Заговор слепых. 21

Глава XX. РЕКА ЗАБВЕНИЯ

Реки, текущие с Востока на Запад, это реки забвения. В их водах плещется скорбь забытья и обречённость беспамятства.
Долго глядеть на реки, текущие с Востока на Запад, не стоит - зрелище это чревато хандрой души и апатией чувств.

Реки, текущие с Востока на Запад, это реки забвения. От того и люди, живущие по берегам этих рек, безутешнее прочих.
Глядят они на корабли, плывущие мимо их окон, и думают: «Вон оно как! Настанет день, и наши души отчалят от тела. Отчалят, и понесёт их в кромешную даль. Где обретут они замогильный покой? В заливе плача? В море уныния? В бухте печали?».

И чтобы не делали эти страдальцы, как бы не рыпались, от мыслей кладбищенских им не избавиться – ах и увы.
Такова их планида…

*   *   *

Самое старое кладбище столицы гнездится в самой серёдке самого крупного из городских островов.
Собственно говоря, это не одиночный погост, а некий альянс, состоящий из трёх суверенных форпостов. Прожив у Кубика три дня, Глеб в совершенстве освоил триединую топографию царства теней.
К дому астронома пробирался он через лютеранское кладбище. К ближайшему пищевому ларьку – через армянское.  Местом же конспиративных встреч была избрана забегаловка, примостившаяся у входа в православный некрополь.

Сия харчевня, несмотря на непрезентабельный вид, обладала тремя ценными качествами: столоваться в ней было тепло, укромно и дёшево. Кроме того, в заведении отпускали в разлив алкоголь по божеским (если не сказать ангельским!) ценам.

В официальных реляциях вышеупомянутый объект общепита именовался «Кафе Лукоморье», однако местные жители предпочитали называть его «У Родионовны».
К подруге суровых дней великого барда титул не имел отношения, хотя няня поэта действительно покоилась за оградой Смоленского кладбища. Истинной виновницей кулуарного прозвища была буфетчица Ирина Родионовна Троекурова, прослужившая «Лукоморью» верой и правдой без малого четверть столетия.

Всенародную признательность госпожа Троекурова снискала лояльным отношением к малоимущим, но остро страждущим гражданам - ликеро-водочные яства она отпускала в кредит под смехотворные проценты.
Когда же неумолимый рок в образе болезни Паркинсона-Альцгеймера отвёл загребущую длань продавщицы от монетарного штурвала, благодарные клиенты единогласно постановили запечатлеть любимое имя в заголовке питейного дома.
Почтения ради и в назидание грядущим буфетчицам.
   
Глеб слегка припозднился - соратники уже поджидали его, оккупировав стол в заповедном углу заведения. Поскольку посадочные места тут предусмотрены не были, они облюбовали батарею центрального отопления и уселись на неё, согревая бесплатным теплом озябшие чресла.
Узрев на плече делегата авоську, обременённую грузом, Тимур приветствовал его ликующим возгласом:

- Ой, Глебушка, да ты не с пустыми руками! Неужто талмуд генеральский добыл? С ума сойти! И как тебе удалось это дело обстряпать?
 
В нескольких живописных словах Глеб описал свои приключения на улице Вяземского. Поведал о гибели Ларисы Гавриловны в кабине падшего лифта, об аресте помрачённого горем Николеньки, а так же о мимолётном свидании с Чёрной Мадам.

- Вот тебе раз, – воскликнул Тимур, узнав, что инфернальная особа в солнцезащитных очках приходится Вене родимою тёткой. – Что ж, Кубик, мои поздравления! Твоя интуиция оказалась на высоте - из гадкого генеральского утёнка действительно вырос зловещий лебедь чёрной масти. Не хотел бы я угодить в лапы этой хищной пташки. Растерзает и заклюёт!

Достав из авоськи мемуарный трофей, Тимур стал изучать его.

- Солидная штучка! Настоящее ископаемое. В жизни не видел, чтоб чью-нибудь память так яростно обсирали, - признался он, шелуша ногтём коросту лежалых фекалий. – Что ж, рекомендую отметить успех экспедиции малым количеством горячительной выпивки.

Алкогольное предложение было единогласно одобрено, и в скором времени поверхность стола украсили три стопки и блюдце со снедью.
Тимур заказал себе сто грамм «Запеканки», Кубик выбрал «Спотыкач», а Глеб порцию «Берцовки» - водки, настоянной на берцовых собачьих костях по рецепту академика Павлова.
 
- А каковы ваши успехи? - поинтересовался герой дня, пригубив костного зелья. – Вы, кажется, за Бедной Лизой охотиться намеревались?

- Полное фиаско, – отрапортовал Тимур. – Обставила нас старая перечница. Разгромила в пух и прах! Поначалу всё складывалось в лучшем виде. Прибыли мы к дому профессора спозаранку, устроили засаду – всё чин-чинарём. Часиков в десять Лизка из убежища выползла. Сели ей на хвост. И что ты думаешь? Битый час нас старуха мурыжила: с трамвая на трамвай, с автобуса на автобус. Мы с Кубиком употели, за ней гоняясь.

