Мост через реку Быстрица

Мост через реку Быстрица

1

       Вечерние сумерки, как всегда, мягко накрыли дома и дворы небольшого прикарпатского селения и сделали почти невидимой главную и единственную улицу.  Тёмно-серая полоса асфальта незаметно переходила в светло-серые пыльные обочины, придорожные канавы с зеленовато-жёлтой травой скрылись во тьме, и только тощие контуры заборов из узких досок были видны при неярком лунном свете. Лишь в самом конце села, вокруг одного из последних домов, неярко светились около десятка маломощных лампочек, развешанных по периметру двора. Именно в этом месте неширокое шоссе начинало спускаться, медленно погружаясь в темноту, к тихо шепчущим о чём-то, прозрачным струям реки Быстрица.
      Несмотря на дюжину палаток, разбросанных равномерно по территории всего двора, не слышно было почти никакого шума. Обитатели этого временного лагеря, натрудившись за длинный летний день, неторопливо погружались в мир грёз, миражей и мечтаний. Раз в несколько минут, к какой-нибудь из палаток, всё же проплывал чей-то силуэт и тогда оттуда начинали доноситься приглушённые звуки разговора, словно кто-то пытался позвонить колокольчиком, завёрнутым в тонкую ткань.
       Местные жители уже привыкли к существованию на окраине села такого весьма немаленького дома с непривычно большим двором. Между собой они называли это место, немного странным для деревенского слуха, словом "стационар". Термин, происходивший от латинского слова, означавшего "постоянный, неподвижный", уже более десятка лет указывал на место прохождения учебной практики студентов географического факультета Львовского университета. Ежедневно в семь часов утра, после короткой летней ночи в душных палатках, отправлялись будущие географы небольшими группами со двора и до вечера ходили по окрестным полям и лугам, заглядывали в небольшие лесочки, вытянувшиеся вдоль неглубоких оврагов, спускались по обрывистым склонам к реке. Тут, на примере окрестных земель, за несколько недель им надлежало получить основные навыки изучения почв, растительности, рельефа и горных пород. Самой приятной обещала быть заключительная неделя, когда предполагалось ежедневно по полдня плескаться в водах Быстрицы для измерения глубин, скорости и других элементов этого природного потока.

          В тот поздний вечер, за домом, куда не доставал свет ни одной из лампочек, почти в полной темноте сидели Мирон и Ева. Её чуть согнутая рука лежала на спинке скамейки, словно указывая на невидимую границу, пересекать которую не дозволялось. Впрочем, Мирон и не пытался этого сделать, ведь Ева была для него малознакомым человеком. Так он думал и сам удивлялся своим же мыслям. Ничего себе "малознакомый". А два года совместной учёбы – это ведь множество часов, проведённых вместе в аудиториях. За это время он сотни раз смотрел на неё, как и на любую другую сокурсницу, но лишь недавно разглядел поистине красивую девушку. Как можно было не видеть этого раньше? Разве её карие глаза заблестели только сейчас? Неужели слегка пухлые губы только в последние дни поманили к себе? А её стройная фигура и раньше не пряталась под монашеским балахоном и постоянно была доступна его взору. Чем больше парень смотрел на Еву, тем больше недоумевал, поражаясь собственной двухлетней чувственной ограниченности.
      Почему-то, именно сегодня, после ужина, Мирон решился подойти к ней и, глубоко вдохнув для храбрости, стараясь не запнуться на полуслове, предложил прогуляться за околицу села к мосту через Быстрицу. Это был стандартный, годами протоптанный, вечерний маршрут для всех студенческих парочек. Тут завязывались лёгкие романы, вызванные опьяняющей свободой, часть из которых со временем переходила в серьёзные отношения. Здорово было сознавать, что нет рядом родителей, нет всевидящей вахтёрши у входа в общежитие, а усталые за день преподаватели, не обладающие уже студенческим задором, крепко спят в своих комнатах большого дома. Толчком к такому решительному поступку послужило случайное наблюдение Мирона, что во время обеда к Еве подсел Юра Калиниченко, записной факультетский Дон Жуан. Не менее четверти часа этот усатый франт что-то нашёптывал девушке, вынуждая её, слегка улыбаясь, отодвигаться от него. 
            К удивлению Мирона, Ева без всякого жеманства и отговорок согласилась на прогулку, но уточнила, что дойдут они только до моста и сразу повернут назад. Это и было понятно, по крайней мере для юноши. Ведь на самом мосту, куда совсем не добирался свет сельских домов, почти в полной темноте, парочки уже не прогуливались, а стояли и целовались под монотонный шум воды и, едва слышимое из прибрежных кустов, стрекотание кузнечиков. Так и пошли они рядом по асфальту, глядя вперёд в темноту и лишь изредка поворачивая головы друг к другу. Машин можно было не опасаться, ибо в это позднее время практически уже не было движения на этой тупиковой дороге. Взаимные попытки "нащупать" общую, интересную для обеих, тему разговора свелись к обмену мнениями о первых днях учебной практики и впечатлениями о минувшей сессии. Метров за пятьдесят до моста, не дожидаясь приближения к целующимся парочкам, Мирон и Ева повернули назад и через четверть часа, найдя на территории стационара пустующую скамейку, с удовольствием плюхнулись на неё, вытянув, усталые за день, ноги.

     - Может, о себе немного расскажешь? – неуверенно начал Мирон, пытаясь окончательно отрешиться от недавних переживаний на экзаменах и отвлечься от окружающей повседневности. Ему очень хотелось хоть чуть-чуть проникнуть во внутренний мир этой привлекательной и, пока что, загадочной для него девушки.
        – Ну, например, начни с того сказочного места, где рождаются такие красивые девочки, - продолжил допытываться он.
      - Да красивые есть везде, - улыбнулась Ева, - только мужики не всегда разглядеть могут. Но догадался ты правильно, места у нас в Закарпатье необычные. Всем говорю, что я родом из Свалявы, но, в действительности, из примыкающего к ней, села Сусково. Оно тоже на берегу Латорицы. Даже вот в названии реки чувствуешь какую-то нежность и сладость?
     - Конечно, приятное название, не то, что у нас на равнине. Мальчишки даже скороговорку придумали: "В Раве-Русской – речка Рата". Звучит так, как будто что-то рубят, а у вас - вроде как гладят, - подыграл Мирон собеседнице.
    - Любят все речку, - продолжила Ева, - ведь даже хаты в селе расположены так, что почти с каждого крыльца её видно. А на улице, что вдоль берега тянется, шум воды постоянно слышен. Люди так и живут под журчание воды, а не под тарахтенье машин, как во Львове. Наш дом тоже недалеко от Латорицы, но бульканье потока слышно только весной, когда снег в горах тает, и идёт большая вода.
      - Мы летом временную запруду на Рате делали, получалось озерцо метров двадцать в длину. Там купались и плавать учились, – поддержал водную тему Мирон.
      - Не-е, - протянула девушка, - в Латорице особо не покупаешься. Даже в июле вода холодная, застудиться можно. Так, заскакиваешь по колено, брызнешь друг на друга и на берег. Мелко, холодно, камни скользкие, поэтому многие наши парни, даже когда в армию уходят, плавать так и не умеют.
      - У тебя есть ещё братья или сёстры? – спросил Мирон, стараясь оживить разговор.
       - Ой! – улыбнулась Ева, - ты смеяться будешь. Только сёстры. Нас четверо девок в семье, я старшая. Батька, иначе как "бабье царство", к нам не обращается.
       - Но зато матери легко по дому хозяйничать, ведь столько помощниц рядом. Нас вот два брата: я и Колька. Он старше на два года и сейчас в армии. Мать наша почти каждый день повторяла, как ей трудно с тремя мужиками управляться.
       - Может в других семьях и так, только у нас почти вся помощь на мне была. Сёстры всё маленькими считались. А я постоянно слышала "Ева, помоги", "Ева, сделай", "Ева, ты же старшая". Всегда кому-то что-то надо. Мне же так часто хотелось выбежать со двора, допрыгать на одной ноге до обрыва, что начинался сразу за дорогой. Потом не спеша спуститься по поваленному дереву до самой воды, упасть со всего размаха на мягкую, чуть влажную от речных брызг, зелёную траву и спрятаться от всех между двумя огромными замшелыми валунами. Когда это удавалось, я валялась на пахучем травяном ковре, а затем влезала на один из камней и смотрела как тонкими змейками извиваются отдельные потоки в реке. Могла без конца наблюдать, как из небольших белых бурунов образуются маленькие водовороты в которых вода вертит, не отпуская, попавшие туда сухие листья и мелкие веточки. А если покачать головой, то обязательно в глаз попадёт солнечный луч, отражённый от мокрой блестящей поверхности близлежащего камня, и на мгновение ослепит тебя.
       - У нас всё наоборот, - чуть разочаровано вздохнул Мирон, - надо минут десять сидеть на берегу, пока заметишь хоть какое-то движение воды в Рате. Зато купаться можно вдоволь. Сама река тоже мелковата, там малышня плещется, но сразу за городом есть старая мельница с плотиной. Всё это давно заброшено, но у плотины держится озеро, которое намного больше, чем возле запруды – туда, в основном, мы и бегали поплавать, когда уже чуть подросли. Вот что особенное находится возле реки, так это разрушенные ДОТы. Ты, наверняка, никогда их не видела. ДОТ расшифровывается как "долговременная огневая точка." Это небольшой бетонный бункер, наполовину зарытый в землю, а метра полтора выступает над поверхностью. Построены они были перед войной и там сидели пулемётные расчёты, обстреливая всю открытую перед ними местность. Такую штуку даже снарядом непросто было разбить. Но в сорок первом немцы быстро наступали и почти везде просто обошли эти сооружения, даже не разрушив их. Летом, уже к полудню, бетон нагревается так сильно, что бывает трудно сидеть, но если бросить на него полотенце, получается отличная печка, где можно загорать, греясь и сверху, и снизу.
     - Вот здорово! Я так любила загорать, но мне можно было быть на солнце только в большой шляпе, иначе на лице сразу появлялись веснушки. С годами это почти прошло, но всё равно остерегаюсь.
         Только сейчас Мирон обратил внимание, что у его подруги есть несколько тёмных пятнышек возле носа и над верхней губой. Девушка не была блондинкой, скорее, светлой шатенкой, поэтому оставшиеся веснушки имели не рыжий цвет, а коричневатый. Иногда они казались даже не природной пигментацией, а теневыми точками от вуалетки, как на многих женских портретах начала двадцатого века. Евино лицо было правильной округлой формы, и, в сочетании с аккуратным носиком, имело весьма привлекательный вид. Всегда чуть прикрытые глаза свидетельствовали о скромной натуре, что соответствовало действительности. Говорила она негромко, время от времени поднимая глаза на собеседника, и всегда слегка улыбалась. Если же, что-то очень смешило её, то хохотала искренне, чуть откидывая назад голову с короткими завитушками каштановых волос. В такие моменты, когда обнажались белоснежные зубы и блестели карие глаза, она становилась настоящей красавицей. Её лёгкая, едва заметная, сутулость была вовсе не дефектом стройной фигуры, а желанием оставаться незаметной, не привлекая внимания окружающих. Два сферических бугорка на груди, конечно же, не могли конкурировать с выдающимися округлостями большинства однокурсниц-хохлушек, но всё же не ускользали от внимательных мужских взглядов.

       - А, как ты на географический попала? – нашёл наконец оригинальный, как ему казалось, вопрос Мирон, – девочки, обычно, идут на экономический, химический, филологический.
      - Но ты же видишь, что у нас на факультете половина девушек, так что твоё "обычно" не срабатывает. Вообще-то долго выбирала, раздумывала. Честно говоря, джунглями Амазонки или снегами Лапландии никогда не грезила. Интересно было слушать рассказы о чём-то необычном. К нам, где-то в классе седьмом, два новых мальчика пришли, дети военных. Проучились всего месяца два, потом их в русскую школу в Мукачево стали возить, ведь в Сваляве такой не было, а по-украински они плохо понимали. Но один из них до этого жил на Камчатке и очень интересно рассказывал про вулканы, которые постоянно дымятся и про Долину гейзеров, куда их на экскурсию возили. А другой приехал из Иркутска, много раз бывал на Байкале, а один раз даже на остров Ольхон попал. Там скалы из мрамора, ледяные пещеры и в шаманов все местные жители верят. Конечно, я читала немного про разные страны, но любила также исторические романы и книги из серии "Жизнь замечательных людей".

       Ева подняла глаза на звёздное небо и сразу вспомнила один из немногих разговоров с отцом на эту тему. Все свои домашние и школьные вопросы она, как правило, обсуждала с матерью, но тему дальнейшей учёбы глава семьи сам затронул. Как потомственный уроженец края, где выращивают табак, Евин отец не признавал магазинных сигарет. Он покупал табачные листья у одного из сельчан, сам сушил их, нарезал и ссыпал в полотняные мешочки. Где-то разживался какой-то особой бумагой, которую резал на небольшие квадратные листочки. Сидя во дворе на брёвнах, он насыпал из мешочка, только ему известную, дозу домашнего табачка на листочек и осторожно скручивал его в трубочку, заклеивая слюной. Раскуривал такую самодельную сигарету и начинал дымить, провожая взглядом каждую порцию, выпущенного в небо, белого облачка. В один из, уже тёплых, весенних дней, наслаждаясь такой самокруткой, отец позвал к себе Еву, вышедшую во двор после очередного сидения над уроками.
       - Вот что, доню, - медленно начал он, - ты у нас старшая, скоро, наверное, оставишь наш дом. Жизнь, такая штука, что её, хоть чуток, планировать надо. Пока мы с матерью в силе – поддержим, а ты устраивайся. Может потом, кому из младших, опорой станешь. Всё бывает. Что делать думаешь после школы?
     - Я учительницей хочу быть, - мгновенно выпалила Ева, - мне в школе нравится, да и к малым детям я у нас дома привыкла.
    - А, какой учительницей, - начал уточнять отец, - у малышей или старших ребят разным наукам обучать?
    - Да я уже не один месяц думаю об этом, - призналась девушка.
   - Ну, вот и расскажи, что надумала,- он с интересом глядел на, так быстро повзрослевшую, дочь. - Я сам, правда, учился давненько, ещё при Чехии, но был не из последних, учителя хвалили.
    - На математику, физику или химию я не попаду, - то ли рассуждая вслух, то ли объясняя отцу, начала говорить Ева. – Туда парни головастые поступают. Остаются история, биология, география. Вот думаю остановиться на последней. На этот факультет тоже математику сдавать надо, но уверена, что там задачки попроще.
      - Хороший выбор! – одобрил отец, - наука интересная, дети её любят, а если ещё уметь рассказать, особенно про путешествия дальние, то всегда будут тихо сидеть и слушать. А где, дочка, этому учат?
     - Есть такие факультеты в Черновцах и во Львове. Вот во Львов и хочу попробовать. Мы были там с классом в прошлом году на экскурсии. Помнишь, я ещё почти все деньги на подарки младшим потратила? Город очень красивый, старинный, хоть и шума много от трамваев. Если получится, поживу там пять лет, выучусь и назад сюда, в наши тихие Карпаты.
     - Ну и славно, - подытожил отец их короткую, но конструктивную беседу, -  давай, трудись, ну, а мы, как уже говорил, чем сможем…, сама знаешь.

