Изерброк. Глава VIII

VIII



Исторически сложилось так, что бюрократическая машина государственного управления Федерации Триполи со всеми министерствами, отделами, службами и департаментами достигла невероятных размеров и сложности. Официально треть населения Триполи работала в государственном секторе, четверть – в сфере контроля и управления. Все они, кто в меньшей степени, а кто в большей, в зависимости от министерства, обеспечивались государственными благами, за которые добровольно, а многие и с радостью, становились винтиками системы.

При громадности и сложности бюрократической машины одни части её находились под избыточным контролем других частей, а те в свою очередь – третьих. Излишняя, как может показаться, зарегулированность гос. механизмов на самом деле была необходима. Попросту говоря, огромная бюрократия, бесконечное число государственных служб, взаимный контроль, контроль контроля, запутанность ведомств, отчетности, подотчетности, взаимное перекрытие зон ответственности и при этом, всё равно, значительное количество зон, остающиеся вне контроля, – всё это было способом существования такого государственного образования как Федерация Триполи.

 При попытках сокращения размеров бюрократической машины или умаления её полномочий Федерация Триполи начинала трещать по швам, во всех трех метрополиях тут же вычленялись неподконтрольные ничему и никому области, появлялись какие-то группы вооруженных людей со странными флагами, какие-то сухопутные пираты; преступные кланы распоясывались, откуда-то вылазили различные мутанты, по улицам становилось небезопасно ходить в светлое время суток уже в Средней Зоне, тут и там носились стаи бродячих собак, огромные крысы из трущоб, из канав выползали жабокрысы и прочие опасные мутанты и мигрировали к центру; начинался хаос.

Поэтому большой, избыточный государственный аппарат, в котором служило не меньше четверти официально учтенного населения Федерации, был просто необходим.

Но вот Мамушке работать в нём почему-то не хотелось. Он видел, какой отпечаток оставляет многолетняя государственная служба на нормальном разумном человеке. К примеру, комиссар Поц, начальник сыскного отдела Департамента Полиции. Двенадцать лет назад познакомившись с тогда еще простым лейтенантом Симоном Поцем, Мамушка обратил внимание только на его вымуштрованность и некоторую формализованность мышления. Спустя двенадцать лет, Мамушка, сам находящийся благодаря семилетнему запою в состоянии ума далеко не кристальном, обнаружил, что Симон Поц поглупел. Да, теперь он стал начальником, возглавляет целый сыскной отдел, но он глуп, как пробка. Карьера в госаппарате сделала его глупцом.

И это не случайность, а система. Если комиссар Поц глуп, то стоящий над ним обер-полицмейстер генерал-капитан Максимилиан Лей еще более глуп, потому что он в большей степени часть машины, чем Поц. Самый глупый в их министерстве это, разумеется, сам министр охраны и безопасности, генерал-полковник Йоаким Брага.

 Между тем, все они, только-только поступив на государственную службу, были вполне разумными, веселыми, а многие не просто разумными, но и талантливыми молодыми людьми.

Таков бы взгляд Бенджамина Мамушки на государственную службу. Может быть, он ошибается, может быть, у него предубеждение, но так или иначе свой выбор он сделал много лет назад. А сейчас ему 42 года, выглядит он на все 47, и никто уже на постоянную работу в полицию его не возьмет. К нему обратятся при сложном деле эти зарегламентированные и поглупевшие служаки, заплатят аванс. При удачном исходе дела выплатят неплохой гонорар и прикрутят к своим погонам еще одну звездочку, а кто-то пересядет в кресло повыше. А Бенджамин Мамушка пойдет пропивать полученные деньги в трактир «Пеликан». Нет, теперь он уже задумался о своём будущем, старость – не за горами, а государственную пенсию ему никто не даст.

