Она - американка!

Эту историю я написал 30 лет назад. По крайней мере, я ее такой помню, помню в такой редакции, отпечанной на старой печатной машинке, которую я купил еще на свою офицерскую зарплату в Минске в 1987 году.
В Минск я попал 3 августа 1986 года, после окончания Киевского военного училища связи КВВИДКУС. А чуть более двух лет раньше, произошло событие, которое стало основой этого повествования.
Понятно, что сегодня я написал бы этот сюжет иначе, но будьте снисходительны!
И еще, здесь некоторые обстоятельства не указаны, например, складывается впечатление, что участники "Американской истории" учились вместе с нами, но на самом деле - они были на год старше. 

Я не хочу менять оригинальный текст, принятую тогда нетолерантность и простите пожалуйста автору технические ошибки.

   
Американка или основы теории пофигизма

Если по Вольтеру: "Один глаз видит хорошее, второй - плохое", мне надо срочно удалить один глаз - тот,  который видит плохое.

АНОМИЯ — среднее между аномалией и анемией (Э. Дюркгейм). Это состояние особого нравственно-психологического состояния личности, вызванное чувством одиночества и характеризующееся распадом социальных идеалов, потерей смысла жизни и перспектив, нигилизмом и цинизмом. Если проще: аномия — это личностная аномалия на почве социального малокровия...

Когда в расцвете интеллектуального, нравственного и полового созревания молодые люди оказываются запертыми за забор запретов, истоки которых никто не в состоянии объяснить и что  по-человечески трудно понять, общепринятые мерки иногда просто лишены здравого смысла. Тридцать процентов увольнений, предусмотренных вездесущим в армии уставом, неприемлемо в военных училищах по логике вещей лишь по той причине, что остальным просто нечего делать. Возникает состояние принудительной апатии, а это - страшнее естественной апатии, способствующей некоторому отдыху организма. Принудительная апатия - самостоятельное введение психики в такое состояние, когда гасится самое сокровенное - энергия созидания. В принципе, созидательной или разрушительной она становится в зависимости от того, в каких условиях произошел выход энергии. И субъективный фактор порой оказывается решающим в жизни человека. Ловлю себя на мысли, что некоторое стечение обстоятельств при современной форме воспитания оказывается решающим. В "системе" (так называют курсанты всё, находящееся за забором военно-учебных заведений) способны выдержать лишь ребята с сильным внутренним тормозом, либо "блатные", у которых есть способы претворения своих желаний, обходящие устав.

То есть получается запрограммированная форма удержания поступков ( а как иначе, говорит оппонент, это же воспитание?!), подавления человеческих прав и нормальное развитие человека, как и организма людей в целом, программируется под экстенсивные, закрытые формы разрядки нервной системы. Ну, и понятно - кто с помощью алкоголя, а кто - другими способами.

Вы думаете я испытывал по этому поводу страдания? Да, конечно. Практически каждое утро.   

Тем ни менее, как в "Приключениях Пиноккио" меня всегда притягивали ребята неординарные и чем-то особенные, мне казалось - вот, они одаренные, а я - нет, хотя и крепкой дружбы с ними не получалось. Что-то все время меня с ними разводило, даже, иногда казалось - мы при другом раскладе судьбы, никогда не должны были встретиться. И понятно - "система", военное училище нас собирало искусственно, по каким-то только ей понятным основаниям. Лишь спустя годы стало понятно, что это была система - система внутри нас, система вокруг нас. Со всеми ребятами по-разному, и активное желание "бухнуть" и "догнатся" по всякому поводу и без почему-то отталкивало. Тогда - это был инстинкт стать винтиками, одинаковыми и ровными. Составными частями "Системы".
Манюня - очень одаренный пацан, по загадочным обстоятельствам угодивший в "систему", имел бидструпский талант согласованности воображения и карандаша. Его немногочисленные рисунки, которые считаю большим творческим подвигом из-за отсутствия в "системе" какого-либо вдохновения, очень похожи на раннее творчество одного молодого белорусского художника ленинградской школы, оставившего этот мир в возрасте Христа. Абсолютно владея инструментом извлечения духовных сил, Манюня очень интенсивно трудился. Его работы составили обширную галерею, говорящую о многом: чертеж "Половой акт в разрезе", роспись на стене "Аббат в пивной", триптих "Приказ", множество изображений обнаженных женских тел на листах в клеточку, вырванных из конспектов, выполненные неизменной китайской ручкой с золотым пером. Эти рисунки шли из рук в руки, будили сонное мальчишеское воображение на перерывах между лекциями, когда зеленая масса выливалась из корпусов на плац, чтобы основательно заплевать его и забросать окурками - будет работа дневальным…


