядя. Ей богу сжёг бы.
- Не забирай зятя Христом-Богом прошу. Сколько нужно, я заплачу.
- Да ты что, меня купить хочешь? Сберечь постараюсь, а оставить не могу и точка. Не на гулянье идём, Родину защищать. Скажи спасибо, что тебя не мобилизовали.
Тесть аж, крякнул с досады. Но делать было нечего, и он стал угощать незваных гостей.
 Никифору было горько оставлять молодую жену.
Но не стал он артачиться, да и дела творившееся в России, как бы подстёгивали его к чему то новому неизведанному.
Что-то целиком неведомое захватывало его душу, тянуло туда вперёд  в то, что творилось там, в больших городах России.
Опять же сильно хотелось домой, порою было жутко.
Вспоминался родной дом, отец, мать, братья, как там у них живые ли. Очень нежно он постоянно вспоминал маленькую Дашку.
В такие минуты воспоминаний,  становилось очень тоскливо, вся его сегодняшняя жизнь казалась, какой-то игрушечной и не настоящей.
 С хутора они ушли глубокой ночью.
Как всё понял Никифор, разведчики выполнили задание.
Осталось только дойти и перебраться через линию фронта.
Лишь к вечеру следующего дня, они услышали гулкие разрывы.
Всё складывалось, как нельзя лучше, как-то даже странно, что ничего не предвещало никакой беды. Но беда, она никогда не спрашивает разрешения к своему приходу.
Выстрелы один за другим словно посыпались из впереди растущих кустов. Двое разведчиков шедших за Никифором, словно снопы упали поражённые этими выстрелами.
Никифору больно дёрнуло руку, он упал.
- Горшков живой?  Услышал он сипящий голос ротмистра.
За мной быстро и они прыгнули в овраг.
Выстрелы страшной трескотнёй слышались повсюду.
- Сюда.
Он подполз к командиру и увидел, что тот вытащил из-за пазухи, какой-то пакет пробитый в одном углу пулей.
- Слушай приказ. На пакет и бегом через линию фронта.
Я всё, со мной ты никуда, а один может и доберёшься.
Китель на груди быстро темнел, от обильно льющейся крови.
- Найди штабс- капитана Семёнова, отдашь пакет.
Вот тебе на, какая нелепая смерть, всё беги, Никифор.
Он впервые назвал его по имени.  С этими словами ротмистр начал задыхаться, он пытался сказать ещё что-то. Но внутри забулькало, он кашлянул и брызги крови обляпали лицо.
Никифор долго бежал дном  оврага, выстрелы остались далеко позади, а потом и вовсе стихли. Всё, группа погибла, Никифор в изнеможении упал на землю.
Давно не приходилось ему так бегать. Сбившееся дыхание никак не успокаивалось, выстукивая в висках невидимыми молоточками.
Мысли путались. Нелепость смерти, надо же, понадеялись.
 Другая мысль спрашивала о том, как теперь он всё это объяснит. Ведь его нет и некому подтвердить, что он не немецкий шпион. Пакет, но Бог его знает, что там за сведения. Да он весь в крови, но это тоже ничего не объясняет.
Как быть? Что делать? Запросто можно вернуться к жене на хутор. Надо же, он даже толком ни с кем не познакомился.
Может тот четвёртый, не погиб, может ему удалось скрыться.
Нет, скорее всего, не смог. Минут десять сзади стреляли.
Скорее всего, погиб. Просто получилось так, что он прикрыл его отход, да дай бог, что немцы их не посчитали. Он вскочил на ноги и выбравшись из оврага осмотрелся. С одной стороны лес почти вплотную приближался к оврагу. С другой, чистое поле опускалось небольшим наклоном к дальнему лесу, среди которого по всей вероятности протекала река. Пойду полем, во всех случаях видно далеко вокруг, да и стемнеет скоро. Он опять услышал гулкие взрывы, доносившиеся с передовой. Небольшой лощинкой он спустился к дальнему лесу и увидел реку, текущую в сторону взрывов. Ну, вот слава тебе Господи. Он уже однозначно понял, что лучшего способа перейти линию фронта, у него нет. Вплавь и только вплавь по реке. На берегу, он нашёл огромную корягу, по весне выброшенную на берег. Спустил её на воду и прицепившись к ней, отдался во власть течения реки. Тёмная украинская ночь охватила берега и Никифор, державшись за корягу, плыл в сторону Российских позиций. От долгого нахождения в холодной воде, сначала зубы выстукивали ужасную дробь. Потом дробь прекратилась, и стало ужасно холодно. А время будто остановилось, иногда он ощутив дно под ногами отталкивался ближе к центру фарватера. Иногда пытался подталкивать, начиная активно грести. А потом он просто лежал на воде, разглядывая звёзды, которые были вот просто рядом и какая бесконечная даль, была между ними. Совсем непонятно, что было дальше, только очнулся он от того, что крепкие руки двух рыбаков пытаются оторвать его от коряги.
- Господи, я уж думал утопленник, а он глянь, кажись живой.
Никифор силился что-то сказать, но замёрз так сильно, что ему казалось, что все его внутренности покрыты льдом. Потом потихоньку зашевелились губы, он что-то шептал, но рыбаки не слышали его.
- Смотри, он что-то сказать хочет, а вот посмотри у него письмо какое-то.
Мужик потянулся, чтобы взять пакет, зажатый в верхней части коряги.
- Стой,- неожиданно для мужика громко окрикнул его Никифор.
Немцы где?
-Эх ма, куда хватил. Там немцы, - он уверенно показал на запад.
- А наши где?
- Да вон у того села часть какая-то ещё вчера была.
- Помогите мужики мне на берег выбраться. Всю ночь по реке плыл, ни ног, ни рук не чувствую.
- А мы подумали, будто ты дальше хочешь поплыть,- с ехидцей бросил тот, на которого он крикнул.
Мужики вытащили его на берег, один из них более старший, достал из лодки холщовую сумку и вынул оттуда большую бутылку мутно- белого самогона.
- Вот тебе сынок, полечиться надобно.
Никифор не возражал, он налил ему полную жестяную кружку.
- Спасибо вам большое,- пробормотал он непослушными губами и залпом выпил содержимое кружки. Пьяное тепло медленно растекалось по всему телу.
- Ещё будешь?- спросил пожилой.
Никифор утвердительно кивнул. Рыбак налил ему ещё кружку.
- Ты сынок пока мы рыбачим, отоспись на берегу, а потом уж пойдёшь искать своих.
Никифор засунул пакет под мокрую гимнастёрку и отойдя несколько метров от берега, прилёг на плащ, которую выделил ему пожилой рыбак.
   Проснулся уже в стадии завершающегося утра, весеннее солнце яростно припекало. Назойливый скрип уключин, окончательно разбудил его, от пьяного сна. Всё что произошло с ним вчера, вспомнилось, как в страшном угаре, сильно болела раненая рука. Он даже и не заметил вчера, что гимнастёрка порвана и весь рукав ниже раны, потемнел от крови. Сильно болела голова. Никифор поднялся и увидел уже знакомую лодку.
- Ну что сынок, выспался? Спросил его пожилой рыбак.
- Спасибо вам большое, сам бы я наверняка не выбрался.
-Ну, давайте хлопцы, позавтракаем, да и голову тебе подлечить надобно. Мы тут солдатик к войне совсем привыкли. Два раза немцы здесь были, потом отступали. Нас мирных жителей вроде и не трогают, но скотины много увели, да и наши тоже хороши. Воевать не хотят, революция вроде в Петербурге, царь отрёкся, вот и пьют все. Раньше офицеров боялись, а теперь вот того и гляди друг, друга мутузить начнут, так немца ни за что не победить. Дезертиров полно, бегут с фронта. Да и за что воевали, совсем непонятно.
- Ой, папаша, а мне думаешь понятно, я уж два полных года дома не был. Да и вообще плена чудом избежал, да и сейчас вот не знаю как примут. Пойду я, спасибо вам огромное.
Они крепко пожали друг, другу руки и Никифор двинулся в сторону деревни. На окраине его окрикнул постовой.
- Стой, кто идёт.
- Не идёт, а едет,- попытался в ответ пошутить Никифор.
- Кому сказал, стой. Ваше благородие, совсем оборзели, уже средь бела дня идут. Из землянки выглянул прапорщик и поманил его пальцем. Как ни в чём не бывало, Никифор приблизился к прапорщику. И вдруг страшный удар в челюсть повалил его наземь.
- А вот теперь и поговорить можно. Кто такой? Откуда сбежал?
Никифор кровью сплюнул на землю.
- Оттуда я, он рукой показал в сторону немцев.
- Шпион, что ли?
- Не тебе судить, мне нужно в штаб.
Прапорщик впустил его в землянку.
За столом сидел какой-то взъерошенный, молодой поручик.
- Вот ваше благородие, средь бела дня уже идут.
- Кто такой?
- Рядовой Горшков, разведчик я, с той стороны, у меня донесение для штабс- капитана Семёнова.
- А что с рукавом?
- Да вот задело немного.
Заприте пока его в подвале, до выяснений.
- За что? Удручённо спросил Никифор и тут же получил ещё один удар сбоку.
Тёмный подвал, деревенского магазина был оборудован под тюрьму для дезертиров. Разношёрстная компания без всяких эмоций встретила вновь арестованного.
Только к вечеру его вызвали на допрос.
Около лампы за столом сидел усатый капитан, который изучающе осмотрел Никифора.
- Ты знаешь, а ведь это не мой, сказал он поручику.
- А откуда у него пакет?
- Ну что молчишь? Докладывай. Рассказывай что и как.
Никифор покосился на поручика, который устрашающе вышагивал на расстоянии удара и начал свой рассказ.
- С ротмистром Малышевым я воевал полгода в разведке.
В последней вылазке меня ранило в грудь, и группа оставила меня на хуторе. Я там вылечился и они зашли за мной, чтобы забрать. При подходе к линии фронта, мы нарвались на немецкую засаду, всех убило, царство им небесное. Малышев умирая, отдал мне пакет и велел отдать штабс-капитану Семёнову.
А меня тут вот, как дезертира, по морде.
- Да тебя сейчас может и никак дезертира, тебя как шпиона возьму и расстреляю. – Проговорил поручик и как –то уж очень добродушно потрепал его по щеке.
- Хорошую сказку ты нам рассказал,- проговорил капитан. Взял со стола папиросу и закурив, как-то запросто бросил поручику
-Расстреляйте его, прямо сейчас.
- Шлыков! –во весь голос крикнул поручик.
В землянку вбежал какой-то скомканный капрал.
- Расстреляйте его,- поручик указал на Никифора.
- Это мы сейчас, без промедления, как нам его до ужина, или уж после. А то потом еда в глотку не лезет.
- Сказано сейчас.
- Слушаюсь ваше благородие. Ну, вставай сердешный, господи да что же это такое, винтовкам остыть не дают.
Приговор ударил по голове словно кувалдой. Ошарашенный Никифор встал и бесчувственно вышел во двор впереди капрала.
Вот и прощайте все родные мои. Старался для России, воевал, а меня без суда расстрелять. Нет, этого не может быть, как можно ни за что и от своих. Господи, если ты есть, почему такая несправедливость.
Он остановился и взором упёрся в заходящее солнце.
Как коротка жизнь, не успел и ребёночка своего увидеть.
Сзади кто-то сильно толкнул прикладом.
- Вон туда иди к стеночке,- добродушно порекомендовал капрал.
Никифор встал к стенке и повернулся лицом к тем людям, которые были должны отобрать у него самое дорогое-жизнь. Злоба укротила страх. Не дождётесь, суки, не встану на колени. Стреляйте, мысли злые, короткие пролетали в голове.
- Становись! Готовсь!
Чуть позади расстреливающих, стоял капитан и поручик, они как бы вышли посмотреть на это развлекающее зрелище.
- Пли, взмахнул рукой капрал. Пять винтовок выдали дружный залп.
С крыши сарая на Никифора посыпалась разная труха. Живой, подумал Никифор, неужели промахнулись, да быть такого не может, что же это за маскарад такой.
- Вы поглядите, не дрогнул.
- Заприте его с дезертирами, завтра поговорим, отдал приказание поручик и они с капитаном, как ни в чём не бывало, удалились.
А ночью в полку вспыхнул бунт и освободившиеся дезертиры, подались в разные стороны подальше от этой им так надоевшей войны. Через две недели пути, оказался Никифор в Николаевске,
До дому оставалось, всего сто двадцать километров.
                СЕРГЕЙ.
Летняя пора никогда не давала отдохнуть крестьянину. Целыми днями Василий с Сергеем пропадали в поле. Во всю шла заготовка сена. Вот и сегодня приехав на дальнюю делянку в Сосну, целый день не разгибали спины. Степной ветер, уже третий день дул с юго-востока, как бы предвещая собой сильные дожди. Тучи к вечеру появлялись, но как-то всё обходили стороной. Сегодня даже стало погромыхивать, а потом появились длинные, кривые молнии,
разрезающие тучи до самой земли.
- Ой Васька, долбанёт сегодня наверное,- проговорил Серёга поглядывая в насупившийся угол неба.
- Может и долбанёт, а может опять пройдут мимо, или ветер разгонит.
Они искупались в крошечном пруду и присев под телегу, стали раскладывать нехитрый ужин.
- Вась гляди, а к нам кажется гости.
С ближайшего бугра в их сторону шёл мужчина.
- Не до гостей нам сейчас,- пробурчал Василий, разламывая краюху хлеба. Ешь вон давай, кому надо подойдёт, а мимо пройдёт, мы тоже ничего не потеряем.
Тем временем путник спустился вниз дола и потерялся из виду.
Серёга присел и тоже принялся за еду.
- Солдат какой-то, похоже.
- Ну-ка выберись, погляди.
Серёга выбрался из-под телеги.
- Ой, Васька, да это кажется Никифор наш.
- Не болтай попусту,- проговорил Василий.
- Точно он.
Сергей со всех ног кинулся навстречу военному.
Выскочив из-под телеги, Василий тоже бросился навстречу брату.
- Никифор, живой, ну слава богу.
Братья обнялись, и предательская слеза выкатилась из глаз Василия.
- Радости-то сколько, не чаял я тебя в живых уж увидеть, ну слава богу, вернулся.
Обросший месячной щетиной Никифор, от радости не мог вымолвить и слова. Он как заворожённый смотрел на братьев и улыбался. И вдруг в эту неуёмную радость, словно кость в горло прозвучали слова Серёги.
- А батя-то наш умер, тебя не дождался и Матвея на войне убили.
- Что ты сказал, как убили? А батя? Васька, ну скажи, что это не так.
- Так, Никифор, так. Похоронку получил на Матвея и трёх недель не протянул.
- А мать?
- Тебя ждёт сильно, чувствовала наверное, что домой добираешься.
- А Федька?
- Да чёрт его знает, тут на днях Ванька Соколов без руки домой пришёл, так говорит, видел Федьку нашего в Москве, революционер, вроде как. Сам ничего не пойму, мир вроде перевернулся, приезжают всякие, кто на фронт агитирует, а у меня война эта в глотке застряла. Другие говорят кончать войну надо, всех не переслушаешь. Одно ясно, детей моих кормить никто не хочет, вот мы с Серёжкой и работаем.
- Дашка наша, мне очень часто во сне снилась.
- Да уж, девка совсем. Сергей запрягай дрожки, отвези Никифора, а утром как штык. Я здесь останусь.
- Да ладно тебе, поехали, всё равно дождик будет, коня я пустил пастись, а за телегой дед Антон присмотрит.
Усевшись в дрожки, братья быстро рванули в сторону Перелюба.
У Дарьи дух захватило, когда вместо двоих сыновей, во дворе оказались трое, надо бы было выскочить навстречу, только ноги вдруг занемели и она медленно опустившись на лавку заплакала.
- Мам здравствуй, ты что плачешь, ведь вот он я, совсем живой вернулся.
  Она обняла Никифора и плечи сильнее стали вздрагивать от неуёмного плача. И тут с улицы прибежала маленькая Дашка, обняла брата, как бы повиснув на нём. Серёга не распрягая лошадь, поехал и привёз Алёну с детьми Василия. Дети не помнили своего дядьку, они испуганно смотрели на обросшего мужчину, сидевшего в обнимку с отцом и лишь Нюра подбежала и поцеловав в щёку Никифора сказала,- А я помню, как ты меня через речку перевозил.
- Вон какая большая ты уже выросла, теперь видно уж и не осилю перетащить тебя через реку. Следом за сестрой к дядьке подошёл трёхгодовалый Ванюшка. Он просто протянул к дядьке руки и взобравшись на колени, молча снизу, начал рассматривать его.
Лишь Мария не подошла к дядьке, она стояла у ног матери, маленькие ручонки вцепились в подол, большие слёзы медленно катились по её щекам, и было непонятно, то ли она плачет от радости, или вот, вот сейчас разревётся. Алёна присев к столу взяла её на руки. Только на этом месте, она как бы сразу успокоилась, и уже с интересом стала разглядывать вновь объявившегося родственника. На всю жизнь запомнил Серёга эту встречу брата. В саду стояла фляга, как мать говорила с медовухой, вот он на радостях и вынес бидончик на улицу. От халявной выпивки никто не отказывался и бидончик быстро закончился. Серёга  принёс второй, через некоторое время, опять нужно было бежать за третьим, но они с пацанами сделали умнее, они просто все пошли в сад и усевшись около фляги,  почти опорожнили её, там и попадали. А утром мать увидела жуткую картину. Прямо под яблоней, валялось четыре пацана, медовуха оказалась гораздо сильнее их возможностей. Рот её младшего сына был приоткрыт и огромная муха, тоже видимо надышавшись винными парами, бестолково летала над лицом спящего. Увидев эту картину, Василий принёс плеть двухвостку и безжалостно отхлыстал всех четверых. Он хлестал налево и направо и приговаривал: « Рано вам засранцы, в алкоголики подаваться». Жуткая боль от плети, быстро привела всех в сознание. Соседский Егорка попытался перехватить руку Василия, но удар ладонью в лицо просто повалил его наземь. Остальные не стали сопротивляться, лишь молча защищались от секущей их плети.

                ВАСИЛИЙ.