        Глянув на своего собеседника, Ева заметила, что Мирон уже "клюёт носом", хотя пытается её слушать.
     - Надо разбегаться, - негромко промолвила девушка, - завтра будет ещё один нелегкий день.
     Мирон понимающе кивнул и они, помахав друг другу руками разошлись по своим спальным местам, договорившись, что завтра, если не очень устанут, опять прогуляются до моста.

2

        В течении последующего дня юноша был в приподнятом настроении, постоянно возвращаясь в мыслях к вчерашней сумеречной беседе с привлекательной Евой. Больше всего опасался показаться девушке нудным и обыденным и поэтому постоянно думал о каких-то необычных, но интересных для неё, темах для разговора. Под конец рабочего дня, отдав одному из ребят своей бригады тетрадь с полевыми записями, он задержался у реки. Дождавшись пока все скроются за холмом, юноша достал из кармана кусочек мыла и начал интенсивно, чтобы не окоченеть, бултыхаться в прозрачных струях, периодически намыливая себя. Такая процедура более чем взбодрила его и усилила, и без того немалый, аппетит перед предстоящим обедом. Вздремнув после еды часа полтора, Мирон умылся, достал из чемодана почти немятую рубашку и наименее мятые брюки для предстоящего рандеву.
              Подойдя к соседней палатке, начинающий ухажёр поднял с земли два камешка и постучал ими друг о друга. После десятисекундной тишины, которая показалась ему, как минимум, десятиминутной, брезентовый полог зашевелился. Словно русалка из глубины, почти вплотную перед юношей, появилась Ева. Вместо, уже ставшего привычным за эти дни, дешёвого спортивного костюма на ней были элегантные трикотажные брюки с накладными карманами. Они явно были сшиты на заказ, ибо в магазинах ничего подобного не продавалось, или привезены из-за границы. Худые плечи девушки скрывались под свободным нетолстым кофейного цвета свитером.
        - Ну, идём, - улыбнулась она и не спеша сделала несколько шагов к калитке лагеря.

         Мирон тут же подскочил и засеменил рядом, пытаясь соразмерить свой широкий шаг спортсмена-бегуна с мелкими девичьими шажками. Одновременно требовалось сохранять оптимальную дистанцию от манящей Евиной фигуры: не отдаляться, как в пионерском строю, но и не прижиматься вплотную, поскольку их отношения за рамки дружеских ещё не вышли. Так и пошли, рассуждая о работах, сделанных за день, о смешных ситуациях, которые часто случались в поле. Зная свою эмоциональность, он старался говорить, как можно спокойнее, давая возможность своей спутнице высказать всё накопившееся. И она с удовольствием говорила, глядя перед собой и постоянно жестикулируя руками. Эту особенность сельских девушек Мирон подметил ещё в течении учебного года. Их кисти всегда были неотъемлемой частью разговора. Городские же, обычно при беседе, держали что-то в руках – будь это карандаш, платочек или просто перебирали пальцами.

          Минут через двадцать подошли всё к тому же, ничуть не изменившемуся за сутки, видавшему виды деревянному мосту. Днём, посеревшие от времени, брёвна и доски этого нехитрого сооружения грохотали и скрипели от проезжавшего транспорта, но оно исправно, уже много лет, связывало между собой небольшие окрестные сёла. К вечеру колхозные грузовики разъезжались по гаражам, местные мотоциклисты загоняли в сараи своих вездеходных любимцев, а телеги топорщились оглоблями возле приземистых конюшен. Сумеречная предгорная дымка опустилась на мост и прибрежный кустарник. Сделав несколько шагов по расшатанным скрипучим доскам, Ева остановилась, повернулась к Мирону и, прижавшись спиной к перилам из тонких брёвен, сказала полушёпотом:
        - Стоп, дальше не надо.
        - Это почему? – также негромко спросил парень.
          - Тихо, ты, - она прикоснулась на секунду своим тонким пальцем к его губам и указала на другой конец моста. Там, в каких-нибудь пятидесяти метрах, явно виднелась одинокая парочка, также прислонившаяся к бревенчатым перилам.
        - О, да это же кто-то из наших, - убеждённо заявил Мирон. – Идём, глянем. Наверное, Орест с Лесей. Вчера они тоже ходили к мосту после ужина. Но Ева опять приложила свой указательный пальчик к его рту и, уже не отнимая, усмехнулась:
       - Ну, пойдём, увидят нас, а завтра, с Лесиной подачи, весь курс будет говорить, что мы тоже пара, как и они.
      Мирон серьёзно посмотрел на свою спутницу, взял её руку, поцеловал несколько раз во, всё ещё поднятый, палец и сказал:
       - Так давай будем парой, если ты не против.
      Она усмехнулась и опустила глаза. Он осторожно положил руки на худенькие плечи и чуть притянул девушку к себе. Ева легко поддалась и вжалась в него. Мирон почувствовал не только маленькие тёплые выпуклости на своей груди, а всё хрупкое беззащитное девичье тело. В следующий миг он своими губами осторожно, как бы пробуя на горячесть, коснулся её чуть пухлых губ, отстранился, опять коснулся и только потом поцеловал слегка приоткрытым ртом. Прошло не менее минуты, и он, с трудом оторвавшись от Евы, подумал, что пара, стоявшая вдалеке, уже ушла, но, скосив глаза, увидел два силуэта на прежнем месте. Ева не шевелилась, замерев в позе поцелуя, ни на сантиметр не отстраняясь и не прижимаясь к Мирону. Понимая, что она ждёт продолжения, он целовал её ещё и ещё, ничего не говоря и не разжимая объятий. Наконец, чуть отодвинувшись, Ева, едва слышно, произнесла:
       - Мне воздуха не хватает. Давай чуть пройдёмся. Смотри, там уже никого нет.
         Действительно, силуэты у другого берега исчезли, слившись с темнотой. В горах и предгорьях темнеет быстро, почти без сумерек. Вот только что солнце поливало всё своей желтизной, а уже через десять минут покраснело и скрылось за лесистой горой, лишь чуть подсвечивая из-за горизонта шпили хвойных деревьев на округлой вершине. Мирон положил осторожно руку на её осиную талию и новоявленная пара не спеша двинулась по неплотно сбитым доскам моста к противоположному берегу. Дойдя до середины моста, Ева остановилась и, не поднимая глаз на своего спутника, тихо спросила:
      - А, почему ты раньше не подходил ко мне?
     - Я не смел, - чистосердечно признался Мирон.
    - Что значит не смел? Мы же сидели в одних аудиториях, иногда даже за одним столом и нередко говорили друг с другом, правда немного.
     - Понимаешь, это не просто объяснить. Ты была для меня чем-то возвышенным, недосягаемым. Я не мог представить себя рядом с такой красивой и правильной девушкой.
     - Так что же случилось? – совсем серьёзно, с некоторой опаской, спросила Ева. – Я опустилась в твоих глазах? Стала простой и доступной?
     - Не знаю, - пожал плечами Мирон. – Просто почувствовал, что не могу больше сопротивляться желанию быть рядом с тобой. Поэтому, наверное, и осмелел. Но ты для меня по-прежнему, что-то волшебное.
        Девушка искренне рассмеялась и спросила:
      - Где ты начитался таких красивых фраз?
      - Нигде не начитался, - чуть обиделся Мирон, – я за последний год ни одной художественной книги не прочёл. Всё время учёбой занимался и тренировками. На стадион ездил. А наш университетский стадион сама знаешь где - в другом конце города.
      - Видела, видела, как ты на факультетской спартакиаде всех обогнал. Даже болела за тебя, молодец, - похвалила его Ева.
      У Мирона сразу уши покраснели от таких слов, но он тут же заставил себя вернуться к реальности и почти равнодушно сказал:
     - Да, нет. Это я для нашего факультета хороший бегун, а на городских соревнованиях – середнячок. Все первые места там ребята из инфиза берут.

        Так, не спеша, они дошли до другого берега. Мост закончился и никого тут уже не было. Призрачная парочка, видимая ещё четверть часа назад, как волшебное видение, испарилась в сумеречной дымке. Всё погрузилось в сельскую тишину, которую не нарушает урчание запоздалых грузовиков, не разрывают пронзительные гудки локомотивов. В летнюю пору тут нет сильных ветров и не хлещут друг друга ветками сосны на пологих склонах. Сразу за полночь начинаются лягушачьи переклички на невысыхающих больших лужах у реки. Вот и сейчас квакушки тарахтели почти без перерыва, словно рассказывая подошедшей парочке обо всём, что произошло на мосту за целый день. Не доходя несколько метров до конца деревянного настила, они, не сговариваясь, как по команде остановились, облокотились на бревенчатые перила и одновременно потянулись друг к другу.
         Мозг Мирона отключился полностью, его глаза видели перед собой только Евино лицо и ничего больше вокруг. Он целовал её и целовал, целовал и не мог оторваться от этих губ. Она же замерла, обхватив тонкими гибкими руками его талию и почти полностью прикрыв веки, как будто досматривала внезапно прерванный волшебный сон. Через несколько минут Ева резко открыла глаза и решительно сказала:
      - Всё! Идём назад! Надо хоть немного поспать. Завтра ведь будем как пьяные целый день.
       Дойдя до палатки и пробравшись на полусогнутых ногах к своей кровати, Мирон бухнулся на подушку. Глаза слипались, он облизал губы на которых ещё оставался вкус её поцелуя. Затем вдохнул запах подушки и подумал, что её волосы пахли прятнее, а щека была намного нежнее этой матерчатой поверхности.
      - Скорее бы прошёл завтрашний день и наступил вечер, - подумал он, проваливаясь плавно в бездну глубокого сна.

3

      Рано утром, явно не выспавшийся, Мирон стоял возле длинного полевого умывальника и чистил зубы. Сладковатый вкус зубной пасты вернул ему недавние ощущения. Для полноты ассоциации он закрыл глаза и тут же из тьмы появились девичьи губы с которыми расстался совсем недавно.
       За завтраком они с Евой только переглянулись, улыбнулись друг другу и разошлись по своим учебным группам. Мирон отметил про себя, что она выглядела немного усталой (всё-таки всего четыре часа сна), но едва заметная улыбка украшала её худенькое личико.

        Рабочий день выдался нелёгким, прошли около четырёх километров по лугам и холмам, выкопали пять ям глубиной по полтора метра для изучения строения почвы, взяли три десятка образцов грунта, которые надлежало детально рассмотреть и описать уже в лагере. После обеда и короткого отдыха Мирон направился было к девушкам из своей группы (на парней надежды не было, поскольку все они уже крепко спали, после работы лопатами на жаре), рассчитывая хоть на минимальную помощь в обработке образцов и рисовке почвенных схем. Он негромко кашлянул возле их палатки; послышалась какая-то возня и появилась Люба Земелько, полеская красавица, загоравшая полдня в поле, пока парни копали ямы и отбирали образцы грунтов. Насмешливо щуря глаза, она выслушала его, потом погладила по щеке, потрепала взлохмаченные волосы и, слегка чмокнув в щёку, прошептала громко:
        - Мирошик, мы тебя бригадиром выбрали? Выбрали. Вот и делай всё, что надо. Ты же такой умный. Зря что ли, наша тихоня Ева на тебя запала?
       - При чём тут Ева? – возмутился Мирон.
       - Да, ладно, не волнуйся ты. Это что пионерская тайна? Так я никому не скажу. Только спрошу у девчонок знают ли они об этом.
       - Ну и шуточки тут у вас! – бросил он и зашагал прочь, понимая, что всё придётся делать самому.

         Второй вечерний поход к "мосту любви" стал ещё более волшебным, чем предыдущий. Прошла робость первого свидания, когда обдумываешь каждое слово, каждое движение, не зная, как отреагирует предмет твоих воздыханий. Понимая, что он очень даже не безразличен Еве, Мирон настолько осмелел, что, едва ступив на мост, окутанный, как и вчера, дымчатой темнотой, привлёк девушку к себе и начал не спеша, но с явным удовольствием, покрывать поцелуями её лицо. Она не сопротивлялась, а только мягко положила руки ему на плечи. Когда же он сделал короткую паузу, чтобы перевести дыхание, Ева с улыбкой спросила:
       - Сейчас только десять вечера, если вдоволь нацелуемся, то что будем делать до полуночи?
     - Да для меня даже просто сидеть или стоять рядом с тобой, уже огромное удовольствие, - выпалил Мирон.
     - О! Вижу ты опытный Дон Жуан, - заключила девушка, - Ну, какие ещё душещипательные фразы знаешь?
     - Разные, - с издёвкой брякнул её кавалер. – Весь год только и занимался делами сердечными, причём, каждый день. Сначала до обеда в аудиториях, потом ещё два-три часа в библиотеке, а под вечер лирически наматывал круги по стадиону и любовно приседал со штангой весом под сто кило.
     - Ну не обижайся. Это я так, чтобы позлить тебя.
    - А, зачем надо меня злить? У вас, девчонок, мысли по извилинам бегают как-то по-особенному.
     - Вот видишь, ты обобщаешь, значит кой-какой опыт имеется, - не удержалась, что бы ещё раз не съязвить, Ева.
     - Может хватит колкостей, - вздохнул Мирон. – Там за рекой, мы вчера видели у леса полянку с густой чистой травой. Можно посидеть немного, а то ноги гудят после рабочего дня.

