Второсортное колдовство без гарантии

Иногда, очень редко, я вижу сны. Но большую часть времени, если тут есть понятие времени, я бодрствую. Возможно, у меня бывают и периоды беспамятства, черного «ничто», но о них я, конечно, ничего помнить не могу. Еще я не всегда могу вспомнить свое имя, а когда мне это удается, приходит понимание, что имя не имеет никакого значения там, где я нахожусь сейчас.

+ + + + + + + + + +

Ясный день. Внизу медленно течет река. Я лечу над ней на высоте нескольких десятков метров, в том же направлении, в котором она несет свои воды. Вода в реке странная, ярко-синяя, не вода вообще, а какая-то неизвестная жидкость. Берега, вроде, нормальные – обрывистые, сверху заросшие высокой травой. Луга левого берега упираются в кромку леса. Справа вдали виднеются холмы, увенчанные чем-то похожим на средневековые крепостные башни, которые почему-то стоят каждая сама по себе, на отдельном холме. Никаких крепостных стен не видно.

Почему-то я не могу разглядеть, во что одет. Рассмотреть удается только одну деталь: у меня за пояс заткнут нож грубой работы, сделанный из обрезка стальной полосы с заточенной кромкой. Вместо рукоятки к клинку проволокой примотаны половинки кости какого-то животного.

Рядом со мной летит кто-то еще, еще один человек. Почему-то я заметил его не сразу и даже сейчас, когда смотрю на него в упор, не могу разглядеть его лицо и одежду. Только по силуэту можно догадаться, что это мужчина, как и я. Он, как и я, летит, не меняя позу, как бы стоя над рекой. Только руки у нас обоих немного вытянуты вперед, как будто лежат на подлокотниках.

– Из этой реки добывают желтую краску для спортивных автомобилей, – говорит человек. – А из травы, что растет на левом берегу, делают лекарство от рака.

– А откуда берут автомобильные колеса? – Спрашиваю я. Меня не смущает, что желтую краску добывают из ярко-синей жидкости, а лекарство от рака – из обычной травы. Такие мелочи не могут смутить человека, летящего над рекой.

– Колеса делают в башнях, – говорит человек и показывает рукой на правый берег. Но башни уже куда-то исчезли, и на холмах теперь пасутся покрытые длинной белой шерстью лошади размером с мамонта.

Картинка мгновенно и неожиданно меняется.

Я стою посреди огромного зала, стен не видно, гигантские светло-серые и темно-зеленые плиты пола разбегаются во все стороны, бледно-зеленые колонны трехметровой толщины тянутся во мрак далеко наверху.

На полу передо мной лежит самодельный нож – обрезок стальной полосы с заточенной кромкой, заостренным концом и рукоятью из примотанных проволокой половинок кости какого-то животного.

Стройная высокая женщина в длинном платье из разноцветных лоскутков появляется из-за колонны. У нее длинные прямые зеленые волосы. Почему-то я могу разглядеть только эти волосы, но не лицо, и понятия не имею о ее возрасте.

– Здравствуй, владыка летучих волков. Какие вести принес ты нашему королю сегодня? – Спрашивает женщина в лоскутном платье.

Кроме меня и женщины с зелеными волосами, в зале никого нет. Но даже если бы и был тут кто-то еще, я все равно бы точно знал, что женщина обращается ко мне. Потому что владыка летучих волков – это я, и никто другой им быть не может.

– Я летал над Синей рекой и узнал, что лекарство от рака и желтую краску добывают именно там, – отвечаю я.

– Ты принес важные вести для нашего королевства, владыка летучих волков! Тебя ждет награда.

– Это еще не все. Из башен мудрости я принес для тебя лекарство от рака, а для нашего короля – колесо для его желтой спортивной машины.

– Но у нашего короля красная машина! – Восклицает женщина. – Это все знают, потому что его величество каждое утро отвозит на ней в школу своих детей.