В увольнении всякий по-своему находил выход неизрасходованной энергии. Меня, например, тянуло домой к родителям, да и жратвы вечно не хватало. А денежное довольствие… Деньги были насмешкой. Правда, почти все полковники рассказывали на лекциях о том, как умудрялись даже кое-что домой отсылать из своих курсантский грошей. Мы наивно верили, но продолжали, краснея, просить у родичей.
Меня всегда поражала способность людей забывать недавнее прошлое, причем не "чистый" перечень событий, а эмоции, чувства, взаимоотношения: незаметные, в основном, тона происходящего вокруг. Как может старлей, еще помнящий себя курсантом, совершать циничное действо, из-за которого отличник и младший командир Жбан, уважаемый всеми, первый раз вынужден уйти в самоход.
Вообще же увольнения делились на множество видов. Основная классификация по тому признаку, кто берет на себя ответственность за твой выход за забор.
Для получения совершенно официального "увола" надо было соблюсти много условий: не иметь текущих "двоек", в увольнительной должны были быть автографы всего командования курса, нужно было попасть в пресловутые 30 процентов, иметь отличную дисциплину, и быть тщательнейшим образом выглаженным и вычищенным на построении перед дежурным по училищу перед выходом в город. Лишить же увольнения могло такое количество начальников и в стольких случаях, что жизнь превращалась в сплошную муку. Нигде, наверное, не существовало такой системы подавления личности. А такое понятие как гордость могло стать непреодолимым препятствием. Спасало лишь то, что у пацанов еще не сформировались характеры, и они (характеры) подвергались необходимой корректировке.

Никогда не мог понять, почему мы так дико проводим отпуска. Ладно зимой: две недели всего - едва успеешь знакомых объездить и пора возвращаться "систему". А вот летом начинается… Я не знаю, как это получалось материально, но в августе южный берег Крыма регулярно поил наш огромный гарнизон искристым сухим вином. Легкое опьянение длилось весь сезон с незначительными перерывами. Летний отпуск превращался в емкую обойму событий, происходящих в довольно безумном существовании. Никакие серьезные проблемы не принимались во внимание, за исключением возникающей, как правило, в конце безбедного существования - где достать денег на бухло. Но имевшийся, во многом благодаря "системе", "внутренний тормоз", несмотря на всеобщую бездумность нашего поведения в отпуске, позволял принимать правильные решения в экстремальных ситуациях. В принципе, некий условный "тормоз" был элементарным страхом перед неприятными последствиями. Конечно, наш комплекс чувства личного достоинства, именуемого честью, отличался от понятия чести пушкинских времен, как и способы защиты. Перед нами попросту стоял выбор: восстановление справедливости или исключение из училища. Умные учатся на чужих ошибках, и тогда идет в ход оружие трусов - длинные ноги и мастерство "подкалывания".