      Перемежая неспешные шаги с короткими остановками для поцелуев, они дошли до заветной поляны. Трава действительно была густая ароматная, а, главное, ещё не успела покрыться капельками ночной росы. Сонная земля уже выдыхала впитанное тепло солнечного дня и напоминала остывающую печку. Целоваться сидя было неудобно, мешали согнутые колени. Как и в детстве, Ева легла спиной на траву и начала всматриваться в звёздное небо, чистое над ними и затуманенное вдали, возле волнистого силуэта карпатских предгорий. Мирон наклонился над ней, чтобы очередной раз коснуться призывных нежных губ, но его подбородок был остановлен тонкой девичьей рукой.
      - Стоп, - решительно сказала Ева, - бесплатные ласки окончены, каждый поцелуй надо заработать, а то в самом деле решишь, что я вся в твоей власти.
     - Не понял, - изумился юноша, - причём тут власть? Я что рабовладелец? Да и как заработать? Перенести тебя на руках через реку?
    - Гораздо проще. Помнишь мы зимой сдавали зачёт по астрономии деду Капко?
    - Ну, сдавали, - подтвердил Мирон. Он хорошо помнил Ярослава Теодоровича, немолодого чудаковатого доцента, который полгода мучил их расчётами солнечных и лунных затмений, вечерними наблюдениями для распознавания созвездий, теориями происхождения солнечной системы. Студенты подшучивали над ним, но впервые в жизни видели человека, фантастически влюблённого в свой предмет. Из своего истёртого портфеля, образца начала века, Капко вытаскивал пачку не скреплённых смятых листов, извлекал несколько нужных и мгновенно перемещался в просторы Галактики, не обращая внимание на шушуканье студентов. Он спокойно вытирал с доски рукавом пиджака неверно написанную формулу и самозабвенно рассказывал о Млечном пути, глядя поверх голов слушателей в одну, лишь ему известную, точку.

      - Так вот, - продолжила Ева, - я поймала себя на том, что забыла названия почти всех видимых созвездий. Если ты сейчас вспомнишь их и покажешь на небе, то сможешь меня поцеловать. Тариф простой: одно созвездие – один поцелуй.
     Мирон хмыкнул. Будь это ещё полгода назад, поцелуев двадцать, как минимум, было бы в его активе. Сейчас же, после очередной сессии, математика, почвоведение, метеорология ещё лежали на поверхности мозговых полушарий, а астрономию надо было вытаскивать уже из глубины. Но выбора не было.  Очень уж аппетитными и манящими были эти полураскрытые, слегка влажные неполные губы. Он бойко начал с Большой и Малой Медведицы, перешёл к созвездиям Лебедя, Кассиопея, Близнецов и запнулся.  Больше ничего на чистом летнем небе, щедро усыпанным тысячами звёзд, найти не мог, все астрономические ориентиры были напрочь забыты. Через несколько минут, исчерпав дозволенный лимит и оторвавшись от Евиных губ, попробовал выкрутиться:
       - А, хочешь, я тебе вместо созвездий, типы почв назову?
      Ева залилась смехом:
       - Ну, сухарь. Девушка ему о звёздах, о далёких мирах, а он предлагает землю под ногами.
        - Да мне неважно, - обиделся парень, - я хоть ядовитых змей готов называть, если в обмен на это можно будет тебя целовать.
       У Евы от смеха даже слёзы выступили:
       - Вот спасибо за сравнение, никогда не додумалась бы до такой оценки моих поцелуев. Ладно, хватит, уже полдвенадцатого, пошли в лагерь.

4

       На следующий день, по случаю окончания первой рабочей недели, преподаватели разрешили студентам устроить танцы на травянистой площадке между летней кухней и палатками. В роли и оркестра, и радиолы выступал баянист Алик Маштаков. Будучи полноватым юношей, сам он танцевать стеснялся, но обожал смотреть, как танцуют другие. В Алике уживались фантастическое нежелание учиться или работать, и полная одержимость при игре на баяне. С третьей или четвёртой попытки он подбирал любую мелодию, а затем сидел ещё часа два, шлифуя и оттачивая каждый звук. В разгар веселья, когда Еву пригласил на танец кто-то из ребят, вспотевший Мирон отошёл к палаткам, и тут же услышал лёгкое покашливание. В двух шагах стоял Юра.
      - Привет, - как-то равнодушно сказал он. – Вижу у тебя с Евой что-то наклёвывается.
      - Возможно, тебе-то что? – также без эмоций ответил Мирон.
      - Да ничего, просто классная девушка. Я сам думал с ней закрутить любовь, пару раз подкатывал, но не по мне она. Слишком серьёзная и воспитание слишком правильное. Мне попроще надо. А цветочки и вздохи при луне на мосту – это как раз для тебя. Так что дерзай, студент, - хлопнув парня по плечу, Юра вернулся к танцующим.

       Оттеснив Еву от толпы веселящихся студентов, Мирон предложил ей хоть немного пройтись перед сном. Они, как обычно, приблизились к дышащей прохладой, без умолку журчащей Быстрице. Едва ступив на мост, девушка остановилась. Юноша понял это по-своему и захотел тут же почувствовать вкус её сладких нежных губ. Но Ева чуть отвернулась, а затем, глядя в глаза, спросила:
      - О чём вы там с Юрой у палаток беседовали? Вроде никогда друзьями не были.
         Не ожидая такой осведомлённости, Мирон растерялся и проронил:
      - О тебе.
      Ева ухмыльнулась:
      - Интересно. Это вы меня делили, кому достанусь, как чернокожая рабыня? Вот дожила, никогда не думала о таком.
     - Да ты что, - торопливо оправдывался Мирон, - просто Юра сказал, что пробовал приударить за тобой, вот мы и выясняли.
     - Не хватало вам ещё подраться. А может меня надо было спросить сначала? Всё-таки живём не в восточном ханстве.
     - Ну, так вот, я и хотел спросить про Юру, - пробормотал Мирон.
    Ева резко повернулась к нему и спокойно, но очень чётко сказала:
     - Никакой Юра мне не нужен.
     - А, я? – с замиранием выдавил из себя юноша.
     -  Ты, нужен, - совсем тихо произнесла она.
    Без слов Мирон притянул к себе худенькое податливое тело и начал осыпать поцелуями губы, щёки, глаза.

5

        Почвенный этап учебной практики, к счастью, подходил к концу. У некоторых парней на руках остались заметные знаки в виде засохших кровавых мозолей. Рукавицы, как правило, забывали в лагере, да и копать в них было неудобно. Судьба, однако, вознаградила "мучеников" в виде последующей недельной гидрографической практики.
        В июльскую жару, когда мухи и осы жужжат в раскалённом воздухе, а пот стекает со лба в уголки глаз, ты обязан, именно обязан, лезть в прохладные струи Быстрицы. С превеликим удовольствием ребята в плавках и девушки в купальниках целую неделю барахтались в реке, измеряя нехитрыми приспособлениями глубину и скорость воды в разных местах потока, несущегося с лесистых карпатских склонов. А ещё надо было нырять с головой для отбора проб воды и донных отложений. Тут каждый всегда был готов выполнять работу за других. Увлёкшись этим учебно-загорательным процессом, студенты забыли, что даже негорячие солнечные лучи, периодически пропадающие за белыми тучками на сероватом прикарпатском небе, могут стать причиной неприятных ощущений. К концу третьего дня приречного времяпрепровождения все почувствовали результаты солнечного перегрева. Однако, если парни отделались большими или меньшими покраснениями на плечах и спине, то нежная девичья кожа просто пылала. Кое-как пообедав, студентки разбрелись по своим палаткам. Подремав около часа, все они почувствовали, что не могут ни лечь на спину, ни руку поднять, каждое движение вызывало боль обгоревшей кожи.

        Узнав об этом, Мирон побежал в сельмаг за кефиром и купил там последнюю бутылку такого, не совсем свежего напитка. Явившись с ним к Еве в палатку, увидел, что ей действительно плохо.
      - Вот, давай лечиться будем, - негромко начал он, - бабушка всегда говорила, что кефир снимает жар.
     Еве было так больно, что она даже не сопротивлялась и не возражала, только почти неслышно стонала, лёжа на животе. Мирон осторожно начал снимать с неё ситцевую кофточку, глядя на её прикрытые глаза. Небольшие груди полностью скрылись в складках подушки, не давая появиться каким-либо эротическим мыслям в его голове. Он начал покрывать её узкую спину нарезанными полосками марли, обильно смачивая их в мисочке с кефиром. Через четверть часа, когда процедура была закончена, Ева затихла, так и не открыв глаз. Попросив двух её соседок по палатке разговаривать шёпотом, Мирон на полусогнутых ногах покинул девичье брезентовое жилище.

      Часа через два, несмотря на усталость, он вернулся и осторожно заглянул в палатку. Ева лежала одна в той же позе на животе, куски марли почти высохли, но краснота на спине оставалась. Он начал осторожно снимать марлю, чтобы прохладный вечерний воздух коснулся нежной кожи. Когда последняя тряпочка была снята, Ева зашевелилась и приоткрыла глаза.
       - Ну, как ты? – осторожно спросил Мирон.
      - Легче, - ответила девушка,- я спала и ничего не чувствовала. Спасибо, спас меня.
      - До спасения ещё далеко. Пару дней будет болеть, потом чесаться, потом кожа слезет, как у обычной змеи, и будешь, как новая. Девчонки тоже поджарились, но ты всех опередила.
      Ева поблагодарила за образное сравнение и повернувшись на бок опять задремала. Мирон почувствовал, что тоже подустал. Ведь проснулся в шесть утра, полдня на солнце, за кефиром бегал, приводил в порядок полевые записи. Тоненькая фигурка Евы едва занимала половину ширины раскладушки. Подумав, что в его палатке ребята, как обычно, режутся в карты и постоянно спорят, он осторожно примостился возле девушки, надеясь вздремнуть хоть четверть часа. Так лежал и смотрел на брезентовый потолок, который становился всё темнее, по мере наступающих сумерек. Считал сколько дней практики ещё осталось и думал, что будет делать в августе, когда разъедутся с Евой по своим домам.

     Вдруг полог палатки приоткрылся и на фоне тёмно-серого неба возникла худощавая фигура доцента Келлера, руководителя всей практики. Эта была личность не совсем ординарная. Венгр по национальности, с тонкими драгунскими усами и всегда гладко причёсанный, Габор Келлер был очень организованным человеком, требовательным и к себе, и к студентам. Он всегда был подчёркнуто вежлив, ко всем обращался на "вы", не допуская фамильярностей даже в условиях полевой практики. Студенты уважали доцента. Во-первых, он был прекрасным специалистом в области ладшафтной географии и увлечённо читал лекции по этой тематике. Во-вторых, Келлер неоднократно пытался организовать обмен студенческими группами для прохождения полевой практики между будущими географами Львовского и Будапештского университетов. К сожалению, у него ничего не получилось, поскольку партийный комитет советского вуза выступил против, опасаясь каких-то непредвиденных сложностей.

       Мирон приподнялся на локте, но фигура доцента также молча исчезла. Подремав ещё немного, парень вышел из палатки и побрёл в свою брезентовую обитель. Через час за ужином все практиканты сидели вдоль нескольких длинных деревянных столов. Тонкие невесомые кофточки покрывали подрумяненные плечи нескольких любительниц небесного светила. Когда совместная трапеза подходила к концу, в торце стола появился Габор. Попросив минуту внимания, он негромко, но весьма внятно заявил:
      - Я понимаю, что вы рано встаёте и после нескольких часов работы под солнцем хочется прилечь и отдохнуть. Я также понимаю, что тут уже не пионерский лагерь и ещё не дом престарелых, а место обитания десятков молодых романтичных студентов. Однако, хочу напомнить, что вы прежде всего советские студенты, комсомольцы и нормы морали нашего общества необходимо соблюдать. То, что я сегодня увидел, заглянув в несколько палаток, совершенно недопустимо. На первый раз обойдёмся без фамилий, но при повторном нарушении будут применены дисциплинарные меры, вплоть до исключения из университета. Кого это касается – тот понял. У меня всё.

       Произнося свою короткую речь, Келлер, как бы мимоходом, бросил короткие взгляды и в сторону Мирона, и в сторону Ореста. Целитель-самоучка подошёл к Оресту:
      - Тебя Габор застукал у Леси?
      - Да, ну и что? Мы дремали на кровати, даже ботинки не сняли, так солнце нажарило, - кипятился Орест, - спиной к спине, как в детском саду.
     - Успокойся, обошлось ведь, но с Габором шутить не надо.
     Через пять минут Мирон рассказывал об этом Еве, которая в полудрёме не видела заглянувшего Келлера, а на ужин не пошла. Девушка закрыла руками лицо, за мгновение ставшее одного цвета с её спиной.
     - Ужас, - прошептала она, - что подумают о нас?
      - Успокойся, - хорохорился Мирон, - Габор не назвал имён, а Ореста и Лесю он тоже застукал.
      Тут Ева, забыв о своей обожжённой спине, резко встала и заявила:
     - Так, дорогой! Отныне обниматься и целоваться будем только за селом у моста и только в темноте. И, пожалуйста, без крайней необходимости, нечего к нам в палатку даже стучаться.
      К счастью, эта история не получила продолжения, и ни Мирон с Евой, ни Келлер о ней больше не вспоминали.

6

        После выполнения всей программы общегеографической практики, студентов ожидал сюрприз. Во время очередного обеда, когда весь курс собрался за большим столом, Габор Петрович объявил, что по решению деканата факультета завершением всей полевой эпопеи будет двухдневный пеший переход по Черногоре, самой высокой части Украинских Карпат. Цели похода – получение первичных бытовых навыков в полевых условиях (установка палаток, приготовление пищи), знакомство с природой полонин (карпатские горные луга) и хвойных лесов, посещение истоков карпатских рек. Протяжённость перехода -  примерно тридцать километров. Погрузившись с минимальным студенческим багажом в общий вагон проходящего поезда Львов – Рахов, молодёжь с интересом наблюдала за живописными горными пейзажами, проплывавшими за окнами. Некоторым из студентов эти виды были знакомы с детства, поскольку выросли в предгорных сёлах и городках. Однако часть будущих географов была родом из полеских низин Волыни или равнин Подолии и настоящие горы видели воочию впервые.

