Духи, вешайтесь!

1.
На захолустной таёжной станции поезд стоял три минуты. Так было написано в расписании на двери служебного купе. Глазами станцию найти не получилось. Обросший высокой травой, стоял какой-то амбар, обложенный мусором, когда-то, возможно, представлявшим для кого-то какую-то ценность: деревянные катушки из-под кабеля, покрышки от больших автомобилей, бетонные конструкции неясного назначения. На одной из таких конструкций сидел дед. С седыми усами и бородой, в картузе, в потёртом пиджаке и в кирзачах. Он не спеша курил сигарету без фильтра. Затянется, прищурится, посмотрит в сторону, потом поднесёт сигарету к лицу, как какую-нибудь букашку, чтобы узнать - сколько еще тяжек получится сделать. Рядом, в траве, лежала авоська. В ней - свёрток в серой магазинной просаленной бумаге. Похоже, дед возвращался с продмага и по дороге домой сел перекурить. Пацаны молча смотрели на деда до тех пор, пока поезд не сделал последний, почти незаметный, толчок перед полной остановкой. Потом два заранее выбранных делегата со стопками копчёной  колбасы, которую они несли на манер связок дров, на руках прямо перед собой, быстро прошли по вагону в тамбур и спрыгнули на платформу.
Один из посланников был абсолютно лысым, второй отличался повышенной волосатостью. Оба бойца подбежали к деду и стали что-то быстро объяснять. Не имея возможности помогать себе руками, в такт рассказу они кивали головой. Дед жмурился на солнышке и смотрел на пацанов с небольшим удивлением. Потом понял, что к чему, кивнул и взял с земли свою авоську. Всю колбасу в авоську затолкать не получилось, остатки положили на газету на бетонную ступеньку. Кивком головы дед попрощался с ребятами, и те побежали к поезду. Почти что сразу же поезд тронулся. Дед провожал нас спокойным взглядом. Но мне показалось, что в глазах его появилась искорка радости. Не каждый день тебе дают столько копченой колбасы, что ее трудно нести домой. Надо учесть, что было это в 1988-м году. Моя палка копченки тоже была там, в дедовой авоське. А для того, чтобы она попала ко мне в рюкзак, мне пришлось ехать за ней из посёлка в областной центр – город Луганск - в кооперативный магазин. А это, между прочим, больше двух часов на автобусе. Нигде в другом месте копчёнки купить было нельзя. Предстояли проводы в армию. Без трёх палок копчёнки обойтись было невозможно. Две палки порезать на стол, одну – призывнику в рюкзак. Дорога в армию может быть долгой, а без холодильника любые мясные продукты, кроме копченых, испортятся. Никто из ребят, конечно, не договаривался брать с собой колбасу, но так получилось, что она оказалась почти в каждом рюкзаке…
2.
Сначала в ленинском районном военкомате нас долго не «покупали». С самого раннего утра до вечера мы оставались ничейными. Мы неприкаянно ходили по военкоматному двору, от одной беседки к другой, сидели и лежали на длинных деревянных лавочках, курили, ели своих курей и вареные яйца, которые мамы нам положили на первое время. Приглядывались один к другому, но от знакомств воздерживались. Никто не знал, сколько нам придётся быть вместе – полчаса или, может быть, два года. Смысла знакомиться на полчаса не было. Не было охоты знакомиться еще и потому, что настроение у большинства было так себе. Что хорошего в том, что тебя сейчас увезут из этого города на целых два года, да еще неизвестно куда.