Вовоцка — гордость факультета. Из своей гитары он извлекал такие звуки, что душа выворачивалась наизнанку, а по коже разбегались мурашки. Основной частью репертуара были песни Высоцкого и некоторые песни времен Великой Отечественной. После неоднократных побед на различных смотрах-конкурсах он как будто отмывался после них от чего-то в водке. Во время праздника труда Первое мая Вовоцка с Манюней "залетели" в один день. Манюня в апогее праздника прыгнул в гидропарке   с моста в Днепр и в промокшем кителе и брюках был доставлен в училище. У него был приступ белой горячки, и ему пришлось поваляться в госпитале. А Вовоцку "накрыл" дежурный по училищу вдрызг пьяным спящего в бытовке. Они хорошо учились, и поэтому, а может быть и по каким-то другим причинам, но, несмотря на прочие "залеты" мы выпускались из училища все вместе. И, честно говоря, без этих двух парней, лично мне было бы тяжело пересечь конечную черту пятигодичного существования в "системе".
Курс у нас был дружный. Однажды, несмотря на вероятность расправы, мы все, полным составом, за исключением нескольких человек из четвертой группы, отказались от обеда. Картина была занятная - после команды старшины: "Приступить к приему пищи!" полторы сотни человек сидели, не шелохнувшись. Первым это заметил начальник столовой и позвонил на факультет. Там быстро приняли решение. Последовала команда: "Встать, выходи строиться возле столовой!". Там майор из факультетного начальства разделил всех на две большие группы путем личного опроса на "непримиримых" и согласившихся принять пищу. К тому времени у нас накопилось огромное количество претензий к командованию и, наказав огульно все училище, можно было догадываться, что дело может завершиться возможным "бунтом". Дело было серьезное, но мы совершенно не чувствовали себя виновными за чужие прегрешения.
Существовал такой порядок: в конце третьего курса вместо одноразовых увольнительных по субботам и воскресеньям выдавались "картонки", то есть постоянные увольнительные, хранившиеся у начальника курса, по его разрешению можно сходить в увольнение после "сампо" (самостоятельной подготовки) в будний день, в субботу - после занятий, а в воскресенье - и на весь день. Процесс увольнения существенно облегчался, количество увольняемых увеличивалось, а по праздникам на курсе оставался практически один дежурный наряд и "залетчики". Можно представить, как мы ждали конца третьего курса. Этого особенно ждали "женатики" и "киевляне". Некоторые "аборигены", не входившие в категорию ежедневно увольняемых, а лишь довольствовавшиеся средой и выходными днями, спешили жениться, хотя нормальное празднование этого важного события было в значительной мере осложнено с антиалкогольной кампанией.
В начале июля первый раз раздали картонки. Они наполняли грудь необъяснимой уверенностью в своем будущем и позволяли несколько свысока смотреть на суетящиеся и завидующие нам первые и вторые курсы. Тем более, предстоял переезд из казармы в общагу, где в кубриках по семь человек размещались старшие курсы. Позади сложный экзамен по НРУ. Удалось урвать "шару" на кафедре марксизма-ленинизма: в паре с Квасом мы должны были оформить семь агитационных плакатов. Преподавателя по НРУ почему-то упекли в психиатрическое отделение госпиталя и пока решался вопрос кому принимать экзамен, "шаровики" во главе с главным аферистом курса Гущиком обернулись в госпиталь, где, исходя из текущих оценок, полковник в больничном халате провел экзамен. В общем, жизнь двигалась обычным путем, пока пришло восемнадцатое июля, которое перечеркнуло если не все, то очень многое.
Новости в "системе" распространяются очень быстро и на следующий день после обеда все знали об "американской трагедии".
Было множество версий, но суть заключалась в том, что три курсанта четвертого курса изнасиловали дочь американской актрисы. Затем всплыли подробности: дочери актрисы было около 40 лет, и по каким-то признакам она оказалась проституткой. Американка с другом гуляла в Первомайском парке, встретила курсантов, разговорились, выпили вместе и так далее. Короче, обычная история, если не принимать во внимание последовавший политический резонанс и наличие в компании члена КПСС. Утратили ребята классовую бдительность… Много позже   я узнал все из первых уст.
Мы с супругой возвращались из Бузовского леса, где жила ее бабушка. Это в двадцати километрах от Киева по житомирскому шоссе. Нас кто-то окликнул. Вдоль трассы на правой обочине копошились связисты возле аппаратных на базе "Уралов". К нам приблизился смуглолицый сержант в запыленной форме. Не сразу  я узнал Гаштета. Он был один из участников "американской трагедии". Я немного  знал его до случившегося, потом видел на "губе", когда он находился на предварительном расследовании. И вот такая встреча. Сначала он держался осторожно, понимая свою вину перед нами, оставшимися в "системе". Но у меня совершенно не было желания явить собой воплощение праведного народного гнева, да и времени достаточно утекло. Кроме того,  многие места в "официальной" версии событий были противоречивы, и Гаштета было просто по-человечески жалко - он уже достаточно пережил из-за своей неумной головы.
Зашли в дом. Гаштет умылся, за трапезой рассказал, что служит в Семиполках, замстаршины. Командование не знает, что будет делать, когда он уйдет. Как истинный одессит Гаштет умел рассказывать, благодаря чему был украшением любой компании. Когда вышли курить, официальная "американская трагедия" приобрела краски, которые, в дополнение к другим сведениям, с тех пор больше не требует каких-либо подробностей.