В конце весны, Алёна сообщила мужу, что беременна вновь.
- Ну и слава Богу,- проговорил Василий, хотя не очень обрадовался известию. Чёрт её знает, что за власть. Война вон не кончилась, сам дома на птичьих правах, придут и заберут. Нет хватит, пусть даже не пытаются. Царь отрёкся, а присягал я только ему, остальным слава Богу ничего не должен. Мысли о будущей жизни часто не давали  покоя. Крестьянским умом, он понимал, что должно произойти что-то лучшее, но что и как всё это будет выглядеть, представить себе не мог. Часто ходил на местные сходки. Крестьянам была нужна земля, хотя её и так было валом. С весны вон, посеял Василий на брошенных участках, и было очень смешно, когда Ванька Сазонов орал,  «фабрики рабочим, землю крестьянам», он спросил его.
- А что матросам, воду? Ванька вошёл в ступор.
А что же ты Ванька свой  надел не засеял, или надеешься, что на той земле, которую дадут тебе, горбатиться не надо будет. Все засмеялись, только Ванька не растерялся и сказал, что создадут артели, в которых все будут трудиться и получать по труду.
- А ты у нас видно хозяином будешь? Я значит пахать, а ты хозяином.
- Доверите буду и не хозяином, а председателем,- парировал Ванька.
Василий только рукой махнул, зная, что с Ваньки, толку не было и не будет. Хотя язык у Ваньки был здорово подвешен, и что самое интересное, говорил Ванька всё время то, что было по душе крестьянским ушам. Всё смешалось в далёком заволжском селе, многое было совсем непонятно, часто агитировали за войну до победы. Но люди прошедшие эту самую войну, вовсю оспаривали все доводы приезжих. Добровольцев не было, а дезертиры типа его, Василия с каждым днём прибавлялись. По приходу домой Никифора, Василий отдал ему все золотые, оставшиеся ему в наследство от крёстного. Рассказал Никифор про свою женитьбу, сказал, что ему назад надо на Украину.
- Болит душа у меня,- сказал он Василию.
- Не могу без неё, видно сердцем присох, да и обещал я,  обязательно вернуться.
- Я не держу тебя, давай хоть документ выправим, а то опять расстреливать поведут.
- Это точно, здесь они уговаривают, а там разговор короткий, по закону военного времени. Хорошо, что случилось так, а то бы уже может быть и расстреляли, как шпиона немецкого. Он видел, как ожила мать с приходом Никифора. Какой-то жизненный огонёк вновь зажёгся в её глазах. Знал Василий, что всей душой она против того, чтобы Никифор покидал отчий дом. Уж и невест она ему приглядывала, да всё расхваливала их. Да он и сам часто говорил  Никифору, что не надо торопиться. Новые времена наступают и как всё это будет выглядеть, никто не знал.
Незаметно вперемежку с жарой и дождями приблизилось время уборки урожая. От взгляда на урожай  Василий радостно потирал руки. Огромные колосья набрали свою полную силу, от малейшего ветерка, словно волна по воде пробегала, сгибая тяжёлый колос к земле и шорох зрелого поля, не мог не радовать сердце крестьянина.
   В России вовсю бушевала гражданская война.
Что людям надо, зачем воюют, зачем проливают кровь, раздумывал про себя Василий. Вот трудись  делай, что тебе положено и всегда всё будет нормально, а что толку с войны. Смерть преследующая на каждом шагу, а за что? Радость убийства врага. Нет это совсем не то, ведь и у врага тоже есть матери, которые ждут своих детей живыми. Вон отец гляди, пожил бы ещё, а Матвея убили и он не выдержал.
Федьки вон сколько лет нашего нет, а мать каждую ночь его  дожидается. Видно много на братишке грехов, раз доселе домой не появляется. Никифор вот ещё учудил, надо же было жениться так далеко от дома. Как вот он теперь туда поедет, ведь там наверняка немцы. Мысли опять перекладывались на урожай, он подходил к колосьям и трогал их своей шершавой привыкшей к тяжёлому крестьянскому труду ладонью. Он стоял посредине делянки вокруг него шумело поле, которое ему предстояло убирать. С одной стороны радостно, а всё-таки жуткие мысли часто посещали голову. Страна рухнула, весь уклад жизни должен измениться. А всё это может завершиться непредсказуемыми катаклизмами. Даже в самых страшных снах, не могло привидеться Василию то, что началось в стране поздней осенью.
   После уборки урожая, Никифор собрался и ушёл, пообещав вернуться с семьёй. Когда прощались, чувствовал Василий, что уже больше  не увидит своего брата. Говорил ему, не ходи, но Никифор был неудержим. Оставил Никифор Василию своё наследство.
- Мне в дорогу ни к чему.  Бог даст вернусь с семьёй, поможешь дом построить, не вернусь, распоряжайся как своими. Прямо перед уходом, подарил Никифор икону Алёне. Вот Вам в память обо мне, такую же я своей жене оставил. Видишь помогла до дому добраться, а эта с Вашей памятью мне туда и обратно вернуться поможет.
  Ближе к осени, из Смоленки приехал Евмен Шанталин, они крепко обнялись как братья. Вошли в дом, Василий познакомил Евмена с женой, маленькая Мария выглядывала из-за матери на чужого дяденьку.
- Иди ко мне доченька, Евмен достал большой кусок сахара и дал её девочке.
- Спасибо, дяденька, взяв сахар проговорила Мария и убежала на улицу. И не подумали в ту пору два друга, что пройдёт совсем немного времени, и Мария станет снохою Евмену, выйдя замуж за его старшего сына Михаила.
- Ну, рассказывай, как ты?- Спросил друга Василий.
- Да просто всё хромаю. Списали меня, а нога как деревянная стала. Какие-то сухожилия задело, да и пока добирались через линию фронта, что-то там повредилось. Сделать уж ничего нельзя было, сначала резали, резали, а потом отпустили меня на все четыре стороны.
Домой приехал, а мои в этом году и не сеяли даже. Не знаю как зимовать будем, но я к тебе не клянчить приехал. За мой дом в Смоленке мне хорошие деньги один землячок пообещал, а так не перезимовать нам. Вот я и думаю в Перелюб перебраться. Старики совсем плохие, бросить не могу. Их землянку тоже продам, а на разнице денег и пережить зиму хочу, а там видно будет. Мне бы здесь землянку  сыскать, или домишко. Залог я у землячка взял уже, так что отступать некуда. Ты не знаешь, может кто продаёт здесь. В ту пору дома в Смоленке стоили больших денег, чем в Перелюбе. Так и переселилось семейство Шанталиных в Перелюб, точнее на Юртовку. Так назывался хутор, на другом берегу речки с названием Камелик. Землянку купили неказистую, но большую, которая стояла на другом берегу почти напротив церкви. Моста тогда через речку не было и все желающие попасть на другую сторону, переплывали на своих лодках, которые стояли на берегу почти у каждого дома. Юртовские сады и огороды спускались к самой воде. Даже на крутом берегу были рассажены грядки, или какие –нибудь садовые деревья. Небольшие, да и большие мостки  лежали на воде, как бы втыкаясь в реку. Важные белые гуси огромными косяками, или семействами, чинно плавали посередине реки. Высоко на берегу стояли дома и землянки. Лишь кое-где в качестве заборов были реденькие плетни, а так все дворы были, как нараспашку. Да собственно и нечего было прятать в этих дворах. Позади домиков начиналась степь завершающая горизонт огромным сыртом. Так в Перелюбе называли неровность местности, которая возвышалась в трёх километрах от села.
- Вот и слава Богу вот и хорошо, проговорил Евмен покупая землянку.
А через неделю поехал Василий в Смоленку, помочь перевезти Евмена.  Осень в ту пора, как говорят, была золотая. Жухлая  желто-серая степь, как бы застыла в ожидании зимы. Кое-где небольшие наделы пашни  ломали пейзаж своей чернотой. Вот она землица немеряная, паши, сей. Хлеб вырастет, вот и жизнь крестьянская. А тут вот муть развели, не знаешь уж и на кого молиться. Поехавший с ним Сергей  далеко ускакал вперёд. Маленькой точкой он поднимался на бугор. Поднявшись, спешился и исчез, только конь стоял около седока.
Всё-таки выгадал, спать улёгся. Посмеиваясь в усы подумал Василий и быстрее погнал лошадь.
 В Смоленку добрались под вечер. Двор Евмена показал маленький мальчишка, рассказав Василию такую новость.
- Дедушка у них помер. Они же дом продали, уезжать хотят. А дедушка видно уезжать не хотел, так вот взял и помер. Хороший был дедушка, мамка меня с ним завсегда на рыбалку отпускала и мы с ним на Сестре рыбачили. У нас огромные сомы на Сестре водятся. Только если честно, я их никогда не видел, а дедушка завсегда про них рассказывал. Сказывал будто усы у них длинные как вожжи.  А позавчера его схоронили, меня с мамкой тоже на поминки звали, я там кутьи досыта наелся. А вы, дяденька, кто им будете. Ошарашенный информацией Василий, достал из кармана замызганный кусочек сахара и дал мальчишке.
- Спасибо дяденька,- с этими словами пацан исчез за каким-то покосившимся забором. Дом Евмена стоял на пригорке, оттого казался выше чем другие. Поместье было отгорожено забором, огромная собака залаяла при виде чужаков. Из калитки вышел хозяин и прикрикнул на собаку.
- Горе у меня, Василий.  Батю позавчера схоронил.  Надо хоть девять дней, здесь помянуть. Так что тебя загрузим, а я потом сам перееду.
Ванька, отворяй ворота.  Небольшенький парнишка лет восемнадцати, быстро отворил ворота.
Войдя в дом, Евмен познакомил Василия с супругой, а потом начал знакомить с сыновьями. Андрей с Мишкой, это у меня довоенные, а Ванюшка, вон в коляске лежит. Покопавшись в кармане Василий вознаградил пацанов небольшими леденцами. Счастливые мальчишки  тут же удалились с глаз.
- Ну, давай Василий, помянем батю. Так и не увидел он тебя, хотя ждал. Рассказывал я ему, как мы от немцев бежали и какую ногу, ты мне приделывал. Говорил, что не каждый брат в беде не бросит, а уж когда речь идёт о жизни и смерти, то всякое ожидать можно. А вот Васька тебя не бросил, значит он ближе чем брат тебе. Они выпили не чокаясь, потом ещё и ещё. А ночью Василию сон приснился, будто стоит его отец Алексей на холме, а рядом много народу всякого. А он мимо на телеге едет, остановил отец, Василия и говорит: «Ох Васька куда едешь, там нет жизни. Впереди у тебя сынок, мытарства одни, но и здесь нельзя тебе оставаться, дети у тебя малые». И такая вроде заря яркая за спиной отца, в этой заре он и потерялся. Василий проснулся от головной боли. За столом сидел Евмен и смотрел в его сторону.
- Проснулся, ну и слава богу. Больно уж стонал ты сильно во сне, давай я налью тебе стакашку.
- Налей, не откажусь. Он с удовольствием выпил и взяв солёный огурец стал закусывать.
- А я вот Васька, не спал совсем. Как подумаю, что родной дом продал, жутко мне становится, ведь столько сил было вложено. Но я и там, Бог даст, дом построю. Не знаю, что нас впереди ждёт. Но мы с тобой и так не мало пережили. Ванька с Сергеем твоим погрузили уже всё, так что давайте в добрый путь.

                ФЁДОР.
- Горшков, войдите. В огромном кабинете ему крепко пожал руку совсем ещё молодой, с открытым добрым лицом, парень. Если бы не величие кабинета, в который он вошёл, то таких парней можно встретить в любой части города.
- Вы откуда родом?
- Самарская губерния,- отчеканил Фёдор.
- Получишь мандат и поедешь в Самару. Будете контролировать работу губернского отдела по сбору зерна. Война, войной, а жрать все хотят. Так что уж постарайся, спрошу по всей строгости. Твоя задача, тебе ясна?
- Так точно ответил Фёдор и вышел из кабинета.
Вот вроде я уже как бы и не преступник, а государственный человек, чиновник, мать твою, да и отвечаю по-военному. Груз постоянной опасности, свалился с плеч. В их команду вошло несколько человек. Одним взглядом определил Фёдор, что он в команде, самый молодой. За старшего был пожилой мужчина лет около пятидесяти. Звали его Иван Данилович. Оказалось, что родом он из самой Самары, что за волнения пятого года, ему определили срок в десять лет и вот домой возвращался не царский преступник, а старший оперуполномоченный. В поезде Данилович с любовью рассказывал о родном городе. Трепетные воспоминания о Волге, о рыбалке, о родственниках, которых он не видел больше десяти лет.
- Эх, ребята вот закончим эту возню, пролетариат сильный, верю, что победим. Возьму отпуск и на остров. Снится мне часто один и тот же сон, будто один я на острове и больше никого. Лежу на солнышке, бока грею на горячем песочке, зажмурившись от палящего солнца. Вот где благодать –то. За вроде бы простецким поведением Даниловича иной раз, как бы невзначай проскальзывали колкие искорки цепкого изучающего взгляда. Это был человек, который как-то незаметно без особых усилий нашёл общий язык с  бывшими отъявленно -оголтелыми революционерами- преступниками. Он не просто нашёл общий язык, он авторитетно завоевал лидерство в команде. Несмотря на то, что он и так был наделён командирскими полномочиями. Ну, как бы то ни было, у них было определённое задание, которое они должны были выполнять в далёком губернском городе. Третьим у них был незадачливый мужик, освободившийся с каторги, где он отбывал срок за избиение полицейского. Его тоже причислили к революционерам. Хотя полицейского он поколотил по пьянке. А отбывал срок вместе с политическими. Они его иподкрасили в красный цвет да и пристроили в их команду. Звали его Семён Кожухов, родом он был  из Саратовской губернии, но о родных местах не вспоминал и вообще не вдавался в лирическое настроение. Он просто сидел, слушал, или так это казалось. Днём с удовольствием глядел в окно, подолгу не поворачивая головы в сторону своих попутчиков. Было такое ощущение, что ему всё давно надоело. Его далеко не красивое лицо, никогда не выражало никаких эмоций. Одно лишь уловил Фёдор, это нескрываемая радость, при наличии выпивки. Пил он много, но лицо и поведение абсолютно не менялось. Фёдор сам хоть и любил выпить, но постоянное подполье наложило свой отпечаток на его поведение. Его организм как бы понимал, что лишнего нельзя, что он всегда должен быть готов к действию. Остальные ехали в другом купе.
  Самара встречала Петроградских посланцев пасмурной весенней погодой. Ещё не растаявшие сугробы грязного снега, огромными тающими глыбами плакали в грязные лужи, из которых вытекали ручейками и устремлялись в ещё не вскрывшуюся весеннюю Волгу. После отречения царя, народ принявший всем сердцем революцию, как бы выжидающе всматривался в новую власть, которая не успев как следует созреть и укрепиться, взвалила на себя непосильную ношу правления. Сутолока, совершённое незнание многих вопросов, шарахания из стороны в сторону, всё это приводило к ошибкам. И власть совершенно не успевала затыкать дыры, которые возникали во всех инстанциях правления. Губернский комитет партии жужжал как муравейник. Встретивший их злобный, видимо долго не спавший товарищ, пожав руки спросил:
- Большевики?  Так что не спрашивайте с меня. Видите, что здесь творится, засучайте рукава и выполняйте поставленную вам задачу и то, что прикажу я. Всем что от меня зависит, я вам постараюсь помочь. Будете под ногами путаться, а не дай бог мешаться, расстреляю к чёртовой матери.
- Усатый! В кабинет вбежал маленького роста чёрненький, то ли цыганёнок, то ли еврейчик солдатик и угодливо взглянул на своего злобного шефа. Даже мало-мальско подобия усов, на лице солдатика не было. Все трое с улыбкой переглянулись.
Фамилия у него такая,- уже более мягко проговорил их главный
- Определи товарищей. Старшему кабинет. Понял.
- Так точно. Отчеканил еврейчик.
Фёдору даже показалось, что сейчас должно прозвучать «Ваше благородие», но этого не случилось.
 - Вот так вот,- проговорил Данилович, выходя из кабинета. Они оказались, как бы под конвоем этого, как оказалось добродушного маленького человечка, который приложил необыкновенные способности при обустройстве быта Петроградских посланцев.
 На том месте в Самаре где когда-то жил Фёдор, его никто не встретил, закрытые двери дома. Он даже не смог узнать, где находится Федот с женою.
 Расстроенный, он долго стоял у дома купца Никифора.
Воспоминания детства, пролетали какими-то странными картинами.
Он ещё один раз приходил к этому дому, но зловещая тишина  говорила, что там никого нет.
   Фёдор полностью понимал крестьянскую душу. Ведь чтобы было что убирать, для начала хотя бы нужно было посеять, или дать возможность, тем же крестьянам проделать это. Задача казалась невыполнимой. Пойди и отними со двора, потом и кровью заработанное в непосильном труде.  Вся душа его изболелась, от этих переживаний. С другой стороны, голодная армия много не навоюет. Вот победим врага, а потом будем переживать, да и власть у нас народная, она всё вернёт пострадавшим в лихие годы. Его распределили в Николаевский уезд губернии.  В ту пору город Николаевск, был захудалым станционным городишкой. Небольшенькие домишки, спускающиеся к красивой речке с каким-то странным названием «Иргиз». Лишь в центре красовались десятка три купеческих дома. Ещё со школы Фёдор знал, что его родной «Камелик», впадает в «Иргиз». Вот я почти и дома. Сколько лет пролетело, а всё никак не выберусь. Он смотрел на озорно- бегущие волны спокойного «Иргиза» и скупая мужская слеза предательски сползла ему на щеку. Решительно развернувшись, он доскакал до дома своего заместителя. Резко спрыгнув с коня, ногой открыл калитку.
- Хозяин!- Крикнул Фёдор. На пороге появился его заместитель
-Что случилось?  Ты чего такой?
Заместитель его, был из солдат. Здоровенный, местный мужик Иван Терехов. До войны работавший на мельнице. За войну был награждён Георгиевским крестом, а война наградила его двумя ранениями. Мужик был он всегда трезвый и рассудительный. Вот и дал его комитет бедноты Федору в заместители.
- Слышишь Ваня, не могу я больше. Как хочешь, я к своим смотаюсь, а то здесь уже два месяца почти, а чувствую, что не выберусь.
- Возьми с собой кого, время неспокойное.
- Нет Ваня, я хоть и молодой, но боялок много насмотрелся.
Так что командуй, а я, дня через три буду.
- Зря командир, возьми кого с собой а то давай я.
- Нет, я лучше один.
Так и появился у родного дома Фёдор, верхом на взмыленной лошади.
    Дарья увидев всадника, сына сразу и не признала. Только когда он начал спешиваться сердце матери подсказало ей, что это её давно пропавший Федя. Она медленно опустилась на лавку.
- Ну, здравствуйте,- проговорил Фёдор, увидев сидевшую на лавке мать. Мать попыталась подняться навстречу сыну, но ноги почему-то стали ватными и она молча протянула к нему руки.
- Мама, что с вами?  Он подошёл к ней, и опустился на колени.
Она обняла его, и плечи её затряслись в судорожных рыданиях.
Она гладила его по голове, целуя его небритые щёки. Полные глаза слёз светились материнской радостью.
- Вот и слава Богу, Феденька, дождалась наконец-то.
Поцеловав её, он отстранился и во все глаза смотрел, на так постаревшую мать.
- Ну, как вы тут? С этими словами, он снял кожанку и повесил на вешалку.
Мать закрыла лицо руками и зарыдала.
Фёдор услышал, как позади его хлопнула входная дверь. Машинально он обернулся и увидел стоявшего в дверях растерянного парня, который изучающее разглядывал его.
- Федька?  Живой!  Он кинулся к Фёдору.
- Серёжка  удивлённо выговорил Фёдор.
- Встретился на улице, сроду не узнал бы. Мне всё казалось, что ты такой же маленький, а ты уж чей в солдаты собираешься.
Мать смотрела на них, и улыбалась сквозь слёзы.
- Я сейчас за Васькой сбегаю. Надо же, радость-то какая.
- А где отец, задал Фёдор естественный вопрос. В страшной догадке глядя на плачущую мать.
- Умер тятя, как узнал, что Матвея убили, так вот не выдержал и умер.
- Что…? Как убили? Фёдор без сил опустился на лавку.
А Никифор? А Васька?
- У Никифора хорошо всё. Был он у нас почти всё лето, совсем немного ты его не застал, а потом ушёл, жена у него где-то на Украине, обещал с семьёй вернуться.
От таких известий Фёдору стало плохо, он развязал свой рюкзак, достал подарок матери и бутылку спирта. Откуда-то с улицы прибежала Дашка и повиснув на шее, целовала его небритые щёки.
- Ой, Дашенька, да тебя замуж пора отдавать. Он радостно разглядывал младшую сестрёнку.
- Федя, а ты за красных? Спросила сестрёнка и выжидающе с опаской взглянула на брата.
- А за кого же я ещё должен быть. Я ведь теперь человек заслуженный, с дореволюционным стажем, большевик.
- А Матвей говорил, что ты бандит.
- Да нет, он что –то напутал, с царскою властью я не в ладах был, а теперь старший опер. уполномоченный Николаевского уезда Самарской губернии.
В настоящее время мой отряд находится в Николаевске, а я вот к Вам погостить приехал.
- Ой, Федя, неспокойно у нас. С неделю назад казаки уральские захватили, так многих порубали. Злющие ужасно, чуть-что саблей без разговоров. Сгоняли мужиков на площадь, с казаками какой –то тоже посланец был. В армию агитировали, но у нас давно все войной сыты, никто идти не хотел. Тогда они в амбаре заперли человек сорок, да хорошо хоть красные отбили. Васька наш не ходил слава богу, дома сидит. Куда ему, трое детей у него уже, зимой у них Настенька народилась.
- Дашка, ты что же гостя рассказами кормишь. Доставай щи из печки, да огурцов с погреба принеси.
Мать подошла к Фёдору обняла и как в детстве стала поглаживать голову.
- Мам, ну будет тебе, не ребёнок ведь я давно.
- Ох сынок, для меня вы навсегда детьми останетесь, береги себя.
Она отошла к печке и взяв из угла рогач, достала чугунок со щами.Изба наполнилась запахом тепла и благополучия. Ох, как давно не чувствовал Фёдор, этого домашнего запаха. Он как-то опьяняюще окутал и без того восторженные мозги, стало всё хорошо и прекрасно. С Василием они встретились на крыльце.
- Ну, слава Богу живой, а то уж я и думать перестал, говорят в генералы попал. Куда нам дезертирам до Вас.
- Ну не в генералы, это точно, а отрядом командую, можно сказать спец. отрядом. С излишками буду помогать вам расставаться. Армию кормить надо.
- Вон оно что, как бы заинтересованно проговорил Василий.
Ой, Федька, неблагородное то дело, по чужим сараям ковыряться.
Они сходили на кладбище к отцу, а вечером из ком. беда прибежал мальчик и попросил их прийти на собрание.
  - Вот и отдохнуть тебе не дадут. Не успел приехать, уже прослышали, с какой-то особой гордостью проговорила мать, провожая сыновей.
  Большая хата посередине села была занята волостным старостой. Вот в этой хате и разместился ком. бед. В избе было сильно накурено, и ещё какой-то своеобразный запах казармы, уже давно отсюда не выдыхался. Собравшиеся мужики с уважением поздоровались, поочерёдно подавая руку. Было видно, что Василий здесь, далеко не из последних. За старшего был, один из почитаемых мужиков в селе Иван Арзамасцев.
- Просим вас, Фёдор Алексеевич. Расскажите нам, о столице нашей Петрограде, как дела обстоят в Самаре, что в мире творится и на что нам надеяться.
 Последнее время Фёдору, частенько приходилось выступать перед такой публикой. И он не тушуясь рассказал землякам про то, что знал сам. Как только он замолчал, со всех сторон посыпались вопросы, иногда такие, на которые Фёдор сам не находил ответа.
-Тихо, прикрикнул на галдящих мужиков Иван.
Ты ответь на мой самый первый вопрос, на что нам надеяться?
Фёдор почесал затылок и выдал целую речь.
- Надеяться нам ребята, не на что. Пролетариат, это твёрдая линия революции. Чтобы нам с вами победить врага, который разворачивается со всех сторон, пытаясь задушить молодую республику, нужно много терпения и сил.
Поймите историю нельзя повернуть назад. Монархия никогда не восстановится в России. Люди, которые перешли на сторону белых, это заблудшие овцы, которые безнадёжно пытаются обернуть историю вспять. Я слышал, что и вас здесь пытались призвать в ряды белой армии. Поймите, нам сейчас тяжело, но народ окрылённый революцией, во главе с товарищем Лениным победить невозможно.
Честно говоря, мы очень долго запрягали, прежде чем ехать.
А уж коли поехали, то остановить нас будет очень сложно.
Я не агитирую Вас идти воевать. Всей душой я понимаю насколько вы сыты этой войной, на которой по милости царя пролилось столько невинной крови. Вспомните японскую войну, мне многие рассказывали, сколько наших моряков угробила бездарная компания. Мой старший брат выжил в той войне, даже был в японском плену, вернулся, но опять попал на войну. Откуда пришла лишь похоронка, а сколько таких похоронок пришло с этой войны. Впереди у нас более страшная война. Не знаю даже, как и назвать то её. Здесь брат будет идти против брата, сын против отца. Мы не хотим этой братоубийственной войны.
Но белые генералы и деньги капиталистов нам её навязывают.
Я просто прошу вас, земляки, не поддавайтесь на уговоры, не вступайте воевать за тех, кто всю жизнь пил вашу крестьянскую кровь. Крестьянин должен сеять хлеб и выращивать скот. Губернский комитет Самарской губернии, направил меня возглавить отряд, который изымает излишки хлеба у зажиточных крестьян. Нет, мы не отнимаем, мы реквизируем, выдаём расписки в получении, в пользу Красной армии. Наступит мирное время и молодая республика щедро отплатит тем, кто поддержал её в трудную минуту. Фёдор говорил долго и толково. Он видел, что земляки слушают его с интересом. Может он бы ещё сказал несколько слов, но увидел лицо Василия.
Мысли кучей начали скакать в голове.
Неужели брат не согласен со мной.
Неужто он не понимает, о чём я говорю.


