Книга первая. Глава 10. Новое чувство

Уже к полуночи они вернулись домой. Пожелав спокойной ночи, Ремизов поднялся к себе. Василий остался у Михеича. Ремизов подумал, что это хорошо, хотелось побыть одному.

В комнате покойно, смутно и тихо. С лугов тянуло сыростью и сладкой свежестью. Река туманилась. В открытое окно заползали мокрые клубы. Спать — не спалось, мешало какое-то необузданное чувство счастья и свободы. Ветерок набегал из окна, тревожил, играя волосами. Слышен был коростель, ночь дышала. Тайные её вздохи будоражили, волновали, манили, обещали… Хотелось двигаться.

Ремизов взял футляр — в такие минуты его сознанием, чувствами и телом владела иная сила — накинул на себя пиджак, вышел потихоньку, чтобы не разбудить тётушку, через балкон.

Тут росли старые яблони, среди них тянулась тропинка, которая вела за огороды и выходила в поле. Ремизов направился по ней. Было очень темно, лишь над головой мелькали звёзды. Он прошёл деревья, тут стало светлее. Тропинка вилась меж огородами и садами. Ремизов шёл наугад, следуя её неверному маршруту.

Он забрёл в чей-то сад, в темноте наткнулся на беседку, увитую плющом. Словно в сказке: чёрная, с серебристыми просветами луны, тревожная, дрожащая в ветерке листьями, она обещала сладостные минуты нового, тайного. Неслышно ступая, он поднялся в беседку, опустился на мягкую, обитую зелёным сукном скамеечку. Закрыв глаза, пытаясь понять, что видит и слышит в эту минуту, Ремизов вдруг ощутил в себе то высочайшее для музыканта состояние его души, когда внутри, в тайных, покрытых неверным туманом глубинах наполняется, созидается, томит и стонет что-то новое, живое. И вот, томление достигло той черты, за которой, словно солнечный яркий всполох, рождается на свет, требуя освободить, излить в мир, новая жизнь.

Ремизов взял в руки футляр. Звучащие в душе звуки требовали свободы, душа стонала, струны натянулись до предела.

Сзади послышались шаги. Он обернулся. Подходили две женщины. Ремизов осторожно, боясь напугать своим ночным посещением ничего не подозревающих женщин, вышел из беседки и спрятался за деревьями. Вначале его взяла досада на нелепое положение, в котором он оказался. Но потом, когда, как ему показалось, женщины ушли в дом, он успокоился. Осторожно подойдя к беседке и заметив там девушку, потревоженную будто шорохом веток, он снова спрятался.

«Вот глупость какая,— посмеивался он над собой,— не хватало ещё наделать здесь шуму». Через несколько минут всё стихло — наверное, она тоже ушла в дом. Ремизов хотел было спуститься к тропинке и уйти, но, увидев задремавшую в беседке девушку, остановился, издали наблюдая за ней.

Он не видел лица, только неясные тени и едва уловимые черты в скупом лунном свете очаровали его. Душа Ремизова, настроенная и взволнованная ночной прелестью, вмиг отозвалась. Сказочная беседка, несколько минут назад обещавшая тайну, вдруг так неожиданно явила её — спящую девушку, словно видение в ночных тенях, в свете луны и звёзд. Тайна раскрылась и оказалась ещё более таинственной.

Зачарованный, Ремизов боялся дышать, ему вдруг показалось… «Боже! — он схватился за голову, сердце словно молот билось в груди.— Боже!.. нет-нет… остановись-ка, браток, не может быть!» Он снова поднял глаза и посмотрел на девушку: «Она?.. Она. Видение, любовь, моя тоска, мой страх и мука, моя желанная, родная. Неужели?!» Мысли, чувства подхватили его и понесли, понесли. Ему вдруг показалось, что это она. Та, ради которой он столько перенёс, претерпел, отказался, мучался, страдал, молил Небеса, вырывая из груди сердце. «Остановись, мгновенье! — прошептал он, всматриваясь в неясный, чуткий, робкий образ.— Здравствуй, любимая, моё вдохновение, мой Ангел-хранитель, чистота, гармония и Святость! Божественная Муза вечных звуков. Богиня чистоты, хранитель тайных чувств и сладостных надежд. Здравствуй, моя царица, свой девственный шатёр ты распахнула, ожидая мой приход. Но как прекрасна, как невинна ты. О, тайна тайн, мне никогда не разрешить твоей загадки. Спи, спи, милая, не потревожу покоя твоего».

Ремизов плакал, в нём что-то исполнилось, что-то дошло до своего апогея. Он присел возле старой яблоньки, прикрыв рукою глаза. В душе звучала музыка, нежная, тихая, музыка надежд и свершений.

Послышались шаги и разговор в беседке. Ремизов не слышал всего разговора, лишь отдельные слова и фразы, из которых он мог составить общую картину беседы. Он подошёл ближе и услышал последнюю часть разговора. Трепет девушки, что слышался в словах, отозвался в нём, в его душе звучали те же струны, то же волнение, горячность и желания.

Странница ушла, девушка осталась одна. Ремизов не сводил с её образа глаз. Её тонкая фигура в лунном свете, горячее дыхание, кроткие вздохи, взгляд, летящий в даль, волнение в движениях, очарование и вздохи этой ночи. Ремизов, переполненный чувствами, спустился в поле. Он достал из футляра скрипку и заиграл. В мыслях он посвятил эту музыку ей. Он не знал, кому. Той, которую хотел любить, к которой шёл. Той, которую встретил, ещё не встречаясь с нею. Той, которой мечтал служить всю свою жизнь — Музыке, ибо образ любимой и образ музыки соединились воедино для него, они обе рождали в сердце его новые чувства. Он слушал, слушал, и ему казалось, он слышал и находил в этой музыке свои высшие способности!

Руки его дрожали, дрожал смычок в руках, дрожала душа, слёзы на глазах, дрожала луна и звёзды в небесах, листья на деревьях и трава, дрожал туман, клубясь у ног, и ветерок; и донеслось до уха: «И Дух Божий носился над водою»,— словно кто прошептал в тишине.

Жаворонок запел в полях. Голос его, вдохновлённый последними звуками скрипки, звонко серебрился в вышине. Зазвонили к заутрене. Ночь прошла, но чудесная тайна её навсегда осталась запечатлённой в душе. Наступил рассвет.