Мамушка сидел в кресле, курил и размышлял о своей жизни. В целом размышления получались невеселыми. К своим сорока двум годам он ни разу не был женат, не имел своего дома, никаких накоплений и, в общем, никаких перспектив. В государственном секторе он никогда на постоянной основе не трудился, так же, как и на любой другой работе больше трёх недель подряд. Близких родственников у Мамушки не было. Единственного родного человека, старушку-мать, которая вырастила его в одиночку в холодном бараке ПромСектора, он похоронил восемь лет назад.

 Многочисленных знакомых периода известности Мамушка растерял. Осталось несколько приятелей, в сущности таких же бедолаг, как и он сам, несколько собутыльников, пара информаторов и один человек, которого Мамушка мог назвать своим другом – старый пьяница и магистр философии – Умберто Перона. В основном с ним за бутылкой бренди, граппы, рома, кальвадоса или другого крепкого пойла Мамушка проводил долгие вечера в трактире «Пеликан». Сам Умберто предпочитал белое массалийское вино, но не гнушался и чего покрепче, если его угощали.

 У них был свой столик у окна, фамильярные отношения с персоналом и всё подобное, что полагается многолетним постоянным клиентам.

Мамушка затушил окурок сурийской папиросы о дно пепельницы, вздохнул, встал с кресла, – кресло при этом жалобно скрипнуло, – прошёл на кухню, где находился основной потребитель электричества в его квартире – небольшая холодильная камера, открыл дверцу камеры, – лицо Мамушки осветилось синим электрическим светом и тихой внутренней радостью – в холодильнике оставались полбутылки бренди и полная литровая еще непочатая бутылка кальвадоса – подарок соседки на День Рождения.

 Кроме того, в холодильнике находились бутылка тоника, лёд и долька вялого лимона на блюдечке. Там же стоял и четырехгранный стакан с толстым дном. Мамушка плеснул бренди в стакан, бросил туда же несколько кубиков льда, закрыл дверцу холодильника, – электрический свет исчез, – затем подумал, снова открыл, взял бутылку бренди с собой и вновь закрыл. В кухне установилась темнота.

Мамушка вернулся в кресло. Он уже не думал о своей печальной жизни. Попытавшись спросить себя, почему он не женился в своё время, он глотнул бренди и обнаружил, что мысли его сами собой вращаются вокруг нового расследования.

К его дому, как и к большинству домов Средней Зоны, было подведено электричество. В полной мере электричеством никто не пользовался. Холодильные камеры были дороги, другие электроприборы недоступны. Кто-то вскладчину целым подъездом покупал холодильник – громоздкий стальной ящик с синими лампочками. Внутри квартир для света по старинке зажигали свечи, керосиновые лампы и газовые рожки; электрическим светом подсвечивались только наружные лестницы домов, для чего применялись маломощные лампочки с угольными стержнями. Для уличного освещения использовались газовые и газокалильные фонари. Основная мощность Паротурбинной электростанции №1 уходила на питание промышленных предприятий города.

Громкий стук в дверь отвлек Мамушку от размышлений о деле. Пришла соседка по лестничной площадке, Августина Карловна, тучная пожилая женщина. Это она презентовала Мамушке кальвадос на День Рождения. Августина Карловна знала Мамушку (он уже снимал здесь квартиру) со времен его славного детективного прошлого.
 
Мамушка открыл дверь, из коридора повеяло помоями и крысами. Как уже известно, внутренней лестницей для прохода в квартиры никто из жильцов не пользовался. Её использовали только для подъема угля и выноса мусора к мусоропроводу, который большую часть времени был забит. Уголь кучей сваливали внизу у входа во внутренний коридор. Там же внизу к исходу каждого месяца скапливалась куча гниющих бытовых отходов. Небольшие кучки скапливались на площадках между лестничными пролётами. За освещение никто не отвечал, угольные лампочки, какие были, давно перегорели. В тёмном смраде вольготно себя чувствовали огромные дружелюбные крысы. Они считали себя полноправными хозяевами дома, коренными обитателями внутренних коридоров и подвальных помещений. А поскольку некоторые жильцы подкармливали крыс очистками и объедками, те стали вести себя в некоторой степени подобно домашним животным. Когда кто-нибудь из жильцов отворял внутренние двери, чтобы вынести мусор или спуститься за углём, несколько жирных крыс норовили проскочить в квартиру. Но путь им преграждала твердая хозяйская нога.