                ВАСИЛИЙ               

Нет, Василий понимал всё.
Он просто с удивлением смотрел на младшего брата.
Судя по его рассказам, он был обыкновенным бандитом, пусть и под руководством какой –либо партии. Но где он так говорить научился, ведь этому в бандитах не научишься.
А тут глянь, прямо оратор,  у мужиков рты пооткрывались.
На что уж, Ванька Сазонов и тот молча внимательно слушал.
Какое-то чувство гордости возникло за брата, во лепит революционер. Он вспомнил, оратора, который уговаривал их вернуться на фронт. Тот тоже говорил, как воду лил, пока его не сбросили с трибуны. Василий усмехнувшись в усы, подумал про себя. Не знай, почему так, время такое, или что. Все стараются говорить, что –то доказывать, даже воюют, дерутся между собой, а в итоге не знай что получится. Не было веры, ни тем, ни этим. Он часто вспоминал те внутренности какого-то  солдата, которые спасли ему жизнь, или избавили от немецкого плена.
Куда не пойди, везде война, а это значит взрывы и чьи-то внутренности, или того хуже твои. Нет, однозначно никуда не пойду и вмешиваться ни во что не стану. Детей моих эти горлопаны кормить не будут, а у меня их трое. Да по-моему скоро ещё будет. Он ушёл целиком в себя и очень удивился, что собрание  быстро закончилось. Они шли домой и Василий глянув на яркие звёзды, вдруг спросил Фёдора.
- Федька, а ты жить хочешь?
Брат пристально посмотрел на него
- Конечно, хочу.
- Ведь пока власти добьётесь, многим придётся сложить головы.
А у меня дети, кто их кормить будет. Я ведь на германской, всего насмотрелся. Он рассказал брату случай с внутренностями, а ведь хозяин внутренностей тоже хотел жить.
- Может ты и прав. Только я повязан по уши, если бы не революция, меня всё равно поймали бы и повесили.
 Так что нет у меня, Васька, другого выхода.
Да и верю я крепко, что победа будет за нами. А уж коли не доживу до победы, на то воля божья. Пойми Васька, с нами народ и этими массами управлять надо. Раз всколыхнули, подняли с колен такую державу. Понимаешь, я тоже иногда сомневаюсь, вот отнимаю хлеба излишки, а у хозяина просто страх перед оружием, а то бы он мне точно, вилы в спину воткнул. Ты знаешь, сколько я расписок написал, от имени новой власти. Только сам я глубоко сомневаюсь, что кто-то, когда то по ним расплачиватьс будет.
Верю я, что власть другая будет, народная.
Одна беда Василий, что подельники мои тоже к власти придут, а их я насмотрелся, за эти годы. А ведь это лицо новой власти, а мы ведь руку помощи не тянем. Мы руку к добру нажитому прикладываем. А потерянную веру, трудно вернуть обратно. Так что не хочешь, чтоб у тебя что-то забрали, не заводи лишнего, а уж тем более не прячь ничего. Родные дети показывают, где у отца, хлеб спрятан. А на следующий день, к этому же отцу за стол садятся. Они долго сидели на лавке, перед домом, обсуждая сложившуюся ситуацию. А через день Фёдор ускакал, чтобы никогда не вернуться назад. Сложил свою буйную головушку брат, совсем недалеко сложил в Новоузенском уезде. Как рассказал потом Василию, его сослуживец Колька Сидоров.
Всё получилось, как в его же рассказе, про вилы.
  - Брат ваш, Фёдор Алексеевич командиром у нас был. Он как узнал, что я из Перелюба, так и забрал к себе. Всё время рядом меня таскал, я у него, как за ординарца был. Думал, что у них лучше чем на фронте, а здесь даже не знаешь, откуда беда придёт. Вот приехали мы на отруб, излишки забрать, так домишек десять всего. Фёдор Алексеевич разделил отряд на пять частей, чтобы значит одновременно в пять хуторов. Меньше спрятать успеют, да и побыстрее всё будет. Хозяин хутора крепкий мужик лет пятидесяти, сразу сказал нам, мол не должен никому ничего и убирайтесь по-хорошему. Фёдор не стал с ним церемониться и мы начали. Так везде было, мол нечего брать. Эх и работа была, прости меня господи, я потом когда в дивизию угодил и то легче себя почувствовал, там в атаку идёшь враг перед тобой.
- Ты Коля, мне про брата, потом остальное.
Ну так вот мы только начали зерно грузить, а тут казаки, откуда они только взялись. Мы кинулись к лощадям, а хозяин вилами в спину Фёдора кинул.
Застрелил я хозяина и на коня только запрыгнул.
Вижу летит на меня с шашкой наголо бородатый казак, так я и не понял, то ли спотыкнулся конь у него, то ли в коня пуля попала, но не доскакала до меня смерть моя. Конь упал, а казака я из винтовки застрелил. Кинулся я к Фёдору Алексеевичу, а он лежит, кровь ртом пошла. Как закричит на меня, чтоб значит я за подмогой, я и поскакал. А когда назад приехали, там весь хутор сгорел и трупы валяются, наши все шашками порубанные. Баба хозяйская, над мужиком своим вопит. Господи, лучше бы я это никогда не видел. Схватила она вилы, те самые и на Ваньку Терехова, а тот глазом не моргнул, три пули в неё из револьвера.
 В это время из единственного несгоревшего сарая огонь по нам из пулемёта, как косой троих сбрил.
Оказалось это брат бабы хозяйской, фронтовик.
Предлагали сдаться, ни в какую, так мы с ним целый час воевали. Потом подожгли сарай, так он до конца отстреливался, пока не сгорел, вот там меня и ранило, слава Богу. На такую службу, я боле ни ногой. Родной народ грабить, разве это ли дело. Хотя и армию кормить надо всё это понятно, но пусть кто-нибудь другой этим занимается.
   А Фёдор Алексеевич перед смертью до конца отстреливался. Кончились у него патроны, его и добили раненого. Они ещё долго просидели с Колькой. Василий наливал и наливал, потом встал, вышел на крыльцо, а на небе были всё те же звёзды, яркие и не очень, всё также, ничего не изменилось.
А вот брательник уже этого никогда не увидит.
Жизни у него так и не получилось, при царе от охранки скрывался. А здесь вот видишь и смерть свою от крестьянина принял.
 За что боролся, на то и напоролся. «Тьфу, мать иху, красные, белые разноцветные, только час от часу не легче»,- Василий в сердцах плюнул на землю. «Не было жизни, да и тут вряд ли дадут».
 Горькое известие совсем Василия из колеи выбило.
Хотелось схватить в руки оружие и пойти мстить за убитых братьев. За преждевременную смерть отца. С другой стороны дети, только они всегда останавливали его, от безумных поступков.
Нюра хоть и не родная, а как глянет глазами ласковыми, так руки и тянутся, обнять. Манька вон подросла, в школу просится, какая девкам к чёрту школа. Вот Ваньке дело другое, Ваньке на службу идти, а девки, их и так замуж возьмут, вон какие красавицы. Продовольственный отряд к нему приходил.
Отдал коня, отдал лишний хлеб. Послушал Федьку царство небесное, получил расписку от командира.
Алёна долго плакала, пока он на неё не прикрикнул.
- Что орёшь, дура. Воюют ведь за нас, что же им с голоду подыхать?
Молись Богу, чтобы меня не тронули. Остальное наживём, Бог даст.
А ночью, она шептала ему.
- Ой, Вась, а ты как покричал на меня, на душе легче стало. Правда думаю, такая неразбериха вокруг, а я коня пожалела. Чёрт с ним с конём, вон батя, нам по весне поможет. С этими словами, она крепко прижалась к нему. Вот так и продолжается род человеческий, с усмешкой подумал Василий, почувствовав прилив влечения к этой, такой родной женщине.
 
                ДАРЬЯ.
Всё чаще сидя около дома, или в доме, она стала задумываться о смысле прожитой жизни. Всё так быстро пролетало перед глазами. Жизнь, слово -то какое ёмкое, а словно миг один, раз и пролетела.
Она часто вспоминала тот день, когда она и Алексей ехали по весенней степи в имение купца Малюшкина. Много лет пролетело с той поры, а руки её, вроде бы помнили, как она помогала чинить колесо телеги.
Ей почему-то казалось, что это не у телеги колесо правили.
Это чинили они закрутившееся колесо их жизни.
Три года уж, как нет её Алёхи.  Её руки, которыми она помогала чинить ему колесо, из красивых холеных, вон во что превратились. Вот он закат, или осень жизни.  И вот вот это самое колесо, скрипит, а последний оборот сделает. От таких дум она проходила в передний угол, становилась на колени перед образами, и подолгу молилась, прося здоровья и благополучия своим детям.
Для себя она уже  давно ничего не просила.
Прожитая жизнь её, была безоблачной и безгрешной. Сама она знала это и давно уже не боялась предстать перед божьим судом. Она была готова отправиться к своему Алексею, отцу, матери, брату, но Бог до сих пор почему-то не забирал её. Значит, не до конца ещё выполнена моя миссия. Значит нужна ещё детям и внукам. Часто от таких мыслей она поднималась и шла хлопотать по дому. Домашние дела почему-то никогда не кончались. Они словно, как снежный ком, чем больше делаешь, тем он больше вырастает. Оставшись без мужа она словно затормозилась, всё не получалось как прежде, вроде всё делалось гораздо медленнее. Очень часто она опускалась на лавку и подолгу сидела, просто и бездумно глядя в окно. Сидела просто ни о чём, не думая, словно проваливалась в спячку. Потом как бы вздрагивая, отряхивалась от неё, вскакивала и принималась за свои нескончаемые дела. Как-то во сне она увидела Фёдора мчавшегося на коне, а потом почему то стог сена и она, молодая с Алексеем на сенокосе.
А Алексей вроде ласкает её и говорит,
- Не переживай Дарьюшка, у нас всё в полном порядке.
После этого сна, она боялась и гнала от себя мысли, что в живых нет её Фёдора.  А вот видишь, во сне правду видела. Не выдержал Васька, напился и рассказал ей о смерти Фёдора, да и слух по селу шёл, совсем не зря. После этого известия с ней удар приключился, упала прямо посередине дома. Целую неделю провалялась в постели. Думала что и не поднимется уже. Нет через неделю, легче стало. Но отчего-то задыхаться начала, видно что-то там внутри надломилось, а до конца не сломалось. Вот поэтому придётся ещё жить на этом свете, а уж вроде и пора к Алёшке.
Нет места нам в новой России, царя  убили, а сами что творят страшно поглядеть, всё перевернулось. Брат против брата, сын против отца, мои-то хоть слава Богу не перестрелялись, что же это за власть такая. Вот хлеб почти весь отдали, как зимовать будем. Зачем Васька всё отдал, не пойму.
Семьища такая, да и нас ещё трое, куда он нас бросит.
Бросить – то не бросит, а жить не знай как.
Но ему –то видней, он мужик, видно так нужно было.
Что я своим бабьим умом понять-то смогу. Господи, да что за время такое непонятное. Вот и доченька на выданье, а всё на собраниях пропадает. Комсомолка видите ли, а что это за комсомол, дома нет, ни денег, ни продуктов вечно пропадает где-то, а всё бестолку. Господи уж хоть бы не лезла никуда, а то сейчас махом на площади расстреляют. Вон ВанькА-то не пожалели, а детей пятерых на кого оставили. Войну человек прошёл, два креста на нём было, а вот взяли и расстреляли. Это политика, у них называется.
Эх, ну зачем ты  Алёшенька покинул меня. С тобою и мыслей у меня никаких не было, а вот теперь пойми всю эту неразбериху.

                Мария.
На всю свою жизнь запомнила маленькая Машенька, дочь Василия, ужасы гражданской войны. Несколько дней по всему Перелюбу стреляли, воронки от разрывов снарядов были по всему селу.
Она видела и красных и белых и все, как ей казалось, что-то искали, куда-то торопились. И только уходили красные, появлялись белые и опять рыскали по селу. Потом в центре села, расстреляли дядь Ваню, знакомого отца, да ещё нескольких фронтовиков, которые наотрез отказались идти в белую армию.
Белые почему-то запомнились в обличии уральских казаков-староверов, с длинными бородами и ужасно злыми лицами. Своею жестокостью, на самом деле прославили себя уральские казаки.
В дело не в дело, они запросто могли порубить шашками любого, кто им не понравился. Вот и летом, когда они с дядей Серёжей ехали на лошади с делянки, им навстречу попался казачий разъезд. Совсем ни за что один из казаков ударил дядь Серёжу по голове шашкой, только почему-то плашмя, хорошо старый заступился, прикрикнул на него, а то может и не плашмя, ударил. Испуг остался на всю жизнь. У дядь Серёжи с головы долго стекала кровь, а по щекам от обиды лились большие ещё совсем мальчишеские слёзы. А казаки, посмеявшись над ними, как ни в чём не бывало, поехали дальше. А тот, что ударил дядю Серёжу, повернулся и сказал,
- Ну живите пока, «крестьяне».
И в этом слове как бы прозвучало презрение к людям, которые растят хлеб и кормят этих же казаков.
Всю жизнь она вспоминала эти слова, потому что и у новой власти, крестьяне не были в особом почёте.
Но самое яркое впечатление, навсегда врезалось в детскую память, когда она и маленький Ванюшка залезли к бабушке на сарай, а в соседнем дворе у дедушки Данилы разыгралась целая драма. Гостил у соседского деда, то ли внук, то ли племянник, молодой парень в кожаной куртке, утром прискакал на коне. Красивый такой, когда в саду умывался, видела Мария его по пояс оголённое крепкое мужское тело. Не знай уж, как всё получилось, но в середине дня налетел, откуда ни возьмись, казачий отряд. 
Им то кто-то и продал, что красный командир у дедушки. Прискакали они к дому, спешились. Дедушка Данил вышел из дому, на крыльце встречает. Старший казачина, хватает деда за волосы и лицом об крыльцо.
- Рассказывай сволочь краснопузая, куда Горбачёва спрятал?
- Нет у меня никого, оправдывается старик.
Тот опять старика по лицу ударил.
И тут открывается дверь избы, на пороге парень с двумя револьверами.
 У белых рты пооткрывались, а он сразу троих, тремя выстрелами и завалил. Выбежал во двор, вскочил на коня и поскакал, на скаку ещё двоих пристрелил. А на самом краю села всё-таки догнала его вражеская пуля. Потом его раненого прицепили к лошади и протащили по всем улицам. А дедушку Данилу, баба Дарья в подвале спрятала. Казаки прискакали к дому, своих мёртвых забрали. Перевернули всю землянку вверх дном, а потом взяли и подожгли. А через три дня, дед от такого потрясения сам умер. Помнила, как к бабушке приезжала мать этого парня, из Нижней Покровки. А бабушка ей рассказывала, как сын её геройски погиб. Долго тогда сидели две старые женщины, поминая своих безвременно ушедших из жизни сыновей.
   А в зиму заболел оспой маленький Ванюшка. Бабки приходили лечили, ничего не помогало. Отцу уже сказали, что не жилец, только мамка его не бросала, всё колдовала над ним, компрессы ставила, а Ванюшка лежал маленьким трупиком, как не живой. А как-то поутру, пекла мать хлеб в печи, а Ванька потихонечку тоненьким голоском корябушку попросил, корябушка, это корка хлеба, свисшего с формы. С того дня и пошёл на поправку. А Мария ещё много лет думала, что корябушка от всех болезней самая сильная.(корябушкой называли обыкновенную горбушку хлеба, который свесился в печи из сковороды и был шершавый, совсем не гладкий, как верх у каравая).
    Помнила Мария и голод двадцать первого года. Многие люди не дожили тогда до весны, умирая целыми семьями, а вот их семью, бык Буян от голода спас. Чувствовал видно отец, что туго зимой придётся. По осени зарезал быка полуторника. Сложил его частями в бочку и засолил, так вот и дотянули до весны. А по весне с Нюрой и Ванюшкой пошли сусликов выливать, обдирали, варили и ели.
    Навсегда остались в памяти, похороны тех, кого не сумели закопать сразу. Зимой трупы умерших  свозили и складывали в зерновые амбары стоявшие на краю села. Сил хоронить не было, так там около этих амбаров и образовалось новое-старое  кладбище. Оно там было когда-то, но после постройки новой церкви, все стали хоронить около храма. А это старое кладбище, как бы и забылось бы вовсе, но вот после голодовки, возродилось снова. У многих в братских могилах были похоронены все родственники. Так и начали Перелюбцы снова хоронить на этом кладбище.  Зима в ту пору лютая была, а могилы копать силы большие требовались. А вот сил-то, как раз и не было. А весной выгнал председатель оставшихся  мужиков, вырыли несколько  братских могил и схоронили односельчан. Слух пошёл по селу, будто у многих трупов куски мяса срезаны. Да как после этого жить можно, думала Мария своим детским умом, а ведь кто-то ел.
После этого голода и начались крестьянские волнения. Впоследствии именуемые «зелёнкой».
Не хотели умирать крестьяне, как безмолвная скотина.
Но власть жестоко обошлась с восставшими.
Опять кого-то расстреливали на площади, считая врагом.
И никак не могла понять маленькая Мария.
Вот человек, у красных служил, героем вернулся, а теперь вот раз и сразу враг. Маша слышала, как отец говорил матери,- вот вам и власть народная, власть пролетариата, не знай какому Богу молиться. Но наше дело помалкивать, авось и пронесёт лихая година, дети у нас Алёна, а им  родители живыми нужны.
Эту святую мудрость, через всю свою долгую жизнь пронёс крестьянин, Василий Алексеевич Горшков. Этим и сохранил свою семью вырастив, пять дочерей и сына. Многие в те годы кинулись правду искать. Только далеко не всем пришлось пережить, эту самую лихую годину, кто от голода, кто от болезней, кого смерть нашла на поле брани, кого на таких же площадях и задворках, село как бы заметно поубавилось. Поэтому и открылось новое кладбище, так как на старом, места сразу  закончились.
После голодовки жизнь в селе стала налаживаться.
Войны закончились, по вечерам иногда слышались страдания гармони, молодёжь стала появляться на улице.
В сельсовете, почти каждую ночь горел свет до утра. Там всё шли какие-то заседания и собрания. На всю жизнь запомнились слова из тогдашней песни:
                Муж уходит рано на собрание,
                И приходит поздно с заседания,
                А молодой женой ты только значишься,
                Не торопи любовь ещё наплачешься.
Заседали долго, решали много, а директивы приходили сверху, читать их умели плохо, иногда просто игнорировали, иногда понимали по-своему, но село очень болезненно выходило из комы, в которую её ввела гражданская война со всеми её болезнетворными последствиями.