Подцепив за хвост вяленую рыбёшку, рассказчик отправил её в рот и запил угощение глотком «Запеканки».

- Специально следы она путала, или подобный моцион у неё в порядке вещей – чёрт её знает! Но вела себя Лиза натурально, без суеты. В один магазин зайдёт, макарошек прикупит, в другой забежит, спичек приобретёт – обычная продуктово-хозяйственная прогулка. Короче, усыпила она нашу бдительность. Возле очередного предприятия розничной торговли - уж не помню, какого по счёту - упустили мы её. Внутрь не пошли: магазинчик махонький – чего, спрашивается, зря глаза старухе мозолить? Притаились снаружи, вход контролируем. Пять мину ждём, десять, двадцать – нету её! Как в воду канула… Кто ж знал, что в этой галантерейной норе чёрный ход имеется? Обвела нас Лизка вокруг пальчика. Я ж говорю: не баба, а Штирлиц в юбке! Годы работы в шифровальном отделе не прошли даром – конспиративный талант на лицо.

Тимур облизнулся, стирая с губы потерянную капельку «Запеканки», и подытожил доклад оптимистическим обещанием:

- Ничего, ничего… Где наша не пропадала! Рано или поздно мы эту Лизку прижучим. Смеётся тот, кто смеётся последним!

Пригрозив коварной старухе неотвратимым возмездием, оплошавший следопыт вновь обратил свои помыслы к книге.

- Я думаю, часика полтора до поминок у нас ещё есть. Давайте глянем одним глазком, что за фиговину Глеб притаранил. Стыдно признаться, сгораю от любопытства. А поскольку Кубик уже зарекомендовал себя в качестве непревзойдённого чтеца-декламатора, ему и карты в руки.

Тимур раскрыл мемуары на первой подвернувшейся странице и протянул товарищу генеральские реминисценции.

   - Давай, трудись, простофиля. Хоть какой-то от тебя будет прок. Глеб вон каких сегодня дров наломал, а ты, дуралей, заурядной бабки выследить не сподобился! Только хорошо читай, с выражением. А я тебе за это ещё один «Спотыкач» куплю. За мной не заржавеет!


   Из мемуаров  Генерала Тотлебена.

   "Мы шли по степи измождённой гурьбой: двенадцать разведчиков и я – командир. Солнце ярилось над головами, дубася макушки кувалдой лучей.
Звёзды царапали наши зрачки щетинистым светом.
Жёсткие щупальца жухлой травы цеплялись за наши усталые стопы.

   Мы шли по степи много дней и ночей и мерили время особым манером: не сутками, не часами, не сменой рассветов и закатов, но количеством ссадин и размером мозолей.

   Мы шли по степи бесконечно на юг, и южный сквозной и пронзительный ветер хлестал нас по лицам шершавой рукой.
Не было в этом ветре ни прохлады, ни свежести. Лишь горькая степная пыль – поганая смесь травяной шелухи и высохший прах шелудивых растений.

   Мы шли по степи в бесконечную даль, с трудом волоча онемевшие ноги.
Шли, потеряв времени счёт, а срокам – число.
Шли, шли и шли, пока на исходе какого-то дня вдруг не упёрлись в змеистую речку, образовавшуюся на нашем прямолинейном пути.

   На карте водная преграда отмечена не была, однако наш толмач и проводник объяснил, что это «бродячая река», которая течёт то так, то эдак, и появляется то здесь, то там.
Монгольского названия реки запомнить я не сподобился, но в переводе на русский именовалась она «Рекою Забвения», потому что не помнила своего первородного русла и петляла по степи, как ей положит на душу монгольский шайтан.

   Омытая светом спелой луны, плескалась вода у наших ног, обещая усладу и отдых. Но знал я, что эти посулы обманчивы: где-то там, в сумраке прибрежной травы, мог притаиться лазутчик Квантунского войска…"


Кубик запнулся.

- Как-то он заковыристо пишет - сплошные метафоры. Совсем не похоже на воинский стиль.

- Под акына косит, - догадался Тимур. – Нормальное дело! Мы ведь в Монголии, не забывай.

Он протянул Кубику рюмку с наливкой и приказал:

- Вот, промочи горло и дальше читай. Не отвлекайся! Хотел пообщаться с генералом? Флаг тебе в руки. «Рукописи не горят» – твои слова, между прочим.

- Ага, и в огне не горят, в говне не тонут. Мне б такую живучесть.

Пригубив хмельного зелья, Кубик почмокал губами, облизнулся и молвил со вздохом:

- Ну ладно, поехали…


   "Укрытый вязким утренним туманом, возвращался мой отряд из двухдневного рейда. Туман служил нам надёжной защитой, поэтому особенно мы не таились – брели в полный рост, утопая по пояс в траве.

   Кем он был и откуда на нашу голову взялся – так толком никто и не понял.
Ни лица его, ни приметных знаков отличия в туманной мгле нам разглядеть не удалось. Помню только, что одет он был во всё белое.
Выскочил, стервец, из осоки перед самым нашим носом. В руке какая-то штука.
Я, было, подумал – ружьё, дулом к верху повёрнутое. Хочет показать человек безвредный свой умысел, вот и держит оружие вертикальным манером.