– Что ты мелешь? – Переспрашиваю я, нарушая этикет и меняя стиль нашей беседы. – Нет у него никакой красной машины и никаких детей! – Опять у нее заскоки. Опять она нажралась болеутоляющего. Сколько можно!  Пора бы его величеству уже уволить эту наркоманку.

– Я просто устала. Надоело мне все это… – Тоже отступая от придворного этикета, говорит женщина.

– Опять нажралась веселых таблеток, да? А я ведь тебе лекарство принес!

– Не надо меня лечить! Принес колесо – молодец, прислони к колонне и топай к казначею за наградой, а меня не надо лечить.

– Ага, тебя увольнять надо, а не лечить, – говорю я и поднимаю с пола самодельный нож с костяной рукояткой.

– Не надо меня лечить! – Наш диалог почему-то начинает буксовать.

– Увольнять надо… – Я пытаюсь сказать что-то новое, но возвращаюсь к одному и тому же. И зачем я поднял нож? Не понимаю.

– Не надо лечить!

– Увольнять…

– Не лечить!

Все исчезает, огромный зал с колоннами и серо-зеленым полом, женщина в платье из разноцветных лоскутков… Остается лишь тьма.

Тьма. Я ничего не вижу. Пытаюсь открыть глаза, но ничего не получается. Такое ощущение, что у меня вообще нет глаз. Страшно! Я не могу ни открыть глаза, ни закричать, ни сдвинуться с места. Не чувствую своего тела. Что со мной такое?!

Где я?! Страшный вопрос для человека, который оказался в полной темноте и не чувствует ни пола под ногами, ни самих ног.

Кто я?! А этот вопрос еще страшнее.

Странно, что эти вопросы я задаю себе только сейчас, когда оказался во тьме. Все, что происходило до этого момента, меня почему-то не смущало и не пугало.

Черт, как страшно!

Спокойно!

Мне страшно!

Не скулить! Спокойно! Давай по порядку.

Начинал ты с вопроса «Что со мной?». Скорее всего – какая-то травма. Боли ты не чувствуешь, и это хорошо, потому что сделать что-либо с болью в твоем нынешнем состоянии ты не способен.

Идем дальше. «Где я?» Учитывая, что вокруг только тьма, этот вопрос лучше отложить на потом.

«Кто я?» О, а вот с этим вопросом можно попробовать разобраться! Меня зовут… Черт, не могу вспомнить! Ладно, оставим это пока. Чем я занимаюсь? Тут сразу вспоминаются какие-то больничные палаты. Врачи в белых халатах. Коридоры и кабинеты, как в поликлиниках. Я – врач?

Нет. У меня был рак, и сейчас я вспомнил свои скитания по клиникам, врачам и процедурам. Точно, я – мужчина среднего возраста (точный возраст вспомнить не удается), и когда у меня обнаружили рак, я был очень… Скажем так – удивлен. …А вот кто я по профессии, не помню, хоть убей. Не помню даже, женат ли я. Вообще ничего кроме болезни пока вспомнить не удается. Ладно, тогда будем дальше вспоминать о болезни, а там, глядишь, и остальные воспоминания потянутся, как нитка, которую выдергивают из шва.

…А ведь у меня не просто «был рак» – я умирал от рака! Мать-перемать, мне это не нравится! Пытаешься что-то вспомнить, чтобы было не так страшно, а становится только еще страшней!

Спокойно! Не психуй. Продолжай вспоминать.

Клиники, врачи, процедуры… Записка. Эту мятую бумажку запихнули в мой почтовый ящик именно тогда, когда выяснилось, что болезнь не оставляет мне никаких шансов на выживание. Какое совпадение! «Хочешь обмануть смерть, даже когда все врачи от тебя отказались?» Так начиналась записка, дальше были еще какие-то слова и координаты для выхода на связь, но сейчас я помню только эту фразу. И еще я помню, что воспользовался координатами из записки, с кем-то связался и договорился о встрече.