Ближе к обеду нас начали группами водить в цоколь, на медкомиссию. Каждому вручили подписанную папку с результатами предыдущих комиссий и пустили в одних трусах по целой дюжине кабинетов. Нас снова крутили на крутилке, заставляли прислонять палец к кончику носа, проверяли остроту зрения и целость костей. Надо признаться, что я в этот день сильно отличался от остальных призывников. За восемь дней до проводов меня угораздило немножко упасть с мотоцикла. У меня был сломан нос, над бровью и на подбородке торчала леска еще не снятых швов. Такой же шов имелся на локте, а некоторые места на ногах и руках были покрыты толстой коркой засохшей крови. На проводах я не удержался и пошел плясать цыганочку, от активных движений начавшие затягиваться раны снова закровили, так что теперь на голом теле они были очень заметны.  Прошлой ночью я все время был в солнечных очках, чтобы не смущать гостей своими синяками. Эти же очки, кроме трусов, были на мне в тот момент, когда я зашел в кабинет к какому-то главному дядьке из медицинской комиссии. Этот майор должен был написать последнее слово «годен» в моей папке перед отправкой на службу. Майор внимательно осмотрел меня с ног до головы и сказал: «Ничего страшного, до осени всё заживёт, потом приходи». Оппа! Я начал его упрашивать: «Нельзя мне осенью, товарищ майор! Проводы мои в селе ночью сегодня были. На проводах народу было много, каждый мужик мне руку жал, напутствие давал. Я возле двора тарелку бил – чтобы благополучно вернуться. Родители меня в городской военкомат привезли, поцеловали и перекрестили. Какая может быть осень! Служба моя, фактически, уже началась, никак ее не отменишь.» Оказался военврач нормальным дядькой, документы подписал, только предупредил, что всякие поначалу условия в армии бывают, швы мне вовремя могут и не снять. Как в воду глядел.
«Покупатели» забрали нас только вечером. Это были два офицера и два солдата-срочника. Были на них голубые погоны и петлицы с пропеллером. Годом ранее мальчик Бананан про наш род войск спел прекрасную странную песенку: «Ночной полет, поиск пространства. Погода прекрасна, высота десять тысяч пятьсот…»
Нас оказалось в команде тридцать три человека. Команду построили на плацу и попросили выставить рюкзаки перед собой. Из рюкзаков попросили достать всё спиртное. Почти у каждого нашлась бутылка водки. Это был такой же обязательный продукт в наборе призывника, как и копченая колбаса. Водку незамедлительно экспроприировали под всеобщий шумок недовольства, и нас отправили спать на второй этаж – в огромную комнату с двухъярусными деревянными лежаками. День выдался жарким и нудным, поэтому уснули мы почти что сразу. Ночью, однако, я проснулся от веселого говора товарищей. Оказалось, что одна бутылка водки уцелела, и теперь ее пьют из пробки. Увидев, что я не сплю, мне тоже предложили выпить. Я отказался.
Утром нас снова построили на плацу. Все «покупатели», включая солдат, явно были с похмелья. Они были откомандированы за пополнением личного состава части, а что значит для военного человека такая легкая командировка, можно и не объяснять. Мы начали спрашивать, когда поедем да куда поедем, да как там вообще. Нам объяснили, что попали мы служить в связь ВВС, но что место нашей службы – военная тайна, находится оно не близко, так что по дороге мы еще все успеем узнать. А так как поезд наш отправляется только завтра в одиннадцать часов, то нас прямо сейчас распускают до завтрашних восьми ноль ноль, то есть наша «гражданка» продлевается на целые сутки.
- Ура! – закричали все. А я растерялся. Позавчера ко мне в деревню на проводы приехала половина моей академической группы. Я с ними попрощался. А теперь что же – ехать в родную общагу снова к ним? В деревню ехать я, конечно, не собирался. Хватит расстраивать родных. Один раз поплакали – достаточно. Но раз дали возможность еще день побалдеть на гражданке, надо нею пользоваться.
3.
Я купил две бутылки шампанского, конфеты и явился в родную физматовскую общагу в комнату №2804. Друзья мои тем утром крепко спали, они никак не могли отоспаться после бессонной ночи на моих проводах.
- Рота, подъём! – скомандовал я с порога и начал мутузить друзей зелёным туристическим рюкзаком, в котором лежали туалетные принадлежности и копчёная колбаса.
- Серёга, тебя что, комиссовали? – Лёшка закрывался от ударов подушкой и свертывался калачиком.
- Рота, подъём! Мне еще сутки разрешили развлекаться! – я уже открыл рюкзак и доставал полотенце и мыло – помыться в военкомате можно было только под холодным краном.
Саня резко сел на кровати:
- Серёга, я не могу столько пить! У меня послезавтра, между прочим, экзамен по психологии.