                Сергей.
В это лето совсем выросший, окрепший  Сергей подрядился с мужиками скирдовать омёты соломы. Только не сведущий человек может думать, что это не ахти какая задача. А в то время были просто мастера этого дела. На возвышающийся над степью стог,  порою просто любо глядеть, если его возводил мастер. Такому омёту ни дождь, ни сильный ветер, не указ. Солома сухая и зимой выдергивается легко огромными пластами.
  Работали на Марьевке, это большое хохляцкое село раскинулось вдоль небольшой речушки в семи километрах от Перелюба.
Вернее около слияния двух рек, здесь более меньшая, впадала в Камелик, который надвое делил Перелюб. В отличии от Перелюба, Марьевка расположилась вдоль реки в одну улицу, и была заселена выходцами из Украины.
Хохлы вроде грубое, но истинное название жителей Марьевки.
По сути, хохол, это верхняя часть завязанного мешка, не знаю почему, но русское население именно так называло переселенцев с юга России, местами заселявших наш край.
   В основе своей, это были люди охочие до работы т.е. самые настоящие крестьяне; живущие на земле, работающие с землей, можно сказать дышащие ей, также и уходящие в землю.
Семьи были бедные, в основе многодетные. В поисках лучшей доли лучшей доли их и  занесло на наши заволжские земли.
  В ту пору целиком целинные, бескрайние просторы, как казалось хохлам, вели к несметному богатству. Как горько они ошиблись, ведь это была другая земля, другой климат. Палка, воткнутая в землю, здесь не росла. Без тяжкого труда, не стоило мечтать об обильном урожае.
     Во время переселения они селились небольшими хуторами захватывая вокруг себя побольше земли. Только далеко не у всех хватало силы её обрабатывать, наша земля не поддавалась деревянной сохе, и далеко не так просто было перепахать небольшую делянку.
    В то время существовала сказка, или быль, о появлении хохлов на нашей земле.
   Прибыл обоз к поселению, напоили старшину обозного хохлы, тот и говорит им:  «Всё прибыли. Вся земля вокруг Ваша, кто сколько намеряет, то и его, я с утра завтра выхожу, записываю, кто чего намерял».  Уставшие с походу хохлы, кинулись столбить землю, но её не только столбить, её ещё и мерить надобно, чтоб старшина лишнее не приписал. Так вот один хохол бегал, бегал с саженью.            
 Устал очень, обнял заволжскую землю, вцепился в неё крестьянскими ногтями, вымолвил: «о це, все мое», и помер.
  Отступать бедным хохлам было некуда. Так и начали они свою жизнь на своей  нашей земле. Не знаю, наверное от обиды на несбывшуюся мечту о несметном богатстве, все, или почти все были ужасно злыми. В ту пору битвы меж молодёжью, были очень распространены. Не так просто было русским парням, ухаживать за украинскими девушками. Хотя свадьбы и не возбранялись и после свадьбы уже всё, никто не имел ничего против. А вот поначалу многие парни с той и с другой стороны, очень часто рисковали своими буйными головами, пробираясь по чужому селу.
  Там где складывали омёт, и работали  на току певучие, очень красивые девчата –хохлушки. Жара в ту пору стояла неимоверная и девчата, как и парни, часто бегали в речку купаться. Вот и встретил Сергей у той речки свою ненаглядную.
 Не случилось бы той встречи. Но ловил Серёга среди бела дня раков по норам, а тут смотрит, на другой стороне в метрах двадцати девушка раздевается и к воде. Серёга нырнул, нет он не испугался увиденного, она просто его очаровала. Он и объяснить себе не мог, зачем он вынырнул около неё. Вот она-то видимо набралась страха, аж сознание потеряла. Хоть и думалось Серёге до конца дней его, что это она его выследила, вот и полезла купаться, да и сознание не теряла вовсе. Вынес её голую на берег.
   Девушка открыла карие глаза и вздрогнув всем телом, уставилась на него.
- Ты кто? Удивлённо спросила она.
- Я… Серёга Горшков.
Она чуть приподнялась  догадавшись, что голая, резко залепила ему пощёчину.
- Чего вылупился?
- Да я не вылупился, я до берега тебя донёс. Могу и удалиться, вообще-то, я раков на той стороне ловил.
- А меня Марина зовут, так подай же мне юбку с блузкой.
А теперь отвернись я оденусь.
И надо же в ту самую пору появиться на берегу дядь Ивану, пришедшему призвать Серёгу к работе. У дядьки  рот от удивления открылся, но не стал он их спугивать, а присел за бугорок проследить за молодыми.
Серёга подал одежду и заворожено смотрел на девушку.  Она что-то сказала ему, но он явно ничего не слышал. Он был целиком поглощён  увиденной красотой молодого женского тела.
- Эй хлопец ты здесь, что разглядываешь, смотри, а то лишние дырки продырявить сможешь, ишь зенки-то вылупил, чей не из золота, иль бабы голой никогда не видел.
- Такой не видел, - растерянно проговорил Серёга.
- Марина, а можно тебя, как-нибудь вечером увидеть.
- Конечно можно, а не боишься что хлопцы поймают, да и забьют до смерти.
- Меня не забьют, я бегаю быстро.
- Ну, тогда приходь, коли смельчак такой. Вон у околицы хата моя.
- Это где журавль у дома?
- Серёга, пора,- крикнул дядь Иван, поднимаясь из-за бугорка.
На том они и расстались. А вечером к Серёге подошёл дядь Иван и сказал, - ты если пойдёшь, давай я провожу тебя, а то намнут бока, ей Богу намнут.
- Да что мне впервой. Ой грешок за тобой дядь Вань. Ты что ж это подглядывал?
- Ох Сергей, много уж прожил, а тут ноги подвернулись, ведьма наверняка. Просто приворот какой-то не ходил бы ты.
 Не послушал его Сергей. Как только стемнело, рванул к той хате, на какую Марина указала. Всё складывалось в его пользу, девчата сидели на завалинке и оживлённо о чём-то судачили.
- Здравствуйте, поздоровался Сергей с девушками.
- Во Яна дывись, да то той самый жених, ох чертяка до смерти меня у речки напугал.
- Да ничего вроде, подходящий, только кацап жалко. Зараз мой Микола прийдЕт, не сносить ему головы.
- Не пужай, я его в хату спрячу, а как только спасу. Он тут же на мне и жениться должен.
- Да я и так вроде, готов уже.
- Ну-ка ещё раз, я что-то не разобрАла,- как бы с издевкой проговорила Яна.
- Ты только глянь, какой скорый. В пору хоть коней запрягать, да в церкву.
- Не надо твоих коней, я сам за тобой прискачу, только шепни.
- Зараз, я тебе пошепчу.
Страшный удар сзади, обрушился на Серёгину голову.
Парней было трое и били изощрённо. После нескольких ударов, Серёга потерял сознание. Он не видел, как из-за плетня выскочил его будущий тесть и сильным, вымеренным ударом отключил одного, остальные попятились.
- Что же вы поганцы, втроём на одного. Ну-ка вставай, (он за шиворот поднял упавшего парня). Ну-ка давай засранец, против меня.
Парни кинулись наутёк.
  Будущий тесть, поднял недвижимого Серёгу и понёс в хату.
Очнувшись, Серёга увидел, как пожилая женщина стирала мокрой тряпицей кровь с его лица. Рядом с ней стояла Марина, держа в руке плошку со свечкой. По щекам  возлюбленной катились яркие слезинки-бусинки, почему-то переливаясь всеми цветами радуги.
   Надо же, почему-то подумал Сергей. Когда бьют, они искрами из глаз вылетают, а когда в плаче, то медленно вытекают,переливаясь изумрудинками света. Да и бриллиантами по щекам скатываются.
   В темноте хата казалась огромной и тени двигающихся по ней людей были ещё больше, они переламывались пополам со стены по потолку, медленно передвигаясь. Стараниями будущей тёщи сознание медленно возвращалось и как бы вновь исчезало. Только тени ползущие по потолку, как бы не покидали, расползаясь в встряхнутом сознании. Голова раскалывалась от пернесённого ногдауна, а боль возвращала в чувство избитого Серёгу.
- Ты на какой ляд наняла выродков этих, а если бы они убили его, -воспитывал тесть, свою дочь.
- Та, он сам же повинен. Шустрый такой, и на речке до смерти напугал меня.
Ох, уж пугливая.
- Да ладно тебе, живой же,- вступилась за дочь старая хохлушка.
Вот оно что, - услышал разговор Серёга и отключился.
Уже позже, узнал Серёга историю Марининой жизни.
  Несколько лет назад приезжал с Иванихи парень и полюбил совсем ещё  молоденькую хохлушку. По осени приехал, и сыграв свадьбу, увёз к себе на Иваниху. Как и положено, к следующей осени родила ему Марина сына. А в это время началась первая мировая, так и забрали в солдаты молодого. Там он и сложил свою голову. После похоронки, собралась Марина восвояси, только свекровь не отдавала мальца с Мариной.
-Ты пока оставь Васятку, поживи, осмотрись. Дело –то молодое, сынка мне моего уже не вернуть, а это всё, что у меня от него осталось. Пусть поживёт пока у меня, а там видно будет.
Свекровь женщина строгая была, жила в солидном достатке. Поняла Марина, что не отдаст свекруха сына. Да и скандалить бестолку не стала. А тут случись, мать заболела, деваться некуда. Поехала за мамкою ухаживать, так и разрывалась на два села. А во время голодовки свекровь, не спросив её уехала на Украину и Васятку с собой забрала. Так вот и осталась она одинокой и не девка вроде, да и как бы не баба ещё.
  По осени поженились, повенчались в церкви. Вечером собрались все свои. Отметили женитьбу, а свадьбы и не было. Так решили и ни к чему вроде.
  Заикнулся как-то Серёга забрать у свекрови сынишку, а Марина  посмотрела на него своими карими, можно даже сказать чёрными глазами так….., что его никогда больше не тянуло возвращаться к этому разговору.
  Ведьма, ну просто ведьма, часто говорил Серёга, хоть и любил очень крепко свою половину. А в лето родила она ему сына. Не спросила Серёгу, назвала Николаем. И тут Серёга оказался не на высоте, сын вроде, а назвала баба. Так и повелось с той поры, что задумает, сделает обязательно. И не под каблуком вроде, а будто заворожила. Бывало выпьет Серёга лишнего, начнёт на место ставить свою суженую, а утром в глаза ей глянуть боится.
Говорил ему Васька,-
- Ну, ты брательник, попал. Надо же, выискал.
В таких случаях Серёга постоянно огрызался на старшего брата, стараясь защищать свою половину. Буквально через полтора года, родила ему Марина девочку, тут уж Серёга сам назвал её Настенькой.
Жизнь в стране немного налаживалась, на крестьянских столах начал появляться сахар, а иногда и конфеты. Голод остался позади, и многим уже грезилась счастливая, беспечная жизнь.

                Василий.
Во время гражданской войны, как раз в самом начале 1919 года прибавилась семья у Василия ещё одной девочкой. Тут Машенька и попросила отца,- Тятя, а можно её Ниной назвать.
- С чего бы это?-удивлённо спросил он восьмилетнюю Машу.
- Не знаю почему, но мне сестрёнка Нина нужна.
-Ну стало и быть тому, - смахнув набежавшую слезу, согласился с дочерью Василий.
 После голодовки в двадцать первом году,ближе к концу, поздней осенью, родила ему Алёна ещё одну девочку. Никого не стал слушать Василий, сам назвал Сашенькой. Да видно не прижилось имя, с малолетсва все её Шурой кликать стали и никак иначе. Годы летели быстро и незаметно, вот уже и Шура пошла. Шестеро все живые и здоровые. Жаль конечно, что сын один. Но уж что Господь послал и тому рады. И Нюру-старшую, замуж взяли,  да и зять ничего вроде уважительный, а Нюрку-то прям на руках таскает.
Алёна говорит, как королеву Андрей её балует.
   -Здорово сват.
-Здорово, здорово,Василий привстал и крепко пожал протянутую ему руку.
  Василий и не заметил, как к нему подошёл отец его зятя.
- Куришь всё, усы –то вон жёлтые аж.
- Ты чего это лекцию мне прочитать пришёл, или мою махорку жалеешь.
Да нет я того думаю, с этим к тебе, да и не знаю сказать-то как.
 Молодых наших отделить надобно. Свашка твоя, всю голову мне продолбила, чтоб отделил Андрюшу. Места что ль ей не хватает, никак не пойму, или тесновато им, двум бабам вместе стало, а вот возьми и отдели.
- Так отдели. Коли выгонишь, ко мне пусть придут.
- Эко, хватанул ты куда. Как же это я?- сына единственного.
Я Васька того, дом купить им хочу.
- Рад буду. Ты сват не мудри, толком говори, от меня –то чего ты хочешь. А я Васька, вот что надумал. Дом –то я сам им куплю. Я не побираться пришёл. Не дело без личного подворья. Я о другом к тебе, посоветоваться. Давай-ка мы вместе сообща землицы возьмём в сельсовете, да и спашем. Бахчи посадим какие- никакие, а остальное всё рожью засеем, вот и я денежки за дом Андрюхе верну да и ты с Серёгой заработаешь. Всю эту канитель я на вас оформлю. У тебя семья, у Серёги тоже. Если один посею, ко мне могут претензии предъявить, а тут у вас семьи. Можно кого ещё в артель взять, лишь бы работали, а по осени разделим всё, а там дальше видно будет.
 Василий с интересом посмотрел на свата.
Сват был намного старше, дед можно сказать, да и звали его пацанята «дед Швец». Все революционные катаклизмы его стороной обошли. Он никогда не воевал, жил на отшибе, место хитрое. Его землянка, как бы отсекала полуостров (изгиб реки), лицом смотрела в реку и задняя часть огорода спускалась тоже в реку. На этом полуострове была ещё землянка. Поговаривали, что там любовница его живёт. А какая к чёрту любовница, если она была постарше дедка. А уж сват –то за свою жизнь много вдовушек утешил, да и сейчас искры в глазах, при виде аппетитной бабы. По селу сват вообще странным человеком считался, но даже в голодовку как-то они выпивали, а  стол у свашки, совсем про голод не напоминал. Что бралось, откуда, только не считался сват бедняком, но и никогда не высовывался.
Да и сейчас ведь дело говорит.
-Ты Васька, не думай, я в артель плуг прикуплю, за мной не заржавеет, да и Сидоров Иван немного должен мне, быками и лошадьми поможет. Так что не переживай, обузой не стану. Я бы и один дело это осилил, да годы уж не те. Да и власть у нас непонятная, не любит богатых. А земельку-то я хоть завтра оформлю, ты ведь знаешь, слов я на ветер бросать не буду.
Ну, пора вроде мне, надумаешь, зайди, пахать-то уж скоро.
Сват встал и поправив огромную котомку из мешковины пошёл в сторону своей землянки.
Вот чёрт, посмотришь сзади, вроде как побирается, а он вишь землицу в один момент. Тут и думать нечего.
 -Слышь, сват, а ну-ка повремени, пойдём-ка чайку попьём.
А через несколько дней, отмерили они землицы и пахать начали.
Землицы сват хорошей добился, да и вода недалече. Несколько дней вся бригада, не отрываясь, пахала, потом почти всё засеяли рожью, и немного под бахчи оставили. Уже через месяц Василий любовался дружными всходами, словно зелёным ковром, его озимые укрыли паханое поле. Крестьянская душа пела и радовалась всхожей зелени.
По осени сват купил неплохой дом Андрюхе. Все дружно отгуляли на новоселье. Удивлялся Василий хватке старого свата, везёт ведь.  Так получилось, что и дом для Андрюхи ему за бесценок достался.
Для милиции дом новый выделили, а старый свату продали, вот хват всюду успевает и не рассказывает, как он всё это умудряется
 В душе радостно за свата было, да и зятя хорошего вырастил. За Нюрку радостно и спокойно, в хорошие руки попала. А тут вот и Манька в невестах уже, смешно даже как-то. Только на руках нянчил, а сейчас в зеркало заглядывает, да прихорашивается.

                Мария.