   Несколько секунд пронеслось в холостую, прежде чем обнаружилась роковая оплошность. Не был «Белый человек» миролюбивым парламентарием. И в руке он сжимал не ружьё, а лук.
Лук, нацеленный на меня!

Взвизгнула тетива, засвистела стрела.
Снайпер же, исполнив смертоносную миссию, нырнул в траву и был таков.
Кинулись мои солдатики вдогонку, да только без толку всё – ни человека того, ни следов его беглых обнаружить не удалось.
Точно под землю засыпался!

   А я, сражённый первобытным оружием, рухнул ничком, без памяти и сознания. Стрела угодила мне в самую шею: чуть повыше ключицы, чуть левее гортани…"


- Вот тебе и «экшен», – перебил Тимур чтеца. – Паду ли я, стрелой пронзённый… Помяните моё слово, сейчас начнётся: и стрельба, и резьба, и кровавые стычки с Квантунской Армадой. Читай, читай… Обожаю баталии.

Кубик только крякнул в ответ.

 
   "Возле костра сидел древний монгол, ветхий, как портянка пехотинца. Он грел на огне баранью кость и пристально наблюдал за надписью трещин, проступавших на её закопченной поверхности.

   «Гадает», - подумал я и понял, что жив.

   Оглядевшись, сообразил, что лежу я голым на голой земле.
Кто-то накрыл моё тело вонючей дерюгой.
Горло пылало огнём, голова трещала, как полено в печи, а сам себя чувствовал я чужим и никчемным. Видно, душа, освобождённая стрелой, нехотя возвращалась в барак опустевшего тела.

   Монгол оторвал взгляд от бараньей лопатки и молча протянул мне чашку тёплого молока.
Был он лыс. Череп имел продолговатый, как туркменская дыня, а лицо круглое, как астраханский арбуз.
Молоко оказалось с горчинкой и пахло немытым выменем. А сам старик смердел ядрёным потом и овчиной.

   Кроме меня и монгола возле костра никого не было. Куда делись мои солдатики – не понятно.
Напившись молока, я поставил чашу на землю и только тут заметил, что земля эта заплёвана бурой мокротой вперемешку с запёкшейся кровью. Проследив за моим взглядом, вонючий старик разинул расщелину рта и проскрипел какое-то длинное непонятное слово.

     «Он говорит – яд. Много яд. Стрела был совсем отравленный», - раздался у меня за спиной голос нашего толмача. Джамуха подошёл к костру и присел на корточки, подставив огню сгорбленную спину. – «Берке почитай весь день тебя сосал. Яд в кровь пошёл. Много плевать пришлось надо было».

   «Кто такой этот Берке?» - спросил я проводника, с трудом ворочая опухшим языком.

   «Шаман он. Сильный шаман. И лекарь. Тебе, командир, много повезло. Я его отыскал. Берке говорит, от стрелы такой нормально умирают, а ты – ничего! Живой. Однако видать ты судьбе баловник!».

   Блеснув знанием русской фразеологии, Джамуха обернулся к шаману. Он что-то шепнул ему на трескучем наречии. Берке кивнул головой и проскрипел в ответ лаконичную реплику.

   «Берке говорит, чтобы ты спал сейчас», - перевёл толмач послание старика. – «Тебе, командир, много отдыхать не мешало бы. А ещё говорит, что сон надо запоминать. Сон теперь – это важно!».

   Сон в ту ночь мне действительно приснился, но самый, что ни на есть немудрящий. Видел я себя в детстве, лет десяти. Будто, лежу я на мягкой траве, под кружевной тенью крыжовника, и кружка, доверху наполненная розоватыми плодами, возвышается подле меня.
Одну за другой доставал я из кружки мохнатые ягоды и, прежде чем отправить их в рот, с любопытством разглядывал. Солнечные лучи, застрявшие в сочной мякоти, превращали крыжовину в светящийся шар, а узкие косточки внутри и тёмные прожилки снаружи, казались тайными письменами, которые необходимо прочесть.
Прочтёшь – и всё в этой жизни станет понятно и ласково.
Насытив глаз плодово-ягодным зрелищем, я глотал крыжовинку, осторожно стискивал челюсти и наблюдал, как спелая сердцевина, брызнув, растекается по языку. Колючие ворсинки щекотали мне нёбо, а цепкие косточки норовили забиться в расщелины между зубов.
Я забавлялся крыжовником, а время журчало мимо меня ленивой речкой. Вот уж и солнце скрылось за кроной дерева. «Пора домой», - подумал я и проснулся.

   Джамуха тряс меня за плечо: «Пора пить молоко. Берке так велел».

