Прикасайся ко мне

Игорь Мерлинов

«Прикасайся ко мне»

*******

Что привело меня туда? Не знаю. Я оказался простым свидетелем. Вам никогда не приходило в голову, что без свидетеля или обозревателя, о подлинности явления или происходящего совершенно невозможно судить. И я здесь не упоминаю о такой возможности умственной, воображенной или выстроенной рукой математика, нет, совсем нет. Я говорю о таком событии, косвенное представление о котором невозможно составить, не будучи его свидетелем.

Одним ранним утром, когда снежный пик ближайшего вулкана обрисовался в фиолетовой темноте, я раскачивался в деревянном кресле, укутавшись в пончо, за чашечкой кофе, сваренном над огнём. Кофе в здешних местах превосходное. В конюшне было тихо. С крыши стекала вода. Капельки её задерживались на паутинке между орхидей. Было немного прохладно, изнутри, так, небольшая лихорадка, примешавшаяся ещё с ночи к какому-то беспокойству, волнительному ожиданию перед отъездом. В этот раз я собирался совсем налегке. Нужно было сначала добраться до города, и только потом, полчаса до аэропорта. Я не знал, когда я вернусь, и вернусь ли вообще. Всякий раз, по пути, я мельком задерживал свой взгляд на серых силуэтах зданий, стремительно приближающихся навстречу, на воротнике лесной полосы вдоль дороги. Я не знаю, как и тогда, когда я окажусь на последней дороге. Только то всего мне и хотелось, чтобы всё произошло по пути.

Зал ожидания авиакомпании располагался на втором этаже.  Меня поприветствовали две служащие в прозрачных цветных шарфиках на шеях. Охлаждение не работало, вентиляция лишь гоняла воздух по помещению. На настенном постере виднелась вытисненная серым гряда Кордильер и флажки к столетнему юбилею авиакомпании. В буфете почему-то не оказалось столовых приборов, и пассажиры управлялись салфетками и зубочистками. Я сел в глубокое кожаное кресло, на столике перед мной был лётный ежемесячный журнал, такой который можно вытащить из-за спинки кресла во время полёта. Я взял из холодильника пару картонных мини-упаковок фруктового сока.

За столиком напротив, лицом к телеэкрану сидел господин в синем льняном пиджаке. По правую руку его стояла ручная кладь, чёрный чемоданчик на колёсиках с поднятой ручкой, под ногами лежала спортивная сумка с боковыми отделениями в сеточку. Журнал, точь-в-точь такой же, как и у меня, лежал на столике под бокалом красного вина.

Я должен вам признаться, пусть это будет маленьким отступлением, но мне легко даётся понимание того, о чём говорят окружающие, и зачастую мне невольно приходится выслушивать самые разные разговоры, когда говорящим совсем невдомёк эти мои навыки, ведь самый мой внешний вид и манера в одежде как бы подсказывают, что я человек издалека, и только по случайности оказался рядом. Итак, мне предстояло провести в зале немного дольше обычного вследствие какой-то задержки. Мне вежливо объяснили, что это рутинная бумажная проверка, и никакого отношения к технической стороне не имеет. Но я должен сказать вам, что причиной служила дополнительная проверка сданного багажа.

Вскоре к сидящему напротив присоединился высокий господин с бородой, во всём чёрном и шляпе. Под мышкой у него была зажата пачка деловых газет с прилавка, которую он быстро опустил на столик. Оба пожали друг другу руки и обнялись. Пожилой что-то проговорил на ухо, кивая головой и вытягивая руку вперёд, на что молодой человек только улыбался и отнекивался, покачивая головой. Они оба сели напротив друг друга, и молодой человек передал спортивную сумку пожилому господину, который переместил её в свою ручную кладь, пластиковый жёсткий чемоданчик на колёсиках, такой, в котором обычно перевозят профессиональное оборудование.

Они оба поблагодарили друг друга без всякой настойчивости, при этом упомянув, что страна наводнена, по всей видимости, наличностью, а местный обменный курс, - как и в столице, ничем не хуже, и что со всем этим пластиком все предельные нормы банковских аппаратов не страшны , но сколько это продолжится, трудно сказать, ибо правительству и центральному банку пока это выгодно. Прозвучало обещание, что, с помощью Всевышнего, всё пойдет на нужные известные цели.

Да, примите, пожалуйста, одно важное замечание. Я ведь только пересказываю вам всё услышанное, да ещё по прошествии какого-то времени. Всякий раз, когда подобное происходит, что-то можно упустить, а что-то прибавить от своего имени, так что рассказ с каждым разом становится всё более неточным. Кроме всего, у меня и не было никакого желания всё детально запоминать, только вот уже в самом конце нарисовалась история, которую и можно донести, хотя бы и по памяти, и с чужих слов, и прибавлением моего собственного воображения и всех раз за разом повторяющихся неточностей.

Когда я вернулся к креслу со вторым лёгким завтраком, оказалось, что у господина в синем льняном пиджаке был уже другой собеседник, первый же, по вероятности, уже покинул зал ожидания, и по данным на электронном панно, наверное, направлялся с рейсом в столицу. Новым собеседником оказался невысокий полный радушный человек, в возрасте, в мятой белой рубашке с закатанными на три четверти длинными рукавами и в брюках хаки болотного цвета. Лицо его было чуть одутловатое, с заметными синяками под слезящимися глазами. Я обратил внимание на то, что уже почти в конце из разговора они обменялись ручной кладью, и на то, что они тоже следовали разными рейсами. Кстати, полноватый господин ничего кроме минеральной воды не пил.

Итак, теперь, после небольшого вступления, настало время пересказать истории этих случайных трёх человек, свидетелем встреч которых я оказался. А ведь всякий раз, когда такая возможность мне представляется в аэропорту, и я уже и не буду говорить о мимолётных взглядах, меня охватывает знакомая необъяснимая тоска, ибо нет никакой понятной причины таким случайным встречам, и потому, что вслед за ними наступает расставание навсегда.

*******

Солярий и открытый бассейн располагались на третьем этаже. Джошуа, а так назвали его родители в честь спасительных обстоятельств в судьбе всей семьи, поднял металлическую собачку над стеклянной дверью, ведущей к бассейну, выложенному голубой плиткой и джакузи у самых перил, и бросил полотенце на шезлонг. Одна из сторон примыкала к зарослям смоквы и морского миндаля, другая выходила на лагуну с лодочной  прогулочной станцией, третья нависала над площадкой для игры в мини гольф, и наконец, последняя, обращённая на восток к океану, вела через патио со столиками и спортивный зал внутрь  самого здания, стоявшего на второй линии от берега. Он приходил сюда каждый день в начале недели за час до начала заката. В конце же недели он обычно заказывал столик в старой части города, в кафе над стеной бастиона, обращённой к морю. От сильного ветра дрожали стекла на боковых балконах. На одном из оставленных столиков перевернулось цветочное кашпо, шелестели пакеты над недоеденным, между полупустой бутылкой вина и пивной картонкой на шесть бутылок. По периметру у перил прыгал жёлтый трупиал. Над головой, почти отвесно, плыла словно расколотая надвое пуговица, полупрозрачная бело-перламутровая луна. Ветер с океана, переливавшимся последним золотом дня, с неутомимым натиском дул меж зданий второй линии в сторону лагуны. На воде плавал цветок белой магнолии. Диафрагма над головой была почти полностью открыта, и потоки света уносили через лунный объектив на самые небеса, на самые далёкие облака, это изображение прекрасного дня и изображение самого Джошуа, так, чтобы они пребывали там навсегда, и так, чтобы ему никогда не нужно было волноваться за пропущенный момент, ибо кто знает, какой может быть самым значимым.