      Переночевав в спальных мешках, брошенных на пол в спортзале одной из раховских школ, студенческая братия двинулась от окраины этого карпатского городка к верховьям реки Белая Тиса. По правде говоря, туристская экипировка всей группы не очень подходила для такого перехода. Большая часть ребят и девушек была одета в лёгкие спортивные костюмы и обута в матерчатые кеды на тонкой резиновой подошве. Это было удобно для солнечных холмов Предкарпатья, а в горах на высотах около полутора тысяч метров, где даже летом почти постоянно моросят дожди, выглядело весьма легкомысленно. Но пока светило солнце, настроение поднималось одновременно с подъёмом в горы. Прохладный карпатский ветер почти не чувствовался на узкой тропе, виляющей между елями, пихтами и острыми выступами светло - коричневых скал. Ещё через два часа пути лес закончился, выше простирались только полонины и, едва прикрытые тонким покровом травы, причудливые формы гор. Туристы продолжали набирать высоту, не обращая внимание на отсутствие даже намёка на тропу. Вскоре по команде Габора все остановились. Необычный по красоте пейзаж просто завораживал: под угловатой скалой, что полукругом окаймляла ровный участок с густой не топтаной травой, как большой глаз, глядящий вверх в просторы Вселенной, блестело небольшое круглое озерко, почти идеальной формы, отражая красноватые блики заходящего солнца.

      Несколько минут Габор объяснял, что такие амфитеатроподобные места, это следы сползания небольших древних ледников, покрывавших карпатские вершины и растаявших десятки тысяч лет назад. Сейчас на их месте и располагаются вот такие небольшие озерца. После короткого географического экскурса и ужина сухим пайком, стали готовиться к ночлегу. Поставили четыре армейские палатки из расчёта по дюжине человек в каждой. Вышло две палатки для девушек и две для ребят. Вблизи озерца деревьев уже не было, а только отдельные кусты с выкрученными, от постоянных ветров, ветками. Поэтому Келлер послал десяток парней вниз по склону, к тому месту, где метров в трёхстах зеленели ели. Через час днища палаток были выстелены толстым слоем еловых лап, без которых сон на холодной каменистой почве был бы невозможен. Усталость сковывала всех. Не хотелось ни песен под гитару, ни шуток. Не раздеваясь, за несколько минут все юркнули в свои спальники, и каждая палатка стала похожа на лежбище больших зелёных коконов шелкопряда.

       Ранним утром, когда светлеющее небо только начало освобождаться от непроглядной ночной тьмы, Мирон, не понимая до конца сон это или явь, услышал многоголосый шум рядом с палаткой. Он открыл глаза, брезентовые стены жилища то прогибались, то надувались, а голоса, почему-то девичьи, звучали всё сильнее и тревожнее. Прежде чем ему что-то пришло в голову, полог палатки откинулся и на спящих парней посыпались гомонящие девушки, прижимающие к себе спальники и рюкзачки. Перебивая друг друга, они объяснили, что сильный ветер с дождём завалил их палатку, из которой всё же удалось вытащить самое необходимое. Тут же у входа послышался резкий голос Габора:
     - Всем ребятам выйти наружу и немедленно восстановить палатку девушек.
     Называя холодный карпатский дождь не очень лестными словами, парни быстро поставили на место центральный стояк, забили вырванные из земли колышки, привязали к ним растяжки и разровняли сбившийся в кучу, слой еловых лап. Вернувшись в свою палатку, каждый из них начал копаться в рюкзаке, надеясь найти сухую рубашку или майку. Однако Габор появился опять и, глядя на свинцовое небо, произнёс:
      - Хлопцы, ветер с дождём надолго. Нечего сидеть как куры в курятнике. У вас полчаса, чтобы добежать до леса и набрать побольше небольших и не очень мокрых веток. Бутылка бензина у меня есть. Так что разожжём костёр, сварим кашу из брикетов и в путь с новыми силами.
     - А, куда пойдём? - робко спросил кто-то.
    - На полонину Пожижевская, что у подножия Говерлы. Там есть биологический стационар нашего университета. Думаю, две комнаты на день- другой, они нам выделят.

    Облитые бензином, не успевшие сильно намокнуть, еловые сучья неспешно, но уверенно прогорали под котлом с кашей. Вскоре ребята набрали себе миски с дымящейся гречкой, отнесли такие же порции в палатки, дрожащим от холода девчонкам и стали торопливо заглатывать пищу. Пока ели кашу, закипела родниковая вода в другом котле и туда была немедленно высыпана целая пачка грузинского чёрного чая. После всего этого настроение студентов явно улучшилось, но пронизывающий холодный ветер продолжал донимать. Келлер объявил общее построение:
     - Значит, так, – негромко, но уверенно начал он, – погода за день-два не улучшится, поэтому мы должны совершить переход до ближайшего строения с крышей и стенами, а это стационар на Пожижевской. Двигаемся цепочкой по одному. Впереди иду я и ещё трое ребят, за ними по одной все девчата, а потом все парни. Замыкают движение самые крепкие студенты, прошедшие армейскую службу. По моим расчётам переход займёт часа четыре. Вы все молодые, здоровые и, как будущие географы, должны прочувствовать природу гор.

       Действительно, взбодрившиеся накормленные люди без особых трудностей двинулись в путь, хотя идти под моросящим дождём и при, пусть и не сильном, ветре не очень-то приятно. Подъёмов на пути было не много, ведь само озерцо, от которого вышли, уже находилось на высоте около тысяча восемьсот метров, а сама полонина, и вовсе, метров на двести ниже. Основную опасность представляли каменные осыпи, то и дело пересекающие горные склоны. Простенькие кеды и ботинки скользили на мокрых обломках сланцевых пород и, при нетвёрдой постановке ноги, падение становилось вполне вероятным. К счастью, серьёзных травм не случилось и пополудни вся цепочка вышла к небольшому деревянному строению, примостившемуся на относительно ровном участке среди округлых вершин Черногоры. Тут жили всего трое сотрудников биофака университета, собиравшие данные об уникальных растениях самой высокой зоны Украинских Карпат.
      Для студентов освободили две небольшие комнаты, где и разместились, соответственно, парни и девушки. Тут же затопили, остывшие за лето, печки и развесили для просушки мокрую одежду. Ещё раз приготовив кашу и заварив чай, под вечер все дружно задремали. Тяжёлый и необычный день заканчивался совсем неплохо. Вопреки прогнозам доцента, наутро из-за гор выглянуло солнце, лишь кое-где на небе просматривались светло-серые пятнышки облаков, поэтому выспавшиеся молодые души были открыты для новых приключений. Ближе к полудню Габор опять собрал всех на лужайке:
      - Значит, так, - начал он, - сейчас всё вытащить из дома и просушить на солнце. В три часа тут, на поляне, моя лекция о ландшафтах Черногоры. Вечером же вас ждёт интересная встреча. Какая? Пока секрет. Но хороший костёр надо приготовить.

      Так пролетел день. В семь вечера весь курс собрался у перекрёстно сложенных пылающих брёвен (такой костёр в Карпатах называется "ватра"), расположившись почти замкнутым кругом. Ещё через несколько минут появился Келлер вместе с немолодым полноватым мужчиной, чьё лицо украшали густые чёрные усы.
       - Вот и обещанный сюрприз, - усмехнулся Габор, – прошу знакомиться. Гость из Болгарии, профессор Софийского университета, заведующий кафедрой ботаники Димитр Веселинов. По роду своей научной деятельности Димитр побывал во многих странах, а совсем недавно вернулся из Кубы, острова Свободы, как мы его называем.
      Действительно, в шестидесятых годах весь Советский Союз восторгался кубинским народом, решившим строить социализм под носом у главного логова капитализма – Соединённых Штатов. У многих в памяти ещё был Карибский кризис 1962 года, когда, из-за доставки на остров советских ракет, едва не началась третья мировая война. 
       - Мы просим, - продолжал Келлер, - рассказать нам об этой удивительной стране.
        Профессор встал, пригладил усы и, почти без акцента, сказал:
      - Просьба ваша вроде простая, но и сложная. Тем более, что вы географы, образованные люди и, уверен, многое знаете о Кубе. Давайте, задавайте вопросы, так будет легче и интереснее и вам, и мне.
     Однако, настроенные на пассивное слушание, студенты как-то растерялись и возникло затишье. Но Габор не давал расслабиться:
      - Вы, что? Такая страна! Человек недавно оттуда!
     Сам от себя не ожидая, Мирон нашёлся первым:
      - Расскажите о кубинском карнавале, если вы его видели.
     Болгарин широко улыбнулся и выдохнул:
        - Видел. Один день, правда, но видел и очень пожалел, что я уже не такой молодой человек. Такие как вы являются главными действующими лицами на этой феерии музыки и танца.
       Потом уже около получаса он, как мог, даже чуть гримасничая и пританцовывая, описывал краски и динамику этого латиноамериканского действа. К концу повествования студентов так и не заинтересовали ни политическая обстановка, ни экономические успехи острова Свободы. Но почти каждый мысленно представлял себя на этом зажигательном празднике жизни.

       На следующий день был увлекательный подъём на Говерлу – высшую точку Украинских Карпат, благо от самой полонины до неё было не так уж далеко. Ева, шедшая впереди, время от времени останавливалась, чтобы отдышаться, и тогда Мирон, замыкавший группу с несколькими ребятами, легко нагонял её, нежно касался талии и говорил одну и ту же фразу:
      - Ну, когда курить бросаем?
     Она же отталкивала его и устремлялась вперёд, понимая, что баловство с сигаретами, которое иногда позволяла себе в общежитии в кругу девчонок, надо прекращать. Вернувшись в лагерь к вечеру, студенты набросились на стандартный ужин, опять сваренный из гречневых брикетов. Мирон набрал две миски каши и подошёл к, сидящей на поваленном дереве, Еве. Уже в начале этой совместной трапезы, девушка вполголоса сказала, глядя в упор:
      - Слушай, я хочу тебе что-то предложить, ведь завтра мы уже разъезжаемся.
        Юноша вопросительно посмотрел на подругу, перестал жевать и искренне изобразил скорбь:
      - Да, жаль, что следующий месяц будет без тебя.
     -Я о другом сейчас, - продолжила Ева, удивляясь своей смелости. – Давай поедем ко мне домой на день-другой. Посмотришь наш карпатский посёлок, с родителями и сестричками моими познакомишься.
      Мирон чуть оторопел. В свои девятнадцать лет он, без ведома матери, даже в соседнее село к бабушке не ходил, а тут сразу в другую область. Даже по молодости он понимал, что визит к родителям девушки, как бы уже к чему-то обязывает. Ева своим женским чутьём тут же прочитала его мысли и успокоила:
        - Не бойся. Я не везу тебя свататься. Просто родителям будет спокойней за меня на чужбине, когда познакомятся с моим другом.
    - Думаю не стоит этого делать, дома знают, - осторожно заметил Мирон, - когда я должен вернуться и будут переживать, а спрашивать разрешения на такой визит я не хочу.

7

           Прошёл год. Как пишется в детских книжках, весна полностью вступила в свои права: на деревьях вместо набухших почек робко появились маленькие зелёные листочки, снег растаял даже в самых глубоких канавах, а тротуары в городе были чистыми из-за частых обильных дождей. В университете появились свои приметы этой поры: девушки сняли меховые и вязаные шапки, скрывавшие пол-лица, и юноши могли любоваться улыбающимися лицами, часто обрамлённые лёгкими цветными косынками. Стройные девичьи фигуры освободились также от плотных брюк и лучи, временами яркого солнца, пытались поиграть цветами радуги на блестящем капроне, облегавшем девичьи ножки, которые застучали каблучками по обесснеженым тротуарам.
     Однако главной приметой этой весны для третьекурсников была даже не стремительно приближающаяся, весьма нелёгкая, сессия, а предстоящее распределение на первую производственную практику. Всё прежнее и прошедшее, было учёбой, хоть нелёгкой и серьёзной. Но даже учебные практики включали в себя некий элемент игры, в которой конечный результат ни на что не влиял (кроме как на стипендию) и никого не волновал. Теперь же студентам надлежало отправиться в настоящие экспедиции, у которых был производственный план и конкретные, а не учебные, цели работы. Естественно, все гадали, откуда в этом году придут запросы на практикантов. Без сомнения, в числе адресатов будет Зейская геологическая экспедиция, ведь студенты-географы уже почти десять лет ежегодно ездили туда и зарекомендовали себя с самой лучшей стороны. Сельские парни и девчата с Прикарпатья были неприхотливы к нелёгкому таёжному быту и после трёх лет учёбы весьма неплохо "подкованы" по основам геологической науки.

        Мирон с Евой, как и многие, также мечтали попасть в то далёкое "тридесятое царство, Забайкальское государство", хотя, несмотря на многочисленные рассказы старшекурсников, весьма нечётко представляли себе эту далёкую реальность. Всё летние планы рухнули у обоих практически одновременно. В начале апреля Ева вырвалась домой на два дня, чтобы отвезти зимние вещи, которые негде было хранить в тесной комнатке общежития, и привезти летнюю одежду. Встретив её утром на занятиях, Мирон не увидел привычной улыбки на, уже чуть подрумянившемся под весенним солнцем, лице. Она не была ни расстроена, ни опечалена. Скорее её вид выражал серьёзность, но совсем не оптимистическую. Едва дождавшись первого перерыва, юноша быстро поднялся со стула и они, не сговариваясь, вместе отошли в сторону.
      - Вот и первые планы взрослой жизни рушатся, - негромко произнесла Ева. Он молча смотрел на её, словно нарисованные, ровные брови и, совсем не искрящиеся, а чуть потухшие, глаза. Слегка улыбнувшись уголками губ, как бы извиняясь, девушка громко прошептала:
     - Мне родители категорически запретили ехать в Забайкалье.
     Уже потом, после занятий, она рассказала, что терпеливо выслушав все её доводы, примеры старшекурсников, рассуждения о возможности побывать на необъятных просторах Родины и, наконец, просто о профессиональном интересе, отец, указав на всхлипывающую мать, жёстко произнёс:
     - Я, дочка, мало понимаю в географии, а тем более в этой твоей геологии, но думаю, что и того и другого в наших Карпатах достаточно. У нас в селе люди простые и слухи о том, что дочка Андрея Полихи несколько месяцев работала далеко в России, в тайге, где, в основном, мужики вокруг, не прибавит уважения нашей семье. Тебе, после такого путешествия, выйти замуж в наших краях будет непросто, да и твоим сёстрам тоже. У меня на работе забот хватает и возле дома всегда есть что делать, так я очень прошу реши этот вопрос сама. Не заставляй меня брать два дня отпуска и ехать во Львов к твоим профессорам для объяснения ситуации.
        - После таких решительных слов, - продолжала Ева, -  я, привыкшая с детства слушать родителей и в большом, и в малом, молча пошла собирать летние вещи.