- Саня, какое пить! Просто радоваться жизни! Пойди лучше девочкам скажи, что мы сегодня идём в кино.
Мы пили шампанское. Потом гуляли по парку Дружбы Народов. С нами были Ленка, Ирка и Маринка. Возле кинотеатра «Украина» остановились перед афишей.
Выбор фильмов был невелик: «Голубая бездна», «Красная жара» и «Команда 33». Выбрали «команду», про призывников. Было это странное совпадение: нас было в команде 33, фильм назывался «Команда 33». В фильме рассказ шёл про то, как призывники в поезде следуют на Дальний Восток к месту службы. Я не знал, куда нас завтра повезут, потому что «покупатели» сказали – военная тайна. Но потом оказалось, что едем мы на Дальний Восток! В общем, совпадение удивительное. Друзья шутили надо мной, в этом фильме много было всяких приколов про призывников. Были в кино и любовные линии сюжета. А я до этих пор оставался не целованным. И что я буду в армии вспоминать по лирической части, я не знал. Друзей женского пола целая куча, а невестой не обзавёлся.
С такими раздумьями в стриженой голове – «под расчёску», не налысо – я выходил из кинотеатра. Всей компанией мы шли до городской библиотеки на троллейбусную остановку провожать Ирочку, она была не общаговская, местная. Подошел нужный троллейбус, открылись двери, Ира легко взбежала по ступенькам на площадку, схватилась за поручень и помахала нам свободной рукой.
Ирка мне нравилась. Она тоже ко мне хорошо относилась, но про чувства никто никому не говорил. Однажды наша компания специально подстроила ситуацию, когда мы с Иркой вынуждены были оставаться вдвоем в одной комнате пару часов, пока наши не приедут с театра. Что-то они как будто напутали с билетами… После того, как друзья после своего долгого отсутствия аккуратно постучали к нам в комнату, мы с Иркой закричали: «Открыто, заходите!» Я стоял на одной кровати, Ирка на другой. Румяные довольные лица. В руках у нас были подушки. Мы не знали, как скоротать время в ожидании, поэтому прыгали по кроватям и кидались подушками…
В общем, Ирка уезжала домой, а мы собирались вернуться в общагу и во что-нибудь поиграть. Тут я почувствовал удар острым локтем в бок. Я даже слегка согнулся от боли и посмотрел на Ленку с возмущением. Ленка нагнулась к моему уху и громко прошептала: «Ну ты дурак! Бегом запрыгивай в троллейбус!» Решение я принял за долю секунды. Не было возможности ни возразить Ленке, ни сказать друзьям хоть одно слово, двери троллейбуса уже зашипели, собираясь сделать предложенное Ленкой невозможным. Я в два прыжка оказался рядом с Иркой. У нее были большие удивленные и часто моргающие глаза. Я тоже стал махать друзьям рукой, а они смеялись и махали в ответ. Мы ехали молча целую остановку. Потом Ирка сказала: «Я схожу домой переоденусь, потом пойдём гулять».