   Кем был мой «Белый человек» так и осталось не выясненным.
Джамуха утверждал, что стрела не монгольская. Японский лазутчик? Возможно. Использовать лук – придумка отменная! Ружейный выстрел в степи наделал бы лишнего шуму.
Но к чему тогда маскарад с униформой? Белый цвет хорош среди снегов, а снегом в ту пору даже не пахло.
Нет, что-то не то…

   Один Берке не сомневался в природе произошедшего казуса.
Он утверждал, что таинственный стрелок – это демон. Демон, который появляется не весть откуда, и исчезает незнамо куда. Охотится он за душами людей и если настигнет жертву – кричи караул!
Редко кому удаётся спастись. У тех же, кто уцелел, навсегда остаётся на теле шрам, а на душе – отметина.
Так говорил Берке, разглядывая баранью лопатку.
   
   Сон, увиденный мной в первую ночь, не произвёл на старика особого впечатления. Он только спросил, каким глазом глядел я на солнце. Узнав, что глаз был левый, понимающе кивнул головой, точно и не ждал иного ответа.

   Трое суток провёл я возле костра.
Трое суток Берке поил меня молоком, воняющим выменем, коптил на огне баранью кость и скрипел монгольские песни.
Где-то рядом громыхали бои. Раскаты артиллерийской стрельбы долетали с юга гулким рокочущим эхом.
Везти меня в лагерь, в лазарет Джамуха наотрез отказался. Сказал, что рана моя имеет колдовскую природу - обычный лекарь тут не поможет. Тащить же шамана к себе в гарнизон – идея, право слово, нелепая!
Трое суток провёл я в степи, балансируя между жизнью и пагубой.
На исходе последнего дня Берке приготовил мне новое пойло. Вместо молока заставил выпить мутное зелье.

   В эту ночь мне приснился ещё один сон. На этот раз действительно странный…"


- Что ж, на этой интригующей ноте мы и прервёмся, - кивком головы Глеб указал на часы, висевшие над входом: дуб, на дубе цепь, на цепи кот, под котом циферблат – геральдическое клеймо «Лукоморья». – Почти шесть. Пора к Неточке двигать, поминки справлять.

Кубик послушно закрыл мемуарную книгу.

- Пора, так пора. Поминки, дело святое!

- Во-во! Святое, да ещё и приятное, - поддержал товарища Тимур. – Выпить, закусить – это завсегда симпатично. А уж коли повод достойный имеется, тогда и вовсе – лейся песня!

*   *   *

«Нам песня строить и жить помогает! Она всегда та-ра-рам и пам-пам. И тот, кто с песней по жизни шагает…».

Находясь в радужном состоянии души, он частенько мурлыкал под нос что-нибудь бодрое.
Да и как не радоваться?
Вот она, добыча-то – целехонькая! Идёт-бредёт, озябший нос шарфом пригревает.
И не знает, родимая, что деньки её сочтены. Увяз коготок – всей птичке пропасть. Легавый пёс своего не упустит!

Достав из кармана плоскую фляжку, он отвинтил пробку и сделал глубокий глоток. Коньячная влага омыла нёбо отрадной волной и опалила гортань жизнерадостным пламенем.
Ничего, ничего… Теперь уже можно!
Почитай пол дня в подъезде нетопленом проторчал. Взмерз, как цуцик! Надо вздыбить организм.
Хорошо, хоть не зря простату морозил: клиент на хазе, объект под присмотром. Остальное – дело техники.

Прежде чем спрятать бутыль в нагрудный загашник, он ещё раз хлебнул бодрящей эссенции.

А хозяйка какова… Вот ведь ушлая баба! И где она только наводку надыбала?
Он-то думал – всё, кранты. Прошляпил добычу, похерил следы.
Уже и реляцию повинную сочинять начал: так, мол, и так, не взыщите - не оправдал презренный раб доверия вашего.
Ан нет! Кажись, пронесло.
Как там, у эстрадного нашего классика: «… и тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадёт».
Ой, что это? Вот уж не кстати!

Очутившись в желудке, коньяк царапнул жгучим коготком сенситивную стенку. Проклятый гастрит!
Всем хорош коньячок, да только натощак потребляться не любит.
Эх, сейчас бы краюшку ржаную с икоркой да маслицем! Или хотя бы сальца лоскуток. Главное дело – отойти никак нельзя. Вдруг клиент отлучиться задумает? Кто знает, чего у него на уме? Навострит лыжи - ищи ветра в поле.
Нет, упускать его не годиться. За такую проруху уж точно с потрохами сожрут, повинной реляцией не отделаешься.
Главное, чтобы он на ночь тут не застрял. До утра в засаде куковать страсть, как не хочется!

Порывшись в кармане, он обнаружил ириску - старая заначка.
Что ж, и на том спасибо: какая-никакая, а всё-таки пища.
Эх, доля наша страдальная! Как ни крути, а индивидуальная трудовая деятельность чревата загвоздками. В ментовке на задание с напарником шлёндают, а тут одному отдувать приходиться.
Хорошо, что подъезд без претензий. Приспичит отлить - милости просим. Хоть всю лестницу зассы, никто не заметит.
Возможность вовремя ответить на позыв пузыря в шпионской профессии – штуковинка наиважнецкая!