         Мирону пришлось признаться, что и в его семье, после озвучки летних планов, никто не обрадовался. Особых доводов, против этой затеи не было, но отпускать одного парня, в далёкую неизвестную Россию ни отцу, а тем более матери, не хотелось. Примерно, как и Евин родитель, его отец сказал:
      - Тебе что, земли на Украине мало? Куда несёт тебя? Закончишь университет, начнёшь тут работать, женишься, там и видно будет.

     Уже через день, судьба, приняв облик доцента Ядвиги Сажнецкой, провела с расстроенной парочкой успокоительный разговор. Эта худощавая и, строгая на вид, женщина не имела своей семьи. Полностью посвятив жизнь преподавательской работе, по праву считалась лучшим педагогом факультета и уже много лет курировала производственные студенческие практики. Она очень хорошо относилась к прилежным студентам, а Ева и Мирон как раз таковыми и являлись. Молодая пара столкнулась с Ядвигой в длинном университетском коридоре, где, под шестиметровыми сводами помпезного здания, казалось, даже шёпот порождал эхо.
      - Значит, так, - чуть подкашливая, начала Сажнецкая, - в этом году из Зейской экспедиции была заявка лишь на трёх человек и документы на них уже отправлены. Честно говоря, не думаю, что вам стоит расстраиваться и, как педагог, много лет готовящий специалистов, не вижу никакой необходимости ехать туда за опытом. Я постоянно просматриваю материалы, которые студенты привозят из Забайкалья. Это обычно готовые выписки из старых производственных отчётов геологических партий. Очень часто там недостаточно информации для написания качественной курсовой или дипломной работы, что, естественно, сказывается на оценке. От вас же, как вдумчивых студентов, я хочу получить работы, написанные на основе самостоятельно собранных и проанализированных полевых данных.
        Будущие практиканты, слегка улыбнувшись, понимающе закивали головами. В благожелательности и искренности Ядвиги никто не сомневался. А она, тем временем, продолжала:
      - Предлагаю тебе, Ева, поехать со мной на наш прикарпатский стационар, где я, с ещё двумя студентками-дипломницами, буду вести наблюдения за размывом берегов и отложением наносов реками Днестр, Быстрица и их притоками. Материала там хватит и на дипломы, и на твою курсовую работу. В отношении Мирона у меня был разговор с руководителем группы из исследовательского сектора университета Ярославом Бойчуком. Он в этом году проводит интереснейшие работы по изучению оползней на территории карпатских лесничеств. Полевого материала и аналитической работы там будет более, чем достаточно. Кстати, сам Ярослав Маркиянович заканчивает работу над диссертацией по этому району, так что тебе будет чему у него поучиться. Ну, как? Согласны с моими предложениями?
       Переглянувшись с Евой, Мирон промолвил, стараясь придать уверенность каждому слову:
       - Да, вроде всё получается неплохо и вполне интересно. Спасибо вам, Ядвига Станиславовна.
      - Ну и молодцы, - заключила Сажнецкая, - завтра подойдёте в деканат и узнаете у секретарши о времени получения командировочных удостоверений.

      Когда доцент скрылась за поворотом коридора, Ева многозначительно подняла брови и, в упор глядя на своего спутника, спросила:
       - Ну? Доволен?
      - Да, на девяносто девять процентов, - отпарировал тот.
      - А, один процент для кого придержал? – усмехнулась девушка.
      - Для тебя, - буркнул Мирон.
      - О! Это уже интересно и даже интригующе. Выясняется, что я больше одного процента не стою. – Она не мигая, чуть улыбаясь смотрела на него.
      - Да стоишь даже два процента, - отшутился он и тут же добавил, - я слышал, что на стационар вместе с Ядвигой, а значит и с тобой, поедет дипломница Лялька Грачёва. Курить ты умеешь, вот она натренирует ещё в выпивке и попутно просветит по многим "жизненным аспектам".
      Ева посерьёзнела. Было приятно, что он переживает за неё. Хотя и немного обидно, что считает каким-то подростком, а не самостоятельной девушкой, живущей уже три года без родительской опеки.
    - Не бойся, я не ребёнок. Курить научилась ещё на первом курсе, но злоупотребляю этим только во время экзаменов. Могу выпить вина, ведь выросла в Закарпатье, но всегда, уже по его вкусу, знаю сколько можно. А "жизненные аспекты" мои тебе известны и не в Лялькиных силах на них повлиять.

8

      Через несколько недель, сдав сессию досрочно, Мирон, перед отбытием в Карпаты, приехал домой на два дня. Почти всё это время прошло в постоянных трениях с матерью по поводу количества и ассортимента вещей, укладываемых в потёртый чемодан. Поднявшись в пригородную электричку, отходящую во Львов, он наконец перевёл дух и непроизвольно расправил плечи, предвкушая вольготную жизнь среди девственной природы гор. В таком же состоянии юноша одним прыжком взлетел в кузов крытого грузовика тёмно-зелёного цвета.  До этого он успел познакомиться с  невысоким рыжеватым, достаточно моложавым мужичком, который, затушив о каблук башмака сигарету и добродушно улыбаясь, представился:
     - Петро, Петро Шиманский, шофёр этого агрегата, приставлен к вам на два месяца от пятой автоколонны.

       Тут же обретались остальные студенты, также включённые в практикантский состав экспедиции. Это были двое Сашек, совсем не похожих друг на друга, даже по именам, поскольку одного на курсе называли Санёк, а другого Сашко, никогда не путая при этом. Напротив них на огромном рюкзаке сидела Марийка Квит, ежеминутно поправляя волнистые каштановые волосы, что едва доставали до её оголённых плеч. Она не являлась броской красавицей, но уровень привлекательности был явно выше среднего. Это подтверждалось интенсивными ухаживаниями со стороны Богдана Качура, высокого чернявого красавца с орлиным носом, остроумного весельчака и отставного сержанта, за чьё внимание были готовы благодарить судьбу не менее половины студенток факультета. Марийка была родом с берегов полеского озера Свитязь, что блестело зеркальной гладью среди камышово-ивовых зарослей и песчаных пологих холмов у границы с Белоруссией. Именно эти места описал Куприн в повести "Олеся". В отличие от этой полусказочной девушки, Марийка не была блондинкой, но гибкие формы молодого тела не уступали описанным классиком русской литературы.

       Рядышком, на рюкзаке поменьше, примостилась студентка-дипломница Орыся Василькович. Хорошо, что она села на этот свой баул, а не оставила его на тротуаре, иначе, большинство проходящих тут парней и мужчин, непременно споткнулись бы о него, забыв отвести взгляд от Орыси. Нетронутые краской волосы соломенного цвета мягко облегали чуть полноватое личико с карими выразительными глазами, небольшим носиком и пухлыми алыми губками, требующими немедленного поцелуя. Её плотную, но не полную, фигуру гармонично украшали едва прикрытые упругие груди, именно такие, какие вызывают учащённое дыхание и сухость во рту почти у всех мужских особей старше шестнадцати лет.

      Через полчаса начальник Бойчук сел в кабину к Петру, а вся остальная экспедиционная братия погрузилась в кузов на жестковатые рюкзаки и мягкие спальные мешки. Кроме Ярослава и пятёрки студентов, в группу покорителей гор входило ещё два человека. Для чернявого, всегда причёсанного, инженера экспедиции Олега Капелюха это был лишь третий сезон карпатской эпопеи, хотя ему перевалило за тридцать. Пришёл он на студенческую скамью уже после непростой школы жизни, которая включала в себя службу в армии на Кольском полуострове, работу в геологической партии на Северном Урале и даже руководство хозяйством в школе на родной Тернопольщине.  Ещё одним сотрудником была прошлогодняя выпускница факультета Ира Деткина. Трясущиеся в кузове студенты, ещё помнили, как желторотыми первокурсниками наблюдали за её резкими движениями на баскетбольной площадке, за точными бросками мяча и слышали, как яростно распекала подруг по команде за нежелание отдать все силы для победы. Простое, но всегда улыбчивое лицо и спортивная фигура, несмотря на резкость характера, обеспечивали ей постоянное мужское внимание. Однако любые романтические попытки со стороны парней неизменно пресекались. Неожиданно для окружающих и, вполне естественно для самой Ирины, сразу после получения диплома она впорхнула во Дворец бракосочетаний на руках своего соученика, ещё с пятого класса, таскавшего за ней сумку со школы.

       Машина не спеша катила на юг, но контуры гор не виднелись даже на горизонте. Петро, выставив локоть из открытого окна кабины, "наводил мосты с паном начальником", рассказывая разные шофёрские байки. Мирон и Санёк, полулёжа на жестковатых рюкзаках, клятвенно обещали Марийке и Орысе построить на ближайшей карпатской реке запруду из валунов, обеспечив девушкам водные процедуры в чистой бодрящей воде. Не доехав считанные километры до городка Жидачев, машина вдруг остановилась.
      - Ну и дела! – услышали, явно невосторженный голос Бойчука, все пассажиры в кузове. В следующий момент, высунув головы из-за брезентового тента, они увидели перед собой не привычные зелёные поля кукурузы, свеклы или пшеницы, а необозримую водную гладь, которая неспешно перекатывалась через ленту асфальта и простиралась почти до горизонта.
      - Я слышал, что в Карпатах прошли дожди, но о таком наводнении никто не предупреждал, - медленно проговорил он, развёл руками и, обращаясь к Олегу, спросил:
      - Ну, как быть? Куда ехать? – Тот только пожал плечами.

      Начал накрапывать дождик, было ясно, что к вечеру он усилится, и вода будет только прибывать. К, образовавшейся вскоре на дороге, колонне машин подъехал милицейский мотоцикл, и молодой усатый лейтенант помахал полосатым жезлом, призывая шоферов подойти к нему. Ещё через минут пять, когда полтора десятка водителей, чертыхаясь приблизились, он громко и чётко объявил:
      - Внимание! Получено сообщение. Пошла большая вода. Днестр и его притоки вышли из берегов. Повреждены мосты в Галиче и Ивано-Франковске. Всем необходимо вернуться на свои автобазы и не выезжать в направлении Карпат. Власти обратились в воинские части и армейские грузовики уже едут в затопленные сёла спасать людей. Всё! Берегите себя.
      Поддав газу, лейтенант умчался дальше. Грузовики, бензовозы, цементовозы и легковушки начали разворачиваться на неширокой ленте асфальта. Ярослав и Олег стояли возле кабины, чесали затылки и молча смотрели друг на друга. Петро, кивком головы показал, что, соскочившие на дорогу, студенты должны вернуться в кузов, и начал заводить машину.
 
       Мирон впервые в жизни почувствовал полную беспомощность перед природной стихией. Такая долгожданная поездка могла отодвинуться на неопределённый срок. А ведь это реальность, а не приключенческий фильм, где герой мгновенно находит выход из любой ситуации. Что делать? Как добраться на правый берег Днестра? Стоп! Он вспомнил. Мозг торопливо восстанавливал, почти забытые, события детства десятилетней давности. Тогда каждый выезд за пределы родного городка был почти приключением. А где он бывал-то? У бабушки в соседней области, на представлении во львовском цирке, на экскурсии в Брестской крепости после приёма в пионеры и всё. Нет, была ещё одна поездка, всего на два дня, но он её запомнил. Тогда, в 1959 году, мать взяла его с собой в гости к своей школьной подруге, которая жила в Залещиках. Взяла, потому что у той был сын такого же возраста. Пока женщины взахлёб делились рассказами о прошедших послевоенных годах, Мирон с новым другом Мишкой оббегали все пустыри и развалины этого города. Естественно, побывали они и на Днестре. Никогда до этого Мирон не видел такой большой полноводной реки, таких высоченных отвесных скал на берегах и такого большого моста. Перед глазами, как из старого фильма, возникли массивные бетонные опоры и высокие перила. Да, точно, там были очень мощные светло-серые опоры и вряд ли даже такая большая вода, как сейчас, разрушила их. Он заколебался. Ведь это воспоминания ребёнка, когда всё вокруг кажется большим и необычным. Но выхода не было, Петро уже развернул машину и ждал пока другие авто освободят проезд. Чуть смущаясь, Мирон решился и подошёл к начальнику:
      - Я знаю, что есть крепкий мост в Залещиках. Он наверняка устоял. Можно попробовать проскочить там на правый берег. Это приличный крюк, но лучше, чем возвращаться.

      Посовещавшись с шофёром, Ярослав решил двигаться на Залещики. Другого пути вперёд всё равно не было. Серые дождевые тучи, закрывшие небо, ускоряли наступление сумерек. Перспектива быть застигнутыми, хоть и летней, но весьма прохладной, ночью в пути и спать вповалку в кузове машины, никого не вдохновляла. Поэтому Петро выжимал, из далеко не новой машины, всё что мог. Патрульных автоинспекторов он не боялся, понимая, что весь их личный состав, занят на стабилизации ситуации в затопленных районах Приднестровья. Уже на подъезде к Залещикам появилась уверенность, что такой длинный крюк себя оправдал – на дорогах не было никаких "пробок".
      Мост, о котором вспомнил Мирон, действительно устоял. Серо-грязный днестровский поток, несущий обломки строений, ветки деревьев и небольшие валуны всего на метр не достиг полотна моста. Миновав эту переправу, Петро остановил машину в центре первого же села и полез проверять мотор после такого нелёгкого броска. Выпрыгнувшие из кузова студенты, начали энергично размахивать руками и выгибаться, чтобы размять затёкшие тела. Опять закапал дождь. Стало ясно, что в конечный пункт назначения - село Печенижин, приедут уже поздно ночью. Да и доедут ли вообще. Это сейчас удалось проскочить через Днестр, но в городе Коломыя, который ещё только предстояло миновать, протекает ненамного меньшая река Прут. Несомненно, ливневые дожди, прошедшие за последние двое суток в Черногоре, уже успели и эту реку превратить в разрушительный поток. А что стало с мостом через Прут – неизвестно.