В тапочках и полотенце, наброшенном на плечи, он спустился к береговой линии по короткому тупичку, зажатому между зданиями, почти вплотную прилегающими к покрытому битыми камнями узкому берегу, стеснённому тяжёлыми валунами. У самой воды подпрыгивала цапелька. Прогулочная яхта блуждала левее и вдали, почти у острова напротив, так, что музыка на ней была не слышна, а название можно было прочесть только в бинокль. Небо рассекали прекрасные фрегаты, они взмывали ввысь, набирали скорость, но потом, в пике, устремлялись в воде за рыбой. На горизонте далекой треугольной меткой шёл парусник, медленно сближаясь своей мачтой с плавно заходящим оранжевым солнцем. Ещё полчаса, и океан, обернувшись в серо-пурпурную дымку, начнёт угасать.  Какие-то выхваченные из времени картинки из жизни на самую долю секунды появляются где-то в воображении, но так, чтобы только молниеносно и молчаливо промелькнуть и исчезнуть, растворившись над гладью темнеющей воды.

Апрель, санация, за четыре года до начала войны, семья матери покидает страну. Школа в восточной части Актона и учителя, имена некоторых совершенно стёршиеся из памяти. Родители, встречу которых можно назвать невероятной случайностью, теперь живут порознь. Переезд через океан, который можно было бы назвать везением, если бы не осознание того, что каждое такое везение в судьбе по стечению времени может показаться не таким уж несомненно самым удачливым событием, ведь могло бы и другое судно представиться, идущее совсем в другой порт. Чьё-то настояние, по которому Джошуа становится книжником, переписчиком свитков. Пятикомнатная квартира на первом этаже четырёхэтажного дома возле пересечения 8-ых улиц, записанная за супругой, соломенной вдовой, с которой он уже почти два года не жил вместе, оформив их раздельное проживание, но так и не давая ей разводного письма.

На следующее утро Джошуа нанял таксиста для поездки загород. По существующим правилам, пересекать городскую черту муниципальным таксопаркам настрого возбранялось без особого на то разрешения, поэтому приходилось менять машину на вторую, с номерными знаками соседнего города, что отнимало время, но выбора не оставляло. На выезде из города, у блокпоста, стояли патрульная машина и мобильная лаборатория судебно-медицинской экспертизы и отделения коронера. Водителю то и дело приходилось сдавать назад, разворачиваться и искать менее загруженные улицы, пока машина не выехала из центральной части города и не устремилась вдоль малоэтажных построек с открытыми окнами и за решётками, в сторону гор.

Теперь это была последняя пробка перед выездом за город, возле одного из трёх кладбищ в этом направлении, тоже названном, конечно же, как «сад». За вьющимся вдали белым забором тянулись ряды пальм над мраморными монументами. В воздухе висели пыль и духота сухого сезона, поэтому появляться там было бы не с руки по крайней мере ещё полгода. Там, за оградой, был, кажется, порядок; как и необъяснимая жестокость к животным, разрушение памятников, поставленных давным-давно на пожертвования и скромные доходы вдов, вызывали у него особое негодование, ведь и те и другие не могли или не могли уже ничего ответить своим обидчикам. Почему-то тут Джошуа вспомнил неприятный случай вчерашней ночи, когда разорвался один из крепёжных ремней у перегруженной прогулочной кареты, и одна из двух лощадей, в шорах, заскользила на жирных камнях площади, и упала тяжело и с хрипом набок, всего в нескольких метрах от него. 

Ботанический сад, с пробегавшим вниз ручьём, был разбит на склоне горы, на её половине, и каменная петляющая тропинка уходила сначала вниз, а потом, возвращалась наверх, совершив круг, к кафе с видом на долину, почти у главных ворот, и всё про всё дорога занимала не более часа. В саду никого не было. В тени шёлковых, сапотовых и калебасовых деревьев росли дикий индийский орех, красный имбирь и пандан. Высокие восковые пальмы почти не отбрасывали тени. В кронах был слышен странный низкий переливающийся неприятный угрожающий ропот. Высоко над головой, на прочной ветви вонючего панамского дерева, Джошуа увидел согнутую обезьянку. Болезненная обезьянка отрешенно и пусто, и с видом бесконечной усталости, смотрела на него с высоты. В этот момент Джошуа остро как никогда ощутил, что Земля не была создана для людей, и что-только потом, по какому-то вмешательству и непременно случайности, всё вышло так, что человечество завладело всем, вовсе и не представляя, что делать со всем этим чужим богатством.

Джошуа присел на скамейку в тени смоковницы. На грядках у входа в кафе росли геликонии, канна и лошадиный паслён. Перед клеткой попугаев красовался яркий факельный имбирь. Юркий василиск замер на ветви антильского абрикоса. Листья махагони обрамляли вид на горы. Казалось, что горы, в медно-фиолетовом переливе, расступились, и открылось море, в штиле, и только слабая белая рябь шла по воде. По правую сторону в воду уходила полузапруда, нагруженная гранитными монолитами, позади, ближе к перевалу, были разбросаны битые обелиски с глазницами и штырями, оставленными в них так, словно это была каменоломня. На горизонте, в дымке, словно вырисовывались очертания гор, но это были лишь далёкие кучевые облака, подкрашенные цветом солнца и размазанные по горизонту. Это было не то море, не то в том смысле, что за ним не было ничего такого, что заставило бы его переплыть и выйти на другой берег, там был совсем не тот, не нужный берег. Ему показалось, что в сумке, вместо камеры и фотографических линз, были две детские поделки, одна, крашенная, глиняная, а вторая, свинцовая, та, что оставила ожоги на его левой руке, и что кроме них ничего более в сумке не было, и это лишь было всем тем, что нужно было перевезти с собой за это ненужное, не то море. И у этого самого моря, на берегу, скоро должно было смеркаться, скоро должно было стать так темно, что глаз не выколешь, и можно сломать голову при первом же неверном шаге, и всё что освещает пространство вокруг, так это блуждающие по небу звёзды, да глаза диких животных в пустыне. И тогда хотелось ему поставить свою палатку в стороне от лагеря, в стороне от огня, потому что так могло оказаться безопаснее, ибо никто не смог бы подойти к палатке незамеченным, как со стороны пустыни, так и из самого лагеря. Ему тогда, в его представлении, показалось, что вся дорога, проделанная им за последние несколько дней, может вполне затеряться в будущем в памяти, если её не проделывать вновь и вновь, если, к примеру, забросить эту ближайшую каменоломню, или, если водный источник пересохнет, и тогда, в поколениях, никто уже точно и не сможет ни описать, ни повторить весь этот пройденный путь. Если же ему бы и предстояло рассказать всю свою историю, то, как мудрый рассказчик, он должен был бы начать с чего-то самого главного, самого важного, и вместе с тем, занимательного.