Гуляли мы в основном по стадиону машиностроительного института и в его окрестностях. Иркин дом был совсем рядом. У меня не закрывался рот. Из-за волнения. Я уже твердо решил, что надо Ирку во что бы то ни стало поцеловать. И тогда она как бы станет моей девушкой, а своей девушке я потом стану писать из армии письма, а она станет меня честно ждать, а потом мы поженимся, и наши дети нам родят внуков и так далее… Но вот вместо того, чтобы занять свои губы губами Ирки, я всё рассказывал и рассказывал девушке про всё подряд: про мотоциклетную аварию, про своего деревенского друга Вовку, про мою спортивную площадку за домом культуры, про свои жизненные планы. Ира тоже не молчала, и при этом не подавала никаких сигналов, по которым бы можно было сориентироваться – можно уже ее поцеловать или нет…
Начинало светать. Известно, что темнота – друг молодежи. А при таких обстоятельствах – тем более. Ну, а утренний свет – наоборот, так сказать, губитель всех солдатских надежд. Не закончив начатую фразу, я подошел к Ирке и попытался ее поцеловать. Она не возражала. Но в то же время и не предпринимала в ответ никаких конкретных действий. Она стояла, опустив руки и держа губки бантиком. Я взял Ирку за предплечья и очень чётко ощутил на ее коже пупырышки, она сильно замёрзла. Эти пупырышки почему-то запомнились навсегда. В общем, поцеловались мы как брат с сестрой. Ира тут же попрощалась и юркнула в подъезд. Тут я понял, что мой мочевой пузырь сейчас разнесет меня на куски. Я забежал в ближайшие кусты и через несколько секунд стал счастливым человеком. Вернее, счастливым призывником, находящимся километров за десять от родной физматовской общаги. Спать, в принципе, уже не хотелось, но нужно же было хотя бы умыться и забрать ценный рюкзак с копчёной колбасой. Сначала я пошёл по направлению к общежитию быстрым шагом, а потом перешел на бег. Через пять минут я уже наслаждался бегом, предутренним туманом, пыльными парками, которые проплывали мимо меня. Уже добегая до общежития, я вспомнил, что накануне комендатша организовала разрушение самодельной деревянной лестницы, которую студенты соорудили на заднем дворе. Дело в том, что после 23:00 общагу закрывали «на клюшку», и до 6:00 в нее можно было попасть только через балкон на 4-м этаже. Балконы на 2-м и 3-м этажах по всему периметру были зарешечены. Лестница нужна была для того, чтобы добраться до железных прутьев решетки на втором этаже, а дальше нужно было лезть по самим прутьям. Без хорошей физической подготовки этим способом попадания в общагу лучше было не пользоваться. И вот теперь я вспомнил, что лестницы нету.
По дороге я свернул к старому корпусу института, который находился от общежития метрах в трёхстах. В тыльной части корпуса уже несколько месяцев шел ремонт: штукатурили старые стены храма науки, и в той части двора накопились всякие строительные штуки: козлы, доски. Я надеялся там найти какую-нибудь длинную доску или лестницу. Там на самом деле оказалась лестница. Она была просто огромной – по ней, наверное, можно было забраться гораздо выше второго этажа. Лестница была вся в побелке и сильно пачкалась. Но главное то, что была она очень тяжёлой. В несколько приемов отыскав ее центр тяжести, я приложил большие усилия, чтобы ее поднять. Меня буквально вдавило в землю. Напрягая все силы и шатаясь из стороны в сторону, я потихоньку выдвинулся в сторону баскетбольных площадок, через которые к общаге можно было пройти по самой короткой дороге. Эти баскетбольные площадки были обсажены по периметру шикарными каштанами, от цветения которых моя душа каждую весну летала по студенческому городку, словно птица. Ближе к новому корпусу возле площадок росли густые кусты черной бузины. Добравшись, наконец, до площадок, я решил хотя бы минуту отдохнуть. Я скинул с себя груз и опустился на коленки, тяжело дыша. Кусты зашевелились, оттуда выбрался мужик лет тридцати. По состоянию его одежды и лица было примерно понятно, чем он занимался несколько последних часов. От него несло перегаром. Мужчина почему–то обрадовался мне. Наверное, как потенциальному собеседнику. Подойдя ко мне почти вплотную, он присел на корточки. В руке он разминал сигарету, во второй держал коробку спичек.
- Привет, - сказал мужик.
- Привет, - сказал я, все еще тяжело дыша.
- Бабу будешь? – спросил мужик.
Я не стал переспрашивать, я всё понял. В кустах еще кто-то возился и, как мне показалось, тихонько смеялся. Мужик закурил и с наслаждением выпустил в сторону узкий поток дыма. Он улыбался и был вполне счастлив. Наверное, счастья у него было настолько много, что ему было не жалко поделиться ним с вот этим странным юношей, который куда-то тащит огромную лестницу. Других претендентов на кусок его счастья не было. Я тоже улыбнулся и сказал:
- Спасибо, не надо…, - и, увидев вопрос во взгляде мужика, добавил – Спать очень хочется…
Взял лестницу, с трудом закинул ее на плечо и, снова слегка пошатываясь, медленно устремился к заветным балконам.
4.