Он стиснул челюсти, давя конфету, и понял, что сотворил роковую оплошность... Размякнув под действием тёплой слюны, ириска сделалась липкой и тут же приклеилась к зубу. Да ещё и выбрала самый беспомощный, с пломбой, державшейся на честном слове.
Вот ведь срань! Совсем, совсем это дело не кстати…

Досадный инцидент всколыхнул волну сварливой злобы.
Вслед за волной полетели мятежные мысли.

На кой ляд им эта слежка сдалась?
Чего понтоваться, огород городить? Вот же он, голубчик, весь на виду. Бери его голой лапой под белые ручки!
А что, подкараулить в укромном углу, тюкнуть трубой по курятнику, да и дело с концом. Как выражаются мастера ликвидации: нет человека, нету проблем. Проще пареной репы!
Куда там…
Следи, говорят. Надзирай и вынюхивай. А трогать не смей!
Хитрят, черти полосатые. Маются дурью.
Зачем?

Вернувшись помыслом к убогому зубу, он снарядил ему на выручку спасательную экспедицию: деликатным старанием среднего пальца конфетину удалось отделить от костной среды, не потревожив хрупкую пломбу.
Уф, слава тебе, господи!
Всё, больше никаких ирисок. Шоколадный батончик – куда ни шло, но с липкой сладостью надо завязывать.
Что за жизнь? Тянучек не жуй, коньяк не лакай, рук распускать не моги - сплошная узда и ущемление правил!

Ну, хорошо, не хотите вы юношу жизни лишать - чёрт с вами.
Но уму-разуму поучить? Святое же дело!
Уши надрать или ногами по почкам пройтись.
Легонечко…
Не ради членовредительства, а исключительно в воспитательных целях. Для острастки души и закалки характера.
Ничего, ничего - придёт и на нашу улицу праздник!

Правда, нынче работёнки прибавилось: растёт боевой отряд молодых охламонов.
Сперва один субъект под наблюдением солировал, потом дуэт, а теперь уже трио! Откуда они берутся, оболтусы эти? Какая япона-мать их рожает?
Ну, да ладно, не впервой. Справимся.
Как говорил один знакомый экзекутор, оператор машинного давления на пункте утилизации казнённых преступников: «Терпение и труд всех перетрут».

Золотые слова!

*   *   *   

- Ну и компания! Балахлыст, пустобряк и дендюря, - расхохоталась Неточка, окинув скептическим взором застывшую на пороге триаду. – Вы что, с полярного круга припёрлись?

В самую точку.
Хоть гости нагрянули с бутылкой вина и коробкой конфет, степенности и импозантности подношения им не прибавили.
Три поверженных француза на зимней смоленской дороге – картина маслом!
Неточка, конечно, проживала в самой серёдочке города, центральней не придумать. Однако наземный общественный транспорт в эти края отчего-то не ездил, а до ближайшей станции метро было двадцать минут пешего хода.
Вдобавок, на улице разыгралась настоящая вьюга, с нахрапистым ветром и зябкой позёмкой. Покуда посольство достигло намеченной цели, оно успело изрядно продрогнуть, растеряв по пути и лоск манер, и глянец политуры.
    
- Холод собачий, - пояснил Глеб, стирая с носа сопливую каплю. – Ты бы чайку нам горячего налила, что ли? Надо температурный баланс реставрировать.

- Ладно, не дрейфь. Будет и чай, и покрепче чего-нибудь, - барственным взмахом руки Неточка пригласила гостей проследовать в комнату, где ждал их поминальный стол.

Как следует правильно праздновать тризну, никто толком не знал. Пришлось импровизировать на ходу.
Сперва выпили по сто грамм водки за упокой усопшей души.
Неточка, обычно водки не признававшая, на этот раз отвергла вино (приобретённое, между прочим, специально для неё), и потребляла сорокаградусный напиток наравне с остальными.
После первой стопки, выпитой мелкими брезгливыми глотками, лицо её разрумянилось, в глазах появился лирический блеск.

- Вообще-то, о покойнике надо говорить, - голос Неточки дрогнул, поскользнувшись на слове «покойник». – Истории разные рассказывать. Вспоминать, каким он был, и всякое такое.

- Тогда, сударыня, вам и карты в руки, - отозвался Тимур. – Мы вашего приятеля знать не знали, и в глаза не видели, так что вспоминатели из нас аховые! А вот послушать, что за фрукт такой Веня Белгин, это было бы любопытно.

- Сам ты фрукт, - обиделась Неточка на титул, несовместимый с возвышенным стилем поминок. – Веня хороший был. Добрый, застенчивый…

Она помяла пальцами салфетку.
Разгладила скатерть ладонью.
Вздохнула.

- Что ещё? Он весёлый был. Иногда. Шутки смешные знал, мороженное любил… пломбир с земляничным варением. Целый брикет мог умять! Вот…

Запнулась.
Роль тамады давалась Неточке с трудом.
Внезапно счастливая мысль осенила её.

- Стихи! Веня стихи сочинял. Хорошие, честное слово! Хотите, прочту?

Не дожидаясь согласия, она слеза со стула, чтобы сидячее положение не мешало потоку поэзии.