Джошуа положил сумку на колени, сложил руки перед собой на столике, опустил голову на правую руку, и полуденный сон одолел его, так, как бывало давным-давно, возле речки, под стихнувшими плакучими ивами его детства. . . . . . . толи толстая верёвка, толи ствол бобового куста уходил вертикально в пропасть. Два стула падали вниз. Джошуа промахнулся в попытке поймать их, и стулья беззвучно пролетели мимо, падая в бездонную пропасть. Джошуа было бы попробовал ухватиться за верёвку, чтобы спуститься вниз, но потом вовремя остановился . . . . . . . Какие-то детки в коротких штанишках на подтяжках брели через чёрный лес, то и дело поправляя свои худые ранцы. У них всех была, мальчиков и девочек, была почти одинаковая тупая прическа с ровной чёлкой, закрывающей лоб. Они медленно тащились через лес под присвист губной гармоники. Джошуа попытался разглядеть, что там, за тяжёлым лесом, или это высокая башня, или яркий невесомый свет, но у него ничего не получалось; что-то тяжело давило на веки . . . . . . . Какой-то высоченный желтолицый часовщик с венчиком белых волос крутил циферблат золотых карманных часов на цепочке, потом аккуратно повесил их на воздух, и часики, с открытой крышкой начали свой плавный ход вокруг часовщика, а тот, протянул к ним руку, но потом, отвел её назад . . . . . . . он что-то бубнил, а шестеро мальчиков, усевшихся вкруг за круглым столом, что-то усердно переписывали с одной развёрнутой на столе книги, или, так казалось, что они переписывают, и совершенно невозможно было разобрать, не придумали ли они сами чего, но в этом «сами» всё дело-то и было, но какая-то тяжесть опускалась на голову . . . . . . . и потом, потом что-то совсем непонятное появилось, какие-то полосы, полосы, потом уже другие, полоски, какие-то кисти рук и ступни ног, только лёгкие, послушные, словно папье-маше, множество рук и ног, сваленных одна на другую в одну гору, уходящую вниз; и какой-то неловкий человечек в саже, незнакомый, небритый, в чём-то длинном, бегущий навстречу, потом падающий на землю, и сразу потом грохот и пыль, и приближающиеся крики «..а! ..а-а! ..а-а-а!» . . . . . . . Джошуа очнулся, протянулся за бутылкой с водой, во рту пересохло, и никакого злого умысла в его жажде не было, он пил жадными большими глотками, не прикасаясь к бутылке губами, как раньше, в пустыне, понимая с каждым глотком, что утолить свою жажду может только он сам, что побороть жажду можно только большими глубокими глотками, и идти к источнику нужно всегда, чего бы это ни стоило.     

*******

Илай познакомился с Кнутом семь лет тому назад, за чествованием одного знаменитого гонщика, да будет земля ему пухом. Эта встреча, впятером, за столом, где все заказали почти одно и то же, мясо с жареным луком и салаты, запомнилась ему надолго, потому что Кнут был в ударе, и сгоряча навалял множество историй. Все смеялись и посылали вновь и вновь официантку за пивом.  Тогда «Дюк», а такова была кличка Кнута, всё и вывалил за минералкой:

"Прикиньте, но мы, эмигранты, способны на самые бестолковые поступки. Сложно поверить, но я – эмигрант уже почти как два года. Все эти два года я старался не попасть в волчью стаю живущих здесь эмигрантов. Я встретил довольно много неплохих ребят.  Они наладили свой быт и живут здесь очень счастливо. Но, честно говоря, большинство из тех, которые мне попадались, это те ещё люди. Большинство из них покинуло своё Отечество, потому что им там им было плохо, и достаточно сказать, что здесь они тоже не очень счастливы.

Когда я сталкиваюсь с кажущимися мне уравновешенными бывшими соотечественниками, я прилагаю всё возможное, чтобы с ними подружиться. Одна из неприятностей жизни в чужой стране – это удалённость от членов семьи и настоящих друзей. Я знал, во что ввязываюсь, когда переехал сюда два года тому назад, но это ещё не значит, что я ко всему привык. Мой двоюродный брат слёг через три недели после Нового Года. Мой лучший друг позвонил мне и сказал, что если я хочу попрощаться, то мне нужно вылетать прямо сейчас! Что и говорить, но на следующее утро я уже улетел домой.

Ну да, к разговору. Возвращаясь к сути того, что я вам скажу, так это то, что я был свидетелем некоторых из самых грандиозных по глупости поступков со стороны моих бывших товарищей. Я поделюсь некоторыми примерами. Большинство из них слишком невероятны, чтобы в это поверить. Я вам не стану называть их настоящие имена, чтобы вы чего не подумали.

Первого парня мы назовем «Туз». Он много лет прожил в стране. Он оставил семейный бизнес и получал деньги от трастового фонда. Некоторое время он возился с этим, но затем продал бизнес, чтобы наслаждаться вином и песнями. Сначала он отправился куда поближе, но ему благополучные берега и вся ночная сцена быстро наскучили, и он переехал дальше к нам на юг. Он приобрёл несколько объектов недвижимости по всей стране, но сам поселился недалеко от меня. Тут его «невеста» с побережья последовала за ним в провинцию, да ещё вместе с её пятью детьми. Сам Туз никогда не был женат, никогда не был отцом, а тут его прибрежная «невеста» раз, да и преподносит ему готовую семью. Он был так очарован своей новой второй половинкой, что передал ей в распоряжение все свои финансы и имущество. Перенесемся вперёд, когда моей супруге и мне предоставилась честь встретиться с ним и его «лучшей половиной». Почти сразу она стала прижиматься к моей супруге, в то время ещё невесте, и принялась выкачивать из неё информацию обо мне и о том, что она хочет от меня получить. Она сказала мне и жене, что хочет выйти замуж за этого иностранца, чтобы получить от старикашки как можно больше. Затем она представила мою супругу своему «водителю», своему любовнику, которому был двадцать один год. Что ещё хуже, этот мальчишка запарковал свою тачку в гараже Туза, так сказать, бесплатно. Моя супруга помогла найти священника на их свадьбу, но сама отказалась на ней присутствовать.

Несколько месяцев спустя Туз связывается со мной и сообщает, что его дебетовая карточка дома была клонирована, и с его счёта сняли семнадцать тысяч долларов, и спрашивает, что ему делать? Я спросил: «У неё ведь твоя дебетовая карточка?» Он ответил утвердительно. Я ответил: "Ну, вот тебе и ответ". Ему не понравилось то, что я ему сказал, и он отказался с этим согласиться и сказал: "Она никогда этого не сделает!" Я махнул руками и отказался от дальнейшего обсуждения. После этого я решил дистанцироваться от этого милого, но довольно глупого и наивного парня. Перенесёмся вперед. Наши пути снова пересекаются, когда я приехал в город. Я провожу с ним некоторое время в местной тусовке таких же как он иностранцев, и рассказываю о старых временах. Оказывается, он наконец развёлся со своей женой после того, как она украла с его счетов и путём продажи его собственности, а он дал ей полную доверенность, сумму в три четверти лимона. Туз, конечно, нанял адвоката, бесполезного засранца, чтобы предъявить ей обвинения в местной прокуратуре. Эта прокуратура типа «искала» его непутёвую бывшую жену, но нигде её так и не нашла. Между тем, мой незадачливый приятель продолжает платить своему «влиятельному» юристу по штуке каждые пару месяцев, чтобы «подливать огонь» в это дело. Я намекнул ему, что то, что он делал, - это чистое безумие, потому что очевидно, что его адвокат не собирается доводить это представление до конца, пока в его карманы текут денежки, не говоря уже о прокуратуре, которой, наверное, тоже перепадает. Кто знает, наверное, они давно разыскали его бывшую, но она откупилась, чтобы её оставили в покое.

В любом случае, Туз теперь намного беднее, но счастливее. У него по-прежнему достаточно денег, чтобы содержать красивую квартиру с горничной, часто обедать вне дома, и каждую неделю через его дверь проходит поток свежих красоток из города. Одна его подружка, двадцати трёхлетняя сутенёрша, которая и сама красотка, хорошо работает по отбору и проверке кандидаток для его удовольствия. Туз стареет, но всё еще любит кувыркаться в постели с девицами, которые моложе его втрое.