Нас привезли на вокзал буквально минут за пятнадцать до отправки поезда. Самые ушлые из пацанов уже познакомились с солдатами из состава «покупателей» и в автобусе начали выуживать у них ценную информацию об особенностях службы. Солдаты строили из себя небожителей, разговаривали сквозь зубы, отвечали намёками или в ответ просто грубо шутили. Мат проскакивал через одно слово. Я подумал: «Ничего себе связисты». В моем понимании солдат связист должен был быть интеллигентным человеком, почти что инженером в военной форме. Вот, например, связистом в армии был мой отец. Его до сих пор раз в несколько лет приглашали повесткой на военные сборы. На фотографиях с этих мероприятий я видел взрослых серьезных мужиков на фоне военных автомобилей с большими кунгами со всякой электроникой внутри. Вот они, эти мужики, были связистами. А эти, в автобусе, просто какие-то гопники… Мы проехали через всю улицу Советскую, спустились к «мужику с факелом» и вскоре завернули на улицу Вити Пятёркина, ведущую к железнодорожному вокзалу.
Нас выгрузили на небольшой площадке возле первого перрона. Чтобы попасть к нашему паровозу, мы поднялись по короткому лестничному пролёту. На перроне оказалось полно народу, в том числе родственников и друзей призывников. Меня пришла провожать почти вся группа. Пришли также друзья, которые учились в других группах и мой друг Толик из мединститута. Ребята обступили меня с разных сторон, хлопали по плечу, советовали не дрейфить, подкалывали, курили и смеялись. Старлей закричал: «На прощааание пяааать минууут!» Я отыскал глазами Ирку. Она стояла рядом с Ленкой и молча ревела. Боясь не успеть всем уделить внимание, я начал каждому из ребят жать руку. Девочкам просто помахал рукой, современные обнимашки-целовашки были тогда не в моде. Стриженые и не очень будущие бойцы оккупировали часть плацкартного вагона, смешавшись с обычными пассажирами. Я и еще один призывник попали в одну плацкартную ячейку с пожилой парой. Я сел на скамейку подальше от окна и просидел так некоторое время, справляясь с эмоциями.
Эмоций было много. Самая сильная из них – тоска от надвигающегося неизвестного, неуютного и тревожного, требующего постоянного напряжения будущего, которое называют армейской службой. Тоска от того, что всё уютное и доброе, доставшееся за просто так от любящих родных, от друзей, заработанное не такими уж большими тратами у знакомых, преподавателей, обжитое в успевших стать родными стенах общаги, теперь перестает быть моей защитой и опорой, моим «домиком»… Ребята заглядывали в окна, искали меня. Я схватился обеими руками за ручку окна, резким рывком отодвинул большую раму вниз и высунулся из окна наружу. Рядом со мной в проём протиснулся мой сосед-призывник. Поезд тронулся, и тут же на полную громкость зазвучал военный марш «Прощание славянки». Это было очень неожиданно. Мы, призывники, приняли этот марш, который всегда символизировал проводы на войну, на службу или в путешествие, на свой счёт. Тогда я не знал, что под звуки этого марша в рейс отправляются многие поезда и теплоходы СССР, в основном следующие в Москву. А мы отправлялись именно туда. Марш этот поднял в душе каждого присутствующего на перроне и каждого отъезжающего волнительное и по мере сил придавленное ко дну чувство, которое рвалось наружу, порой искреннее и нежное, а порой грубое и сердитое – но в любом случае важное, проводящее черту между сейчас и потом. Девушки и женщины начали реветь, и даже у парней глаза заблестели от солёной воды. Толпа словно бы засветилась торжеством этого марша, тронулась вместе с вагонами и прошла несколько шагов, а затем, словно опомнившись, остановилась и более активно замахала руками. Поезд разгонялся, мы тоже махали в ответ, высунувшись из окон. Мой друг Шурик бежал рядом с вагоном с таким видом, словно это было его привычное занятие, и широко улыбался. Постепенно, уже через минуту, он начал отставать, но бежал и по щебню рядом с рельсами, когда кончилась платформа. Я видел его долговязую не сдающуюся фигуру до тех пор, пока поезд не сделал плавный поворот, тогда Санька исчез за углом одного из грязных привокзальных зданий. Сейчас я думаю, что мой друг искренне радовался моему призыву в армию. На тот момент он уже отслужил сам, и теперь ждал, что мне вся эта «советская армия» пойдёт на пользу.