- «Песня о соколе»! – объявила Неточка, но тут же передумала. – Нет, про сокола я плохо помню. Лучше это - «Стих без названия».

Настраивая себя на лирический лад, Неточка прижала руки к груди и закатила глаза.

Бреду ли я толпою шумной.
Иль не бреду толпою шумной.
Или в холодном туалете
Сижу на каменном полу.
За мной повсюду вьются тени
Нелепых, призрачных видений
моих.
Смеются, на колени ко мне садятся.
По щеке
Проводят чем-то скользким, липким.
И я с печальною улыбкой
О стену режусь головой,
И в круг пытаюсь меловой
От этой нечисти укрыться!
Но мел крошится под рукою,
И на меня глядят с тоскою
они.
И мучают меня…
 
- М-да, мрачная штучка, - аттестовал поэтический опус Кубик.

- Вот видите! Я знала, что стих вам понравится! – обрадовалась Неточка и перешла в наступление. – Хотите ещё? Я ещё знаю! «Гибель героя». Это название...

Ладошка снова нащупала сердце.

Паду ли я, стрелой пронзённый,
Или паду, пронзённый пикой,
Иль в штыковой атаке дикой
Меня штыком заколет враг.
Никак, никак не избежать
Мне героической кончины.
А жаль…

- Как в воду глядел, - посочувствовал Тимур безвременно ушедшему поэту.

Взяв со стола бутылку, он наполнил водкой опустевшую тару и провозгласил:

- За Веню и его сладкоголосую лиру!

Выпили по новой. Не чокаясь, как и положено в подобной ситуации.
Употребив напиток, кавалеры сочувственно крякнули, а дама даже взвизгнула от переизбытка траурных чувств. Впрочем, весьма пристойно.

Повторный залп огнедышащей влаги прогнал с Неточкиного лица застенчивый румянец, заменив его полнокровным багрянцем.
Но самые радикальные перемены произошли с её языком: он умудрился одновременно и развязаться, и заплестись.

- Веня писал замечательные стихи! Серьёзные... Никаких там «тили-тили», «трали-вали». Поэт! С большой заглавной буквы Поэт!! Талантище!!!

Маленький кулачок потряс окружающую среду, вызывая на поединок любого, кто посмеет усомниться в поэтическом даре покойника.

- Вот ещё один стих, - грозно предупредила Неточка. – Вольнолюбивый! Так его Веня окрестил. Слушайте:

Я памятник себе воздвигнул не руками.
К нему не зарастёт дорога.
Каблуками
Протоптан торный путь.
В конце его – могила.
На ней растёт сирень
И заросли кизила…

- Ну и ну! Он что, всего Пушкина перепел? – перебил Кубик декламатора на растительной полуфразе.

Выбитая беспардонной репликой из лирической калии, Неточка растерянно захлопала ресницами.

-  Чего? Какого Пушкина?

- Ясно какого, Александра Сергеевича. По шумным улицам он бродит, пронзённый стрелой, умирает. Да ещё и монумент нерукотворный умудрился себе вознести!

- Никого он не перепевал, - возмутилась поклонница Вениной музы. – Вовсе это не Пушкин совсем! Ничего даже общего. Я если кое-кто в поэзии ни бум-бум, так и умничать не надо! Я им тут соловьём заливаюсь, а они мне морду воротят...

Обиженно шмыгнув носом, Неточка вернулась к столу, подцепила вилкой маринованный рыжик и отправила добычу в рот. Закуску жевала она с таким сосредоточенным видом, будто ничего важнее этого гриба в мире нет и быть не может.

- Да ладно, чего там… Не стоит обращать на дебилов внимание, - поспешил замять литературный конфликт расторопный Тимур. – Кубик у нас с прекрасным не дружит. Музыку не чувствует, стихов не понимает. Обделил его господь остротой эстетического восприятия. Ну, и чёрт с ним, с этим Кубиком. А стихи у Вени и вправду чудесные.

Успокоив вспыльчивую барышню льстивыми речами, миротворец решил, что пора бы извлечь из куртуазной дипломатии утилитарную пользу.

- Кстати, о памятниках. Гипсовой голове генерала Тотлебена Вениамин, случайно, никаких торжественных од не посвящал?

- Голове? – задумалась Неточка. - Нет, про голову я не слышала. Вот про ногти – это да! «Быть можно дельным человеком, и думать о красе ногтей». Что-то вроде того, дальше не помню.

Первый выстрел оказался холостым, и дознаватель взвёл курок для нового залпа:

- А про египетские шашки?

- Шашки? Которые Клуб? Да чего про них сочинять-то! Тоже мне невидаль.

Презрительно фыркнув, Неточка потянулась за новым рыжиком.

- «Клуб любителей египетских шашек» фуфло. Конспиративная фишка, - заявила любительница грибных разносолов, проглотив маринованный плод. – Его к нашему Цирку для отвода глаз приплюсовали. Нет никакого Клуба. Мура это, фига в кармане. Сдались вам всем эти шашки…

- Так, так! Что значит «вам всем»? – встрепенулся Тимур. – Кто-то ещё шашками интересовался?