Я не могу вспомнить ни куда я пошел на встречу, ни обстановку в том месте. Хотя нет, помню, что все стены там были полностью, от пола до потолка, завешаны белыми полотнами, разрисованными какими-то разнообразными закорючками. А вот внешность встретившего меня там собеседника не помню совсем, не помню даже, был это мужчина или женщина. Помню только, что он был там один и говорил со мной бесполым гнусавым голосом. И еще я помню наш разговор.

+ + + + + + + + + +

– Ты сможешь убить человека? – Спросил мой собеседник и после короткой паузы добавил: – Это нужно для дела. Для твоего дела.

– Как это поможет моему делу? Это такая плата за лечение? – Спросил я, а про себя подумал, что мне следует прямо сейчас развернуться и уйти. Но не ушел.

– Это и плата за лечение, и само лечение, точнее – лекарство, – ответил собеседник. – Ну так что, сможешь?

– А кого? – Зачем я это спросил?! Надо уходить!

– Не имеет значения, кого.

– Это как это – не имеет значения? Зачем тогда вообще кого-то убивать? И что это за лекарство такое странное от рака?

– Это не совсем лекарство. Это колдовство.

Вот так просто он это произнес: «Это колдовство». Он дурак? Или он думает, что я дурак? Не стоило мне сюда приходить!

Я молчал. А мой собеседник, видать, сообразил, что даже в разговоре с безнадежным онкобольным нельзя на все вопросы просто отвечать: «Это колдовство». Поэтому он собрался с мыслями и после паузы выдал длинный сумбурный монолог.

– После убийства болезнь отступит, и ты выздоровеешь. Это колдовство, и объяснять тебе сейчас, как оно работает и почему, не имеет смысла. Все равно не поймешь. Не перебивай, просто выслушай! Хочешь спросить, в чем тут моя выгода? Как я уже сказал, убийство – оно также и плата за лечение. Я после убийства получу некоторые особые способности. Такие способности… Ты о таком только в сказках читал. Хочешь спросить, зачем ты мне понадобился, почему сам все не могу сделать? Потому что двое это должны делать, один убивает, второй помогает. Так это работает. Потом убийца выздоравливает, а помощник получает особые способности.

Мой собеседник сделал паузу, давая мне время переварить услышанное. Я начинал осознавать, что попал к сумасшедшему, и молча ждал продолжения.

– От тебя требуется убить человека, любого, – продолжил собеседник. – Можешь убить какого-то знакомого мерзавца, если так тебе будет легче. Я помогу тебе все провернуть, вместе похитим человека, которого ты выберешь, и доставим сюда. Но сделать это надо вот этим ножом, обязательно именно этим ножом. – С этими словами он протянул мне самодельный нож грубой работы.

Самодельный нож. Я хорошо его помню. По сути, это был обрезок стальной полосы, которому заточили одну кромку и заострили один конец. Вместо рукояти к клинку проволокой примотали половинки обломка кости какого-то крупного животного. …Тогда я был уверен, что это – кость животного, а не человека. Но сейчас, когда я вспоминаю этот разговор, такой уверенности у меня уже нет.

…А сумбурный монолог моего собеседника только еще больше убедил меня тогда, что я зря к нему обратился. Я был одновременно и разочарован, и подавлен, и немного напуган.

– Зря я к вам пришел, – сказал я. – Надеялся найти тут хотя бы надежду на выздоровление, на спасение… но только наслушался каких-то мистических сказок.

– А ты знал, куда идешь, – огрызнулся собеседник. – «Обмануть смерть, когда все врачи отказались», так ведь было написано в записке? Так чего ты ожидал? – Спросил он раздраженно. – Думал, попадешь в клинику со всякими там аппаратами-препаратами? Нет, твой случай – безнадежный, врачи тебе это уже сказали, потому что все свои аппараты-препараты они на тебе уже опробовали. Невозможно «обмануть смерть» какими-то аппаратами-препаратами. Тут только колдовство подействует, только очень сильное и самое мерзкое колдовство! – Он замолчал на пару секунд и вернулся к вопросу, с которого мы начали: – Ну что, сможешь человека убить?