Теперь о другом парне, «Каланче», судьба которого просто иллюстрация человеческой трагедии. Поистине удивительный человек, в том смысле, что его поступкам можно было диву даваться. Каланча при росте почти в шесть с половиной футов весил более трёхсот фунтов. Он был родом из великого города Северных Ветров, где он заработал состояние на строительстве и прибыльных тяжбах. Он вложился в проблемную собственность в своём родном городе и поднялся, заработал впятеро, получил одиннадцать миллионов, и потом рассовал их по всему свету. Тем не менее, он продолжал получать социалку, аж сто двадцать в месяц, и жил, так сказать, от чека до чека. Каланча был ярым профсоюзным деятелем, которому бы и в голову не пришло отстёгивать по десять штук за обеденное место в поддержку какой-нибудь четы проходимцев. Каланча с Тузом сдружились ещё много лет тому назад на торговле в уже упомянутой благополучной стране, из которой все потихоньку убежали.  Но пару лет тому назад они разошлись из-за публичного спора о том, что же такое несовершеннолетие. Когда же дело касалось женщин, Каланча походил на нашего друга, «Водопроводчика», но только на стероидах…

Как же я познакомился с Каланчой? Ну, всё начиналось в нашем любимом эмигрантском кафе в городишке. Смеркалось. Мой старый друг привел его ко мне и сказал: «Дюк», это Каланча». Я встал и пожал ему руку. Я здорово поднажал, он вздрогнул и сказал: «ой». Я посмотрел на него и сказал ему: «Ну, извини». Первыми его словами были: «У меня онкология, последняя стадия». Я сказал: «Ну-да! ... Я вот тоже переболел». Вот и всё, и я не видел его еще несколько месяцев. Когда он ушел, все за нашим столом стали злословить, дескать, что за странный придурок и так далее. Я сразу прикинул, что наше крошечное сообщество в городишке его избегает, смеху то! Конечно, большинство из них тоже те ещё сволочи, так я им и поверил!

Однажды я гулял со своей племянницей, когда кто-то меня громко окликнул: «Молодой человек, у вас есть минутка?» Я посмотрел налево и увидел Каланчу со своим единственным приятелем в мире, одним старым пердуном. Он пригласил нас покушать. Я не очень хорошо его знал, всё ограничивалось нелестными комментариями других эмигрантов. Он начал говорить без остановки. Сначала он поприветствовал меня, а потом пригласил меня и мою «невесту» на ужин». Я согласился и отложил это на потом. Я хорошо рассмотрел его рубашку. На карманах рубашки были вышиты его имя, номер удостоверения личности, номер мобильного телефона и адрес электронной почты. Это, блин, говорило обо всём. Затем его внимание переключилось на мою племянницу, и он начал задавать ей массу вопросов. В какую ты ходишь школу? Ты всё ещё учишься в колледже? Чем любишь заниматься? У тебя есть парень? Он казался очарованным ею и сказал ей, что привезёт ей подарок из Лувра. Она любит искусство. Он болтал о политике, о своей семье и т.д. и т.п. В тот момент мне и моей племяннице стало до смерти скучно, мы распрощались и пошли домой.

На следующий день Каланча постучал в мою дверь и попросил позвать мою племянницу, у него был новый альбом для рисования из Лувра. Он отдал его моей племяннице с обещанием, что она нарисует ему эскиз птицы. Каланча был заядлым орнитологом, вероятно, вследствие курса лечения, предписанного ассоциацией анонимных алкоголиков или его психиатром. Моя племянница язвительно посмотрела на него, вернулась в свою спальню и закрыла за собой дверь.

Каланча уселся в мягкое кресло, а моя жена спустилась вниз, чтобы проверить, в чём сыр-бор. Я их представил друг другу. Она спросила, хочет ли он пива или коктейль. Следующие четверть часа он рассказывая нам о проблемах выздоравливающего алкоголика. Однако это не помешало ему прикончить полтора контейнера Ви-восемь за одним бокалом Кровавой Мэри. Он снова он пригласил нас на обед. Я ответил, что мы ещё вернёмся к этому.

На следующей неделе моя жена спросила, не хочу ли я принять его предложение. Она сказала, что он псих, но, наверное, неплохой человек, и просто страдает от одиночества. Я согласился и сказал: «Да он полный псих, но, как говорится, он свой псих». Мы рассмеялись и решили принять его предложение. Так или иначе, с этого начались наши отношения с Каланчой. Во время обеда он упомянул, что хочет построить дом в том же районе, в котором мы живем. Моя жена сказала, что может помочь ему. С этого вся история и началась. Каланча заключил с ней контракт на строительство дома, о котором мечтал. Как ни странно, он захотел, чтобы его бывшая «жена» стала доверенным лицом в этом проекте. Но подробнее о ней расскажу попозже. Итак, моя жена нашла участок поблизости по хорошей цене. Каланча заплатил за него наличными.

Как бывший прораб из Города Северных Ветров, он хотел делать всё, как на родине. Моей жене пришлось набирать строителей, архитекторов и субподрядчиков. От них требовалось явиться перед комиссией, возглавляемой им самим. Моя жена и бывший адвокат его жены составляли остальную часть комиссии. Каланча наслаждался компанией и вниманием на собраниях. Он беспрерывно дудел о дифракционных стандартах, зелёных технологиях и прочей ерунде, о которой никто не хотел слышать. Эти встречи растянулись на три недели. Доску объявлений этой комиссии разместили у нас в доме, и всё потому, что Каланча жил в маленькой засранной квартире студии. Он просил меня помочь с переводом и, хихикая, сказал, что не платит мне, потому что, дескать, он платит моей жене. Тем не менее, он был очень щедр на подарки и обеды. Поначалу всем было весело, но потом быстро обрыдло. До меня дошло, что настоящей целью этого проекта был сбор ежедневных слушателей. Каланча так и не избавился от привычки иметь платных друзей и платное общение. Затем он попросил мою жену помогать ему по поручительству, с такими делами, как его здоровье и с его визой. Он купил новую машину и сказал нам, что мы можем ездить на ней как на нашей. Когда же он попросил меня поехать с ним в город по делам, именно тут я подвёл черту под всем этим. Тем временем поверенный проекта перестал появляться на большинство заседаний комиссии, и моя жена, в конечном итоге, стала выполнять всю работу. Она стала жаловаться Каланче, и тот стал компенсировать ей эти усилия дополнительными средствами.

Мы планировали поездку с нашей племянницей на курорт. Моя жена спросила, могу ли я пригласить Каланчу. Я ответил: «Наверное, нет». Тем не менее, нам его стало жалко, и мы пригласили его, несмотря на мои первоначальные опасения. Мы в значительной степени держались подальше друг от друга, но каждое утро встречались с ним за завтраком. Он был очарован нашей племянницей и спросил нас, может ли он заплатить за то, чтобы она присоединилась к нему в таких занятиях, как сноркелинг или плавание с аквалангом. Оказалось, блин, что шестидесятилетний чувак с рабочим объёмом легких менее двадцати процентов мог оставаться под водой намного дольше, чем наша шестнадцатилетняя племянница. Тут-то мы и засомневались в правдивость о его предполагаемом плохом здоровье.

Когда мы впервые встретились с Каланчой, он сказал, что женат на молодой местной, с которой недавно познакомился в метро, в то время когда та была в последнем классе школы. Каланча отдал её на юридический, а затем «женился» на ней. Моя жена как-то разбирала его документы. Она наткнулась на сыскное расследование, использованное для «развода» с его «женой». Судя по всему, она уже была замужем, когда приняла его предложение. Они оба заключили фиктивный гражданский брак у нотариуса. Нотариус им подыграл, он подписал и скрепил печатью брачную запись, но не зарегистрировал её в реестре, так что формально они никогда и не были в законном браке. Если бы документ о браке был бы зарегистрирован в реестре, то молодую жену Каланчи можно было бы обвинить в преступлении. Фиктивный брак длился несколько месяцев и был «расторгнут» из-за непримиримых разногласий, в основном, касающихся религии. По всей видимости, Каланча подарил ей неподалёку две квартиры в рамках развода. И после всего этого он захотел, чтобы она вернулась, да ещё в качестве доверенного лица в этом проекте? Моя жена сказала ему, что он торчок, и через три месяца она взяла и выперла «бывшую» Каланчи.