        Спасение пришло совершенно неожиданно в виде парня и девушки, которые несмело приблизились к машине. Он был невысокий, худощавый, похожий на подростка, но явно не юный, и держал в одной руке, видавший виды, небольшой чемодан. Другой рукой уверенно поддерживал за локоть свою, совсем продрогшую, подругу, которая, хоть и была в толстой вязаной кофте, но от дождя спасалась только тонюсеньким невесомым плащиком "болонья".
     - Извините, куда вы едете? – робко спросил парень, отпустив на мгновение локоть девушки. Петро, которому адресовался вопрос, натянул ещё глубже свою рыжую кепку и сказал разочарованным тоном:
     - Едем мы в Коломыю, а вот доедем ли в темноте или в поле под дождём ночевать будем, это неизвестно.
       Услышав такой ответ, юноша быстро подскочил к своей спутнице и начал что-то быстро нашёптывать ей на ухо. Она на секунду замерла, а потом энергично закивала головой, явно соглашаясь с ним в чём-то. Затем сама подошла к Ярославу, безошибочно определив его как главного, видимо по старомодной причёске в стиле пятидесятых годов и по седеющим вискам.
     - Если вы возьмёте нас до Гвоздца, то можно будет переночевать в нашем доме на чердаке. Там места хватит, и крыша не протекает. Одеяла я вам дам, у меня их много, - хозяйским тоном предложила девушка.
     Ярослав тут же согласился, вызвав восторг девчонок, которых явно не устраивала ночёвка в кузове под моросящим дождём. Чердак частного дома на окраине городка действительно оказался просторным и сухим, а одеяла пуховыми. Две сковородки жаренной картошки и чайник горячего чая, принесённые хозяйкой продрогшим путешественникам, вызвали восторг, сравнимый с чувством человека, нашедшего клад. Как никогда был сладок сон после двенадцатичасовой тряски на грузовике под окропляющим дождём. Однако в шестом часу утра Ярослав с Олегом, голые по пояс, уже плескались во дворе у рукомойника и бурчали, пытаясь переложить друг на друга весьма неблагодарную миссию по побудке спящей молодёжи.

       От Гвоздца до Коломыи доехали быстро. На окраине города остановились перекусить в какой-то столовой, а затем, пройдя несколько десятков метров, чтобы "размять кости", оказались среди частных одноэтажных домов. Эти строения походили на какие-то нелепые корабли, застывшие среди огромного мелководного озера. Возле каждого такого "плавсредства" стояли люди в резиновых сапогах, негромко обсуждая ситуацию. Подошедшим студентам рассказали, что ночью "пришла большая вода", затопившая пониженные места, а также подвалы домов со всем содержимым. До уровня пола в квартирах оставалось менее полуметра и поэтому все мало-мальски ценные вещи спешно поднимали на чердаки.
      Как и ожидалось, капитальный мост через Прут был разрушен. Точнее, вода подмыла две центральные опоры и серединная часть сооружения просела метра на два. Люди кое-как переходили, но для транспорта путь был закрыт. Однако местные власти ещё затемно, поняв долгосрочность этой проблемы, обратились к командованию армейского гарнизона, расквартированного в Коломые уже многие годы. К девяти часам утра инженерный батальон навёл понтонный мост в пятидесяти метрах от разрушенного и связь между Прикарпатьем и горными районами Карпат была восстановлена. Простояв полчаса в очереди, машина экспедиции, под чертыхание Петра, осторожно переползла на правый берег и устремилась к селу Печенижин.

9

       При въезде в это большое село, покрывавшее довольно добротными домами берег одного из притоков Прута, высился немалый стенд, на котором на фоне зелёных гор красовался усатый гуцул в расшитой короткой накидке. В одной руке он держал маленький топорик с длинной тонкой ручкой, а в другой – старинное ружьё. Из надписи в нижней части этой картины следовало, что перед путниками родное село самого известного карпатского опришка Олексы Довбуша. Студенты, выросшие на Западной Украине, знали, что освободительное движение опришков существовало в Карпатах в 17-18 веках, но известно было больше по легендам, песням, рассказам, чем по официальным документам. Тем не менее, в местной истории это одна из ярких страниц борьбы простого народа за достойную жизнь, против засилья богатеев.

     Немного поплутав, машина будущих исследователей въехала в просторный двор Печениженского лесничества. На крыльце основательного двухэтажного дома, широко улыбаясь и расставив руки, стоял молодой, крепкий, хотя и чуть полноватый, мужчина лет тридцати.
     - Прошу, прошу гости мои. Ещё неделю назад звонили с Франковска, что вы будете. Вот, всё готово. – Он пожал руку Ярославу и продолжил. – Будете довольны. Для парней есть две комнаты наверху, места хватит. Для девчат договорился в доме через дорогу. Там учительница биологии живёт, не совсем посторонний человек для нашего лесничества.
      Затем махнул рукой, показывая Петру на дальний угол двора, где можно припарковать машину. Повернувшись к студентам, заговорил опять:
     - Вот, года два во Львове не был. Это ж город моей молодости – пять студенческих лет в лесотехническом институте провёл. Ух, весёлые времена были! Часто вспоминаю и учёбу, и жизнь в общаге.
      Кто-то из ребят заметил, что до Львова не так уж далеко, можно съездить. Лесничий ухмыльнулся:
     - Это вам молодым неженатым всё просто. У меня семья, дети мелкие, хозяйство. О сумасшедшей работе вообще не говорю. Увидите громадную площадь лесничества. Постоянно – посадки, вырубки, браконьерство, начальство, инспекции разные, власть местная. Я обедаю не каждый день. Жена фото моё в детской комнате повесила, чтобы не забывали, как батька выглядит.

     Уже на следующий день группа начала обследовать территорию тисового заповедника. Мирон впервые увидел эти огромные деревья с красноватой древесиной. Тис десятилетиями не гниёт в воде, поэтому в Прикарпатье и Закарпатье его издавна использовали для устройства плотин водяных мельниц. Этот уникальный участок находился на высоком правом берегу Прута, который интенсивно подмывался рекой в последние годы. Крутые склоны, вместе с растущими на них могучими деревьями, начали оползать в реку. Часть стволов, после оголения корней, засыхала, становясь рассадниками жуков-короедов.
      Мирону работа очень понравилась. Впервые предстояло изучить настоящую природную территорию, а не какой-то учебный участок, где всё уже описано-переописано, хожено-перехожено. В голове постоянно вертелись отрывки из учебников и лекций об оползнях, хотелось поскорее обследовать это явление на местности. Ярослав распределил трёх парней-студентов рабочими к каждому инженеру. Себе в пару взял Санька, к Олегу прикрепил Сашка, а Мирон достался Ире. Так и начали работать. Дойдя до, заранее намеченного, на карте места, юноша копал небольшой шурф и отбирал образцы грунта в матерчатые мешочки. Ира, в это время, описывала в полевом дневнике все признаки оползания склона, замеряла его крутизну, делала зарисовки. Уже на второй день ладони Мирона, давно не чувствовавшие черенка лопаты или тяпки, набухли небольшими желтоватыми мозолями. Начальник тут же отругал и его, и Иру, за то, что не проследила за студентом, запретив выходить на маршрут без рукавиц.

        Каждый день все трое "копателей" с радостной усталостью возвращались в дом, обливались до пояса водой у колонки и блаженно растягивались на своих раскладушках, ожидая приглашения на ужин, совмещённый с не существовавшим обедом. Марийка и Орыся не были большими кулинарками, ибо выпорхнули из-под материнской опеки сразу после окончания школы, но сварить картошку, приготовить макароны и настрогать горку огуречно-помидорового салата, им было вполне по силам. Небогатую трапезу дополняли, разрезанным на множество частей, немалым куском сала, колбасы или ветчины, купленными в местной лавке.
        Раз в неделю Бойчук позволял вечером оторваться от полевых карт и дневников, объявляя "день кино". Вся группа, тщательно причесавшись и приодевшись, шла в местный клуб, где, на удивление, а может благодаря вкусу киномеханика, почти всегда демонстрировались лучшие отечественные и зарубежные фильмы. Так, в один из дней исследователи круч Прута попали на "Грек Зорба" с великолепным Энтони Куином в главной роли. Вдали от городской суеты, жизнь экранных героев как-то особенно глубоко проникала в душу. По дороге из клуба, вполне ожидаемо было, встретить на улице женщину похожую на ту, которую жестокие соседи хотят изгнать из селения, а мелодия "сиртаки" до глубокой ночи звучала внутри каждого.

10

        Евины дни на стационаре проходили одновременно и интересно, и однообразно. Она и две дипломницы не вскакивали в шесть утра, а вдоволь высыпались часиков до восьми. Не спеша приводили себя в порядок, перекусывали и, возглавляемые своей руководительницей, отправлялись на маршрут вдоль берегов Быстрицы и её притоков. Шли не спеша, Ядвига никого не подгоняла, часто делая "привалы" для детального описания каждого нового размыва берега или наноса песка у кромки воды. Обычно работы было немного, но после очередного дождя (а случались обильные осадки не реже раза в неделю) дня два были весьма насыщенными. Речные воды, вырвавшись из гор, обладали ещё достаточной силой, чтобы в одних местах подмыть глинистый берег, а, в других, ослабев на очередной излучине, намыть небольшой песчаный островок.
       В конце каждого такого "привала" Лялька вытаскивала пачку сигарет, чисто символически предлагала её своим спутницам и, получив отказ, делала десяток затяжек. По возвращению, девчата сообща готовили обед, постоянно обмениваясь своим, весьма и весьма небогатым, кулинарным опытом. Ядвига в этом процессе вообще не участвовала, поскольку, будучи одинокой женщиной, обладала ещё меньшими кухонными навыками. Поэтому, всё, приготовленное девушками, вызывало у неё неподдельный восторг, что очень льстило их женскому самолюбию.

       Отдохнув часок после обеда, и дождавшись пока студентки вытрут начисто обеденный стол, доцент Сажнецкая, с присущей ей педантичностью, садилась за обработку и систематизацию собранного за день материала. Волей-неволей девчата вынуждены были устраиваться со своими бумагами на противоположном конце этого длинного стола, изображая усердие и пряча свои недовольные физиономии. Как только Ядвига отлучалась, Лялька начинала в полголоса шипеть о том, что ещё впереди целый год для написания дипломной работы, а сейчас лучше бы сбегать выкупаться в Быстрице или поваляться в комнате, читая любовный роман. Когда солнце исчезало за крышами соседних домов, Сажнецкая собирала свои бумаги и уходила в комнату, а студентки, густо намазав разными кремами подгоревшую за день кожу, устраивались на двух скамейках под раскидистой вишней. В руках у Ляльки тут же появлялась сигарета. Зная это, Ева также вытаскивала, заранее купленную пачку "Орбиты", и поддерживала это нездоровое, но приятное начинание. Правда, за вечер Лялька умудрялась выкурить полдюжины сигарет, а Ева ограничивалась двумя. Часто ей казалось, что где-то рядом стоит Мирон и укоризненно смотрит на курящую компанию. Он очень не любил эту, пусть даже не такую сильную, её привычку, проявляющуюся в период экзаменов. Один раз "выгуляв" подругу в парке после многочасового корпения в библиотеке над учебниками и терпеливо дождавшись пока она выкурит свою "законную" сигарету, он, поцеловав её на прощанье, не удержался и сказал:
      - У меня такое ощущение, что я целую пепельницу.
     Ева, не лишённая некоторого естественного женского коварства, тут же выпалила:
      - Ну, так давай не будем целоваться во время экзаменов. Вообще-то, можно и не встречаться – вместо этого ты будешь брать в вашем общежитии какую-нибудь пепельницу и касаться её своими губами.
     В следующую секунду Мирон ощутил весь ужас необдуманной фразы и с трудом вымолил прощенье за свой словесный ляп. Это послужило ему хорошим уроком на долгие годы. Он понял, что привычки любимого человека, с которым хочешь быть рядом, надо уважать и терпеть, даже если они тебе не очень нравятся.

       Докурив до половины первую сигарету, Лялька начинала монолог, глядя поверх голов своих слушательниц. Третьей девушкой была её однокурсница Иванка Басюк, чуть полноватая, с простым лицом и живыми карими глазами. Зная, за годы совместной учёбы, её добродушный покладистый характер, энергичная Лялька осуществляла полный контроль над ней, часто даже указывая по утрам что надеть.
       - Опять полночи Аркашка снился, - выдохнула Лялька вместе с сероватым клубочком сигаретного дыма. - Вроде и расстались спокойно без всяких сцен, и вроде не такая я уж сентиментальная, но появляется по ночам помимо моей воли. Всё потому, что он весьма подходящий для меня парень для совместной жизни по всем статьям, кроме одной.
      - По какой? – живо поинтересовалась Иванка, выросшая в небольшом селе на Тернопольщине, и поэтому не понявшая сразу, в отличие от Евы, смысла последней фразы.
     - По пятой, - с сожалением протянула Лялька, сделав очередную затяжку. – Национальность подкачала, еврей он.
      Пока Иванка, воспитанная в советской школе, где пропаганда дружбы всех народов страны была на первом месте, соображала о причине расставания подруги с любимым, в разговор вступила Ева:
       - Тебе то что? Ты же, вроде, не антисемитка. Жить предстоит с человеком, а не с анкетой. Вот на нашем курсе Геша Грузман учится. Отличный парень, вежливый, умный, всегда поможет, если что надо. Конечно, он не такой красавец как Бодя Качур, но это не главное. Часто после очередного экзамена свой прекрасный конспект ребятам в общежитие отдаёт. Немало прогульщиков и лоботрясов по его конспектам свои три балла получили и стипендии сохранили. Многие девчонки наши не отказались бы от его ухаживаний.
     - Вот-вот, - подхватила Лялька, - а жаль, что ни за кем из ваших полногрудых прелестниц он не приударил. Узнали бы, чем эти отношения заканчиваются.
    - Чем? – теперь уже Ева удивлённо глядела на собеседницу, судорожно пытаясь догадаться, на какой такой некрасивый поступок способен улыбчивый интеллигентный Геша.
     - Чем? – повторила Лялька и улыбнулась только губами, глаза же оставались печальными, – а всё было бы прекрасно: и неназойливое ухаживание, и большое уважение, и цветы, и концерты, и нежные романтические поцелуи в заснеженном парке под тусклым фонарём. А вот в один из дней он пригласил бы эту Галю или Оксану к себе домой. Её встретили бы улыбающиеся милые родители, а на столе стояли бы вкуснейшие салаты и утка с яблоками. После приятной застольной беседы Гешина мама попросила бы Оксану, Галю или Нину выйти с ней на кухню, чтобы помочь нарезать яблочный пирог. Задав несколько осторожных вопросов о родителях и родных местах, его мама, на правах старшей по возрасту, отметила бы, как важно, для молодой красивой и образованной девушки найти в жизни подходящего спутника. Именно подходящего, акцентировала бы она. В качестве примера сообщила бы, что в еврейской среде принято связывать жизнь только с человеком своей национальности и что в их семью, несмотря на интернациональность в окружающей жизни, может войти только еврейская девушка. И всё! – почти крикнула Лялька, - все Оксанины или Галины мечты о совместном будущем с твоим Гешей разбиты, как выпавший из рук тонкий стакан. И не пойдёт он против родителей, не так воспитан, ведь ценит свою семью больше, чем ласковую красавицу Галю или Нину.
     Девушки сидели молча. Лялька докуривала сигарету до самого фильтра, а Ева достала ещё одну.