– А вы не боитесь последствий?

– Не будет никаких последствий, все уже улажено, – уверено сказал мой собеседник. – Во время похищения нас никто не увидит, а потом ты не будешь помнить ни где меня встретил, ни как я выгляжу. А мою записку ты уже потерял.

Я полез в карман, в который, выходя из дома, сунул записку.

– Потерял, потерял, – заметив мое движение, сказал собеседник.

Записки в кармане не было.

– Решать нужно сейчас, – продолжал собеседник. – Если не готов никого убивать, уходи. И тогда с этого момента ничего обо мне ты помнить не будешь, и передумать и вернуться не сможешь.

Несколько секунд я молчал. Решение я уже принял и теперь только прикидывал, стоит ли сообщать потом кому-то об этом разговоре. Ведь никакого преступления я пока не увидел, да и вообще выглядит все слишком странно и смахивает скорее на розыгрыш или надувательство, чем на подготовку реального убийства. А может, я и правда ничего не буду помнить, как только уйду? Поверить в спасающее от рака колдовство было трудно, но записка-то пропала из моего кармана. Может, это фокусы в сочетании с гипнозом? Тогда я действительно могу все забыть.

– Никого убивать я не буду, – твердо сказал я.

– Я так и думал, – мой собеседник разочарованно вздохнул. – Есть для таких, как ты, еще вариант. Компромисс. Знаю, ты не поверил мне и сомневаешься в моих колдовских способностях. А если бы и поверил, все равно бы отказался кого бы то ни было убивать. Но как насчет свиньи? Сможешь убить свинью? Не человека, а поросенка? – Теперь он уговаривал меня, как продавец, который пытается продать хоть что-нибудь, когда не удается заключить большую сделку. – В худшем случае – умрет поросенок, и больше ничего не случится, – продолжал он. – Даже если сомневаешься, не веришь, разве не стоит попробовать? Что ты теряешь?

– А почему сразу нельзя было предложить свинью?!

– Потому что свинья – это второсортное, посредственное колдовство, бюджетный вариант. Эффект от убийства свиньи будет такой слабый, что и мне это почти ничего не даст, и твои шансы на выздоровление почти не повысит. Так что гарантировать я тебе уже ничего не смогу. Но попробовать-то стоит? Или ты из тех, кто животных любит еще больше людей?

– Нет, не из тех.

Я опять замолчал на пару секунд. А что я теряю?

– Хорошо, я согласен. Где и когда?

– Здесь и сейчас, – собеседник снова протянул мне самодельный нож, и на этот раз я его взял.

Потом он повел меня в соседнее помещение. Тут тоже вокруг были белые полотна с какими-то письменами на неизвестном языке. Кроме белых полотен, я помню еще только каменную прямоугольную плиту на полу. Какой был сам пол – не помню.

Собеседник откуда-то подтащил поросенка на веревке, загнал его на плиту.

– Ну, давай! – Поторопил он меня.

– Как его нужно убить?

– Как хочешь, не имеет значения. Главное – все делать этим ножом.

+ + + + + + + + + +

Помню, было много крови и поросячьего визга. Я сам весь перемазался в крови. А потом – опять провал в памяти, и ничего больше не помню, ни как кровь с себя смывал, ни как домой возвращался. Возможно, так и пошел домой весь в крови поросенка.

А позднее выяснилось, что рак не отступил. Без убийства человека колдовство не сработало. Ладно, признаю, в колдовство я так и не поверил. Но очень хотел поверить и пытался подкармливать свою надежду на выздоровление всякими иррациональными доводами. Но из этого ничего не вышло – надежда умерла. Клиники-больницы-процедуры продолжались, но это была только отсрочка неизбежного, и, в конце концов, я лег умирать в онкологическое отделение «смертников» при какой-то больнице.

Так, о болезни, вроде, все, что мог, вспомнил. И что теперь?

А что со мной было дальше? Сейчас-то я где? Все еще в онкологическом отделении «смертников»? Нет, помню, что что-то произошло и все в моей жизни изменилось.