В школу Мария пошла с опозданием на год, да особо и не хотелось, а всё отец виной, не признавал Василий, что бабам в школе учиться надо. Часто говаривал: «Вот Ванюшке учиться обязательно надо, ему в армию идти, грамота ой как понадобится, а бабам так им ни к чему, им замуж готовиться надо, да матери вон по хозяйству помогать». Проучилась Мария один год, пошла во второй класс, а тут мать заболела, так и закрылись навсегда школьные двери. Даже внукам впоследствии Мария говорила, что закончила один класс и два коридора. Дети и домашнее хозяйство целиком лежало на их с Нюрой плечах, а потом и Нюра замуж вышла. Слава Богу, хоть писать научилась и читать. Читать даже лучше, писанина почему- то вся каракулями. Она часто открывала Ванюшкину сумку и по слогам читала непонятную ей арифметику. Потом ей это надоело и она перестала проводить свои тренировки, все её ровесницы вообще не имели представления, где школа находится. Потом отец в школу отправил Настю, не знаю почему, но Настю и Нину отец заставлял учиться. Нина старалась, а Настя с детства росла отчаянной девчонкой, всё старалась улизнуть на улицу, её вечно не было дома. Даже в поле работать всегда ехала, только чтобы дома не оставаться. Так и выпорхнула из семейного гнезда ещё до смерти матери. Нина уже закончила семь классов и уже считалась образованной.
 Долго в ту пору сельчане переживали, совсем не радовало Перелюбцев, что уезд Николаевский к Саратовской губернии отошёл. Самара-то далеко, а Саратов вообще чёрт знает где.
Перелюб от уезда отделили, создали район, с центром в Перелюбе.
Так и стал Перелюб самой дальним районом, огромной Саратовской области. Заседания и собрания по этому поводу проходили трудные и длительные.  Мужики побаивались,  да и не смели, что либо предъявить власти. Так всё и закончилось одними переживаниями. Только организованному комсомольцами ликбезу эти заседания мешали, куда уже в  юности, почти перед свадьбой, ещё два месяца ходила Мария, и то наверное потому, что там часто находились два её возлюбленных. Первый был Егор Семибратов, круглый сирота, жил под присмотром дядьки живущего рядом по соседству. Родители Егора в голодовку умерли, вот он и остался один, и вырос, как всем казалось, сорви- головой.  Его тулуп порядочно изорванный в клочки (так к нему и прилипла на всю жизнь кличка Егорка- клочок) издали узнавали девчата и старались обойти стороной, потому что с каждой, он мог весело, как ему казалось подшутить. Вспоминалось из детства, как он их деревянной лопатой по задницам колотил, бывало повалит в снег и лопатой деревянной по заднице, хоть и через тулуп, но всё равно больно, а стыдно то как. Вообще озорник был ужасный. Мать как услышала, что отец ей его в женихи пророчит, чуть в обморок не упала.
- Машенька отец не в себе явно, разве можно такого ирода в мужья, всю жизнь синяя ходить будешь. У отца же  более веские аргументы были. Он часто говорил: «Иди Мань за Егора, дом у него есть, а в работе нет ухватистей и сообразительней, этот, если в глотку заливать не начнёт, золотой мужик будет».  Видел отец его, когда Егор у них на общей земле работал, мал вроде ещё по годам, а делал всегда больше и лучше всех и лошадь всегда в порядке, уж у него не натрёт хомут (даже чужой) лошади шею, всё доглядит, поправит вовремя.
Мать же ей постоянно другого пророчила, да и сама Мария часто на него заглядывалась.
-Не думай даже про Егорку, Мишка вот это жених. Да и отец никогда против, не будет. Евмен- то,  Мишкин отец, чуть не брат отцу нашему, на фронте вместе воевали.
  Мишка Шанталин был постарше Егора, да и поинтересней гораздо, просто красавец, да ещё и комсомолец. Помнила Мария  руки его, в детстве ещё, он её через овраг перетаскивал. С той поры и посматривать стала, да и он ей всегда внимание оказывал. Мишка как-то серьёзней был, степеннее. Отец же как –то странно однажды обмолвился: « Нет у Мишки будущего». Тогда она просто подумала, что отец затаил на него обиду за налог, который с них взыскали за общую землю, а Мишка в налоговой комиссии был. Помнила также Мария, как всё-таки обрадовался отец, когда Мишка со сватами пришёл. И всё хорошо сладилось, только упёрся Василий, что только через церковь, как у людей, а Мишка комсомолец и в церковь нельзя. И когда Мишка заявил, что в церковь не пойдёт, отец встал и сказал:  «Ну и Маньку ты, хрен получишь».
- Пойдёт, куда он денется, ты даже не переживай Василий, я тоже против, чтобы без церкви, -уверенно проговорил Евмен. Мишка насупился, но промолчал. На том и сладились, свадьбу решено было сыграть по осени.
  А тут по комсомольскому набору забрали  Мишку на службу в Красную Армию, тогда на год всего забирали, и Мария уверенно дождалась своего суженого. С армии Мишка вернулся возмужавшим, как бы заматеревшим, опять эти руки подняли вверх Марию и она задохнувшись от радости крепко, крепко прижалась к родной груди. Свадьбу решили не откладывать и буквально через две недели молодые обвенчались.
Этот день запомнился длинным столом, резвой гармонью, пьяными гостями со старинными песнями, криками горько, да ещё треснувшим зеркалом, которое кто-то подарил целым, а утром оно оказалось почему-то треснувшим, вроде немного с угла, а треснуло.
- Дурная примета Маня, нельзя треснутое в доме держать, жизни не будет. Ой, Машка выброси его, неспроста всё это,- сказала маманя. Не послушала Мария мать свою, да и почему она этому  верить должна, а настенное зеркало в ту пору дорого стоило.
  После свадьбы Мишку хотели из комсомола выгнать. Пришёл он домой злой, фуражку бросил, она за сундук завалилась.
- Вот из –за Ваших суеверий, чуть с комсомола не попёрли, слава Богу, тьфу опять этот на языке. Хорошо хоть дядь Сеня поддержал, а то бы точно выперли. Сколько стыда из-за этой грёбаной церкви перенёс. Не знал Мишка, что Мария бегала в сельский совет и попросила дядю Семёна, чтобы тот заступился, что это родители виноваты, не хотели их без церкви женить. Не знай что помогло, но Мишке объявили выговор, а в комсомоле оставили. Родила Мария девочку, назвали Любой, но совсем мало пожила девочка. Как сказала свекровь, -Бог прибрал. Долго Мария за эти слова на свекровь обижалась, а сама думала, ну за что её мог так наказать всевышний и совсем не находила ответа. Потом умерла мать, так вот поболела совсем немного и умерла. Шла Мария за гробом и не могла никак поверить, что она уже больше никогда не увидит материнских глаз. Словно оторвался от её души драгоценный кусочек, который улетел и никогда не вернётся.
 Общими усилиями Шанталины по тем временам большой дом построили, на постройке дома, бревно сорвалось и Евмена ударило, что там отбило, никто не знает, но стал Евмен прибаливать, совсем немного не дожил до следующей весны и помер. Помнила Мария, как крепко подвыпивший на поминках отец, сидел и говорил Мишке.
-Не пожил ведь совсем в доме новом, на стройке угробился.
Как не крути, а дом Евмена и угробил. Мишкин брат Андрюха запил тогда сильно. Жизнь не складывалась в новом доме.
Сестра Анна забеременела, от приезжавшего в гости военного и хоть тот и поженился на ней в следующем году  по приезду в отпуск, когда Аня родила уже, но стыда натерпелись, насмешек была уйма, все кому не лень сплетничали про Анькину беременность. Поженившись, военный обещал забрать Анну, но так и не забирал, периодически наведываясь на побывку и присылая деньги, а в войну и вовсе пропал без вести, хотя письма и приходили до самого сорок четвёртого года. Оказалось, что Сергей Коронглевский, был просто из тех военных, для которых семья просто не приветствовалась. Он сопровождал военные грузы по всей стране. И остался у Шанталиных мальчишечка Юрка, не похожий на всю их родню.
  Как-то очнувшись после очередного запоя, Андрюха  попросил Мишку помочь ему деньгами и со всем своим семейством двинулся на Кавказ. Только после войны Мария видела его один раз и то в крепком подпитии. Жизнь нормальной семьи в новом доме целиком расклеилась.
               
                Василий.
Всей крестьянской душой Василий не принял коллективизацию и в колхоз не вступил. Взрослые дети повступали, а он остался единоличником. Тут на его голову свалилась другая беда, немного поболев, умерла жена. Целый год ходил Василий на могилу к ней, а потом сон ему приснился.
 Поле снилось бескрайнее, хлеб высокий. По дороге он с Алёной на телеге едут, а тут колесо напополам разломилось. Стоит он думает, где колесо взять, а Алёна говорит ему
- Вася вон же смотри, ты же купил себе новое колесо.
Глядит правда колесо, как купил, когда Василий не помнил. Поставил новое, сел в телегу ехать хотел, а Алёна стоит у дороги и улыбаясь рукой машет.
- Всё Вась, я здесь останусь, колесо моё своё откаталось, совсем разломилось, а ты езжай, с новым –то лучше будет, детей береги, не обижай, да и не ходи ко мне лишнего, не рви душу.
 Очнулся Василий от сна, весь в испарине, как будто и впрямь колесо менял, а рядом дочь Нина стоит, и стакан с водой держит.
- Что с тобой тять? Кричал ты во сне, мамку звал, не заболел ли?
- Нет её мамки, нету, совсем колесо разломилось. Он крепко обнял дочь, и долго держал её около себя, поглаживая детскую голову.
Буди Ванюшку, пора уж вставать сено косить надобно, да квасу налей с погреба. Весь день Василий напряжённо косил сено, а воспоминание о сне не давали покоя, надо же, езжай, на новом колесе. Лучше-то уж точно не будет, но одному жить, тоже не с руки.
  Эх, сбросить бы годков пятнадцать, так и девку найти можно было, а сейчас ни два, ни полтора. Ровесницы это уж совсем старые, в жёны не годятся. Есть вдовы, но у них самих дети, как с этим, ведь чужим детям тоже отец нужен, над этим крепко подумать нужно.
А вечером сват пришёл. Давай Васька выпьем, разговор к тебе есть.
Он вынул из своего мешка бутылку под сургучом и важно поставил её на стол.
-Я вот погляжу, многого в доме твоём не хватать многого стало.
Жениться бы тебе сват. Год –то уже прошёл, никто тебя и не осудит.
- Ты что сватать меня пришёл что ли, толком говори, а то не хватает, сам знаю, что не хватает.
- Бабу тебе Васька надо бы, нельзя мужику одному, захиреешь, а уж потом и до погоста рукой подать.
- Не хорони, срок выдерживал, да и она меня недавно во сне отпустила, думал уж я над этим. А ты что ж с кандидатурой, или как.
- Да если помочь сосватать, ты только скажи, я вмиг это дело обкумекаю. А кандидатуру, ты уж сам как-нибудь.
Пил сват стаканом сразу, всегда наливал себе полный стакан и перекрестив выпивал, громко крякнув, вроде как «эх, хороша», или  «крепка, власть Советская» и добавлял «мать её». Впоследствии, чуть не угодил в тюрьму за это. Всего дней несколько провёл в кутузке, как за агитацию против власти. И даже в этом свату несказанно повезло. Рассмотрел его дело  уполномоченный и пожурив отпустил деда. А ведь в ту пору, за такое многих не отпускали, а сват вывернулся.
- Тут в окно постучали.
На пороге стоял  племянник свата, которого сват усыновил, после смерти его родителей.
- Чего тебе Генка?
- Тётя за тобой прислала, к тебе дяденька верхами из Самары прискакал, я его не знаю, не видел никогда.
- Ну, извиняй Василий, пойду до дома, принесла кого-то нелёгкая. Сват поднял свой мешок и вышел вслед за племянником.
Налив себе в стакан, Василий задумался.  Вот пришёл, а ведь и вправду пора поискать кандидатуру.
Эх, а Генка, молодец какой, говорят в школе отличник, да и сват не нахвалится.  А сиротой пропал бы уже, а сват-то с него точно человека сделает.
 (С той поры лет много пролетело. Закончил Генка школу с отличием, выучился в военном училище и стал лётчиком – испытателем. Гордости деда не было бы конца. Как же, его Генка военный лётчик- испытатель, подполковник. Только сгорел Генка вместе с самолётом. До последнего, не прыгал, всё хотел машину сохранить. Орден деду прислали.  Друг Генкин приезжал, а дед лишился самого дорогого)
Жизнь шла своим чередом, как –то на колхозной ярмарке засмотрелся Василий на молодую женщину и сам того не ожидая взял и подхватил её, когда та собиралась спрыгнуть с высокой телеги. Он не знал, как всё это у людей происходит, но вся его мужская душа, сразу потянулась к этой миловидной женщине.
Он как бы забыл её выпустить из рук, ненадолго задержав, а она улыбнулась и кокетливо выговорила.
- Озоруете, Василий Алексеевич.
- Да нет, я так помочь как бы. Да и не знаком я вроде с тобою, не припомню что-то.
- Надя я, Десятова.
Он конечно, знал эту семью, её отец Василий Десятов, был гораздо старше Василия и тоже в колхоз не вступал. Тянул трудную лямку единоличника.
После этой встречи, Василий места себе не находил.Как-то взял политру и пошёл к бабке Кривенчихе.
Бабка под водочку всё рассказала Василию.
- Уж не девка, она Василий, это точно. Был у неё дружочек военный, а потом проблемы бабские были, это я тебе как на духу. Но с той поры не балует, да и работящая. А Красниха сказывала, что детей у неё уже вовсе не будет, самый раз по тебе. Только уж не знай, как тебе помочь в этом, уж больно крута характером.
Но думаю деваться ей некуда, пойдёт. Вековухой сидеть не будет, а для парней старовата, а ты мужик справный, за тобой, как за каменной стеной. У тебя на руках то сколь детей осталось.
- Да только Нюра с Манькой замужем, остальные со мной.
Ванюшку по осени в армию забрать должны, Настя на выданье женихается, сватов жду. Три ещё, младшей Полюшке восемь уже.
-Ой, Васька, даже не знаю, нарожал целое стадо.
Ты бы мне вот ворота поправил, а я уж для тебя расстараюсь.
Ведь отец твой, царство небесное добрый человек был.
Ох прости нас всех Господи за грехи в молодости и старуха как-то загадочно подмигнула Василию.
  На другой день Василий подъехал к дому Кривенчихи с новыми воротами.
- Ты чего это удумал? Спросила изумлённая бабка.
- Так просила же.
- Дык я поправить думала, а новые мне к чему, чем я тебе платить стану.
- Знаешь сама чем, да луку по осени пару мешков возьму.
А через неделю, вернувшись с работы, застал у себя дома бабку мирно болтающую с его девчонками.
- Чего это тебя не лёгкая, или с новостями - удивился Василий.
- Лёгкая Васятка, лёгкая.
Всё как обещала, жди её вечерком у них на задах, возле саней.
Чуть смерклось, а Василий уже сидел в старых  санях, нервно покуривая свежо выращенный самосад. Едкий дым угодив в глаза, как бы застил их слезою, а когда вытер набежавшую защитную слезу, то перед собой увидел Ваську Десятова с вилами в руках.
От неожиданности Василий вскочил.
- Что вскочил, аль своровать что задумал?
- Да брось ты, что у тебя красть тут.
-Так значит ко мне, или как?
- К тебе,- глазом не моргнув  сам того не ожидая ответил Василий. Отдай за меня Надежду.
- А вилы в кадык не воткнуть?
- Пошто вилами –то грозишь, чем это я тебе не угодил.
Я же сам знаешь вдовец, никак одному.
- Дочь значит мою, в работницы взять хочешь?
- Да что ты Василий Петрович, в жёны.
Петрович отложил вилы и уселся рядом с Василием.
-Эх Васька, да не против я, только она пойдёт ли?
Ведь семеро у тебя по лавкам, а она крута нравом. А у тебя дети, я сам-то иной раз её побаиваюсь.
Смотри потом, я тебе не навязывал.
Ну что молчишь, пойдём в избу, там всё и порешаем.
Только что в моей избе случится, на люди выйти не должно.
Но через неделю всё наружу и вышло.
Перевёз Василий, Надежду Васильевну в свой дом.
Он почувствовал, как съёжились дети, узнав о женитьбе.
Настя не выдержала и заплакав бросила в глаза,
-Хоть бы вот их пожалел,  (показала на Шуру с Полиной) жених.
- Цыц. Прикрикнул Василий.
Не тебе отца судить, вырастишь своих, и жалеть будешь.
- Ладно тебе тять,- вступился за сестру Ванюшка.
На этом всё и кончилось, по приезду, они дружно перенесли вещи Надежды в дом. А вечером вместе сидели и ужинали, во главе с новой хозяйкой.

                Мария.
После смерти дочери, а затем и матери Мария, как бы ощутила пустое место в душе. Она много работала в колхозе, а вечером просто валилась и засыпала, не просыпаясь до самого утра.
Известие, что отец женится, приняла как должное.
Ей было жаль сестрёнок, для чужой тётки, но и отцу ведь было нелегко. В выходной она пошла в родительский дом и тщательно вымыла его, выбила подушки и перины, с печки сняла все одеяла и тщательно выколотила с них всю пыль. Некрашенные полы мыли с топором, шкрябая им присохшую грязь, после топора пол стал белым совсем обновившимся.
После обеда пришла Нюра и стала помогать ей, девчонки тоже не сидели сложа руки. А вечером пришёл отец. Он явно обрадовался, войдя в похорошевший дом, но молча сел за стол.
-Тять, можно я мамкину пряху себе возьму,- спросила Мария.
- Что? А пряху? Да давно уж забрала бы, что зря стоит.
А что ж Мишка с Андреем не пришли, совсем тестя не балуют, посидели бы, выпили.
- Не надо их спаивать, сами хорошо могут залить, -ворчливо проговорила Нюра. И так с работы частенько под градусом приходит.
-Ну а как ты хотела? Заготовитель, там Нюра, без этого никак,-проговорил Василий защищая зятя.
- А Мишка либо церковь валять собрался, слух такой ходит, будто валить собираются. Если дотронется до церкви, ко мне пусть боле, ни ногой. Скажи ему, что отец его (Мишкин) крепко верующим был, хоть и не бил там поклоны.
Не ими поставлена, полезут, руки у них отсохнут.
Но руки не отсохли у местной партийной ячейки.
Менее месяца прошло после их разговора, а коммунисты решили сломать церковь. Дело шло со скрипом, так бы может быть и застопорилось. Но назначили на это дело хромого Митрия Волкова.
Он и решил выслужиться. Сам полез и при помощи трёх алкашей сбросил с колокольни колокол. Потом стали разбирать звонницу, у церкви собралась недружелюбная толпа. Когда стали  сбрасывать очередное бревно, другим концом оно шибануло Митрия по башке, и тот кулем свалился на землю.
Толпа ахнула. А тот в горячках вскочил и тут же рухнул без сознания. Долго он потом валялся в больнице, все думали сдохнет, а он выходился, только почему-то один глаз стал смотреть в сторону. Ещё месяц церковь простояла без колокола, а потом пригнали чужих и те быстро разобрали её до основания. Из церковного леса построили новую школу, в которую до самой войны многие родители не пускали детей, думали,  что грех в такой школе учиться. Местный батюшка, после разгрома церкви помешался разумом, и ещё долго по утрам молился, на том месте, где стояла церковь.
В разгроме церкви Мишка участия не принимал, хотя и говорил Марие, что если бы послали, пришлось бы идти. Отец в открытую плевался в сторону власти, надо же церковь им помешала. Хотя сам и признавал, что на благое дело потратили, всё до брёвнышка. Прав был Ильич, (так он называл Ленина) «Религия, опиум для народа», но всё равно храм ломать дело непотребное, народ ходит, да и покойников, как бы отпевать положено.
-Вера в Бога это Мань отдельно от религии, Господь он один у нас, а вот вера разная. Вот киргизы к примеру, живут  рядом, а молятся другому Богу, а эти черти бородатые, казаки уральские, тоже молятся кому-то, староверы.
С крестами все, а в гражданскую войну что творили.
Такое верующим людям, в голову даже прийти не может.
Отец и ранее в церковь раз в год ходил на большое «Родительское». А теперь вот говорил,  и ходить, слава Богу некуда. Вот антихристы, взяли и поломали. Её Мишка тот постоянно молчал по поводу поломки церкви, слушал тестя, и помалкивал. Только один раз и сказал,- вот видишь Мань, всё равно Господь Волкова покарал, мало хромой, теперь вот и косой ещё.
Да мне кажется, что и с мозгами у него не всё в порядке. Представляешь, Мань, он себе орден требовал, как за ущерб, полученный во время выполнения боевого задания. Герой прости Господи, вечный выскочка, как его ещё везде принимают. Будь моя воля, я его бы близко к сельсовету, а уж тем более к партии не подпустил.
-Миша, а у нас ребёночек будет, - сказала Мария, глядя в глаза мужу. Искра радости в его глазах переросла в огромный костёр.
Он подхватил Марию и стал кружить  по комнате.
- Ну, слава Богу, радость-то какая.
На крыльце появилась свекровь.
- Миша не говори пока ничего матери.
Боюсь я чего-то после Любочки.
  В самом конце цветущей весны Мария родила мальчика.
Пусть будет Анатолий, назвал своего сына Михаил.

                Сергей.