11

       В субботу и воскресение группа не выходила в маршруты. Бойчук и Капелюх подчищали на картах, сделанное за неделю, писали какие-то сопроводительные тексты. Девушки устраивали стирки и ходили в местную баню. Парни же решили совместить несколько действий: шли на местную речушку Соповка и там, кряхтя от прикосновений холоднющей воды, одновременно мылись, купались, стирали трусы, носки и рубашки.
      На вторую неделю Мирон заскучал по Еве, ведь привык видеть её каждый день, а добродушное подшучивание над Марийкой и Орысей уже надоело и ему и им. К Ире, старшей на несколько лет, замужней женщине и инженеру по должности, отношение с его стороны было исключительно почтительное. Поскольку расстояние до подруги в 70-80 километров не казалось большим, он попросил у Бойчука позволения отлучиться на выходные. Безусловно, прямого сообщения между Печениженым и стационаром не было, но проходящие автобусы появлялись часто. Огорчало то, что в большинстве своём, это были не экспрессы, а обычные тихоходы, останавливающиеся почти в каждом придорожном селе, поэтому путь в полсотни километров до Ивано-Франковска растягивался не менее чем на два часа. Далее же начиналась эпопея под названием "видит око, да зуб неймёт". До стационара оставалось всего два десятка километров, но автобусы в нужном направлении уже не ходили. Вот тут Мирону и приходилось каждой частичкой тела прочувствовать твёрдость автовокзальной лавки. Всю короткую, но достаточно прохладную из-за близости гор, летнюю ночь он сидел, вставал, ходил и снова сидел на отполированной скамье, уткнувшись носом в жёсткий свитер. В пять часов утра появлялся первый автобус, позволяющий преодолеть последний отрезок пути.

       Ева также была свободна в субботу, и они проводили вместе весь день. Как и в прежний год, ходили на Быстрицу, на студенческий "мост любви" или просто гуляли по живописным окраинам прикарпатского села. Около шести вечера Мирон уже собирался в обратный путь. Во-первых, ночевать на стационаре было негде, Ева жила в одной комнате с Ядвигой Станиславовной, в другом "гостевом" помещении – Лялька с Иванкой. Во-вторых, даже такому крепкому спортивному парню как он, требовался воскресный отдых перед недельной работой на кручах Прута. В Печенижине он появлялся уже поздно вечером и, не раздеваясь, падал на брезентовую раскладушку, покрытую спальным мешком, пытаясь до утра восполнить часы полудрёмного сна на вокзальной лавке.
       Проводив ухажёра, Ева присоединялась к подругам-дипломницам, которые, хорошо отдохнув и выспавшись за субботний день, уже сидели расслабившись под вишней, предвкушая ещё завтрашнее воскресное безделье. Предполагалось от души поплескаться в Быстрице, сделать небольшую постирушку, но это была ерунда по сравнению с ежедневными, почти десятикилометровыми, походами с энергичной Ядвигой. В одну из таких суббот Лялька не стала предаваться воспоминаниям о своих любовных перипетиях, а принялась за Еву, тем более, что от Мирона ещё след не простыл.
      - Ты спала уже со своим кавалером? – без всяких предисловий и намёков в упор выпалила она.
      Ева физически почувствовала, как краснеет её лицо и потеют ладони. Хотела что-то сказать, но слова застряли в горле и просто резко мотнула головой. На удивление, Лялька не усомнилась в правдивости ответа, а, после короткой затяжки, чуть нараспев спросила:
        - Ну, и как долго ещё собираешься его на голодном пайке держать? Дождёшься, что другая приласкает. Встрепенёшься, но будет поздно. Он начнёт извиняться, что-то мямлить о дружбе, но уйдёт к той, которая ублажила.
      - Уйдёт, значит не любит, – банально ответила Ева, – лучше сейчас, чем потом.
     - Может и так, но моё дело, как старшего товарища, предупредить таких, как ты, неискушённых в амурных делах, наивных девиц.
 
       В Печенижине каждый воскресный вечер был особенным, поскольку включал в себя, хоть и короткое, но очень приятное гастрономическое путешествие. Освежившись дневным купанием, а точнее, просто быстрым окунанием, в холоднющие струи реки Соповка, студенты под вечер бодро вышагивали на другой конец села к местной пекарне. Вместе с немногочисленными местными сельчанами они дожидались заветных шести часов вечера. Тогда с шумом откидывался деревянный прилавок, закрывавший большое окно, и на него невысокий мужичок-волшебник, перепачканный в муке, выставлял тёмно-коричневые кирпичики горячего ржаного хлеба. Каждый брал по две буханки, расплачивался и гуськом, по слабо протоптанной тропинке, чтобы сократить путь, вся делегация спешила к дому. По дороге хлеб немного остывал, и три-четыре тёплых ломтя с домашним маслом составляли сказочный ужин перед новой рабочей неделей.

12

       С началом учебного года жизнь студенческая потекла по накатанной колее, не изобилуя какими-либо экстраординарными событиями. Лекции сменялись семинарами, а библиотечное времяпрепровождение было неотъемлемой частью существования старшекурсников. В следующем году Еве и Мирону стало труднее встречаться по вечерам, поскольку женское общежитие, ранее соседствующее с мужским на одной из городских окраин, закрыли на капитальный ремонт. Часть студенток, чьи семьи проживали недалеко от Львова, были просто выселены, а остальных разместили по небольшим общежитиям, раскиданным по городу. Еве досталось место в красивом особняке девятнадцатого века, находившемся недалеко от университета. Огорчало лишь то, что она попала в большую комнату, куда, из-за нехватки мест, "впихнули" двенадцать девчат. Однако за одну-две недели всё устроилось, все притёрлись и серьёзных конфликтов, несмотря на весь спектр женских характеров, не возникало.

        Дата защиты дипломных работ приближалась быстро. Не успеешь очередную главу дописать, а двух недель уже как не бывало. Ядвига строго следила за составленным графиком написания глав и угрожала, что ни один рецензент не возьмёт на отзыв работу, представленную за неделю до защиты. На весь февраль месяц последнего семестра Ева и Мирон, как и значительная часть студентов, разъехались по домам, чтобы в тишине и покое, которых в общежитии быть не могло, написать основную часть своего творения. Вернувшись во Львов и приступив к завершению труда, поняли, что, помимо вводных и заключительных глав, есть много оформительской работы: печатание фотографий, вычерчивание карт, схем и графиков.

       Встретившись, наконец-то, с любимой в конце недели, Мирон предложил пойти на новый французский фильм с Луи де Фюнесом, но получил решительный отказ.
     - Я и так на ночь примочки чайные на глаза кладу, - простонала Ева, - веки воспаляются от многочасового черчения. Давай в другое место или просто погуляем.
     - Да уже дождик накрапывает, какая тут прогулка? А знаешь, давай в ресторан пойдём. От дождя спрячемся, может даже потанцуем, и вкусно поедим, а то я с утра ещё на одном бутерброде, - вдруг расхрабрился Мирон.
     - У тебя появилось много денег? – удивилась его подруга. – И откуда, если не секрет?
       - Не секрет. – неожиданно для самого себя начал врать Мирон. – Я пока дома был, между делом несколько контрольных работ по математике и физике соседу-заочнику сделал. Он в строительном техникуме учится на первом курсе, так что это были ещё школьные темы. С деньгами у него нормально, уже лет пять бригадирствует, вот и расплатился.
     - Ну, тогда идём, - быстро согласилась Ева, - я, вообще-то в ресторанах только на свадьбах была, а чтобы просто так, никогда.
      Провели время чудесно. Посидели в приятной обстановке, вкусно поели, весело потанцевали. Прощаясь, девушка покрыла всё лицо своего кавалера нежными и необычайно горячими поцелуями. В общежитие Мирон летел, как на крыльях. На поворотах его немного заносило, то ли от выпитого алкоголя, то ли от осознания величины ресторанного счёта, лежавшего в нагрудном кармане. На эту сумму на младших курсах он питался целый месяц в студенческих столовых. А ещё в ушах приглушённо звучал голос отца, который, вручил ему, как дипломнику, повышенную сумму "семейной стипендии". При этом сказал о необходимости приодеться, пока живёшь во Львове, и на первой работе появиться в приличном виде. Надо было где-то изыскивать деньги, ведь дома, наверняка, попросят показать обновки. Однако кое-какие наличные оставались, и Мирон гнал прочь неприятные мысли, тем более, что лицо ещё хранило тепло поцелуев Евы.

      Хорошо выспавшись после приятого времяпрепровождения, утром юноша собирался в библиотеку. Спешить не надо было, поскольку книги, заказанные накануне, выдавали не раньше полудня.
       Университетская учебная библиотека находилась совсем рядом со зданием главпочтампа, к которому юноша решительно и направился. Написание короткого письма родителям не заняло много времени. Начал Мирон своё короткое послание со слов о нормальной ситуации и об интенсивной работе над дипломом в последние два месяца перед защитой. Поинтересовавшись делами и здоровьем всех членов семьи, он добавил несколько предложений о произошедшем с ним неприятном случае. По его словам, во время вчерашней поездки в трамвае в "час пик", у него из кармана брюк вытащили кошелёк, в котором, кроме пропуска в библиотеку, было ещё сорок рублей. Очень извиняясь за свою безалаберность, Мирон писал, что на работу пойдёт в старом, ещё очень даже приличном, костюме.
        Расчёт у него был несложный. Брат вернулся из армии и уже устроился водителем грузовика на местном консервном заводе. Будучи холостяком, он много работал сверхурочно и в родительских деньгах не нуждался. Кроме того, в начале апреля отец всегда получал хорошую премию за предыдущий год. Сам же Мирон уже серьёзно подумывал о том, чтобы до окончания учёбы сделать Еве предложение руки, сердца и дальнейшего совместного похода по извилистому жизненному пути. Уже через полторы недели от родителей пришёл ответ на его покаянное послание, в котором мать сообщила, что через две недели сама приедет во Львов с деньгами. Не доверяя больше сыну-растяпе, она привезёт сумму, необходимую для покупки костюма и для его, Мирона, дальнейшего существования до защиты диплома.

         Время пролетело быстро и прекрасно. Перед тем, как отпустить Еву после очередного свидания и после получения несколько страстных поцелуев, Мирон откашлялся, набрал воздуха и, как можно спокойнее, сказал:
      - Евочка, любимая, я прошу тебя, после выпускного вечера в университете, выйти за меня замуж. Я очень хочу быть рядом с тобой всю дальнейшую жизнь.
      У девушки глаза наполнились слезами, она сжимала своими нежными ладонями грубоватые ладони Мирона и облизывала, внезапно пересохшие, губы.
     - Я тоже хочу быть с тобой, и уже год жду этих слов. Но для окончательного ответа, как ты понимаешь, требуется согласие родителей, или благословение, как говорили раньше, - громко прошептала она. – Через две недели еду к ним и всё обговорю.
       Своим заявлением о предполагаемом замужестве, Ева несколько огорошила родителей. Как большинство сельских жителей, они рассчитывали, что дочь свяжет свою судьбу с парнем из родного посёлка, из более-менее знакомой семьи. Мать весь день часто всхлипывала и пыталась выяснить даже самые мелкие подробности о женихе и его семье. Отец же, выслушав всё и выкурив во дворе очередную самокрутку, сказал:
      - Ну, смотри, доня. Ты своего Мирона не один год знаешь. Это уже хорошо. Конечно, в нутро человеческое не заглянешь, но, думаю, вы неплохо присмотрелись друг к другу. Понимаете, наверное, что семьёй жить, это не на травке у реки загорать. Коль вместе решили, будьте и счастливы вместе.
       Получив родительское согласие Ева предалась мыслям о планируемой встрече с будущей свекровью. Как вести себя, чтобы не разочаровать её в современных девушках, ведь своих дочерей у предполагаемой родственницы не было, а только сыновья.
         Матери Мирона закарпатская невеста понравилась всем: и милой внешностью, и происхождением из работящей многодетной семьи, а главное, что больше слушала, чем говорила, как и подобает молодой девушке.

     По сложившейся традиции, отгуляли две свадьбы: сначала в Сваляве, затем в Раве-Русской. Обустраиваться, на первых порах, решили возле родителей молодой жены, поскольку у Евы было официальное направление из университета в Свалявский политехникум на должность преподавателя географии и астрономии (вот когда вспомнился дед Капко). Мирону, из-за отсутствия работы по специальности в этом небольшом городке, пришлось пока довольствоваться ролью преподавателя политэкономии, в той же "учебной бурсе", совмещая её с практически бессменной, хотя и выборной, должностью председателя профсоюзного комитета.