Вспомнил! Нет, не что со мной произошло в больнице, другое. Я вспомнил, что со мной такое уже бывало, когда-то я уже приходил в себя в таком состоянии – без тела и в полной темноте. И такое случалось уже много раз! И каждый раз вначале были какие-то бредовые видения, а потом – пробуждение и тьма. Пробуждение… Это слово очень подходит. Каждый раз я как будто видел сны и просыпался, а потом очень долго бодрствовал во тьме, прежде чем снова заснуть.

Теперь я вспомнил – я уже давно ничем больше не занимаюсь, только витаю в похожих на сон галлюцинациях или бодрствую в темноте, не чувствуя своего тела. И еще я вспомнил, что в моем положении, когда ничего не видишь и не можешь двинуться с места, бессонница – страшная пытка.

Так. Предположим, что мои бредовые видения – полет над ярко-синей рекой, колеса для желтых спортивных машин, женщина в платье из разноцветных лоскутков – все это сон. Уж очень на сон это похоже… Тогда, может, я в коме? В коме видят сны? Стоп, при чем тут кома, я уже выяснил – у меня никакая не травма, а онкология. И я должен был умереть.

Выходит, я умер? Умер, но «не совсем», и все еще вижу сны?! От рака не излечился, но и умер «не до конца»? Потому что колдовство с убийством свиньи все же помогло, но лишь частично? Потому что убитая свинья – это второсортное колдовство без гарантии?

Что за дурацкое объяснение! Но сейчас я помню, что такая догадка уже когда-то приходила мне в голову. Много раз. Каждый раз! Каждый раз, пробуждаясь в темноте, я приходил к одной и той же догадке! И никакого другого объяснения так и не придумал.

Так, спокойно. Только не психовать.

Хорошо, предположим – только предположим, – что я умер, но каким-то чудом остаюсь в сознании и иногда вижу сны. Такое предположение позволит хоть как-то объяснить мое нынешнее положение. Мне это необходимо, чтобы как-то существовать дальше. Придется мне поверить в колдовство.

…А колдун (или колдунья, не помню), видать, перестарался, когда стирал мои воспоминания о нем. Оттого, наверно, у меня и появились все эти провалы в памяти.

Продолжим. Что еще я могу вспомнить о своих снах-видениях? По своей природе мои сны явно не совсем обычны – если после каждого пробуждения приходится заново по крупицам восстанавливать в памяти то немногое, что я о себе знаю. Но если предположить, что я умер, то мои сны – сны мертвеца – и не могут быть чем-то обычным.

Помню, что мои сны всегда разные. Иногда мне снятся ужасы. Довольно часто в этих снах фигурирует что-то, связанное с раком. И еще я в них всегда натыкаюсь на этот нож самодельный с рукояткой из примотанных проволокой костяных половинок.

О! Я вспомнил, как меня зовут! Теперь, возможно, скоро вспомню, женат я или нет, и кто я по профессии. Но если я и правда мертв, все это уже неважно.

А я мертв? Нет, я не мертв, я только предположил, что я мертв.

Все, пока что больше ничего не вспоминается, в голове пусто. Хотя у меня, возможно, вообще нет головы, я же так и не знаю, что произошло с моим телом. Может, оно уже давно сгнило. Но если я мертв, это тоже неважно.

Но я не мертв, я только предположил, что я мертв.

Э-э-э, так нельзя! Так это не работает! Либо ты веришь в колдовство и в то, что ты «не совсем» мертв, либо ты считаешь, что ты все еще жив, но тогда остаешься без каких-либо объяснений того, что с тобой происходит.

Есть ли у моего бестелесного существования во тьме какой-то конец, вот что я хотел бы знать сейчас. Может, череда моих пробуждений и провалов в сон не имеет никакого конца? Если так, то меня ждет вечная пытка бессонницей. Вот он, настоящий ад – вечность и бесконечность! Я тут сойду с ума от страха, неизвестности, бездействия и безделия!