В отличие от брата Василия, Сергей без раздумий вступил в колхоз.
Новая жизнь в стране со скрипом двигалась вперёд.
Пусть ему не досталась руководящая роль, но и конюхом в колхозной конюшне жить было можно. Как говорится всегда при деле и на виду, куда ни кинь, а весь транспорт у него в руках. Да и при раскулачивании он пошёл к председателю и замолвил словечко за брата. Злой люд своими язычками подговаривал раскулачить Василия. Да раскулачивать  нечего было.
Детей куча, да тут ещё и Алёна отдала Богу душу.
Вспомнили даже, что отдал в гражданскую Василий двух коней Красной Армии. Да и погибшие братья Фёдор с Матвеем, считались красными командирами.
Так и не посмели сельские власти раскулачить Василия.
При разговоре Сергей даже говорил брату, вступил бы в колхоз и работали вместе. Ведь не железный же ты, Васька.
- Не умничай, говорил старший брат.
Ты ещё сосунком был, а я уже двух коней Красной армии отдал.
Не тронут они меня, не за что, да и брать –то им у меня нечего.
А ты коль жалеешь, придёшь и поможешь в страду, если что понадобится. Не пойду я в колхоз, просто не могу.
Видишь же, детей не держу, понимаю, что для них это будущее, а мне своя рубашка, ближе к телу.
 Не понимаю я всего этого, оттого и не пойду.
К тому времени у Сергея уж третий родился. Два сына и  дочь Настенька. Колька- то большой уже, всё помочь пытается, хоть и силёнок не набрал, совсем не богатырь, да и прибаливает частенько. А вот Настенька вроде девочка, а крепенькая, в мать.
Тесть с тёщей в один год  умерли. После смерти тестя, тёща и полгода не протянула, от тоски видно Богу душу отдала. Крепкая бабка была, а вот Миколу своего схоронила и как струна оборвалась. Быстренько умерла, дня не лежала. Пошла поутру золу с печки выносить, упала и умерла. А Марина, вот железная баба на похоронах слезы не проронила, как каменная.
Подошла к гробу поцеловала мать и отошла в сторону.
Сергей всегда поражался поступкам жены, ведьма, и сказать больше нечего. Сын её с Украины письма писал, так даст прочитать кому-нибудь, сидит слушает, а у самой ни один мускул не дрогнет. Выслушает, сложит аккуратно, уберёт письмо в сундук и больше ни слова.
- Ему же лучше, в городе человеком станет, как –то обмолвилась она про сына.
 Как всё заранее знала. Алёшка её, в военное училище поступил, приезжал курсантом в Перелюб.
С головой парень, да и работы любой не гнушался.
Серёгины дети прямо в рот смотрели старшему брату, а тот соберёт их около себя и словно профессор лекции читает, рассказчик просто заслушаться можно.
Иной раз Серёга сам подслушивал его рассказы детям, смоля самокрутку у печки, и просто поражался разносторонним познаниям пасынка.
С матерью обращался уважительно, но без особой привязанности, словно и не мать она ему, а просто старшая сестра.
И вообще этот мальчишка оставил о себе только приятные воспоминания. Марина после его приезда, почаще стала вспоминать старшего, да и остальным детям всегда в пример ставила. Серёгины дети тоже не родились дураками. Старший Колька хоть и болезненный, но в школе все начальные классы в отличниках ходил, радовался, когда ему грамоты давали.
-Я пап вырасту председателем стану, хотел бы я конечно стать лётчиком, но меня по здоровью не пропустят наверное, а вот председателем точно стану.
Настенька в учёбе тоже не отставала от брата.
Она часто подходила к Сергею и присев на колени, укладывала голову на плечо, и если он сидел около печки, долго смотрела на огонь, потихоньку раскачиваясь на коленях отца.
Маленький Сашка не выдерживал и ревностно сгонял её, сам взбираясь на колени отца.
                Ванюшка.
Сын у Василия был единственный и самый болезненный.
Ни одна из его дочерей не болела в детстве, а если болела, то так в лёгкую, по мелочи, а вот Ванюшка, тот попил материнской крови своими болезнями. 
Лет до пяти всё было нормально, как обычно, а потом  Ванюшка заболел оспой. Болел сильно, не было уже и надежды, всё его тельце и голова было усыпано оспенными язвами. Не выживет, сказала бабка Красниха, а сама принесла какое-то снадобье и показала Алёне, вот если не поможет, то всё хана. Старая каторжница так и сказала хана.
-Грех я Алёна на себя беру, если умрёт не замолить мне его, но выхода больше не вижу.
Она выгнала всех из комнаты где лежал Ванюшка, зажгла лампадку и что-то пришёптывая напоила мальчишку.
Мальчик впал в температурную кому и начал метаться по кровати.  Старуха в это время всё что-то шептала иногда взмахивая руками. Всю ночь Ванюшка метался на кровати, а под утро, уснул мёртвым сном. Ближе к вечеру, проснувшись, попросил у матери корябушку хлеба, так он называл место у каравая, которое выползало из сковороды и сильно до хруста запекалось.
- Всё Алёна, теперь жить будет. Умереть ещё ночью должен был, а раз есть попросил, значит, пережил хворобу.
Ты налей-ка  мне стакнчик, силы мои иссякли.
Думала всё, ан нет, долго сынок твой жить будет, до старости доживёт, поверь мне,- говорила матери бабка Красниха.
Мать вынула из-за печки настойку и налила старухе.
Так что как в воду смотрела старая каторжница, не взирая на все катаклизмы со здоровьем Ванюшка выжил. Не знай болезнь подкосила его здоровье, не знай родился слабеньким, но в богатыря он так и не превратился, хотя у сверстников слабаком не считался, да и умом видать Бог не обидел. С десяти лет Ванюшка неотступно следовал за отцом и даже курил, как отец, нисколько не подстраиваясь. В школе Ванюшка был не в лучших учениках, но и двоек никогда не было. Василию ни одного разу не пришлось краснеть за сына.
Всё у того получалось без особых проказ и осложнений.
Ещё в детстве пристрастился Ванюшка к рыбалке, вскочит утром, ни свет, ни заря и на берегу с удочкой. Зачастую всю семью уловом радовал. Не было вовсе рыбаков в роду, а вот Ванюшка любил речку. Раков тоже ловил и сачками и по норам.
Наловит бывало бак  в три ведра, а вечером разожжёт костерок да и сварит. А потом всей семьёй, почему-то раков всегда во дворе ели. Не знай, или для того, чтобы в доме не мусорить, или оттого, что это не рядовой ужин. Да и девчата, как-то радостно всегда встречали эти, как бы семейные посиделки.
Костерок во дворе и раки,  радовали и самого Василия.
Он всегда задумчиво смотрел на огонь, часто вспоминалось далёкое детство, братья, которых уже никогда не вернуть, хутор, часто вспоминал самого купца.
Вот вроде крутой хозяин был, а плохим не вспоминался.
Всех крепко держал, а плохого-то, по сути, не было.
А сейчас, вот вроде бы власть народная, а диву даёшься, как недоумки к власти рвутся. Отсюда и дурь разная прёт.
Правильно, что в колхоз не иду, сам себе голова.
А пока голова на месте и семья вроде нормально и дети сытые.
Да и дети все работящие, лишнего не сделают, но что на их шее всегда выполнят. Вот и Ванюшка с рыбой со своей. Спал бы да спал, нет вскакивает и бежит рыбачить. Радуется, когда много наловит, добычу в семью тащит, да и в работе далеко не последний.
                Настя
Свою мать Насте не пришлось хоронить, училась она в ту пору в Уральске и о смерти матери узнала, от приехавшего в Уральск мужика. Всё оборвалось в душе, как же так, она больше никогда не увидит самого родного человека. Ей было очень обидно, что её не было рядом, в душе как-то опустело, она два дня не вставала с кровати, слёзы ручьями заливали подушку, горе целиком захлестнуло, а потом пришёл мастер, присел около стола, да и сказал, что слезами горю не поможешь.
- Ты Горшкова вставай, хватит реветь.
Мать уже не вернёшь, а на занятия ходить надо.
Все мы родственников хоронили, а золотая слеза не выпала.
Да и их назад не воротишь, у каждого есть свой жизненный путь и конец у пути соответственно. Боль в душе угаснет со временем.
 А учёба, она ждать не может, так что хватит реветь.
Он поднялся и ушёл опираясь на бадик, а Настя встала, взглянула на зарёванное лицо и как бы сама себе приказала, больше не лить слёз. Только в душе занозой осталась боль, что не смогла проводить мать в последний путь. По приезду, Настя просто оторопела, когда увидела мачеху. Как он мог, чужую бабу в дом. Мысли ходили ходуном, нет так нельзя, что-то нужно делать.
Но сестрёнки тут же успокоили, чуть не раскипятившуюся сестру. Они ей просто сказали, что мамки нет, а им с мачехой жить.
Настя сразу поостыла и ушла жить к Нюре. Обидно было, что мелкие не поддержали её. Но и Нюра строго, настрого приказала с мачехой не скандалить, как сговорились, быстро все мамку позабыли. А Мария так та вообще сказала непонятную Насте вещь.
- Пойми дурёха, как мужик один-то сможет.
Всю жизнь баба была, мамка наша, а одному ему как.
Поверь мамка не осудит его, да и девчонки маленькие, ты вот уедешь скоро, а они при ней. Хоть и жаднющая мачеха, но отцу нравится, да и выпивать совсем перестал. Так что нужна она нам и не осуждай тятю, так всем лучше.
               

                Нина.
Нина была рядом, когда Бабка Красниха сказала, что мать умерла, у неё до последнего была надежда, что вот пошепчет бабака, так она называла Красниху и мать поднимется. Она видела, как сразу окаменело лицо отца, он в сердцах ударил кулаком по столу и вошёл к покойнице. Нина вошла следом.
Она никогда не видела, как отец плачет, а тут слёзы, горькие мужские слёзы. Он поцеловал измождённое лицо жены, присел рядом и долго смотрел на неё, родную, так рано его покинувшую. Нина стояла рядом и не могла поверить, что матери больше нет, а потом почему-то всё закружилось, она вышла из спальни и без сил опустилась на лавку. Остальное всё происходило как в тумане, она помогала обмывать мать, потом женщины одели на неё, её лучшее, любимое платье, тёмно-синего цвета. Ещё совсем не старая женщина, как бы преобразилась, бледно-белое лицо похорошело и вроде бы даже помолодело. Только вот каменный отпечаток смерти говорил, что эта женщина уснула навсегда и более уже не поднимется. Навсегда Нина запомнила мёртвое лицо своей матери. Она и в снах приходила к Нине со своим мёртвым, умиротворённым лицом.
 А днём её уложили в гроб, такую всю красивую и торжественную. Попрощаться с женщиной, которая никогда никому зла не делала приходили соседи и знакомые. Молитвенные песни старух чертовски действовали на нервы и Нина не выдержав, попросила их помолчать, когда они с Маней и Нюрой, долго сидели у гроба матери. На следующий день мать похоронили.
И тут Нина с удивлением обнаружила, что виски отца стали белыми, т.е. за несколько дней седина, словно первым снегом пожухшую степь, покрыла голову отца. Он больше не плакал, он порою просто сидел у стола и смотрел в одну точку, словно что-то разглядывая на половицах. В ту пору Нина почти всё своё время была на работе, её взяли работать в типографию наборщицей.
В то время в селе появилась собственная районная газета.
Там она и нашла свою судьбу. Т.е. горе и счастье, но как бы всё не было, судьба их связала на целую жизнь.
Гришка был немного постарше, сначала был учеником печатника, потом стал печатником. Всё было просто и как-то весело. Он неумело ухаживал, она радовалась, тому, что он ухаживает, а потом он просто предложил выйти за него, и она согласилась. По осени сыграли свадьбу. Отец жениха не поскупился и подарил молодым старенький домишко, в котором и началась семейная жизнь Нины и Григория Завертяевых
               

                Шура и Полина.

Тяжело пережили смерть матери, две младшие дочери Василия. От горя они как бы соединились и несмотря на четыре года разницы в возрасте, всегда ходили вместе и все дела по дому делали на равных. По своему переживая своё горе Василий, как бы позабыл о дочерях. Он никогда особо,с них ничего не требовал. Если подавали на стол, молча ел. Если сами о чём-то спрашивали, он как просыпался, всё время переспрашивая, что нужно. И только когда был в подпитии, он подзывал их к себе, прижимал, целуя макушки девчонок.
Не думали девчонки, что отец приведёт в дом чужую тётку, но когда это случилось, здорово не артачились, молча приглядываясь к мачехе. Мачеха была чистоплотной работящей бабой, она не пришла в дом работницей.  Она сразу в доме стала хозяйкой, не сваливающей с себя свои обязанности. 
С девчонками не сюсюкалась, вела себя строго.
По заслугам наказывала и поощряла, особенно девчонкам нравилось, когда она открывала свой сундук, доставала в ту пору дефицитные конфеты и они вместе садились пить чай.
Выбора не было и девчата быстро привыкли к крутому нраву мачехи.  Они даже ругали Настю, когда та, заявившись с Уральска, хотела поставить мачеху на место.
Настя бзыкнула и ушла жить к Нюре.
Вот правильно, сказала сестрёнке Шура, хоть при деле там будет, Веру с Маней  приглядывать будет.
Детство у всех пролетает быстро, так незаметно и Полина уже пошла в школу, принося домой самые высшие оценки. Любил Василий, когда учительница встречала его и говорила, что его младшая дочь, лучшая в классе. Ну, пусть хоть младшая выучится думал Василий, хотя и Шура не давала поводу для забот. Лишившись матери, они быстро смирились с мачехой.
Никогда Василий не встревал в их перебранки, хотя и они случались редко. В доме как бы наступила, полная терпимость и взаимопонимание. Иногда девчата собирались и уходили на весь день к Нюре, или к Мане, проведать своих племянников. И тогда Василий, достав из кармана мелкие деньги, давал их девчонкам, а они купив гостинцев, шли в гости. Вот и сегодня поутру они вышли и пошли проведать Марию, которая неделю назад родила девочку, которую почему-то назвали Лидой. Девчонки толком ещё и не видели племянницу и вот собравшись,  двинулись к Шанталинскому дому. Осень в тот год выпала  тёплая и золотистая. Обмельчавший за лето Камелик, освободил от воды высохшие берега, на которых то там, то здесь, словно белыми островками важно сидели гуси. Утки по нескольку штук, чаще были в воде и перевернувшись вверх хвостом, что то постоянно выискивали на дне реки. Около речки перед домом маленький Толик играл с соседскими пацанами, увидев своих малолетних тёток, он подбежал к ним радостно бормоча, что у него есть сестрёнка. Шура поправила на штанах племянника слетевшие плечики и он больше не обращая внимания на девчат, рванул обратно к мальчишкам
   Новый Шанталинский дом смотрел прямо на церковь, а когда её разрушили, то он просто стал стоять на высоком берегу Камелика, глядя окнами на реку. Основная часть села находилась на другом берегу и на лето сельчане перекидывали плавучий мостик, чтобы переходить на другую сторону. Частенько пьяные падали с мостика, вплавь добираясь до берега. Детям вообще не разрешалось в одиночку ходить по мосту-мостику, но что их удержит, так частенько и бегали,  в центр, в магазин.
Мария встретила девчонок, обняла и поцеловала. 
Бабка Фёкла,  с виду была не в духах, но поздоровалась, не отрываясь от пряхи. Взрослые все были на работе, а в доме была бабка и две роженицы, сестра Михаила Анна, и Мария. Шанталинский дом наполнялся к вечеру, хотя после смерти отца, дом покинул старший сын Евмена, Андрей. Здорово тогда поскандалили братья. Выпивал Андрюха крепенько, да жену стал  поколачивать, а Мишка возьми и вступись, да чуток и примял Андрюху. Не вынес этого старший брат, заскучал как-то, а потом пришёл и объявил матери, что всей семьёй в тёплые края уезжает. Фёкла не удерживала сына, она продала корову и отдала все деньги Андрею. Так Перелюб лишился хорошего сапожника, а дом как-то заметно освободился, хотя далеко не был пустым. Бабка Фёкла не была жадной старухой и очень даже жалела своих снох. Она часто ругала сыновей, только Ивана всегда и хвалила, потому что его рядом не было, да и Андрюшу теперь чаще вспоминать стала. Анну она любила по своему, дочь единственная, а вот надо же, без мужа родить угораздило. Сколько она ночей не спала по этому поводу, одному Богу известно. Но как говорится «чей бы бычок не прыгал, телёночек наш». Мальчишечка родился всем на загляденье, чёрненький в отца весь, хоть и видела его Фёкла  всего два раза, а почему то не злилась на него, всё чаще дочери доставалось. А уж, когда он через год заявился, так и вообще в любимчики попал. Сына на себя записал и с Анькой расписался.
А через неделю пришла телеграмма и он уехал, да так больше ни разу и не появился. Сколько куда не писала Анька, так ничего и не выяснилось, только письмо одно с  финской войны пришло и всё как в воду канул Сергей Коронглевский, сколько их безвестных солдат и офицеров затерялось в горниле войны.
Любила бабка Фёкла и сестричек Марии.
Как только они приходили, доставала из сундука, какую-нибудь сладость и угощала их. Вот и сейчас неудержавшись наконец-то затормозила пряху и повела девчонок смотреть племянницу.
- Манька, ты хоть чайник поставь, мы сейчас чаёвничать будем. Бабка даже разрешила подержать маленькую. А девочка, молча смотрела на своих тёток и как им казалось, мило улыбалась.
Во всяком случае, почему то вовсе не орала.
Потом бабака положила её в люльку, привязанную к потолку и тут Лида словно проснувшись, начала издавать горестные всхлипы, а потом и вовсе громко разревелась.
Так и продолжалась жизнь в далёком заволжском селе, в трудах и заботах, радостях и печалях. Пока, как гром среди ясного неба не грянула страшное слово война.
Мне бы надо было давно продолжить написание этой книги, но в задержке виноваты некоторые обстоятельства, которые затормозили её рождение. Самое страшное оказывается в том, что мне пришлось подумать о том, что же я буду писать про своё поколение.
Как можно завуалировать то, что почему то стало реальностью. Почему перевернулся мир. Нет, конечно не весь мир, почему так разительно всё изменилось в моей стране, абсолютно всё.
Деньги встали во главе общества, бессовестные и бездарные политики, бросили страну в страшную рутину перестройки, и 5 % населения от этого очень выиграло, разграбив достояние великой державы Советского Союза. Они мало того разорвали её на части, они целиком обманули всё население этой страны. Они отобрали накопления, они кинули нас с приватизацией и если бы не теперешний президент, который  пытается, что-то сделать, или делает вид, то Росссия просто бы погибла. Отсюда породилось зло, отсюда не действуют ни порядочность, ни родственные связи. Деньги правят страной. Разум населения уставшего бороться с нищетой значительно помутился. Реально пострадали все ценности человечности, воспитывавшиеся нам в СССР. Вот такие раздумья и приостановили создание данного произведения. Я и сейчас не уверен, что смогу продолжить написание, но я твёрдо сказал себе, что я должен и вот я опять принялся за эту книгу.
                Михаил.
Страшное слово война, как гром среди ясного неба опустилось на заволжское село. Хоть и поговаривали все, что война неизбежна всё же надеялись, что это произойдёт не так скоро, хотя бы не в этом году. Ещё не успела толком зарубцеваться рана на спине Михаила, которую он получил в финской компании, а тут война. Всего неделю назад его выбрали председателем сельского совета.
Он ещё толком и не понял все заботы и хлопоты свалившиеся на него, а тут вот такое. Совсем были свежи картины ужасной финской мясорубки, а тут не финны, немцы это гораздо страшнее.
Всего лишь двадцать дней исполнилось Валюшке.
Третьего ребёнка родила ему Мария. Как они будут без него, как? Тут же мелькнула надежда, что его не возьмут, но он отогнал её, нет. Не заберут, сам пойду. И ждать долго не пришлось, буквально на следующий день его вызвали в военный комиссариат и вручили повестку. Не знаю почему, но Михаил вовсе не огорчился. Получив повестку, так уж сложилось в его жизни, что это была его третья война. Сначала Халхин-Гол, финская, и вот теперь.
 В свои тридцать пять лет, он идёт уже на третью войну.
Такая видно судьба у русского человека.
Ему повезло в финской, осколок лишь распахал спину, правда сказать чуть ниже, а вот трое остались там навсегда, от этого же снаряда, их увозили вместе на одних санях, мёртвых и его раненого.
Чуть бы левее и всё и не было бы у него больше ничего, а так видишь вроде как повезло. Мутные сомнения и гнетущие мысли, что не всегда может везти, он гнал от себя, хотя прекрасно понимал, что война с Германией это не финская, у немцев у них силища. Ясно конечно, что они не смогут победить Россию, но месиво крепкое должно случиться.
Он и не догадывался насколько крепкое получится.
Лишь ночью он сказал Маньке о повестке. Его маленькая Мария, от горя сразу стала ещё меньше, всем телом прижалась к Мишке и горько заплакала.
Как же мы без тебя прижимаясь к нему причитала Мария, пока он не прицыкнул на неё. Сила у нас, расколотим вдребезги и вернёмся, не трепи душу и так муторно. Утром он попрощался с матерью, поднял на руки пятилетнего Толика.
  -За мужика остаёшься, понял, за хозяина.
Он долго целовал Лиду, почему то тут же разревевшуюся, потом подошёл к люльке с Валюшкой и долго смотрел, словно пытался запомнить. У сельского совета собрались все с повестками. С села в первые ряды попали человек тридцать, крепких молодых мужиков вернувшихся с армии, и те которые уже были на финской.
   Команда строиться с вещами прозвучала как-то совсем неожиданно быстро.
То там, то тут вдруг стал раздаваться женский вопль и вот тогда то радостно заиграла гармонь, тот самый временно запрещавшийся марш «Прощание славянки» Хоть и не нравился он коммунистам, но музыка стала народной, да и прощание происходило в действительности.
Михаил крепко поцеловав, отстранил от себя Марию.
- Не реви, не стоит. Третья ведь она у меня война, вот победим и вернусь. Он подошёл к тестю.
- Прощай батя, сбереги моих, очень прошу, вся надежда на тебя.
Он обнял Василия Алексеевича и ткнувшись в небритую щёку тестя сказал,
 -Немец это не финн, силища.
Спасибо тебе батя за дочку, вот вернусь с победой, так выпьем ещё. Василий вытер вдруг набежавшую слезу. Михаил опять обнял Марию крепко поцеловал и отстранив пошёл в строй. Уполномоченный с военкомата построил призываемых и сделал перекличку.
Шагом марш. Строй двинулся в путь, в свой последний путь из родного села. Из них, из первых пятидесяти, только двое вернулись назад. Один без ноги, а второй сильно контуженный, так тот и пожил  всего года три после войны. Остальные уходили навсегда.
                КОСТЯ.
Вторым номером Михаилу дали крепкого сорокалетнего земляка из Покровска-Энгельса. Костя был молчалив, много курил, но всё же рассказал Михаилу, что у него две дочери, почти погодки 6 и 8 лет, что работал на рынке, то грузчиком, то рубщиком, то возчиком.
В Энгельсе есть свой дом и всё бы было хорошо, если бы не эта чёртова война. Силищи в Косте было не меряно и это радовало, окоп под свой пулемёт отрывали в один момент и делали всё капитально, основательно.
В первом же бою командир их поставил в пример другим.
А Костя прошептал сзади: «Да мы этих гадов, если надо зубами рвать будем». Но в самом начале войны, всё –таки рвали они нас. Могучая сила германских войск топтала и давила, обходила вокруг и брала в плен, казалось, что не будет никакого спасения.
Мы отступали, кое-где доходило до бегства, паники и просто до самой натуральной погибели.
Вот и случился у Кости с Михаилом последний бой.
  Утром белое покрывало снега укрыло подмосковные поля, воздух наполнился морозной благодатью, хотя мороз-то и был только ночью, с утра природа нахмурилась, тучи повисли поближе к земле. Передовая окапывалась всю ночь. Утром подошёл ротный и приказал пулемётному расчёту приготовить окоп справа за пригорком. Слышишь Шанталин, приготовь там позицию, вдруг сильно навалятся, так переберёшься туда, оттуда с фланга нас и поддержишь. С небольшой охотой Мишка и Константин обследовали подход к потаённой позиции.
- Посадил бы уж нас сюда сразу. 
А то коли начнётся, так сюда добраться трудновато будет.
-Доберёмся. Зато глянь, как отсюда всё видно шикарно, тут за десять минут роту положить можно, а потом, коли приспичит отступать, так можно и по оврагу.
Вот этот овраг и спас им их жизни, буквально через несколько часов. Атака началась ближе к обеду. Сначала пролетел самолёт, потом несколько бомбардировщиков оторвались над ближайшей деревней, скорее всего, не обращая внимания на чёрную полоску выкопанных окопов. Потом началась, как Михаилу показалось небрежная арт. подготовка и только после этого они увидели танки сползающие с соседнего бугра в их сторону.
- Вот тут-то они нам сейчас задницу драть будут.
Танки выплыли с той стороны, откуда и предположил ротный.
Их чёрные точки на белом поле, быстро приближаясь росли, попыхивая  выхлопным дымом. Пробегая мимо, ротный приказал расчёту перебраться за бугор на запасную позицию и без команды огня не открывать. Я скомандую, а если не смогу, тогда откроешь огонь в самую трудную минуту. Значительно впереди окопов, обосновался расчёт противотанкового ружья.
- Те вот точно не жильцы, как –то горестно проговорил Константин.
-Да уж, им вовсе не позавидуешь.
И вот когда уже было видно кресты на бортах, противотанковое ружьё  открыло огонь. Три, пять выстрелов, один танк приостановился и выстрелил. Взрыв  и огромный сноп земли, как бы сам по себе взлетел совсем рядом с тем местом, откуда стреляло ружьё, всё заволокло дымом.
- Ну вот и всё, конец мужикам.
Нет, через несколько мгновений они увидели, что оставшийся  боец, опять стреляет по танкам. И тут один из задних танков отвернув чуть в сторону от маршрута, двинулся прямо на позицию воина. Тот бросил торчащим вверх злополучное ружьё, а сам быстренько отполз вбок от своей позиции. И вот уже танк должен был раздавить торчащий вверх ствол ружья, но связка гранат, остановила его коварный замысел, танк загорелся.
Буквально через пару минут из танка выскочили танкисты и побежали в сторону воина бросившего в них гранаты.
Мишка не выдержал и точной очередью сразил обоих.
 Они видели, как воин полз в их сторону.
- Константин, давай вперёд, помоги ему, раненый он.
Костя молча выполняя приказ Михаила выбравшись из укрытия быстро пополз вперёд. Время вроде, как остановилось.
Мишка увидел, что Константин добравшись, тащит воина в наши  окопы. Чуть сбоку от них из –за холма выполз танк и выстрелил, раз, другой.
- Опоздал батенька, злобно подумал Михаил. И вот из-за этого же холма вынырнули ещё три танка и целая рота пехоты. Нагло так в полный рост, они лёгкой трусцой бежали за танками. Цепь из окопов ощетинилась искрами огоньков, но железо и живая масса непоколебимо двигалась вперёд, всё ближе и ближе приближаясь флангом к Мишкиной позиции.
И тут он спиною почувствовал Константина.
-Живой?
- А что со мной будет, как видишь живой.
Ротный приказал, как вон до того дерева дойдут, открыть огонь.
До дерева было ещё далековато.
Мишка, ты представить себе не можешь, герой то с противотанкового ружья, земляк мой. Мы перед самой войной выпивали вместе, да и на фронт в поезде одном ехали.
Как меня увидел, у него слёзы ручьём потекли.
Говорит,- думал всё уже, раздавят. Напарника его осколком убило.
-Да если б не ты, так бы и раздавили.
- Я то тут причём, ты же меня послал.
- Всё Костя, наш выход. И сдавив гашетки, Михаил открыл кинжальный фланговый огонь.
-Вот вам суки, вот вам.
С другого фланга, так же сердито надрывался второй пулемёт. Немцы залегли, лишь убитые чёрными пятнами шинелей ярко выделялись на белом снегу.
- Костя, они нас сейчас давить будут, где у нас гранаты.
 Надо бы тебе со связкой к тому подбитому танку пробраться. Погреешься у погорельца и если что угостишь следующего связкой.  Костя прихватив две связки гранат, выпрыгнул из укрытия прикрываемый Мишкиным огнём, бегом добрался к подбитому танку.
- Вот так, злорадно прошептал Мишка, прекратив стрелять.
 Схватив пулемёт, согнувшись в три погибели, он вовремя поменял позицию. Из-за холма выползли два танка и двинулись прямо туда, где ещё несколько минут назад надрывался Мишкин «Максим» Осмелевшие немцы стали подниматься за танками, но Мишка опять придавил их к земле.
Он видел, как Костя вынырнув из-за подбитого, бросил гранаты.
-Вот так, не нравится гады. Танк провернувшись на подбитой гусенице, застыл боком к позиции и тут снаряд видно из нашей пушки, напрочь отшиб ему башню.
Он больше не видел Костю, он просто опять почувствовал его.
С рукава Константиновой шинели на белый снег капала алая кровь. Он сбросил шинель и Мишка брючным ремнём перетянул руку выше локтя.