Перемешанные с обычными пассажирами, пацаны вели себя довольно скромно. После возвращения утром в военкомат нас никто не шмонал, и поэтому рюкзаки, пополненные запасами водки, теперь располагались в непосредственной близости от стаканов и чашек, и настроение бойцов начинало потихоньку выравниваться. Предстоящие два года отодвигались в представлении хмельных мыслей куда-то далеко вперед. Мои соседи по вагону – пожилая пара – оказались довольно болтливыми. Мужик рассказывал о своей работе в министерстве машиностроения Советского Союза. Он очень гордился тем, что он, работник министерства, большая шишка, ехал в обычном плацкарте и не претендовал на большее. Мне было не до его рассказов, я все никак не мог перестать мешать в голове винегрет мыслей о друзьях, родителях, общаге, нашей команде из тридцати трёх пацанов. В общаге удалось поспасть буквально один час, и меня клонило в сон. Попив чаю, я уснул и проспал почти до самой Москвы.
Следующим утром нас построили на перроне Павелецкого вокзала и провели небольшой инструктаж, по-видимому, стандартный для таких путешествий. Москва, курсанты, не деревня. Это город… город-герой, между прочим. Поэтому перемещаться надо строго в затылок товарищу и не ловить мух, курсанты. Потому что курсанты любят, понимаешь, половить мух и всякое такое похожее. Держать надо, курсанты, каждого соседа в поле, понимаешь, зрения. Мы перемещаемся на аэровокзал, курсанты, потому что нам надо лететь в город Благовещенск. Перемещаться будем, курсанты через метро, а там особо много мух, поэтому потом не обижайтесь, понимаешь. Направо шагом марш, понимаешь, шире шаг, не отставать.
Я уже знал многих ребят по именам. Артур, Виталик, Димка малой, Димка большой, Генка, Витя... У Вити была гитара. Она была вся разрисована шариковой ручкой: розочки, силуэты, названия рок-групп, отрывки текстов песен. И когда была возможность, Витя пел. Пел он в основном Цоя. Он отходил в уголок, туда, где меньше народу, и начинал негромко, почти что шёпотом. Пацаны, которые уже знали, как Витя умеет петь, моментально окружали его и, если знали слова, начинали подпевать – сначала так же тихо, как гитарист, но потом все громче и громче. «Группа крови на рукаве, мой порядковый номер на рукаве, пожелай мне удачи в бою. Пожелай мне не остаться в этой траве…» Каждый из нас знал, что мы уже не попали в Афган и что вряд ли кто-то из нас туда попадёт, но тем не менее, каждый эту песню примерял на себя и на ту, которая должна нам пожелать не остаться в этой траве…
Спали мы не в траве. В траве было бы приятнее. Спали мы на бетонном полу в аэропорту «Домодедово», подмостив под головы рюкзаки. Борт был утром, и борт был специализированным – только для военных: Москва-Абакан-Благовещенск. Кроме нас, летели еще какие-то призывники со своими «покупателями», а также группы каких-то офицеров. Ту-134, однако, был полупустым. Мы гуляли по салону взад-вперед, опять кучковались возле Вити, и снова просили пожелать нам не остаться в этой траве, или сажали алюминиевые огурцы на брезентовом поле.
5.