Августина Карловна по причине своей тучности – она была очень полной женщиной – не могла пользоваться внешней железной лестницей, ей было трудно протиснуться в узкое пространство между стеной и железным поручнем, да и подъем был слишком крут; к тому же она опасалась, что крепление лестницы не выдержит её веса. В общем, Августина Карловна всегда ходила по внутренней темной и забросанной объедками лестнице. Почти на каждой ступеньке сидело по нескольку огромных сытых крыс, они не спеша отползали с пути медленно с огоньком в руке идущей Августины Карловны.

 Она освещала себе путь огарком свечи, который вынимала из сумки. Продвижение по лестнице, особенно, если это было восхождение, всегда занимало у неё много времени, женщина останавливалась отдыхать на каждой площадке. В минуты остановок, опираясь на толстую трость, она ласково разговаривала с крысами. Те, шевеля острыми мордочками и большими округлыми ушами, внимательно смотрели на огонёк свечи и, казалось, слушали. На промежуточной площадке между 4-м и 3-м этажами Августина Карловна всегда бросала крысам угощение: кожуру от банана, каменный пряник или еще что-нибудь, что у неё находилось в сумке.

Подкармливала крыс Августина Карловна уже много лет. Кажется, одинокая женщина питала к ним искренние теплые чувства. Не изменила она своего отношения к крысам и после того, как они сожрали её домашнего питомца – красивую ласковую пушистую и невероятно белоснежную манильскую кошку по имени Мими. Просто ангел была, а не кошка. Она имела неосторожность выбежать во внутренний коридор, потеряла ориентацию, испугалась огромных, почти достигающих по размерам её саму, крыс, перепугала их самих, зашипела, побежала зачем-то вниз… Когда Августина Карловна вышла из квартиры, тревожным голосом клича свою любимицу, всё уже было кончено.
Крысы беззлобно и как будто с удивлением растерзали бедную кошечку. Но Августина Карловна не возненавидела их. Она только в первое время беззлобно ругала их, глупых хулиганов, когда бросала им банановую кожуру. Новую кошку так и не завела.
 
Августина Карловна пришла к Мамушке с пустым ведром. Самой ей трудно было поднимать на четвертый этаж уголь для обогрева и приготовления пищи, иногда дрова. Мамушка всегда это делал за неё, то есть, когда поднимал ведро угля для себя, то заодно поднимал и соседке. Ей было крайне непросто затаскивать наверх своё тучное тело, не то, что уголь.

– Добрый вечер, господин Мамушка. Я предусмотрительно приняла решение немного подтопить печь перед наступлением ночи. Чувствуется похолодание и, наверное, будет дождь.

– А вы прошлую ночь не топили? – спросил Мамушка, зажигая свечной фонарь.

– Нет. От плиты тепла хватало. А сегодня прям чувствуются струи холодного воздуха.

– Зима скоро, Августина Карловна. Дожди.

– Да уж. Зима. Одно слово только. Я-то помню еще времена, когда зимою снег был. На салазках катались. А сейчас, что зима, что осень, что лето… сырость одна.

Бенджамин Мамушка принес соседке и себе по ведру угля.

Когда внизу он загребал лопатой уголь, он и правда почувствовал, что похолодало.
Дома он разжег камин. Несколько ореховых поленьев у него оставалось. Он решил сжечь их сейчас, а уголь оставить на потом. Кроме камина, в квартире имелась еще небольшая чугунная плита на кухне, которую Мамушка редко, но использовал для приготовления пищи. Еще был примус.