Всё Мишка, если сейчас поднимутся у нас цинк последний.
Они опять решили поменять позицию, перебравшись ближе к своим, к самому краю наших окопов.
Ты тут смотри, а я за патронами, - приказал Мишка, и сначала ползком, а потом по окопу побежал дальше.
Ой, молодца Шанталин,- похвалил ротный. Ты как там?
-Да вот патроны на исходе.
- Сейчас опять пойдут, я надеюсь на Вас.
-Напарник мой ранен, он танк подбил, вон тот у которого башня отвалилась.
-Давай, давай, видел я, только издали не понял, кто это был.
Живы останемся, видно будет.
Живыми скорее всего не остались. Через час немцы оправившись от конфуза с атакой, ещё большими силами двинулись вперёд и если бы не овраг, по которому уползали Мишка с Костей, после того, как у них совсем закончились патроны. Их бы тоже раздавили танками. Сколько не бежали они по оврагу, казалось, танки не отставали. Мишка оглянулся и увидел, что Костя упал.
Бросив пулемёт, он вернулся к товарищу.
- Всё конец, проговорил Костя, верхняя часть штанины быстро промокала бурым цветом.
- Нет, это совсем не в конец и далеко не конец, живой же.
Давай портянку, и сам сдёрнул сапог с раненой ноги.
От боли Костя взревел и на несколько мгновений потерял сознание. Очнувшись, он увидел, как Мишка прямо по ране заматывал ногу портянкой. –Не переживай меня в финскую в задницу ранило, вот где стыда было, а ты говоришь конец. Давай прыгай на плечи, до деревни то мало осталось, чей доберёмся.
– А пулемёт?
- Да чёрт с ним, что с ним станется, вот тебя отволоку, а потом за ним вернусь. И вдруг, наш ураганный артиллерийский огонь, парализовал  движение танков.
- Что же они раньше молчали, спросил Константин, наших то наверное всех подавили.
Молись, что сами живые остались, тебя вон в санбат надо, кровь так и течёт. Они вошли в горящую деревню и тут Константина забрала полуторка полная раненых. На том они и расстались.

 Мария.
«Осмотрелись они, оклемались,похмелились, потом протрезвели.
И отплакали те кто дождались, не дождавшиеся отревели.» Высоцкий.