Итак, проект дома мечты стартовал. Моя жена нашла отличного архитектора, который является членом комитета по планированию и имеет хорошие связи с отцами городка. Каланча назвал свой дом «Домом мира». Он хотел, чтобы в нём был лифт, который бы поднимался в его в спальню на втором этаже, аккуратный гараж для его машины и для машины, которую он собирался отдать своему опекуну, дождевые резервуары для сбора воды для туалетов и стирки, которые управлялись бы приложением для мобильного телефона, управляемые интеллектуальные плёночные окна, пробел в бордюре для установки специальной рампы для доступа инвалидов и высокотехнологичная система безопасности, которая герметично закрывала бы дом от газовых атак. Я тогда так сильно смеялся, что на следующее утро у меня бока болели. Я спросил жену, серьёзно ли она относится к этому, и она ответила: «Он мой клиент ... всё, что он хочет». Нет проблем, в этом она была права. Архитектор позаботился о том, чтобы это проскочило на заседании комиссии. Меня немного подташнивало от ежедневных встреч и бессмысленных разговоров на те же самые темы. Я сказал ему, что больше участвовать во встречах не буду.

Мы пришли к выводу, что у Каланчи больше никого в мире нет. У него дома остались трое, но он с ними не общался, и они абсолютно не хотели иметь с ним ничего общего. Да и здесь у него не было друзей. Другие такие же, как он, тоже его сторонились. Кстати, я считаю, что Каланча всегда смотрел на нашу племянницу с отцовской точки зрения. У него самого было две дочери, которых он давно не видел, и ему было нелегко. Я думаю, что он предпочитал девочек постарше, так по крайней мере, лет так с двадцати. И он однажды повздорил с Тузом, как я вам говорил, который предпочитал девушек, которые едва достигли законного возраста, по поводу понятия «несовершеннолетняя». Но, так или иначе, мы приглядывали за ним, когда он был рядом с нашей племянницей. Единственная парочка, с которыми он был связан, занималась не самыми почетными делами, но он чувствовал себя с ними как дома. Как и всякий торчок, он им всё поведал, и я имею в виду всё, потому что те были единственными, кто его слушал. Пока мы ещё общались, мы пытались отговорить его от дальнейших контактов с этими ребятами. В начале нашей дружбы он спросил меня, готов ли я заняться его наследством после его смерти, а он знал, что ему мало осталось. Я вежливо отказался.

Каждый раз, когда у нас была вечеринка или ужин, мы иногда его приглашали его. Через нас он познакомился с четырьмя подружками, в которых влюбился, в течение пяти минут после встречи. Он обычно отвечал: «Я не знаю, что она находит в таком старом, толстом и тупом, как я». Я всегда отвечал: «Она ничего не находит, просто подыгрывает». Что ж, однажды Каланча встретил свою настоящую любовь. Мы планировали пойти пообедать с привлекательной сорокалетней вдовой и её ещё более зажигательной двадцатилетней дочерью. Каланча зашёл примерно в то время, когда мы готовились к выходу. Моя жена представила нас, и мы все пошли в любимый мясной ресторанчик. Как джентльмен, Каланча оплатил счет. До нас сразу не дошло, но между нашей приятельницей и Каланчой что-то сложилось. На следующий вечер они встретились за чашкой кофе. Они поладили и у них завязался многообещающий роман.

По мере того, как их отношения росли, Каланча казался более счастливым, визиты и звонки по поводу проекта и других мелочей уменьшались, и у нас снова воцарился мир. Он почти забыл о «Доме Мира», доме своей мечты. Он было подключил свою новую «невесту» в работу, но попытка заложить первый камень в строительстве была принята без энтузиазма. Архитектор несколько раз звонил моей жене, чтобы получить ответы на свои вопросы о дизайне и стоимости. Каланча потерял интерес к проекту. Теперь из-за его новой зажигательной «невесты» ему завидовали другие такие же бедолаги в нашем городишке. К сожалению, его внутренние демоны не давали ему покоя. Они в среднем ссорились дважды в месяц, всякий раз они расставались, а затем снова возвращались друг к другу. Мы с супругой всегда попадали под перекрестный огонь, типа, потому что это мы «познакомили их». В конце концов я устал от этой чуши и стал избегать его, как чумы. Я заблокировал его номер и электронную почту. Через несколько месяцев мне позвонили с неизвестного номера, и это был он. Сначала я не узнал его голос на другом конце провода. Он начал с того, что сказал: «Я не знаю, чем я вас разозлил». Я ответил: «Стоп! Я не злюсь на тебя, мне просто "смертельно скучно". Он перебил меня, и я тут же прервал его. Я повесил трубку. Мне отчасти жаль, что я это так поступил, но в то же время мне полегчало от этого. Это был последний раз, когда я разговаривал с ним. На следующий день я узнал, что он только что в который раз расстался со своей «невестой». Его «невеста» потом раскололась, каково это ей было быть с ним. Она плакала, кричала и смеялась одновременно. Она никогда к нему не вернётся. Заботясь о его здоровье и благополучии, моя жена и его бывшая периодически проверяли его. Все данные проекта дома были выполнены, но строительство так и не началось. Каланча полностью потерял интерес к дому. Дом выполнил свою задачу, он принес ему «друзей» и «невесту», даже если это было ненадолго.

Он перестал выходить из своей квартиры-студии и превратился в затворника. Даже воры стучали в его дверь, чтобы убедиться, что он жив. Наша горничная, она же массажистка, приходила дважды в месяц, чтобы убрать квартиру, сделать ему быстрый массаж и принести что-нибудь из еды из магазина. Она сказала, что он сильно пополнел. Его диета заключалась в паре бутылок кока-колы, бутербродах с индюшатиной, и творогом, приправленным соусом табаско.

Я и моя супруга готовились к поездке в Европу. За неделю до поездки наша горничная зашла в квартиру Каланчи убраться. Она долго стучала в дверь, но Каланча не торопился открывать. Когда она наконец вошла в квартиру, то нашла её в беспорядке. Кровь, дерьмо, и так по всей кровати и в ванной. Она позвонила моей жене и сказала, что Каланчу нужно отвезти в больницу. Моя жена и его бывшая вызвали скорую, которая доставила его в больницу рядом с домом. Я так и не навестил его. Туз поговорил с ним по телефону, и эти старые друзья, ставшие противниками, снова помирились. Моя жена однажды побывала и потом всё мне рассказала. Он больше не мог дышать, и его поместили на искусственную вентиляцию лёгких. Мы уехали в Европу. Через неделю мы получили сообщение от его бывшей. Каланча скончался несколькими часами ранее. Его тело даже не остыло, когда парочка его «друзей» вынесла всё из его маленькой квартирки-студии. Они даже уехали на его новеньком Форде, на котором Каланча сам никогда не ездил. Но мы были в тысячах милях от этого всего. Как однажды сказал покойный Джимми Дин в своей балладе 1961 года: «На дне этой шахты лежит большой, здоровенный человек ... Каланча". 

Вот ещё один случай в нашем городишке. Одного чувака, которого я назову «Флэм», я встретил довольно давно, когда я только начал здесь жить. Флэм и я были на одном и том же форуме, и он там же рыбачил в той же благополучной стране, пока ему это не надоело. Однажды я получил от него личное сообщение. Он задал мне несколько вопросов о моей жизни здесь, потому что сам думал о поездке. Я сказал ему, что собираюсь провести там месяц на каникулах. Я пригласил его присоединиться ко мне с женой на барбекю в парке. Это было мероприятие, спонсором которого стало местное агентство по недвижимости. Мы притащили ещё четверых приятельниц, которые искали новых знакомств. Флэм прилетел накануне, и мы встретились уже в парке. В итоге он поладил с одной из наших приятельниц, которая и стала проводить с ним много времени во время его пребывания. Через месяц он решил навсегда уехать из своего благополучного побережья и переехать жить уже здесь постоянно. После этого у меня никогда не было с ним ничего общего. Но когда я переехал в наш городишко, мы познакомились уже больше.

