Любовь в тылу врага. Глава 12

Глава 12.
Октябрь 1942 года.


- Володечка, - гладила его по руке Римма, - я тут, давай поговорим, приходи в себя, ну что ты, в самом деле…

После переливания прошли сутки, Вовка в сознание не приходил. Девушка искала малейшие признаки улучшения его состояния: вот сегодня, например, уже не дрожит, температура почти нормальная, тридцать семь и восемь. Это не сорок, значит, идет на поправку. Несколько раз в день делала ему соляные обертывания ног, пока толку нет, как были почти черные, так и есть.

Но что-то ей подсказывало, что парень выздоровеет и ноги сохранит. Как иначе? «Кажется, я влюбилась… - грустно думала она, - если я в маму, то это моя единственная любовь, поэтому ты должен подняться, понял? Как я без тебя? – слёзы предательски текли по щекам, Римма их стряхивала руками, не замечая, - Как он тогда сказал? Обречена? Обречена… Все правильно. Как увидела его синие глазюки, всё, пропала…»

- Ну раз ты со мной не хочешь говорить, то я буду. В кого у тебя такие глазищи, радист? Когда на них падает солнышко, они ярко-голубые, когда тебе больно, ты злишься или расстроен – темно-серые. Умные, - протирала лоб Вовки мокрой тряпкой, - я, ведь, ничего о тебе не знаю. Ну, кроме того, что радист, как и я и у тебя вторая группа крови… как и у меня… Для начала неплохо, как считаешь? Откуда ты родом? Кто твои родители, есть ли братья, сестры? Ничего не знаю… Нам нужно об очень многом поговорить, слышишь, Володя? Так что, даю тебе ещё сутки, вставай, сколько можно спать?


***
Январь 1942 года


Утро началось страшной бомбёжкой, стрельбой где-то в стороне деревни, где стоял отряд. Мессеры и юнкера летали, как сумасшедшие, закидывая село бомбами. Парни выскочили из смолокурни, в чём были, смотрели то в небо, то в сторону деревни. Хватались за головы, метались на своем пятачке, не зная, что делать:

- Там же наши, мужики! – орал Борька.

- Что делать? – вопил Вася.

- Там Трофим и Витёк, - прошептал Вовка, резко остановившись, - Витёк и Трофим, слышите? – заорал он и начал судорожно собираться, влез в короткий тулуп, нацепил шапку, схватил свой «Суоми» и направился в сторону деревни.

- Стоять! – гаркнул за его спиной голос охранника. - Тебе нельзя туда, вернись на место! Ты – радист, а бросил свой аппарат! – догнал обезумевшего радиста, повернул его резко на себя. Вовка смотрел на него злыми красными глазами, в которых текли, замерзая слезы:

- Да пошёл ты! – вырвался и снова тронулся в сторону деревни. Тут уже его догнали его друзья-радисты, взяли за обе руки и силой потащили в избу:

- Тихо, тихо, - приговаривал Борис, - мы тебя не пустим, хоть что с нами делай! Ты им уже не поможешь, слышишь? – схватил лицо Вовки в руки и потряс, тот матерился и вырывался, пришлось хорошенько врезать по морде. – Приди в себя, Вовка! Мы пойдём туда все вместе, когда всё успокоится, сейчас нельзя, себя погубим и рацию.

Вовка опустил руки, потупил взгляд в землю и бессильно молчал.

- Может, Витёк к нам шёл уже? И он где-нибудь в лесу прячется, сейчас бомбёжка закончится, и он придёт, - предположил Вася, - а, может, они вместе с Трофимом к нам шли, кто его знает, он же обещал приходить к нам в гости, вот они вместе сейчас и завалятся. Может такое быть? Может! Так что, жди!

Вовка посмотрел на друга с надеждой:

- Правда? Ты так думаешь?

- Я надеюсь, Вов, надо ждать… - пробормотал Вася.

- Надо ждать… надо ждать… надо ждать… - как во сне, шептал Вовка, раскачиваясь на скамейке.

- Чёрт, он так крышей тронется, - выругался Критов, - надо чем-то его отвлечь…

- Чем? Может, на рыбалку пойдем или борща сварим? – рявкнул Борька.

- Не знаю… надо будет, и на рыбалку пойдем, и плясать будем, да что угодно, если он тебе друг, - крикнул ему в лицо Критов. – Володь, надо в Ленинград передать о бомбежке и во Вторую, - позвал он Алабовского.

Вовка медленно повернулся к нему, как будто, не узнавал, посмотрел не мигая, а потом как заорет:

- Чего стоите, как столбы, пишите, шифруйте, я рацию подготовлю!