Долго надеялась Мария после войны, что вот откроется калитка и вернётся её Михаил, хотя ещё в середине сорок второго года получила она известие, что он пропал без вести.
Частенько по ночам вскакивала и подолгу стояла у окна.
Она никак не хотела поверить, что её Мишки нет в живых.
Но годы шли, а надежда так и оставалась надеждой, уже и свекровь ругала её, когда видела, что та ночью стоит у окна.
- Ой, Манька, был бы живой, давно бы объявился уже.
Почто не спишь ведь на работу чуть свет.
Работа в колхозе была совсем не нормирована.
На всю бригаду один мужик и тот бригадир одноглазый Епифан, остальные бабы. Вот и доставалось в работе всё мужское и женское этим женщинам, у которых  дома по двое, трое голодных детей.
И работали для них эти несчастные женщины дённо и порою нощно и никто не жаловался все просто понимали война закончилась и надо из разрухи поднимать целые города.
Так и работали толком ничего не получая, лишь порой выгадывая бутылку молока для своих детей, у которых не было отцов, которые ушли на войну, да так и не возвратились.
А вот Аньке, младшей дочери свекрови можно сказать повезло. Одним из последних пришёл с войны старший лейтенант Мишка Кравцов и женился на Аньке.
Выпить он конечно любил, говорил много, но половину села девок выйти замуж не могли, а этот не посмотрел, что у неё ребёнок взял и женился. Коммунист с орденами, его сразу и поставили директором вновь организованного совхоза, но так как пил часто, вот его и выставили из директоров, так, что чуть в тюрьму не угодил.
Кто-то посоветовал ему с Перелюба уехать, вот он и подался в соседний Казахстан лучшей доли искать. Да так и застрял там лет на десять и дети у них там все родились, ещё трое пацанов Вовка, Славка и Валерка. Приехал он как-то в Перелюб, да и сказал свекрови:
 - Что ты мать тут со снохой живёшь, продай половину дома, да и поехали со мной в Казахстан к дочери. Так и продала Фёкла половину дома цыганам и уехала, а Манька с тремя детьми  в задней половине осталась. А тут по весне цыгане не ужились в Перелюбе и стали половину дома продавать, тут Василий и помог дочери, откупить эту половину дома. Да ещё корову у Маньки последнюю в счёт оплаты забрали цыгане. А свекровь совсем недолго прожила, так и схоронили её в Казахстане вдали от мужа Евмена. Да и Мишка через пару лет опять объявился гол, как сокол, да ещё с кучей ребятишек. Пришёл как-то к Маньке выпивши, прощения просил, за то, что подбил тёщу половину дома продать. Чувствовал что виноват, но как говорится поезд ушёл и помыкавшись в совхозной общаге кое-как купили землянку на другом конце села, да так там и прожили до самого конца.
                АНАТОЛИЙ (сын Марии и Михаила)
Эту историю об отце, Анатолий услышал от слегка поддатого тестя, когда тот первый раз приехал к нему в гости.
А до этого всё получилось, как в сказке.
Анатолий только что вернулся со службы.
Четыре долгих года он отдал Балтийскому флоту, даже Хрущёва сопровождал в Англию на своём корабле.
И вот как –то около обеда, он вошёл во двор и увидел миловидную девушку со своей младшей сестричкой.
- Здравствуйте, я вашей Валечки учительница географии и немецкого языка и зовут меня тоже Валентина, она запнулась, а потом дополнила Константиновна, но для Вас, просто Валя.
 – Анатолий, - ошарашено разглядывая красавицу, промямлил бывший моряк.
- Мне бы хотелось увидеть вашу маму.
Дело в том, что мой отец воевал вместе с Вашим.
Расстались они при ранении моего, вот отец и попросил меня, найти Вас.  Сказал, что он Вашему отцу целиком и полностью жизнью обязан.
Он у нас молчаливый, только это и рассказал, когда я на поезд  собралась. Я у своей Перелюбской хозяйки расспросила, она местная, вашего отца помнит и кажется про всё село знает.
Вот она мне и сказала, что это видимо Ваш отец.
А с вашей Валей начала разговаривать, а она и не помнит ничего, да толком и не знает. Ей же было на начало войны всего двадцать дней. Сказала, что ваш отец пропал без вести.
Анатолий как –то радостно смотрел на эту учительницу, в его мозгах отчего то ясно выразилось, что хотел бы он эту девушку взять в жёны. Но то, что он услышал от неё про отца, в один миг убрало улыбку.
Он ещё в старших классах посылал запросы во все инстанции по поиску отца. Постоянно приходил один и тот же ответ, пропал без вести, данными не располагаем и всякая такая ерунда, а тут вот оказывается, есть человек, живой фронтовик, который воевал бок о бок с его отцом, и может быть знает хотя бы, как он погиб и почему её отец, обязан жизнью моему. Всё это привело в полную растерянность и замешательство, и лишь сестричка сказала,
 - Толя, ну что же ты молчишь, пригласи нас в гости.
Да Вы проходите Валентина Константиновна, он у нас в век не догадается в дом позвать. Он у нас бывший моряк и всего два месяца назад, как отслужил, видно не акклиматизировался ещё.
И тут он увидел, как Валентина уже более заинтересованно глянула в его сторону и улыбнулась. Сердце отчего-то яростно заколотилось, и он не отрывая глаз от девушки, чуть отодвинулся в сторону, пропуская в дом сестру с учительницей. Потом они пили чай с подушечками, разговаривая, смотрели флотские фотографии. Валентина рассказала, что родом она из Энгельса, что там у неё живёт вся родня, что в Перелюб она попала не по распределению, а сама напросилась. Значит судьба, подумал Анатолий и пригласил девушку в кино.
В ту пору в селе строился новый кинотеатр, огромный фундамент уже полностью залитый, красно-кирпичным цоколем выступил из земли. Объём фундамента говорил о том, что в селе это будет самое большое здание. Старый кинотеатр хоть и работал, был просто в ужасном состоянии. Каждый вечер там демонстрировались фильмы по два сеанса в 19 и 21 час.
Дом культуры находился  в двух кварталах от кинотеатра.  По выходным  в субботу и в воскресенье там были танцы, иногда выступал Перелюбский народный театр показывая спектакли и праздничные концерты. Вот около этого старого кинотеатра и встретились ещё раз будущие молодожёны, чтобы уже никогда не расставаться.
                Василий.
Василий частенько по-стариковски присаживался в своём саду около речки,  и подолгу вглядываясь в дремлющую  воду, вспоминал всю свою долгую жизнь.
Дети, так все давно выросли, обзавелись семьями.
У детей повырастали их дети, многие здесь в Перелюбе.
И вот уже правнуки есть, а всё душа не на месте.
Всё отцовское сердце переживает за них, за взрослых его детей. Вот младшая Полина, уже сколько лет, как в Узбекистане живёт, видно и хорошо там, а всё-таки зачем было уезжать так далеко, чтобы потом приезжать почти каждый год проведывать. Только вот что-то с семьёй у неё не сложилось, да и детей своих нет, вот и утянула за собой Манькину младшую Вальку. А что ей здесь не жилось.
Сил уж нет особо, хотелось бы съездить в дальние края, а всё никак всё чего-то не отпускает, да и Ганна, что-то совсем расхворалась. Дай Бог здоровья, а то вдруг ещё и эту переживу.
Четверых жён уже схоронил Василий.
Теперь-то кроме дочерей, кому нужен буду, старик.
 А Манька-то дочь, вот не повезло бабе, какой зять был Мишка, а вот ушёл в самом начале, так и сгинул в горниле войны ни слуха , ни духа, три письма с фронта всего получила и всё. Сколь годов прошло, а всё ждёт его, так и не вышла ни за кого, вдруг Миша вернётся. Живёт-то она хоть и  рядом, так целыми днями в колхозе.
Совсем эти колхозы всех замытарили, а толку –то что, так перебиваются с хлеба на воду. Сейчас хоть полегче стало, а после войны, так вообще впроголодь. Толик её старший сын, ещё в прошлом году с флота вернулся. Самого Хрущёва в Англию их корабль сопровождал, моряк. Прямо как Матвей, брат старший царство небесное. Лидка вот её средняя из Куйбышева с мальчонкой вернулась, что –то там с мужиком не сложилось, хотя муж был, фамилия у неё мужняя. А мальчонка, на загляденье и шустрый, даже чересчур - Юрик. Она и Лидка дерзкая порой, вот вчера прилетела, как на крыльях, все полы перемыла, а вот на разговор не идёт, так и резанула,- сама разберусь. И откуда прыть-то такая, а пацан-то у неё крепенький. Одним словом, мужичок.
Ванюшка-сын единственный, так тот что инвалид. Хоть и дня на шее ни у кого не сидел, как пришёл с войны на одной ноге, так и работает в колхозе учётчиком. Ничего про войну не рассказывает, а лицо обгоревшее и нога, где-то там осталась, по самое не хочу. Всего и сказал как-то пьяненький,- ох тять, хорошо хоть живой вернулся, один я из экипажа живой и остался. Танкист. Заезжает порой, а что посидим, покурим и всё, иногда и поговорить не о чем. Лёшка у него старший, ой молодец, на прораба выучился, в Пмк работает, а Колька хоть и мал ещё, а всё к комбайнам тянется, никак механиком станет.
 Шура вчера письмо прислала с карточкой, всё слава Богу, Васька её хоть и младше, а пара прямо видать подходящая,  да и детки у них Наташка  с Вовкой на загляденье.  Долго его Шурка после войны замуж не выходила.  Перебирала всё, как ни глянь, красавица. А  на фронте она в аккурат три года медсестрой отпахала.
Только раз и сказала как-то. Ой, тятя, я там такого насмотрелась, что больше меня в этой жизни, ничем не испугать. Да и рана у ней на шее, как только живой осталась. Три медали с войны привезла, а всего один раз и надела. Война кончилась, а баба на войне нужна, хоть и не бабское дело вовсе. А после войны многие с ухмылочкой говорят, фронтовичка, знаем мы, мол таких.
А тут как-то смотрю, а в калитке мужик стоит. Пригляделся, не знакомый вовсе, а видно, сох по Шурке –то, хоть она его и отвадила, женатый. Так вот и рассказал тот мужик, как она его после атаки раненного с поля боя вытащила. Если бы не Ваша дочь, дядь Вась, истёк бы я кровушкой, ещё в сорок третьем, а она перебинтовала и вытащила из ада, откуда только силы брались.
Что ни говори, а от живого человека про заслуги дочери слышал. Как бальзамом на душу.
А тут вот поехала  в командировку, да и привезла Ваську из Ершова, Припутников. Молодой гляжу Васька, моложе её, а с руками, хоть и молчит больше, а дело своё мужицкое туго знает. Пока гостили, почитай весь забор в огороде починил, да и дров вон сколько напилил. И рука к рюмке не особо тянется, выпьет одну, другую, а больше ни-ни.
Крепкого мужика Шурка себе выбрала, ой крепкого, хозяин.   
Гришка –зять, Нинкин мужик вон вчера арбузов привёз, выпили с  ним. Ох и непуть, но в райсоюзе шофёром работает . Держат на работе, значит не плохой, управляющего возит, так и пьют вместе.
 Нинке –то порой от него достаётся, ревнивый чёрт.
Но любит она его, да и детишки к нему тянутся.
 Трое у них, Таисия лишь довоенная, а Сашка, во время войны родился,  Танюшка, так ту после войны замастырили, самая миленькая внучечка, ласковая.
Гришка, так он тоже почитай всю войну отрулил, два ордена на груди и медаль «за отвагу».
Как перепьёт, так плачет порой и рассказывает, как ему первый орден из рук генерала достался.
Мороз ужасный, солнце в мутной дымке,
Короткий день и близится закат,
А я застрял в заснеженной низинке.
Полуторка не вперёд, и ни взад.
Копаю снег совковою лопатой,
А под колёса подложил кусты.
В раскачку, раз, да в одного, куда там
Доехать-то осталось три версты.
Вдруг вижу сбоку, трое в маскхалатах.
Ну, думаю ребята подмогнут,
Из рук сама, вдруг выпала лопата,
Так это немцы, нашим в тыл идут.
Открыл кабину, виду не подав,
Достал трясущими руками пистолет.
Не знаю, прав я был, или не прав,
Но выбору я понял, просто нет.
Ну, думаю, прощайте Нинка, дети,
Наверно не дождаться Вам отца,
А жить –то хочется на белом свете,
И первым выстрелом свалил я подлеца.
Второй замешкался чего-то с автоматом,
Прицелился я, выстрел, наповал.
А третий кинулся с охотничьим азартом,
А я давно уж, этого и ждал.
Научен падла, вдарил мне как надо,
В ногдауне обнял я колесо.
И надо же, в моих руках лопата,
И тут, как бы, Остапа понесло.
Я бил его за брата, бил за свата,
За Родину лупил, за Сталинград.
Сломалась на хрен вся моя лопата,
Но этому я очень, как бы рад.
А тут со мною рядом легковушка,
А  в той машине ехал генерал,
Проговорил, что их ждала ловушка,
И орден из коробочки мне дал.
Толкнули вместе, сумерки сгустились,
Снаряды я довёз к передовой,
В ту ночь с дружочком крепко мы напились,
              А утром канонада, снова бой.
Так-то и не герой вроде Гришка, а вот сумел с тремя фашистами справиться. Напоследок командарма по Берлину возил.
Так тот ему трофейный автомобиль подарил.  Он  на этом автомобиле и вернулся с фронта. Долго Гришка скакал по округе на  этом немце, победу праздновал. Думал уж всё, совсем путя не будет, но нет, от Нинки ни ногой, хотя сплетни кое-какие нет, нет да и доходят. А вот сломался автомобиль, а починить нечем, деталей таких не найти. Так вот уж который год у них во дворе стоит, всё он починить его пытается, и вроде отладит, а он раз и опять поломается, нечем по настоящему починить - иностранец.
Василий и не услышал, как к нему брат подошёл Сергей.
- Что рыбу ловишь? Присаживаясь рядом, проговорил Сергей.
- Да какая рыба, вот воду с мыслями размешиваю, улыбнушись Сергею ответил Василий. Рыбу у нас один Ванька ловит
-Есть о чём размешивать?
- Да так вроде всё слава Богу, а картинки перемешиваются, память она дело такое, порою сильно будоражит.
- А Колька мой у тебя не был вчера?
- Да нет, а что приехал что ли.
- Приехал, лучше бы и не было. Вижу заведённый весь, пили где-то с Тоськой, дети у нас, а потом слово за слово, сноха ты же сам знаешь далеко  не подарок, палец в рот не клади, тоже ведь всю войну прошла.
Так вот выхватил он пистолет и за ней, ей Богу думал убьёт.
Она убежала, а он упился в стельку, где ночевал чёрт его знает, поутру слышу Джек лает, гляжу спит на лавочке перед хатой.
Бабка всю ночь охала. Вот так приехали погостить. Пока спал обыскал его пистолета нет, а потом и Тоська пришла и давай его воспитывать, чёрт –баба, если бы не она давно бы уж где-то под забором валялся, а то она его крепко в руках держит.
-Да ладно тебе, под забором.
С мозгами Колька твой, это от войны у них у всех сдвиги каверзные.
А ревнует, так есть за что, Тоська она ведь ещё та стервоза, хотя и правильная вроде баба. Да и она на войне, через край хлебнула. Говорил я ему, подумай, а что говорить-то, сами же никого не слушали. Эту вот и всё. У тебя чей доселе бока болят, от Марьевского приёма, а видишь жизнь прожили с Мариной.
- Да Васька, тогда время другое было.
- Время говоришь. Время оно Сергей, всегда одинаково, летит вперёд, не останавливается, как ни глянь. Вот вроде только маманя пирожками кормила, а вот уже и старики мы с тобой.
Сергей достал из кармана папиросы и вновь закурил.
- А Кольку ты своего не ругай, герой твой Колька.
У кого ты столько орденов видел, да и повидал он видно много лиха, а тут ещё Антонида, баба его, далеко не подарок. Однако мне кажется, просто с жиру бесятся, от вольной городской жизни. А на село ему нельзя, страшнее чем ты кашляет, у него с лёгким наверное что-то, да и простреленное он сказывал.
- Да нет, осколком его, в орден осколок попал и в бок лёгкое зацепил, если бы не орден хана бы уже давно была.
А я как-то разглядывал китель, когда он с войны пришёл, а Красная звезда вижу помята, трогаю, а он сзади подошёл и рассказал мне, чем орден помят.
- Да хватанули дети наши, по полной выхватили, почитай с села каждый второй там где-то лежать остался.
Тут позавчера внук Толик приходил, сказывал, что фронтовика нашёл, с которым отец его, Мишка воевал. Только тот всё равно не знает, где Мишка погиб. Хороший зять был, царство небесное. В большие люди выбился бы, если бы не эта война проклятущая.
Тяжело из этого света уходил мой прадед Василий Алексеевич, долго болел, и умер, всего лишь два дня не дожив до своего восьмидесятилетия.Колесо жизни сделало его последний поворот вокруг своей оси. Страшным горем оказалась для меня его смерть, мне было всего пять лет и из садика меня забрала Татьяна Горшкова внучка Сергея Алексеевича, помню как я горестно рыдал сидя на полу бабушкиного дома. Эта смерть была первой в моей жизни, была первая потеря родного человека, которая запомнилась на всю жизнь.
Иван Васильевич.
Иван Васильевич Горшков был единственным сыном Василия Алексеевича. Учись Ванька тебе в армию идти, часто говорил отец, изначально подготавливая малолетнего сына к жизни в нашей стране, в которой почти всем мужчинам приходилось в лучшем случае служить, в худшем воевать. Иван закончил семилетку и выучился на тракториста. Потом были годы службы, где он был механиком водителем тяжёлого танка. Служба закончилась, и Иван женился на красивой вдове, которая была старше его, и у неё уже была дочка от погибшего мужа. Отец было воспротивился, но Иван неожиданно взбрыкнул и сказал что «яблоко от яблони недалеко падает». Василий обиделся, но больше противиться не стал, понимая, что сын прав. Он просто махнул рукой и сказал, коли берёшь, с дитём, так не попрекай, и детей не разделяй. Семья Ванюшка это одно целое, нет своих и чужих, все твои. Так и сладилась семейная жизнь Ивана Васильевича и всё бы было совсем хорошо, если бы не война. В отличии от зятя Михаила Ивана забрали не сразу, а лишь глубокой осенью он получил повестку. Было всё непонятно, забрали и повезли на Урал, война на западе, а их на Урал, сначала на заводе обкатывали новые танки, а ближе к весне собрали в танковый корпус и отправили на фронт. Совершенно новые танки взбирались на железнодорожную платформу и крепились противооткатами к деревянным полам платформ. Механики-водители танков были собраны в теплушке, и эшелон с лязгом и грохотом тронулся на запад, туда во фронтовое пекло 1942года. Около фронта, сняли танки с платформ и были полностью укомплектованы экипажами. Фашисты уткнувшись в яростное сопротивление под Москвой, решительно двинулись к Сталинграду, их продвижение было совершенно неудержимо. Смертельные бои заканчивались отступлением Красной армии. Их танковый корпус нёс большие потери, но танк Ивана был неуязвим. Горшков ты молодец хвалил его командир танка, он же был командиром танковой роты. Так уж получилось, что в их экипаже было три Ивана и старший лейтенант, с впечатляющим именем Вилен. Вилен был моложе всего экипажа, но воевал с самого начала войны, был в окружении, откуда выбрался без танка с отступающей стрелковой частью. Их танк для Вилена был третьим, несмотря на то, что война продлилась чуть более года. Со своим новым командирским танком, он был земляком, и даже его отец работал на заводе, откуда и выпустился их танк. Он гордился своей новой машиной, два первых танка были другой конструкции. Он просто восторгался техническими данными Т-34. На такой машине мы до Берлина дойдём, частенько так говорил своему экипажу. Так и провоевали они целый год, пока не случился тот самый последний бой, из которого и остался в живых один Иван Васильевич, которого из-под огня перевязав раненую ногу, вытащила молодая женщина-санитарка. Иван выбрался из люка горящего танка и кубарем свалился в свежую воронку, ему показалось что он подвернул ногу, а оказалось что большим осколком её будто проткнуло чуть выше колена. Он увидел как очередной снаряд попал в танк и потерял сознание. Сколько он пролежал без сознания он не помнил, очнулся лишь тогда, когда девушка жгутом перетянула ногу. Он помнил, как помогал ей здоровой ногой тащить его в сторону наших окопов, и только попав в руки солдат вновь потерял сознание. В санбате он с ужасом осознал, что одной ноги нет, её просто не существовало, хотя ступня вроде как чесалась, и как ему казалось, он шевелил пальцами, на самом деле ноги не было, и его эвакуировали в глубокий тыл, для полного излечения. Так и вернулся домой Иван Васильевич на костылях и одной ноге. Пошёл учётчиком в родной колхоз, дали ему лошадку, ездил он по полям, привяжет к колесу телеги красную тряпочку и меряет спаханные, или заборонованные гектары. До конца дней своих любил Иван Васильевич рыбалку, в моём детстве всегда брал меня на своём запорожце рыбу ловить. Так я и ездил вместе с ним, вроде и ему в помощь и мне в удовольствие. Рыбачить мы рыбачили, а вот про войну никогда не рассказывал, - что говорить, страшное дело, слава Богу победили гадов.
               
Николай Сергеевич.
(старший сын Сергея Алексеевича)
Коля был старшим сыном Сергея и Марины Горшковых, он был крестником моей бабушки и иначе как крёсная её никак не называл.  В нашем роду это был первый человек, который окончил школу десятилетку. Парнем он был весёлым, умным и каверзным. Самозабвенно любил матушку и отца, любил жизнь, выпивку, сигареты, побаивался и любил свою вторую половину, которая родила ему сына и дочь. После войны, уехал из родного села в Новокуйбышевск и до самой пенсии работал диспетчером в автоколонне, рядом со своей Тосей, которая работала там же бухгалтером. Любил свой запорожец, который выделяло ему Советское государство, как военному инвалиду, но был Николай Сергеевич на обоих ногах, а инвалидность получил всё из-за той проклятой войны на которой он был командиром батареи 45 миллиметровых орудий, таких маленьких пушечек, по сравнению с другими большими пушками, тех пушечек, которые зачастую выводились на прямую наводку, лицом к лицу к самому носу противника. На фронт Колька попал не сразу, а после артиллерийского училища в чине лейтенанта. Четыре ранения за два года войны. Рассказчиком он был классным,  думаю, что умел классно приврать, но вся война в его рассказах была страстным приключением его жизни, прямо как у барона Мюнхгаузена. На фронт его призвали в конце сорок второго года, и так как у него было среднее образование, направили в военное училище, которое он закончил с отличием и ему, одному из немногих сверстников дали сразу чин лейтенанта, когда всем выдавали младшего. Вот и попал Колька в сражение на Курской дуге. Его совершенно новая батарея, попала в яростную мясорубку, из которой выжили единицы, в том числе и раненый командир. Он помнил, как очнулся под раненой  медсестрой, которая перевязывая его, и была ранена в спину, и может быть, этим спасла его жизнь. Так и лежали вдвоём в огромной бомбовой воронке,  раненая медсестра и он, пока их не подобрали подоспевшие санитары. Ранение оказалось не особо тяжёлым, и он через полных три месяца вернулся в строй. Опять несколько боёв и снова ранение в грудь, и опять госпиталь. В одной палате с ним лежал раненый лётчик – штурмовик и вот случилось, что к этому лётчику (на У-2 был такой самолёт) в народе именуемый этажеркой, прилетел его друг с канистрой спирта. Вот тогда то и испытал Колька, что такое быть лётчиком-штурмовиком. Изрядно выпив привезённого спирта, лётчик решил показать артиллеристу, что такое штурмовка наземных объектов. Они отвязали от дерева привязанный самолёт и взлетели. У-2 конечно далеко не штурмовик, но соскучившийся по полётам поддатый лётчик, выполнял в небе такие пируэты, что Кольке было страшнее даже чем перед немецкими танками в прямой наводке. Они пикировали на госпиталь и взмывали вверх, а внизу у госпиталя стоял и смотрел откуда ни возьмись приехавший генерал. Он молча  наблюдал за хулиганством выпивших выздоравливающих. А когда они удачно приземлились и опять привязали самолёт к дереву. Вот тут –то и увидели генеральскую эмку. От неожиданности они замерли, увидев генерала. Прямо вот так без формы в больничных кальсонах, они стояли перед генералом и почему то бессовестно улыбались. После полётного страха, который испытал Николай Сергеевич стоять на твёрдой земле, даже перед хмурившимся генералом, почему то было гораздо веселей, чем в кабине самолёта. Генерал смотрел на провинившихся по сути пацанов и после непродолжительного нагоняя, тоже заулыбался и негромко приказал начальнику госпиталя. Этих двоих, завтра же на фронт. Генералу видно казалось, что нет страшней наказания, а они радовались, допивая всё ту же канистру спирта. Следующее приключение стряслось уже на территории Польши, за это приключение сняли погоны и ордена, отправив в штрафбат. Колька получил письмо от матери, в котором она сообщила, что его старший брат майор Василий Островерхов геройски погиб, где –то в Прибалтике. В его памяти побежали редкие встречи с братом, которого он больше никогда не увидит. Он вышел из блиндажа, а ему навстречу вели пленных, нагло лыбившихся  эсесовцев, и вот тут у него получился нервный срыв. Он остановил этих гадов, взял у часового автомат и очередью в упор расстрелял без суда и всякого сожаления. Может всё бы и обошлось, но его выходка  дошла до начальника особого отдела и старшего лейтенанта Горшкова арестовали, сняли погоны и отправили в штрафбат. В первой же атаке разжалованный получил пулю в плечо и по выздоровлению, был полностью реабилитирован. Погоны и ордена вернули в самом начале сорок пятого, но было ещё одно ранение, уже в последнем бою, когда осколок попал в орден красной звезды и чуть изменив направление, спас жизнь своего орденоносца, опять продырявив грудь. После этого ранения Николай Сергеевич был назначен заместителем коменданта города и о его комендантских похождениях просил не рассказывать, чтобы не злить свою половину, на которой он женился после войны, чтобы прожить вместе всю оставшуюся жизнь.
Александра Васильевна.
Шурка была предпоследнею дочерью Василия Алексеевича. Иначе как Шуркой её никто и не называл. Она с детства была очень  шустрой и непоседливой, ей никак не шло спокойное имя Саша, она была просто Шуркой, весёлой заводилой и организатором. Завсегда в школе, ни один праздник не проходил без её участия. Училась хорошо, по многим предметам отлично, зато учителям в глаза могла сказать, что ей не нравилось, и что по её мнению было неправильно. Ох поостыла бы ты маленько Горшкова, говорила ей завуч школы, что же ты прямо, как кипящий самовар. Шурка не остывала, окончив школу, выучилась в техникуме, а тут к общему горю началась война. Так вот этот кипящий самовар и угодил в школу радистов, окончив её, попала в штаб дивизии, а потом была переведена в дивизионную разведку в качестве радиста и медсестры. Её удачно забросили в тыл и она целых полтора года служила радисткой в партизанском соединении. Они не пошли в другую страну они соеденились с нашими войсками, в которых катастрофически не хватало медперсонала и он пошла служить в госпиталь на колёсах. Санитарный поезд угодил под бомбёжку и вот здесь Шурке не повезло. Небольшенький осколок угодил в шею, она лежала около состава и истекала кровью. Заметивший её знакомый санитар быстро подозвал хирурга и тот прямо на земле оперировал Шурку, вынув осколок. Всё заживало быстро и только голова почему то оставалась набок. Самовар перестал кипеть мысли о том что она инвалид не давала никакого покоя, как жить, кто полюбит кривую бабу. И тут тот самый хирург отправил её в Москву на лечение, его отец был пожилым профессором медицины, который при помощи молодого коллеги помог Шуркиной голове встать на место и лишь в глубокой задумчивости, голова отчего то клонилась набок, как бы выбирая удобное положение тем нервам, которые были повреждены. После войны всего один раз она одела парадную гимнастёрку с орденом и двумя медалями и по просьбе того самого завуча и посетила родную школу. Не любили после войны фронтовичек, мужчин фронтовиков уважали, а вот над женщинами тихонько посмеивались или того хуже в глаза говорили чем они там занимались. «На каждый роток не накинешь платок» с обидой говорила Шурка, вспоминая годы лихолетья. Ей почему то всегда вспоминался тяжёлый случай, как они возвращаясь из-за линии фронта напоролись на засаду и от шести человек их осталось двое, она и раненый тёзка Саня Смирнов, она помнила как дождавшись ночи, они ползли с нейтральной полосы к своим. Она тащила его волоком, хотя он был тяжелее её чуть не в два раза. Приходя в сознание, он приказывал бросить его и тащить в тыл добытые ими карты и бумаги из немецкой машины, из которой они захватили майора, который также погиб вместе с четырьмя разведчиками. Она его не бросила, она всю ночь тащила его к своим и дотащила живого, а потом её забросили в Белоруссию и след спасённого потерялся. А вот видишь, остался живой и был очень ей благодарен, приезжал к её отцу, посидели, выпили, рассказал, что и как. К тому времени Шурка жила в Ершове и была замужем, отец объяснил Сане, что встречаться не желательно и тот ушёл, даже не спросив адрес её проживания. Жизнь шла, она  просто катилась колесом выросли её дети и оба их покинули, Вовка работал сварщиком в Москве, а Наташа нашла свою судьбу в Сергиевом посаде, и лишь они с Василием остались жить в его родном Новорепном Ершовского района.
У кого ты столь орденов видел, да и повидал он видно много лиха, а тут ещё Антонида его, далеко не подарок. Однако мне кажется, просто с жиру бесятся, с городской жизни. А на село ему нельзя вон как кашляет, у него с лёгким наверное что-то, да и простреленное он сказывал.
- Да нет, осколком его, в орден осколок попал и рикошетом вбок лёгкое зацепил, если бы не орден хана бы давно была.
А я как-то разглядывал китель, когда он с войны пришёл, а Красная звезда вижу помята, трогаю, а он сзади подошёл и рассказал мне, чем орден помят.
- Да хватанули дети наши, по полной выхватили, почитай с села каждый второй там где-то лежать остался.
Тут позавчера внук Толик приходил, сказывал, что фронтовика нашёл, с которым отец его, Мишка воевал. Только тот всё равно не знает, где Мишка погиб. Хороший зять был, царство небесное. В большие бы люди выбился, если не война.