Такие чуваки, как Флэм, делают вид, что всё знают. Вообще, он парень неплохой, но время от времени он производит впечатление придурка, потому что несёт полную чушь. Однажды он познакомился с красоткой эдак на лет тридцать пять его моложе. В то время ей, вероятно, было лет так двадцать восемь. Он прекратил шляться и уговорил её съехаться, притом вместе с её трехлетней дочерью. В то время он всё ещё жил в городе. Он носил их на руках, а маленькой девочке души не чаял. Он пытался таскать их за собой, встречаясь с нами, но каждый раз, когда мы встречались с ними, казалось, что у его «невесты» были месячные. Похоже, она никого не любила, включая его самого. Мы перестали с ними встречаться, но я всё же как-то пригласил его на обед в городе. Флэм раскололся, что он встретился с нею в баре в парке. Потом он сказал мне, что, по её словам, она ушла из монастыря, где была монахиней в течение семи лет. Я ему не поверил. Кстати, один наш знакомый как-то показывал её фотку в особняке лет так десять тому назад. Можно эту фотку разыскать. Тут Флэм, прежде чем переехать в горы снял хороший дом по соседству, и позаботился о том, чтобы эта монахиня и её маленькая дочь не бедствовали. Вообще, он о них хорошо заботился. Флэм сам из обеспеченной семьи на Среднем Западе и жил на наследство. Он бросил работу после сорока и решил уйти на пенсию и жить, где тепло.

Флэм один из тех чуваков, которые не любят расставаться со своими деньгами. Он всегда боялся потратить копеечку на бухгалтера или юриста, и старался использовать опыт других людей, например, таких как я. Он задавал кучу вопросов, не любил слушать ответы и очень редко принимал советы других людей. Его вторая половинка вообще не хотела иметь ничего общего ни с кем, ни с его друзьями, ни с местными. Так что большинство торопились свалить, как только его видели. К тому же Флэм оказался заядлым сплетником.

Тут как-то Флэм взял и перевёл сюда кучу бабок. Наконец, он официально расписался со своей невестой и начал процесс удочерения её маленькой дочери. Чего бы мы, возможно, и не думали о этой бывшей монахине, но она и маленькая дочь стали его семьей, а это было то, чего не хватало в его жизни. Это было хорошо для него, он стал меньше пить, но всё же пропускал рюмочку, когда она уезжала в город. Флэм утрясал свои финансы, положил сто штук на срочный депозит, купил подержанный внедорожник, вложился ещё на двести штук в местное строительство. И чтобы не платить налоги он вложил всё на имя своей новой жены. Осенью он слетал домой, и через две недели прилетел обратно. В аэропорту не было ни жены, ни ребенка. Никто его не встретил. Он добирался до городка автостопом. Заходит домой, жены и ребенка нигде нет. Оказывается, они собрали вещички и вернулись к родителям. Он всё ещё пытается договориться с ней о возврате денег. Она недавно переехала в город Св. Овидия, и теперь живёт с каким-то круизным директором, с которым познакомилась во время одной из своих многочисленных поездок, по которым моталась одна, ибо Флэм ездить не любил.

Мы все, старые пердуны, ему сочувствуем. Он, конечно, сглупил, но всё-таки жалко чувака. Он мне как-то сказал, что ничего такого и не мог ожидать. Я ему сказал: «Но все другие ожидали». Он спросил меня, почему ему никто ничего не сказал. Я лишь брякнул: «Потому что ты бы никогда бы и не послушал».

Илай приподнял кинематографические жалюзи, приоткрыл балконную дверь на втором этаже отреставрированного особняка. Потом поставил телезаписи ретро болеро, откупорил бутылку карменера, положил ноги на столик перед собой.

Илай вспомнил уже очень далёкий день. Небо было чистое, голубое преголубое, глубокое. Мальчик только что вернулся из бассейна, до которого было всего около часа пешим ходом. Он плавал дважды в день, за исключением воскресенья, когда было только одно утреннее занятие. Мать, такая молодая, в плаще и платке на голове, усадила его в такси. Отец стоял в стороне и провожал его спокойным мановением широкой ладони. Он никогда так и не увидел отца вновь с того летнего дня. В его маленьком чемоданчике были детские книги, фотоальбом и пустой кожаный кошелёк, подаренный отцом. Он вспомнил, как его срочно вызвали на службу в его танковую бригаду. Перед глазами промелькнули кипарисы, оливковые деревья, жёлтая сплошная пыль…и потом, этот страшный оглушающий звук, сотрясший всё вокруг, жжение, тошноту и жаркий пот, заливший глаза. Потом долго ничего не было. Был только непонятный шёпот, белый, недостижимый, бесконечный потолок и какой-то незнакомый запах, будто исходивший из мастерской. Потом он увидел лицо своей жены. Она держала на руках их маленькую дочь и что-то говорила. Но Илай ничего не слышал. Ему снилось апельсиновое дерево, широкий подоконник, на котором можно было сидень. Да-да, непременно подоконник. За окном внизу будто были его родители. Отец махал ему широкой ладонью, а мать держала три блестящих апельсина. Он вспомнил горечь листьев на дёснах, лёгкое покалывание в затылке и смех. Его жена плакала, когда он провожал её в аэропорту. Илай помахал ей ладонью на прощание. Он смотрел ей вслед, пока она с дочерью не скрылась в тоннеле. Он вспомнил, как отдал наградное оружие на хранение, уволился из инвестиционной фирмы, продал дом с мебелью и улетел за океан.

По четвергам он ездил на юг города, ближе к горам, к широким улицам под кронами деревьев. Андреа ждала его в коротком белом кружевном топике и вытертых синих джинсах на пуговицах с широким вшитым поясом. На ней были круглые широкие серьги средней величины и чёрный нитяной обруч с тремя позолоченными сердечками на шее. Она улыбнулась очаровательной белоснежной улыбкой девятнадцатилетней девушки и подняла правую руку, закрываясь от света. Между запястьем и съехавшим вниз тонким браслетом был тёмный крест распятия и три птицы, кружащиеся над ним. Целая стая чёрных птиц пролегла наверх от живота до правого предплечья. Её глаза цвета голубого мёда сверкали над пшеничной кожей. Она обладала необъяснимой лёгкостью, непредсказуемой покорностью, неиссякаемой улыбкой. Казалось, что её руки, такие невесомые, становились длиннее, и могли охватить словно крылья, и что всё ложе отрывалось и поднималось над полом вместе с ней, и уже витало по комнате, отбрасывая по стенам мечущиеся тени в огне светильника. Она нашёптывала в страсти всё новые и новые женские имена, присваивая их себе на время. Её кожа была солоноватой, словно она прошла вдоль моря и вернулась домой. К концу часа она всё же выбивалась из сил, складывала руки, словно крылья, и тихо и спокойно приговаривала, какой-же на самом деле плохой и опасной девочкой она была.
Днём Илая встречала управляющая. Она постоянно шмыгала носом коротким знакомым свистом, привитым ею распространённой дурью, стоявшей меньше солода, под которую были отведены тысячи гектаров земли уже в четверти часа езды от города. Её привозил и отвозил домой муж, грузный усатый молчаливый брюнет. Они жили в долине к северу, в городке, прославленном паломничеством, заказными убийствами и случайно налетавшими грозами. Она передала Илаю ключи от особняка у реки. Адвокат Илая, работающий в основном на пароходства, содействовал в прошлом месяце в учреждении нового холдинга. Илай вспомнил, как он, выйдя из здания, в котором располагалась юридическая контора, задержался на ступеньках, поправляя галстук под стремительно намокающим в тропической жаре белым воротничком рубашки. Косой тяжелый ливень методично наискось ложился на редкие тяжёлые бесконечно широкие волны спокойного океана, на покоившиеся в серой дали горизонта туши сухогрузов и контейнеровозов. На внесённые тремя инвесторами средства особняк должен был быть отремонтирован и превращён в гостиницу в исторической части города.