Ребята от неожиданности вздрогнули, переглянулись и начали быстро писать шифровку:

- Вот, наш человек, а то раскис совсем, - поддержал товарища Борька, - а ты –молодец, - ткнул локтем в бок он Критова, - слушайте, а чё писать-то, мы же не знаем, что там? Надо сначала проверить…

- Напишем, что на базе бомбежка, через три часа – новый контакт, тогда подробности.

- А, ну да, так тоже правильно…

Парни отправили в Ленинградский штаб партизанского движения составленное сообщение. К этому времени Вовка успокоился, бомбёжка прекратилась. Решили сходить, посмотреть, что там в деревне происходит. Если в Берёзке были немецкие отряды, то, пока они доберутся, немцы уже уйдут.

- Идём тихо, но быстро. Петрович, ты - впереди, я – сзади, парни, вам рацию нести, - Вовка всем раздал указания, ребята спорить с ним в таком состоянии не стали. Собрали свои мешки, аккуратно сложили рацию, проверили оружие и тронулись в деревню.

Шли около трех часов, утопая в снегу, иногда останавливаясь для передышки. Петрович был смурной и постоянно курил. Он никого не тревожил своими переживаниями, но парни понимали, как сильно он боится увидеть Ивана среди убитых. Для Петровича Иван был как для Вовки - Трофим или Витёк, то есть, самым близким другом в отряде. Все вылазки они проводили вместе. А тут пришлось разделиться: Иван провожал Витька с сообщением в деревню. Борька не выдержал этого тревожного молчания:

- Не, я так не могу, ну скучно же, Петрович, расскажи что-нибудь, а? Ну как вы с Иваном на задания ходили?

Тот даже головой не повёл, как топал впереди, как танк, не замечая ни сугробов, ни влаги, которая попадала в его ботинки, так и шёл молча, и курил. Больше никто не решился возобновлять пустые разговоры. Когда до деревни оставалось около получаса пути, охранник поднял руку:

- Я - вперед, сидите и ждите сигнала.

И ушёл. Минут через десять раздалось пение соловья, это Петрович звал парней в деревню. Те, почти бегом, бросились к базе. Кругом стояла мёртвая тишина. Как только показались первые дома, ребята замедлили шаг и осторожно вошли в лагерь. Окна домов разбиты выстрелами, на улице раздетые жители, все: и мужчины, и женщины, и дети… мёртвые. Ярко белый снег с вкраплениями красного слепил глаза, которые, будто не хотели видеть то, что предстало перед парнями, они слезились.
Улица была завалена трупами не только людей, но и животных, вокруг валялись расстрелянные куры, коровы, лошади. Парни продвигались по улице, прижимая оружие к груди, как бы, опасаясь неожиданного нападения. Приблизились к штабу, где проживали Никифоров с Сафроновым. Дом смотрел на них пустыми глазницами разбитых окон, дверь с крыльцом была выворочена, видимо, закидали гранами. Зашли внутрь. Четыре трупа. Вместе с командиром и Яковом лежали ещё два партизана.

- Пульс проверить надо, - проговорил Вовка.

- Итак, понятно, хочешь – проверяй, - буркнул Борька.

Вовка и сам понимал, что живых здесь нет, но пульс, всё-таки, проверил. Вышли из дома, пошли дальше, проверять все дома, где жили бойцы. На улице никого.

- Тишина какая, - прошептал Вася.

- Гробовая… - добавил Критов.

- Были бы живые, давно бы вышли, - задумчиво произнес Вовка.

В следующем доме, за штабом, проживали семеро партизан, зашли… Вовка остолбенел, Борьку вырвало, Вася заорал:

- Сволочи, - и начал палить в потолок.

 На полу лежали мертвые, раздетые до исподнего, мужики с голыми спинами, на которых фашисты вырезали кресты и звезды...

- Еще и солью посыпали, твари, - орал Вася.

Вовка выскочил из дома и побежал, что есть мочи, в сторону кухни. Не добежав метров десяти, понял, что кухни нет: на ее месте зияла огромная воронка. Он рухнул на колени, закрыл лицо руками и завыл… Слезы лились дождем:

- Трофим… - стонал он, - Витёк…. Гады, подонки, я им отомщу, мужики, обещаю!!!

Всё! Никого в живых не осталось, деревня выглядела кладбищем, здесь были только три цвета: красный – крови, белый – снега и черный – домов. На снегу ещё кое-где торчали черные фигурки, которым молились староверы.