- Да Веня, блин. Совсем с ума от шашек спятил. Один раз книжку в Цирк притащил. Толстенную! Нам спектаклю играть, а он – хоть бы хны! Сидит, читает, а у самого морда гримом ещё не накрашена. Я ему: «Веня, голубчик, ты что, опупел? Через двадцать минут твой выход, а у тебя конь не валялся! Возьми себя в руки, зараза!». Еле в чувства его привела. Чего читаешь-то, спрашиваю. А он мне: «Энциклопедию настольных игр. Хочу в «Клуб любителей египетских шашек» вступить, правила изучаю». Говорит, а сам лыбится, иронию проявляет. Шуткой хочет от меня отсобачиться. Мне-то что, я девушка с пониманием. Желаешь юморить – юмори! «С кем же ты будешь в шашки резаться? – спрашиваю. – Клуба-то нет! Вывеска только, чтобы следы замести. А Клуб – тютю на Воркутю».

Неточка сложила пальцы кукишем и показала риторической Воркуте глумливую дулю.

- Только Веня упрямец был, каких поискать. «Нет - говорит – существует Клуб. Ещё как существует! Мой родимый папаша почётным членом его состоит». И дальше такую ахинею понёс, закачаешься! Мол, папаша по части шашек дока и спец, любого за пояс заткнёт. Да ещё про циклопа что-то приплёл - якобы родитель его с циклопом дружбу водит. Короче, полная мутотень! Я ведь не дура набитая, книжки читаю. Циклоп – это из сказок. Чучело одноглазое. Брешет мой Веня, заговаривается. Грешным делом подумала, не обкурился ли он? У нас в Цирке многие травкой балуются. Пригляделась, принюхалась – нет, чист, как стекло! А чушь городит, будто обдолбанный!

- Циклоп? Любопытно! А какой? Не математический, часом?

После инцидента с Вениным творчеством Кубик притих – счёл за благо присмиреть и не вякать. Однако, услыхав про циклопа, вдруг возбудился, как пёс, почуявший благоухание дичи.
Если б на бритом затылке его водилась шерсть, она бы непременно встала дыбом.

- Точно, математический, - изумилась Неточка осведомлённости гостя. – Так и сказал: «Папаша мой – чудак. Аграрий-энтузиаст! Любит пасти на шахматных полях египетских свинок в компании математического циклопа. Они с одноглазым затейником давние кореша».

- Прелестно, прелестно…

Кубик схватился пальцами за подбородок и стал теребить себе кожу под нижней губой. На языке подсознательных жестов это телодвижение означало фундаментальную задумчивость.

- Откуда про циклопа узнал? - полюбопытствовал заинтригованный Глеб.

- В книжке профессорской вычитал. Есть там один любопытный абзац… «Чтобы видеть истину, второго глаза не нужно». За точность цитаты не ручаюсь, но что-то вроде того. И свинки египетские к месту пришлись. Надо будет обмозговать это дело.

- Дома будешь мозговать. Тоже мне Гегель нашёлся, - рассердилась вдруг Неточка. – Мы зачем собрались? Веню хотели добрым словом помянуть, а получилось чёрти что! Допрос какой-то.

- Абсолютно с вами согласен, сударыня. Форменное безобразие! На поминках нужно выпивать и закусывать, а не лясы точить. Поскольку за упокой усопших мы уже подымали бокал, предлагаю выпить за здоровье живущих.

Тимур схватил бутылку и, как истинный джентльмен, попытался обслужить даму вне очереди. К удивлению своему, он получил нежданный отпор.

- Я пас, - Неточка накрыла ладошкой пустопорожнюю стопку. – Сами пейте. От этой водки у меня разжижение мозгов - тянет скандалить и матом ругаться. Нужна вам за столом мегера? То-то и оно! А за здоровье я лучше брусничного морса откушаю.

Разлив остатки водки на троих, Тимур убрал опустевшую тару под стол.
Выпили. Закусили. Помолчали чуток.
Водка закончилась, беседа иссякла. Поминки вошли в коматозную фазу.

- Хорошо сидим, - произнёс неунывающий татарин, пытаясь скрасить дежурной фразой неловкость молчания.

- Чего ж хорошего? Тоска смертная. Ненавижу поминки! Была бы хоть компания повеселее, а тут…

Неточка и так не страдала излишней деликатностью, а после двух стопок пшеничного зелья и вовсе пошла резать правду-матку не взирая на лица.

- Скучные вы. Стихов не любите, шуток не шутите. Не гости, а три рубля убытку. Только водку хлестать и горазды, следопыты хреновы! Кстати, о следопытстве – где у нас книга?

Вопрос был обращён к Глебу, но что именно хочет от него Неточка, он так и не понял. Нежданный скачок от трёхрублёвого банкротства к букинистическому сыску застал его  врасплох и привёл в замешательство.

- Книга? Какая книга?