13

      А затем время пошло, годы побежали, как вода в Латорице. Никуда Ева с Мироном уже не сдвинулись с этого чудесного места. Тут детей родили, тут и молодость проводили. Сюда, как и в каждое место в стране, ворвался ветер перемен в самом конце двадцатого века. Сын, худой рыжеватый, уже совсем кавалером стал, да и дочка, несмотря на материнское недовольство, домой с темнотой возвращаться стала. Тэддик, точнее Теодор, как звали старшего, всё свободное время, по образному выражению отца, "в трубку дудел", а точнее, учился в Ужгороде в музыкальном училище по классу духовых инструментов. Его сестра Эрика, едва догуляв до двадцати лет, выскочила замуж за двоюродного брата своей подруги и уехала к нему в приграничный городок Виноградово, что в шестидесяти километрах южнее Свалявы, обзаведясь в короткое время собственным домом и немалым хозяйством.
       В самом начале и нового века, и нового тысячелетия Тэддик, повзрослевший, почти тридцатилетний симпатичный, но по-прежнему холостой, мужчина приехал на недельку в родное Закарпатье. Он уже почти пять лет работал в оркестре Харьковского оперного театра, куда попал после окончания Львовской консерватории. После шумного города и не очень устроенного быта, отдых весьма удался. Служитель Мельпомены и Терпсихоры с наслаждением поел Евиных вкусностей, расслабился с друзьями детства отцовским вином, поплескался в бодрящей воде Латорицы, и надышался пьянящим воздухом хвойных лесов. Как-то вечерком, усадив родителей на цветастый диван, так, между прочим, сообщил:
    - Я в следующем месяце в Америку на неделю лечу. Там Ричмондский филармонический оркестр проводит отбор музыкантов в духовую группу. Хочу попробовать себя.
    - Так если возьмут, за океан переберёшься? - осторожно спросил Мирон.
   - Вот именно, если возьмут, - вздохнул сын, - но попробовать надо, годы-то идут.
   - Пробуй, - вставила своё слово Ева, - далековато от нас будешь, но жизнь сейчас не такая, как в прежнее время. Весь мир уже открыт. Мы-то этот, другой мир, только по книгам и картам знали.
    Ещё через полгода, когда ветки карпатских елей прогнулись от мокрого снега, а вдоль берегов Латорицы образовались ледяные корочки, рыжеватый трубач опять появился на пороге родительского дома.
     - Вот, видишь, мама, взяли. Приехал прощаться. Начну там "дудеть в трубу", как говорит батя, а потом видно будет.

     В это самое "потом" события развернулись самым неожиданным образом. Почти сразу после отъезда Теодора в том же направлении отбыла одна из Евиных сестёр. Её дочка училась по студенческому обмену в соседней Польше, где и познакомилась с нагловатым кудрявым очкариком американцем Биллом.
Через неделю уроженец знойной Флориды уже не представлял себя без гибкого стана, лучистых глаз и чёрных бровей Софийки. Поженившись спустя три месяца, молодые отбыли в далёкий город под названием Орландо. Понадобилось всего пять лет, чтобы Софи, как единственная дочка, перетянула "за бугор" и Евину сестру с мужем.
     У Тэдика всё складывалось хорошо в его оркестре, но он так и не женился, а потому одиночество, несмотря на обилие друзей, несколько тяготило его. Узнав о переезде своей тёти в Штаты, "ричмондский трубач" начал уговаривать родителей последовать её примеру.
      - Давайте попробуем, - говорил он в телефонную трубку, - Эрика всё равно не живёт рядом с вами. У неё своя семья, о детях заботиться надо, а потом и внуки появятся, совсем не до вас, пенсионеров, будет. А я тут один. К тому же пожилые люди в Штатах нормально обеспечены, не то что на Украине. Решайтесь.

      И они решились. Непростой был это процесс. Тэдик написал с десяток гарантийных писем в разные американские инстанции, привлёк, опытного в таких делах, адвоката. Пришлось и Мирону с кучей бумаг не раз и не два ездить то в Ужгород, то в Киев. Но результат был получен. Через полгода после скромного празднования шестидесятилетия Мирона, чета Лисовичей, как пишется в газетных репортажах, ступила на материк, открытый для европейцев Колумбом.
        Ведя на новом месте пенсионерский образ жизни, Мирон и Ева с какого-то времени начали ездить на пешеходные прогулки в большой городской парк, расположенный почти в центре города. Часто брали с собой двух сыновей-близнецов Тэддика, который вскоре после их приезда, наконец-то, женился. Недалеко от места парковки машины, они уже в первые дни, приметили небольшую православную церковь. Сначала бывшие жители Закарпатья просто проходили мимо этого скромного, но очень опрятного однокупольного сооружения, вспоминая, как в детстве на Пасху ходили с бабушками, в подобные сельские храмы. Шли, чтобы освятить праздничную выпечку, уложенную в плетённые корзиночки и покрытую красочными полотняными салфетками ручной вышивки. В один из дней, на какой-то второстепенный православный праздник, когда немногочисленные прихожане уже покидали церковь, они решили зайти из любопытства и прилива ностальгии. Постояли, оглядели небогатое внутреннее убранство, даже перекрестились несколько раз, как умели, испытав некоторую отрешённость от повседневной суеты. Подойдя к группе верующих, окруживших молодого священника после проповеди, выяснили, что этот храм принадлежит русской православной церкви, и служба проходит на русском языке.

       Обсуждая дома этот визит, неожиданно для себя, Мирон и Ева решили, что можно будет еженедельно после воскресной прогулки заходить туда на несколько минут. Как говорится, не повредит. Вскоре такие посещения стали привычными, и они около получаса стояли смиренно опустив головы, слушая нехитрые проповеди батюшки об общечеловеческих ценностях, знакомых им с детства.
      В один из дней увидели у алтаря нового незнакомого священника, он же провёл службу и в следующее воскресенье. А потом опять появился тот прежний, молодой и улыбающийся. Задержавшись на парковке, Мирон увидел, как служитель культа направляется к соседней машине. Поздоровавшись, он поинтересовался причиной полумесячного отсутствия батюшки. В ответ отец Павел, родившийся и выросший в Штатах, как-то по-особенному выпрямился и, не без гордости произнёс:
      - Я, дорогие мои, на Святую землю ездил. Ступал по тем местам, где Иисус, отец наш духовный ходил, где учение своё проповедовал, где смерть принял за грехи наши и откуда в вечность ушёл.
     - Ну и как впечатление от всего увиденного? – нетерпеливо спросила, стоящая рядом, Ева.
     - Великолепно! Как будто наркотик волшебный принял, словно душа куда-то поднялась. Многие вещи, что в Библии написаны, по-другому воспринимать стал. Большинство святых мест в хорошем ухоженном состоянии – и храмы наши, и мечети, и синагоги. Видно, что в стране любую религию уважают. Вот вы, про религию бахаев слышали? Нет. И я не слышал. А есть такая. Многие тысячи и тысячи верят, пожертвования собирают. Никакого отношения к иудаизму не имеет, но проповедует мир и любовь. Так бахаям в центре Хайфы разрешили землю купить и храм свой, с парком красоты невиданной, на этом месте построить. Места на Святой земле чудные и разные: от гор, хоть и не очень высоких, до тропического Красного моря с кораллами.
    - Ну, а народ как? – не унималась Ева.
    - Народ самый разный. Похлеще, чем в нашей Америке. Нам говорили, что почти из ста стран туда евреи приехали. Вот и есть там многие типы людские от белых скандинавов до чёрных эфиопов. Почти все, хоть немного, но говорят на английском и для нас это очень удобно.

        Вернувшись домой, Мирон включил телевизор, но даже не обратил внимание, что происходит на экране. Слова церковного настоятеля не выходили из головы.
        - Вот туда бы съездить, святые места посмотреть. А так, что? Ну, были как-то в Европе. Красиво, но однообразно. Германия, Швейцария, Франция и прочее, фото возьмёшь и без подписи не отличишь, где что есть, – так вслух рассуждал он, глядя на беснующихся на экране полуголых музыкантов. Потом вдруг вдохнул глубоко и, неожиданно для самого себя, позвал:
       - Ева! Ева!
      - Господи, что у тебя? – выглянула с кухни жена.
      - В отпуск поедем?
       - Да поедем, говорили же. Чего кричать?
      - В Израиль поедем, – негромко, но уверенно отрезал Мирон, - я уже несколько раз думал об этом. Коль церковь посещаем, то к истокам её прикоснуться надо, пока силы есть.
     - Хорошо, только желательно выяснить у батюшки через какую турфирму он ездил, чтобы действительно посмотреть страну, а не просидеть все дни на пляже.

14

      Воодушевлённый такой поддержкой Мирон, с помощью Тэдика, всё устроил за два дня. Ещё через две недели почтенные американские пенсионеры Ив и Рон Лисовичи, щурясь от весеннего, но всё равно яркого, израильского солнца спускались по трапу самолёта на Святую землю. А затем замелькали зелёные холмы Галилеи, ядовито-жёлтые выжженные пустынные равнины Негева с головокружительным подъёмом на героическую Моссаду, ослепительно белые соляные кристаллы на Мёртвом море, серовато-палевые стены древних переулков Цфата и разноцветный воздушно-волшебный вечный город Иерусалим. Не будучи очень уж верующими людьми и, тем более, не претендуя на роль знатоков Библии, они оба с внутренним трепетом взирали на места, упомянутые в Святом писании, где жил и проповедовал Иисус. Когда же, за два дня до отлёта, группа американских пенсионеров заселилась в эйлатский отель для запланированного отдыха перед полусуточным перелётом домой, Ева плюхнулась на широченную кровать и мечтательно сказала:
       - Всё! Даже не верится, что столько объездили и столько узнали. Здорово, Мирон, что ты затеял это. Может внукам удастся рассказать хоть о части увиденного, и они на своих компьютерных экранах глянут на те необычные места к которым мы прикоснулись.

       Взбодрившись в достаточно прохладной воде Красного моря и согревшись в тёплом душе, чета Лисовичей спустилась в лобби на ужин. Ели неспешно, наслаждаясь каждым кусочком. Вдруг Ева заметила, что муж, не отрываясь, смотрит на соседний стол, где расположилась шумная компания явно "местного разлива".
      - Ты что, хочешь понять о чём они говорят? – шутливо спросила она.
      - Нет, нет, - торопливо ответил он, - ты видишь мужчину в очках в синей рубашке?
      - Вижу, а что?
      - Присмотрись, это не Геша Грузман с нашего курса? Похож очень, только полысел и чуть потолстел.
      Ева перестала жевать:
     - Да, вроде он. Но кто знает? Столько лет прошло. Хочешь подойти и выяснить?
     - Не знаю, а вдруг, действительно, обознался. Мы же после университета не виделись.
     - Как не виделись? Ты забыл. В конце восьмидесятых он с женой был в санатории "Квитка полонины" и заезжал к нам в Сваляву. Ты ещё их к какому-то своему знакомому врачу возил.
     - Точно было. Ну рискну. Не побьёт же, если даже я ошибся.

    В это время предполагаемый Геша вышел из обеденного зала и остановился у сувенирного киоска, рассматривая красочные предметы. Вдруг случилось такое, чего Мирон никак не мог ожидать. К Геше подошли две женщины и он, обращаясь к одной из них, стройной красивой брюнетке вдруг изрёк:
     - Ну, як си маетэ? Як вам стравы? (Как себя чувствуюте? Как вам блюда?)
    - Та файно, - ответила брюнетка, - тилькы зупу не покоштувалы. (Хорошо, только суп не попробовали).
    Мирон обалдел. Это был его родной, знакомый с детства галицкий диалект украинского языка. Как будто кадры старого чёрно-белого фильма прокрутились в его голове. Он вспомнил, что в университете еврей Геша, говорил на этом диалекте почти также, как местные ребята, поскольку родился и вырос в маленьком западноукраинском городке, где служил его отец. Перекинувшись ещё несколькими фразами, женщины пошли дальше, а Мирон, подскочив к мужчине вплотную, не сказал, а выдохнул:
      -Геша?
     Тот резко повернулся, секунду-другую не мигая смотрел, а затем, хлопнув себя по колену, прокричал:
    -Мирон! Най те шляк трафить. (Примерно: Чтоб тебя чёрт побрал). – И продолжил уже по-русски:
    - Откуда ты тут взялся? Какими судьбами?

    Выходящие после ужина постояльцы отеля, с удивлением смотрели на двух весьма немолодых мужчин, которые обнимали друг друга одной рукой, а другой тёрли влажные глаза.
  - Так ты что и тут, в Израиле, по-нашему говоришь? – оторвавшись от бывшего сокурсника, спросил Мирон.
   - Да нет же, конечно. Так, для колорита. Со мной работают немало выходцев с Украины, но по-украински хорошо только одна женщина говорить может, она родом из Ивано-Франковска, вот мы иногда и перекидываемся фразами.
    - Я так понимаю, что ты уже давно тут обитаешь? Так сказать, на своей исторической родине, – поинтересовался Мирон.
   - Вот, через год четверть века будет. Я же с "первой волной" приехал, в начале девяностого, когда увидел, что Горбачёв долго не протянет, страна идёт в разнос, и советская "мышеловка" может опять захлопнуться. Ты то, как здесь?
      - Я есть американски туристо, - картинно надувшись ответил Мирон.
    - Вот это да! – изумился Геша. – Пути господни неисповедимы, как сказано в святом писании.
       В этот момент, подошедшая Ева, бросилась обнимать старого знакомого, сдавив ему шею так, что лицо покраснело. Он нежно освободился от её рук, отступил шаг назад и громко прошептал:
      - Евка! Такая же красавица, как в незабываемые студенческие годы. Смотри, Мирон, как бы какой-то бедуинский шейх её не похитил.

       А потом они втроём сидели в маленьком кафе рядом с морем и говорили, и говорили, и говорили. Вспомнили почти весь небольшой курс, рассказали кто о ком что знал, поведали о своих семьях. Геша, как бы оправдываясь, объяснял:
     - Я тут без жены, потому что это трёхдневная поездка от организации, где работаю. Есть в Израиле такое государственное учреждение, называемое в русском переводе "Национальный картографический центр". Как видите, тружусь практически по специальности.
        Затем откупорил вторую бутылку шампанского, доверительно сказал:
     - Ребята, за здоровье, удачу и благополучие мы уже пили. Теперь прошу выпить за мою мечту. Скоро будет пятидесятилетие нашего университетского выпуска. Хотелось бы организовать встречу и увидеть, как можно больше однокурсников. Чтобы мы серьёзно и со смехом, с радостью и грустью, вспомнили незабываемые студенческие годы, нашу юность, которая ведь когда-то была.