Подбежали парни:

- Где Петрович? Не нашёл? – обратились они к Вовке хором.

Тот встряхнул головой, посмотрел на них мокрыми красными глазами:

- Петрович? Точно, Петрович… Где он?

Медленно поднялся, подошёл к воронке, взял горсть земли и кинул в образовавшуюся общую могилу:

- Спите с миром, братья!

Ребята обняли размякшего Вовку и пошли искать Петровича. Тот сидел на крыльце единственного уцелевшего дома, с целыми стеклами… И курил, вытирая глаза грязным кулаком. Парни зашли в дом и увидели сидящего за столом с окровавленным горлом… немца. А напротив стоял полураздетый, как и все убитые солдаты, Иван, руки которого были прибиты огромными гвоздями к деревянной стене. А грудь покрыта бесчисленным количеством ран от выстрелов. Смотреть на это было невозможно, ребята вышли на улицу, сели рядом с Петровичем.

- Что они от него хотели, черти? – вздохнул тот.

- Они похоже напали ночью, все спали, оружие забрали, он и бросился на фрица голыми руками, видал, горло этой собаке перегрыз? – предположил Вася.

- Я теперь не смогу заснуть, перед глазами будут мужики стоять, - бормотал Борис.

- Так, всё, парни, давайте, пока ещё светло, похороним ребят, да и жителей тоже надо бы, - велел Вовка. – Там воронка на месте… кухни, - он сглотнул набежавшие слезы, - вот туда всех и положим, список погибших надо написать… чтобы помнили… Витек так говорил, - и все-таки, не сдержался, заревел.

- Хорошо, а местных в другую положим, я напишу просто – Погибшие жители деревни Берёзка и сегодняшнее число, пойдёт? – спросил Критов.

- Пойдёт…

Мужики принялись за работу, нужно торопиться, темнеет рано. Партизан сложили на простыни и перенесли в воронку, проверили еще раз, никого не забыли. В ближайшем дворе нашли в сарае три лопаты и по очереди принялись засыпать землей.

- Эх, священника бы хоть какого… - прохрипел Петрович.

- Где ж его взять? – бормотал Критов, работая лопатой.

- Так, вы тут закругляйтесь, а мы с Борисом и Васей соберем… - Вовка подбирал слова, чтобы не сорваться, - жителей. Пойдем, мужики?

Самое страшное, говорят, хоронить своих детей… А разве чужих детей не страшно? Парни уже не скрывали слез друг от друга, когда переносили тела в воронку, ставшую общей могилой для одновременно погибшей деревни. Первыми они собрали мужчин, уложили их в воронку, пересыпали землей. Потом принялись за женщин и детей.

- Чёрт, - рыдал Вася, - глянь, она его прикрыть пыталась, а не вышло.

Они подняли женщину, которая накрывала телом своего ребенка, держа его на руках, но одним выстрелом какая-то сволочь погубила и мать, и дитя.

- Она же беременная! – воскликнул Вовка, переворачивая женщину на простыню. – Подонки, фашисты!

Парни насчитали двенадцать детей до десяти лет, тринадцать – примерно от десяти до восемнадцати лет, шестнадцать женщин и пятнадцать мужчин разного возраста. В табличке добавили эти цифры. Как звать этих погубленных фашистами селян никто, конечно, не знал. А вот на табличку над общей могилой партизан трудились долго, тщательно выписывая имена и фамилии погибших. Когда всё было закончено, на улице уже было совсем темно, нужно найти место для ночёвки.

- Пацаны, я там не смогу спать, - махнул Вовка рукой в сторону домов, которые занимали партизаны, - давайте у кого-то из местных переночуем?

- Я – за, - поддержал Борис.

- Я тоже, - сказал Петрович, - вон там одного окна только нет, заткнем одеялом и печку затопим, пошли?

Зашли в выбранный дом, к удивлению, следов крови и борьбы в избе не было, достаточно чисто и почти тепло. Затопили печь имеющимися дровами, набрали снега и поставили котелок нагреваться. В сенях нашли молоко и творог, Борис разложил по чашкам:

- Я не буду, - заявил Вовка.

- А тебя никто не спрашивает, - ответил ему друг, - хочешь отомстить – жри!

- Хочу, - сказал Вовка и принялся с ожесточением жевать.

- Петрович, а вы с Иваном из одной деревни? – спросил Вася.