Илай понимал, что в самом серьёзном случае ему опять предстоял путь назад, и тогда всё зависело от документов, наличных при себе и прочих стремительно меняющихся обстоятельств. Чего бы не хотелось делать, так это перебираться через сам перешеек, путь через который в сто пятьдесят километров мог занять три недели. В лучшем случае он мог бы добраться до единственного стрёмного портового городка на берегу залива, и уже оттуда контрабандисты за штуку на моторке перевезли бы его за несколько часов через границу по морю. И если бы это не получилось, то оставался бы длинный путь через местные деревеньки до самой границы, которую с этой стороны никто и не охранял. А местность та была самая беззаконная и дикая. Бандитских групп было великое множество, десятка три при общей численности, может быть, человек так тысяч три, но кто точно знает? Партизаны, человек двести-триста на перешейке, которых издали в бинокль можно было распознать по коротким мужским стрижкам и волосам, забранным наверх в тугой пучок у женщин, ребята с залива, потом ребята с океана, и те и другие самые жуткие и беспринципные и собранные вместе из всех недобитых в прошлом групп, контрабандисты, татуированные местные, армейские блокпосты и так уже до пограничников с другой стороны. В порту нужно было запастись всем чем можно помимо всего, что нужно было иметь заранее (батарейками, аптечкой, спутниковым и мобильным телефонами, системой глобального позиционирования, запасом воды, деньгами долларов по двадцать в день как минимум, солью, кофеином, сушёными листьями коки, негашеной известью, москитной сеткой, мачете и т.п. ), но так, чтобы это ещё можно было бы переносить, хотя путь во многом был на каноэ или пироге по грязной речке, или в кузове, заваленном куриными перьями, и это всё при высокой влажности и температуре за тридцать два градуса. Впереди были вонючие мангровые болота с корявыми деревьями, ветхие необозначенные на карте деревушки на реке, с круглыми хижинами, уходящими вверх по склонам бесконечных холмов, с соломенными крышами, с валяющимися в грязи свиньями и музыкой из хриплых динамиков, участки вырубленного леса, случайные могилы с эпитафиями и без таковых, овраги и парящие в небе птицы.

Литературное кафе было всего в пяти минутах ходьбы от особняка, и до заката эта прогулка была вполне безопасна. Илай занял столик на открытом патио с видом на реку и обелиск с квадригой лошадей неподалёку от моста. На площадке у фонтана играли дети. От арок здания в прямоугольный водоём по желобу, украшенному маленькими фонтанчиками, стекала вода. Вся форма этой зрительной композиции оставалась неизменной, только что-то витало и преображалось над водою, отражалось в каплях брызг, в крыльях стрекоз, в солнечном зайчике, прыгающем в никелевом покрытии в вентилях трубы расположившегося на лужайке музыканта. Под арками здания царила прохладная тишина, посетителей почти совсем не было. Там, в глубине этого здания, худой подросток с обнажённым торсом сжимал наискось в вытянутой левой руке блестящий пистолет, направляя его в сторону другого подростка; пятнистый ягуар расположился между прикладами и собранными на полевом рюкзаке резиновыми сапогами с белой ребристой подошвой; казалось бесконечная похоронная процессия двигалась вниз по улице, и каждый из множества гробов с узнаваемой прорезью по всей верхней крышке удерживало только четверо мужчин, ибо такова была их ноша. Там, в глубине, под платком, в молчании смотрели не мигая миндалевидные глаза темнокожей девочки подростка; полуобнажённая девушка с грудью в форме заточенного простого карандаша обнимала за плечи свою состарившуюся мать; молодая женщина в форме держала фотокарточку с мужем, дочерью и самой собою с маленьким мальчиком на руках. Над чуть напухшими нижними веками, обрамлённые конъюнктивой с оттенком крови, плыли её туманные карие укоряющие глаза, в которых отразились лужайка, сгусток света, и уже неразличимый образ самого фотографа. Там, был всё тот же вопрос, «За что убили детей?» Илай старался убедить себя, что свыше есть какой-то план, и, что детям убиенным непременно этой высшей милостью воздастся, и окажутся они вновь там, где их будут любить и беречь, и, что непременно за всю боль и горечь будет воздано, и сменятся они в утешение счастьем и чем-то обязательно добрым и хорошим.

Играла спокойная джазовая музыка: соло на трубе и женский вокал на заднем плане. Илай ждал Валентину уже сорок минут, что было самым понятным делом. Валентине было двадцать восемь. Она жила вместе с матерью, младшей сестрой и своим тринадцатилетним сыном, и помогала семье в кейтеринге домашней еды и спиртного. Ей было ровно столько, чтобы ещё не вспоминать прошлые увлечения, рассматривая старые фотоснимки, но уже задумываться о нескольких следующих годах, когда ей нужно было устроить свою судьбу. Её первая карьера была на завершающей третьей части. Она уже успела побывать на Востоке, в двух-трёх известных курортах на побережье, у неё был паспорт и неплохие навыки иностранной речи. Она оставалась профессиональной, магнетической и безупречной во всех мелочах, во всём расписании выступлений от гардероба, до либретто, до финальной занавеси и букетов цветов.
Но вот и она, в обтягивающих светло-голубых джинсах и топике. Отель для свиданий, который она предпочитала, был всего в пяти минутах.

- Ты всегда здесь своих любовниц ожидаешь?

- Что ты, моя дорогая, они бы меня всего расцарапали, если бы узнали, что это так. Кстати, расскажи мне о них. Какими ты их себе представляешь?

- Что же, слушай:

«Первая, это горячая красивая и чувствительная мулатка с побережья…

Вторая, словно раскалённый костёр, пылающий в тропической волшебной ночи навстречу луне и космосу, вся её натура излучает свет и жизнь, она горит и жаждет быть соблазнённой…

Третья, яркая и сладкая как мёд. Её палитра вдохновения излучает одновременно сладость и радость… («Мать Природа! – подумал Илай – Это, точно Андреа!»)

Четвёртая, словно амазонка, вышедшая из джунглей. Ритмично увлекая тебя под шум воды, она сулит бесконечную романтику…

Пятая, это грязная девчонка, бросающая вызов как вкусу, так и деньгам, как классическому искусству, так и престижным поездкам за границу. Она не прочь и оспорить, что же такое любовь…

Шестая просто излучает свет, будто была им порождена. Она идёт по жизни, как по канату, и в ожидании страсти, готова в каждый миг вырвать победу…

Седьмая, страстная, музыкальная и яркая девица. Поклонники домогаются её, но она с большим мастерством разводит их и наблюдает за ними со своей высоты, пока те дерутся за неё и страдают по ней…

Восьмая, очаровательное создание, одета во всё тёмное кожаное, что придает ей доминирующий вид, который так контрастирует с её грацией. Она обожает ночные гуляния и романтические встречи под светом зарождающейся луны…

Девятая, вся блестит, словно золотое руно. Она соблазняет своим эфемерным мишурным сиянием и сулит неисчислимые богатства…

Десятая, с прекрасным чувством юмора, будто пират, который пережил множество крушений и сражений, атак, войн и падающих зданий, но продолжающий идти и не сдаваться. Она пример терпения, силы и надежды. И теперь она чувствует себя счастливой ...

Одиннадцатая, яркая рыжая девчонка, которая всегда начеку и готова за себя постоять. Ухажёры принимают это за злое кокетство. Так и со своим любовником, глаз да глаз…

Двенадцатая, словно ведущая суперзвезда кабаре. Эта дива, эта ведетта изумительно красива, образованна, умна и чувственна. Для неё самое главное в жизни - любовь, и она никогда не дарит свою любовь, если на неё не отвечают взаимностью... («Конечно же, это сама Валентина!» – подумал Илай и утвердительно качнул головой в сторону Валентины. Она рассмеялась в ответ.)