Спокойно! Не раскисай! Пока что можно потренироваться засыпать, все равно заняться-то тебе нечем – ха-ха.

Не смешно. Кажется, в прошлые свои бдения я большую часть времени этим и занимался – пытался заснуть. Это единственное, что мне остается, единственное действие, возможное в моем положении. Я могу попытаться заснуть и надеяться, что на этот раз никогда не проснусь. Ведь пока я вижу сны, я избавлен от пробуждений в темной пустоте, не испытываю панический страх и не схожу с ума от неизвестности.

Ну вот и потренируйся. Заодно, может, отвлечешься от своих мыслей и не будешь раскисать. А если заснешь не навсегда, то, может, хоть научишься быстро засыпать и запомнишь это умение до следующего раза. Давай, что там принято делать, когда не спится?

Для начала надо полностью расслабить тело. С этим проблем не будет – я его вообще не чувствую. Будем считать, что уже расслабил.

Дальше – представить, что я лежу в лодке, которую покачивает на волнах.

Представил. Не помогает пока. Сколько времени ждать?

А есть еще старый дурацкий метод – считать овец. Ну-ка, попробуем. Одна овца, две овцы, три овцы, четыре овцы, пять овец… Мать-перемать! Чем я занят?! Я не знаю, где я, ничего не вижу и ничего не чувствую! И не знаю, когда это кончится и кончится ли вообще! И чем я занят?! Да, мать-перемать, – считаю овец! Да пошли они в задницу!..

Так, а теперь – никаких больше истерик. Все. Хватит. Да, ты не совсем понимаешь, что происходит (Совсем не понимаю!). Да, ты еще не все вспомнил (Ничего я не вспомнил!). Да, неизвестность тебя пугает (Само собой!). Но ничего другого тебе не остается, только пытаться заснуть. И надеяться, что когда-нибудь заснешь навсегда. Или умрешь «совсем», «окончательно», «полностью», и тогда все для тебя закончится. Так что – отставить истерику! На чем мы остановились?

Шесть овец, семь овец, восемь овец…

+ + + + + + + + + +

Жизнь – это игра в покер. Тебе решать, какие карты в руке сбрасывать и менять; тебе решать, когда выходить из игры. Но те карты, которые ты получаешь при раздаче, выбирать не тебе – что выпадет, то и возьмешь. Мне однажды выпала карта с онкологией, а теперь – вот это вот… Но я все равно не сдамся, буду играть с тем, что есть. Я фаталист и, наверно, только благодаря этому еще не сошел с ума.

Тридцать шесть овец, тридцать семь овец, тридцать восемь овец…

Иногда, очень редко, я вижу сны. Но большую часть времени я бодрствую. Возможно, у меня бывают и периоды беспамятства, о которых я ничего не помню. Еще я не всегда могу вспомнить свое имя, а когда мне это удается, приходит понимание, что имя не имеет никакого значения там, где я нахожусь сейчас.

Семьдесят две овцы, семьдесят три овцы, семьдесят четыре овцы…

Я помню некоторые свои сны, и это очень важно, потому что доказывает, что раньше мне уже удавалось заснуть. И всегда остается надежда, что после очередного погружения в сон я засну навсегда и избавлюсь от страхов и неизвестности. Да, есть вероятность, что это будет вечный сон ужасов, но я надеюсь на лучшее.

Двести шестьдесят семь овец, двести шестьдесят восемь овец, двести шестьдесят девять овец…

Мне не известно, сколько еще продлится мое «сейчас» и надолго ли я застрял в моем «здесь». Возможно, я обречен оставаться в моем нынешнем положении до конца времен. В этом случае у меня в запасе много свободного времени. Целая вечность. И эту вечность, ту ее часть, когда я бодрствую, я проведу в пытках-попытках заснуть.

Семнадцать тысяч пятьсот сорок пять овец, семнадцать тысяч пятьсот сорок шесть овец, семнадцать тысяч пятьсот сорок семь овец…

Я надеюсь на лучшее и не собираюсь сдаваться.