- Нет, - помолчав, ответил охранник, - я из окружения вышел с несколькими парнями, а с Иваном мы потом познакомились… Он уже был в отряде, его отправили на задание в ближайшую деревню, где немцы стояли. Ему нужно было узнать, сколько там солдат, машин и прочее. Он один был, чтобы внимание не привлекать. Оделся попроще, чтобы за местного сойти. Ну и зашёл в одну хату, хозяйка всё ему рассказала, тут стук в дверь, он – в погреб, попросил его не выдавать.
Немцы зашли, спрашивают у неё, мол, кто ещё в доме есть, а она отвечает, мол, никого, а сама пальцем тычет в погреб. А Ванька сидел внизу и сквозь щель всё видел. Его, конечно, скрутили, пытали, тот молчал, говорит, мол, не знаю ни про каких партизан, из соседней деревни пришёл. Тогда они его наутро решили повесить.
Согнали всю деревню, мол, смотрите, люди добрые, что с вами будет, если станете партизанам помогать. А командир, видя, что разведчик не вернулся вовремя, послал меня с ребятами, проверить, что там и как. Мы сидим недалеко, в кустах запрятались. Смотрим, Ваньку ведут, весь в крови, рубаха порвана, хромает. Поставили на табуретку, петлю накинули. А он, знаете, какой был? Безбашенный, вот какой… - Петрович помолчал, задумавшись, - говорит, мол, глядите, люди, вон та женщина, что меня немцам сдала, и показывает пальцем на эту бабу.
Вот из-за таких, говорит, мы еще долго будем воевать с фашистами. Все на неё посмотрели, та покраснела, но уже ничего не поделаешь. Мы с мужиками, нас пятеро всего было, а немцев человек двадцать, рассредоточились метров на пять друг от друга, как будто нас целый отряд, и бросились с криками: «Вперед, за Родину!» к месту виселицы. Ванька нас увидал, толкнул пинком стоящего около него немца, пока тот замешкался, мы подбежали. А тут и мужики местные, кто с вилами, кто голыми руками, на фрицев. Бежим, сами понимаем, что их больше, положат нас всех вместе с Ванькой. Но местные мужики, молодцы, помогли нам. Фашисты не ожидали от них такой наглости. Вот мы вшестером и уложили всю немчуру, что стояла в селе. Я подбежал к Ваньке, перерезал ему веревку, тут выстрел, смотрю, один фриц башку поднял и стрельнул в Ваньку. Промазал, только по руке задело, ничего страшного. Вообще, он везучий… был… Казалось бы, всё, вот она, смерть, ан нет, выходит сухим из воды. Боженька его хранил.

- Ой, хватит муть гнать, не верю я в Бога! – рявкнул Критов. – Где он был, когда война началась?

- Ты можешь не верить, а он в тебя верит, точно тебе говорю, - тихо ответил Петрович, - а война… ну что, война? Это всё люди виноваты… А Бог тебя бережет, вот, видишь, весь отряд полег, люди безвинные, а мы живы…

- А потом что? – спросил Вовка.

- Потом? Потом он мне говорит, мол, теперь ты мне как крестный, второй день рождения подарил. Вот, с тех пор мы постоянно рядом были, кроме этого дня. Как я его одного отпустил?

- Приказ, - говорит Вовка, - нельзя Витьку одному было донесение нести.

- А у меня, когда я на фронт попал, дружок был, тоже Иваном звали… Погиб он, когда мы к своим пробирались… Вот Бог мне другого Ивана и послал. А ты говоришь: «Не верю», эх, молодой ты еще, радист, - похлопал Критова по плечу Петрович, - ничего, с возрастом поймешь.

Володька кряхтел, но молчал: «Может, старик и прав… наверное…», - думал он.

- У Ивана мать с отцом в колодце немцы утопили, вот он в отряде и оказался… Такие дела, ребятки… я пойду, прилягу, тяжелый день, завтра решим, куда дальше… - лег на кровать и укрылся одеялом с головой. Иногда оттуда доносились вздохи и стоны, пацаны его не беспокоили, мужик второго Ивана потерял…

Вовка вышел на крыльцо, подышать: «Эх, закурить бы», пришла дурная мысль. Вот сегодня он точно понял, отчего люди пить начинают, курить, возможно, так нервы успокаивают. Сидел на ступеньке, попивал кипяточек и вспоминал своих дорогих дружков. «Чёрт, - что-то, как будто подтолкнуло Вовку в грудь, как раз туда, где сердце, а может, душа… – крестик!» Он судорожно полез в карманы штанов, разыскивая маленьких железный крестик. Когда занимались похоронами, он забыл о нём, а тут вот вспомнил. Когда они осматривали воронку, оставшуюся от кухни, рассчитывали хоть что-нибудь найти от парней и схоронить по-человечески. Не нашли ничего… Вовку накрыло: он упал на колени и завыл волком: «Мужики, как я без вас?», руками хватал и кидал комья земли и тут пальцы что-то нащупали, он стал разгребать грязь между коленями и нащупал что-то мягкое и холодное, оказалась рука, сжатая в кулак:

- Трофим, похоже, - тихо проговорил Борька, - вон, кулачище какой.