Последняя же, это дерзкая и независимая кокетка, мастерски флиртующая со своими любовниками…»

Илай откинулся под углом на спинку какой-то штуковины, напоминавшей банкетку для жима штанги лёжа. На белых стенах под низким потолком было несколько женских портретов со спины. Валентина с упоением и самозабвением медленно двигалась над ним. Прищурившись, Илай переводил взгляд с её вишнёвых широких губ на тёмные брови, с белоснежного стройного тела на каскады тёмных выпрямленных волос, с широкого ряда зубов оттенка тающего ванильного пломбира на феноменальную работу местного мастера хирургического возрождения, до которой можно было дотянуться ладонями и прикоснуться указательным пальцем шуйцы. Рядом, в глубокой кожаной сумке Валентины, как в ларце, под рукою, были все инструменты этого творчества, этого таинства, от самого наилегчайшего дуновения до самого насильственного, от сиюминутного до глубокого и кошмарного, от вызывающего девичий смех до вызывающего мужской трепет. Позже, когда Илай, облокотившись, проводил увлажнённой подушечкой среднего пальца по рубцу, оставленному нижним поперечным разрезом кесарева сечения, Валентина не торопила его, она только просила быть осторожней. Поцелуи Илая ложились на мизинцы, освобождённые из босоножек на танкетках, на рубец, на всё самое сокровенное, на нижние веки, где самые первые морщинки уже начинали оставлять след. Казалось, он пригублял уже со дна этого источника молодости, и он был не в горах у холодного ручья, ни в каплях, стекающих с листа на атолле, ни в прозрачной воде двойного озера, отражающей сосновые кроны.

Илай любил брать Валентину на прогулки в сад. Вот и сегодня они задержались в сложном предчувствии возле ограды пруда. На тёмно-янтарной ряби пара чёрных лебедей с кудрявыми перьями замерла напротив друг друга, упершись на воде яркими красными клювами. Илай был подвержен необъяснимым состоянием возникающей иногда прекогниции, которую можно было бы объяснить простым случайным совпадением, если бы не частота этих явлений. Иногда он задерживал внимание на какой-то редкой новости, редком написании или совсем не очевидном обстоятельстве, как эти новости, слова или обстоятельства вторично проявлялись при прошествии короткого времени. Время, возможно, как думал Илай, при всём своём неверии во время, как таковое, происходит для всех не всегда одинаково, и человек способен то ненадолго опережать его, а то отставать. Илай всё чаще осознавал, что каждый его поступок был способен изменить мир вокруг него, и не только каким он ему казался, и изменить его судьбу, то есть изменить не только путь, по которому он идёт, но и путь всего мира, окружающего его.

*******

На рейде морской пограничной заставы был пришвартован трёхмачтовый барк, учебное судно, одно из четырёх похожих, на котором Кнуту давно удалось побывать. Было солнечное прекрасное воскресное утро для велосипедной или пешей прогулки по набережной вдоль внутренней бухты, усаженной пальмами и рододендронами. Такой чудесный день, который выдаётся из года в год. Вечером должен был состояться матч финальной игры за звание чемпиона футбольной лиги. Верующие отмечали местный праздник в честь Богоматери, и ожидалось большое шествие. После матча Кнут собирался увидеться с Майрелис; помимо всего прочего, финальная игра и встреча старых друзей были удобным предлогом для поездки на побережье.

Кнут родился 13-го сентября 1959 года в городе Дарем (поэтому и получил прозвище “Дюк”), в семье военного немецкого происхождения. Он закончил Военно-морскую академию в Аннаполисе, после чего отслужил пять лет на Тихоокеанском флоте ВМС на военно-морской базе «Бухта Субик». Затем отпахал двадцать лет в качестве государственного подрядчика в пределах 495-ой кольцевой автомобильной дороги, но столица так и не стала ему домом. Кнут так и не женился. За романы с офицерскими жёнами могли бы и уволить, да и желания, после службы в Субике, у него на это не было. В пятьдесят семь, после долгих отпусков и рыбалок на юге и болезни, Кнут вышел на пенсию.

Кнут иногда брал Майрелис на ближайшие острова. Проходя мимо окруженной четырьмя пилонами и усаженной чайками мадонны с младенцем на руках, помощник лодочной команды уже обычно начинал раздавать первые банки с пивом. Майрелис было двадцать три. У неё была сладкая дочурка, которую она назвала Аранса, в честь певицы, с которой у Майрелис было какое-то сходство, хотя сама она Кнуту больше напоминала уроженку с континента. Майрелис оставила свою маленькую страну дожей вследствие кощунственного беспорядка, который почти привёл к приостановке конкурсов красоты. Вчера она было по особенному красивой. Улыбка кота улыбалась как-то особенно игриво. Кнут так и не мог понять, изображала ли эта цветная татуировка на правой икре кошачью улыбку или калаверу, ибо вся цепная линия улыбки была зашита. В пользу же улыбки говорила сама беззаботность Майрелис: неважно было какой путь она выберет в жизни, потому что ей было абсолютно всё равно куда она идёт. Поверх белых шорт, облегающих шикарную корму, на полной груди третьего размера был открытый топик цвета розовой жевательной резинки. Маникюр длинных накладных ногтей был выполнен в персиковых, белых и серебристых тонах. На руках, её бронзовую кожу подчёркивало множество тонких браслетов и цепочки под жемчуг. Уверенный подбородок, обозначенные скулы, густые ровные подведённые чёрным карандашом брови, красивый прямой иберийский нос, сверкающие тёмно-гречишные медовые глаза и помада в цвет топика – всё это делало её неотразимой. Кнуту казалось, что у Майрелис где-то внутри была спрятана хорошо смазанная пружина возвратного механизма. Она была безостановочна ровно настолько, насколько полным был боевой или холостой запас, и никогда не подводила.

Пройдя мимо заставы, а потом и прогулочного причала, и статуи героям со львами, окружающими крест на цоколе и женщиной, опирающейся на щит и скорбно протягивающей руку в сторону бухты, Кнут, купив мороженое, присел на лавочке в парке, рядом с закрытым вернисажем и перед маленьким неухоженным бассейном, напротив смоковниц и пыльного фонтана.  На залитом солнцем асфальте перед бассейном грелась игуана. Было уже за полдень и Кнута сморило. Он стоял возле высохшего фонтана и старой узловатой смоковницы, опершись на тросточку. Перед ним был разбитый сад со стриженными зелёными деревьями, кипарисами и перголами, увитыми зеленью, ровными дорожками, посыпанными мелкими белыми и бурыми камешками, и крытой галереей, уходящей куда-то в никуда. Там, вдали, у входа в галерею, стояла, не отбрасывая тени, в золотом одеянии, какая-то женщина, одновременно казавшаяся Кнуту очень знакомой и в то же время, виденная им впервые. Перед ним же, опустив глаза, в шёлковом одеянии, коленопреклоненно, была уже другая молодая женщина с распущенными длинными вьющимися тёмными волосами, выбивающимися из-под головного платка. Она, опершись на вазу, прижимала левую руку крепко к груди. И в этот час, устремив свою руку навстречу её груди, он повторил ей трижды с искренней, вопрошающей и смиренной настойчивостью: «Прикасайся ко мне…»

*******

Если Вы меня спросите, что было у вышеописанных господ в чемоданах ручной клади, которыми они обменялись, я отвечу, что не знаю, и могу лишь только догадываться. Всё мною услышанное я передаю Вам, как запомнил, считайте это урезанной цензурой мягкой картиной всего произошедшего. Вам бы, конечно, хотелось увидеть полную версию и, может быть, удостоиться увидеть картину такой, какой её задумал и снял сам Режиссёр. Я искренне желаю Вам удачи.

Приезжайте ко мне в горы, сразу после окончания дождливого сезона, когда на рассвете солнечный свет начинает пробиваться сквозь туман среди высохших лощин, когда возле ручьёв будто слышен детский смех, а в кронах деревьев поёт радужный квезаль.

2020 г.

"OGNI RIFERIMENTO A PERSONE O FATTI REALMENTE ACCADUTI E PURAMENTE CASUALE"