Последнее, что я делал на брезентовом поле – так это танцевал. Ночью во время моих проводов пошел дождь. Он довольно быстро закончился, но вся трава во дворе оказалась мокрой. Именно лужайка была запланирована под танцевальную площадку, и теперь она была испорчена дождём. Я сбегал в сарай и принёс оттуда красный брезент. Оказалось, что его хватает только на половину площадки. Тогда мой крёстный отец, а по совместительству – хороший наш сосед дядя Гриша притащил из дому брезент гораздо большего размера, и мы застелили ним половину двора. Бабулькам на этот же брезент поставили стулья, чтобы они могли смотреть на танцы и на конкурсы. На крыше гаража стоял коробок с тремя крашенными лаком для ногтей лампочками и матовым стеклом – самодельная светомузыка, висели гирлянды и воздушные шарики. Дядя Толя, мамин одноклассник по музыкальной школе, привёз свой электробаян с усилителем и колонками, туда же подключили магнитофон… Из дома были вынесены все кровати, тумбочки, сервант, журнальный стол, кресла, - все, что не могло быть приспособлено для застолья. Гости сидели во всех четырех комнатах. Готовили блюда под предводительством мамы и бабули две бригады тётушек – в самом доме и в летней кухне. Во всём дворе всё сияло свежей масляной краской, дорожки были отремонтированы, деревья побелены, Дружок отдыхал за летней кухней в своей будке, его туда временно переместили из центра двора. А на брезенте шла дискотека…
В Благовещенске шёл дождь. Пока мы заскакивали в свой вагон, моя стройотрядовская зелёная форма с красной нашивкой «ВССО Буревестник» насквозь промокла. Мы снимали одежду и выкручивали ее прямо на пол. В вагоне, кроме нас, никого не было. Ехать до станции Ледяная, что возле города Свободный, было недолго, часов пять, и мы не успевали обсохнуть. Из мокрых рюкзаков начали выкладывать содержимое. И вдруг обнаружилось, что почти у всех есть копчёная колбаса. Тогда мы решили отдать ее кому-нибудь на ближайшей станции. По поведению и рассказам солдат, ехавших с нами, мы уже примерно понимали, что лучше эту колбасу просто выбросить, чем привезти с собой в часть.
Офицеры и солдаты, которые нас довезли до станции Ледяная, пересели в «уазик», нас же закидали в бортовую тентованную «шишигу» с лавками для перевозки людей. Кто сидел в кабине, я не знаю, мы же набились в кузов как селёдка в банку – сидели и на скамейках, и на своих рюкзаках. Мы с удивлением обнаружили среди нас новое лицо - бойца из нашей части, который приехал нас встречать на этой же машине. Он тут же начал инструктировать нас по поведению после прибытия в часть. Не надо лезть в драку, если что-то сразу не понравилось, нужно сначала оценить обстановку, присмотреться и узнать местные законы и традиции. Поначалу будет трудно, но это временно, нужно перетерпеть. Местный солдатский магазин – «чепок» –  посещать не придется, потому что «духам» это делать не положено. И вот тут обнаружился его шкурный интерес – он с выражением наивного своего в доску парня утверждал, что, во-первых, деньги нам будут не нужны – в магазин ходить будет невозможно, а во-вторых, от денег могут возникнуть только неприятности, потому что их могут своровать или отобрать. Так не лучше ли, избежав всех этих конфликтов, просто отдать эти деньги сейчас ему. А он запомнит добро и потом, если надо, поможет в прохождении службы по мере своих возможностей. Вы покупаете себе карифана из старослужащих прямо сейчас, глупо прозевать такую возможность.
Учебная часть была расположена в глубине тайги, от Ледяной до нее примерно 40 км, на «шишиге» мы добирались туда чуть меньше часа. И за этот час большинство из ребят, взвесив все за и против, отдали этому шарлатану свои деньги, примерно от пяти до двадцати советских рублей каждый. Эту рожу я потом за всю службу в учебке видел буквально пару раз. Свои деньги я отдавать не стал, надеясь на то, что их удастся сохранить. Тон у шарлатана был соболезнующий, и даже самые стойкие оптимисты загрустили. Тревога заползала каждому за воротник. «Шишига» трясла нас и подкидывала на каждой кочке, а мы готовились к началу больших неприятностей. Газон беспрепятственно промчался через КПП, проехал вдоль штаба прямо на плац, к бревенчатому зданию – солдатскому клубу, остановился и заглушил мотор. Богатенький боец тут же сиганул через борт и исчез. Мы сидели в кузове тихо как мыши и ждали команды к разгрузке. Вечерело. В проем тента был виден большой пустой плац с огромным плакатом в конце. По бетонке застучали кирзачи, много людей в кирзачах приближались к нашей «шишиге». Радостно, с придыханием, кто-то закричал: «Духиии!!! Веешайтеесь!!!»