Вовка бережно разглаживал все, что осталось от громилы, пытаясь разжать пальцы и увидел этот старенький железный крестик. Трофим всегда, если ему становилось не по себе или сжимало сердце, прижимал руку к груди, где висел крестик и гладил его. Витька всегда говорил в этих случаях: «Это он молится». Вот и в этот раз, за секунду до взрыва, он, похоже, что-то почувствовал, но не успел понять что и отреагировать. Ему стоило сделать один прыжок из кухни и, может, остался бы жив.
Дверь скрипнула, на крыльце появился Васька:

- Сидишь?

- Как видишь…

- О чём думаешь? Про Трофима с Витьком?

- Какой догадливый, прям, Шерлок Холмс, - буркнул Вовка.

- А тут не надо сыщиком быть, Вов, глаза на мокром месте, в руках крестик, да и день сегодня – всем дням день. Никогда ещё я столько мёртвых в одном месте не видел!

- Здоровяк с пацаном, хоть, быстро погибли, не успели понять, что происходит, а представь, что испытывали мужики, которым на спинах звезды повырезали и солью посыпали? Сволочи! Ну как так можно, Володь, а? Ну не люди же, даже зверями назвать язык не поворачивается… Клянусь вам, пацаны, - Вовка встал, глядя на крестик в руке, - я за вас отомщу, найду этих уродов, что сюда пришли и им звезды повырезаю. Знаю, что это неправильно, но иначе с ними нельзя! Клянусь!

Критов молча смотрел на это, покуривал, когда Вовка закончил, спросил:

- Как думаешь, почему ни одно мертвого фрица нет? Забрали или наши даже не успели отреагировать?

- Ты ж видел, все в неглиже, спали, похоже… Не понятно только, как такое количество немцев через наши посты прошли?

- А это, как раз, очень понятно: с двух сторон обошли караульного и глотку ему заткнули, чтобы не орал, а, может, и сразу грохнули. И так со всеми. Что тут сложного?

- Похоже, что так… Эх, чёрт, всё-равно, мне кажется, если бы я тут был, мужики живы бы остались…

- Если Трофим не смог ничего сделать, ты-то как? Хотя да, ты мог их на прогулку куда повести, ты это любишь, - и улыбнулся.

Вовка посмотрел на него удивлённо, ему казалось, что улыбку не видел лет сто, не меньше, а он стоит и лыбится:

- Мы сегодня весь отряд похоронили, а ты улыбаешься… Тебе что, совсем не жалко? – удивился Вовка.

- Жалко, конечно, но ты знаешь, я верю, что у каждого своя судьба, свой срок, значит, срок этих парней подошёл… Не грусти, друг, мы тоже там будет. Грустно будет, если по нам поплакать будет некому. Вот, что страшно, а умирать не страшно. А ребята, что тут полегли, были хорошие, да что там, отличные мужики, раз ты по ним рыдаешь, Петрович себе места не находит. Я, просто, никого особо не успел узнать, ну сколько мы тут были? Двое суток? Ну поели вместе, переночевали, на кухне потрещали… и всё. Я понимаю твои чувства, Вов, и очень тебе сочувствую, но, поверь, это судьба. Мы выжили, теперь думай – для чего?

Развернулся и зашел в избу. «Для чего? – думал Вовка, - А, правда, мы могли уйти в смолокурню позже, всего двое-трое суток, и полегли бы вместе с парнями и местными жителями. А нас сразу отправили с рацией подальше. Вот что это, если не судьба? Володя прав. А для чего нас Господь оставил в живых? Само собой, радистов здесь мало. Вот завтра пойдем к своим, будем искать, куда приткнуться. Командир говорил, что во второй бригаде засада с радистами. Вот пойдем к ним. А за мужиков я отомщу, обязательно! Холодно…»

Поднялся, ещё разок, напоследок вдохнул такого чистого морозного воздуха и пошёл спать. В доме было тихо. Парни то ли спали, то ли думали каждый о своем, Вовка не стал никого мучать пустыми разговорами, присел за стол, под руки положил шапку, прилёг лицом к окну, если не поспит, хоть на небо посмотрит.



Продолжение - http://proza.ru/2020/11/04/1277