- Господи, ну и тупица! – Неточка всплеснула руками, иллюстрируя театрализованным жестом глубину показного отчаянья. – Что значит какая? Которую мы утром с тобой добывали. Должна же я знать, ради каких таких сокровищ топтала свои девичьи ноги. Давай, шевелись. Не томи душу!

Глеб пожал плечами, но возражать не посмел - извлёк Тотлебенский талмуд из походной авоськи и водрузил в центре стола, потеснив напитки и закуски.

- Блестящая идея! – одобрил Тимур Неточкин план. – Мы давеча заглянули в омут генеральских воспоминаний одним мимолётным глазком. Любопытная вещица! К слову сказать, в наши ряды затесался умелец, который блестяще читает подобные опусы вслух.

- Ну, уж дудки! Нашли дурака, - раскусив, в чей огород нацелен злокозненный камешек, Кубик демонстративно отпихнул мемуарную книгу. – Я вам что, театр у микрофона? Пусть лучше Глеб декламирует.

- Правильно! – поддержала саботажника Неточка. - Он эту кашу заварил, вот и пусть отдувается. С чего начнём? С начала? С конца?

- С середины, - предложил Тимур. – Прошлый раз мы прервались на интригующем месте: Венин прародитель узрел какой-то сногсшибательный сон и грозился запечатлеть его на страницах своей эпистолы.

Откинувшись на спинку стула, он прикрыл глаза в предвкушении литературной потехи и молвил, обращаясь к Глебу:

   - Давай, дружище, вперёд. Без страха и сомнения! Покажи гостеприимной хозяйке, на что мы способны.


   Из мемуаров Генерала Тотлебена.

   "В эту ночь мне приснился ещё один сон. На этот раз действительно странный.
Снился мне длинный коридор, а в нём - бесконечная тесная очередь. И я толпился вместе со всеми, притулившись в самом хвосте многолюдной змеи.
Единственным источником света являлась тусклая лампа, дрожавшая тоскливой слезой на конце худосочного провода. Висела она над тем самым местом, где унылое однообразие плоской стены было нарушено зияющей амбразурой окошка.

   Перед окном человечье скопище сгрудилось особенно плотно. Люди теснились, толкались, пихали соседей локтями. Но ни криков, ни ругани не было слышно – лишь сдавленное пыхтение, скрип половиц и скрежет трущихся тел.
Публика, стоявшая от окна вдалеке, вела себя поскромнее: томилась в ожидании своей череды, вяло переминаясь с ноги на ногу.
Изредка кто-нибудь произносил в пол голоса невнятную фразу. Чаще всего до слуха моего долетали слова: «клетка», «клумба», «колумбарий», а также «прах» и «будет пухом».
Мужчина, топтавшийся у меня за спиной, всё время бубнил одну и туже молитву: «флоксы скуксились, флоксы скуксились…».

   Казалось, мимо меня ползёт тягомотная вечность - я всё торчал на прежнем месте, не сдвинувшись ни на шаг. Я спал, и во сне своём, утомлённый пустым ожиданием, стал погружаться в дремотную муть.
Вдруг кто-то толкнул меня в спину.
Я открыл глаза и обнаружил, что стою возле вожделенного окна. Прямо передо мной, на латке подоконника, лежала толстая книга, типа бухгалтерской. Пожелтевшие страницы её были разлинованы химическим карандашом и испещрены чернильными письменами. В правой части каждого листа высилась колоннада крючковатых автографов.

   - Что стоишь? Хватит ворон считать, - приказал мне досадливый голос. – Расписывайся в получении.

   Из окошка вылезла костлявая рука и вонзила прокуренный ноготь в заглавную букву моей фамилии.

   – Туточки вот.

   Я дополнил вавилонскую башню каракулей своим размашистым росчерком.
Та же рука протянула мне увесистый свёрток. Отойдя в сторону, я стал разматывать бечёвку и рвать на части бумагу - у нас, в мясном отделе военторга, в такую пакуют сырую говядину.
Избавившись от кожуры обёртки, я извлёк наружу гипсовый бюст.
Голову. Мою собственную!

   «Вот ведь чёрт! Что мне с этим барахлом делать?».
Так я подумал, и тут же услышал знакомое блеяние:

   «А что хочешь, то и делай. Твоя голова, командир».

   Я огляделся по сторонам, но нигде не увидел шамана.
Голос Берке существовал сам по себе, отдельно от тела. Он говорил со мной по-монгольски, но я понимал.
Впрочем, во сне подобные фокусы происходят на каждом шагу.

   «Ты, командир, голову береги, она тебе ещё пригодиться. Хорошая голова, путёвая, даром что гипсовая. Когда-нибудь она тебе что-то важное скажет. Ты слушай её. Внимательно слушай. Не прозевай заветное слово. Усёк?».

   Голос монгола запнулся, хрустнул, как ветка, пропал. Растворился.
Я огляделся – кругом ни души.
Люди исчезли, коридор опустел.
Окно забито щербатой фанерой – надёжно и наглухо.
Только тип, бубнивший мантры у меня за спиной, стоял в стороне.
В руке он держал  букет увядших цветов. Флоксы его действительно скуксились."