После сдачи экзамена их группу отпустили в "увол". У Гаштета, как у некоторых других "аборигенов" была "хаза", где хранилась "гражданка", и где, при желании, можно было переночевать или организовать какое-либо веселое мероприятие. "Хаза", как правило, это комната, которую снимают несколько человек. Она устраняет много проблем, но главная это переодевание, избавляющее от изнуряющих попыток избежать встречи с патрулями. Они обременены планом на задержанных, и потому встреча с ними не предвещает ничего приятного. Одна тщательная проверка документов отбивает всякое желание "гулять" по городу. Гаштет с Долговым быстро переоделись в квартире, заехали по дороге за Сипом (его отец был начальник кафедры в училище) и направились в город, еще не имея определенных планов. Случайно встретились с Шубовым, он был в форме и находился в таком же положении, что и остальные: в том смысле что еще не решил, где ему лучше всего провести время в увольнении. Кто-то предложил прошвырнуться на Крест. Сип сказал, что там - самое клевое место, не только потому что красивое, но и наверное еще и потому, что там сильный клев, а потребность в девочках у Сипа была хроническая. Что ж,  решение принято - за дело. У фонтана с чуть не подрались кем-то, потом сидели на скамейках возле почтамта, курили, болтали. Сип пытался "снять" двух девочек. Из этого ничего не получилось, а рядом подсела дамочка в возрасте, но интересная. Серега Долгов ушел звонить домой с Главпочтамта, а Гаштет, Сип и Шубов остались разглядывать проходящую мимо толпу. Сип не сдержался, заговорил с дамочкой, но она оказалась иноземкой, разговаривающей исключительно на английском. Это все, что смог определить Сип. Подключился Шубов, он закончил спецшколу и преуспевал  в английском языке в училище. Оказалось, что интересная дамочка - американка, и ожидает своего друга, который отлучившегося в здание Главпочтамта. То ли из-за похожести своего положения с положением трех приятных молодых людей, также ожидающих кого-то у гранитных стен здания, то ли по другой причине, американка поддержала разговор, и даже сама попыталась найти тему беседы. Вскоре компания была в сборе и оказалась довольно приличной. Гуляние приобретало не только массовый характер, но и интернациональный. Кроме сдачи экзамена, появился дополнительный повод, тем более, у любезных американцев нашлась бутылка шампанского. Дальше события развивались довольно обыденно, но у всех было ощущение чего-то необычного, и хотелось, чтобы этот день запомнился надолго. Шубов не пил, отговаривал, что в форме и что вечером предстоит возвращение в "систему". Начинало темнеть, когда решили зайти к Сипу на "украиньську з пэрцэм", американцы охотно согласились отведать одну из достопримечательностей древнего Киева, как и известный киевский тортом. Шубов вскоре собрался уходить. Никто его не отговаривал, так как его услуги переводчика уже были не нужны - после второй интернациональная компания свободно общалась без переводчика. Около одиннадцати решили проводить иностранцев к гостинице "Киев". Сип настойчиво вертелся возле американки. Присели на скамейку, находившуюся недалеко от главной артерии парка. Друг из далекой Америки отошел куда-то сторону, но никто на это не обратил внимания. Гаштет с Серегой травили анекдоты, а Сип с дамочкой уединились на другом конце скамейки и, несмотря на разницу в возрасте и идеологические разногласия, довольно быстро нашли общий язык на фронте, не признающем ни границ, ни национальностей. Серега Долгов периодически смущенно посматривал на жаркие объятия соседей по скамейке и хмель постепенно улетучивался из его головы. Он почему-то вспомнил, что ставил подпись под документом, запрещающим общение с иностранцами. Ранее увлекавший невидимой сетью запретный плод поблек, Долгов вспомнил о том, что несколько дней назад закончился кандидатский срок. От мысли о вступлении в партию стало не по себе. Гаштет израсходовал запас красноречия и предложил прогуляться. Неожиданно к скамейке с разных сторон по одному и парами быстрыми шагами стали подходить милиционеры. Их было около десятка. Первым приближение служителей правопорядка заметил Гаштет, засуетился, громко произнес "Менты!", и, практически одновременно с появлением милиции, на другой половине скамейки начало происходить нечто странное - держась руками за Сипа, американка начала визжать, биться об скамейку, и даже послышался звук рвущегося платья. Сип, находившийся спиной к рассредоточившемуся перед атакой подразделению милиции, смотрел на американку выпятившимися глазами, и решительно ничего не мог понять: как в Америке ведут себя таким образом, когда очень хорошо или, наоборот, когда очень плохо. Люди в фуражках энергично среагировали на призывный крик о помощи, хотя он прозвучал и не по-русски. Гаштет "пытался сделать ноги!", но не тут то было. Его догнали и сбили с ног. Гаштет сделал отчаянную попытку вырваться, но получил несколько вполне мужских затрещин, и был повязан, как говориться, со всеми потрохами. Одному, милиционеру он, правда, он успел испортить фуражку. Блюстители порядка изрядно обиделись на незаконный акт Гаштета по отношению к милицейской форме - это потом это легко было прочесть на лице "разбойника", когда из стен КПЗ он перекочевал на "губу". Долгов не сопротивлялся, а Сипа буквально сняли с потрепанной американки. Когда акт задержания был завершился, появился не вовремя исчезнувший американец.


___________


Через два дня голос Америки сообщил, что в Киеве группой военнослужащих изнасилована дочь известной американской актрисы. Приятно начавшийся "вечер интернациональной дружбы" получил неприятный политический резонанс.
Главный факт, разумеется, не подтвердился. Фигурировал потом как "попытка изнасилования", но из училища погнали всех, даже услуги бесплатного переводчика Шубова оказались оплаченными по неожиданному счету.
На третий день ложкомойки и другие работницы училищной столовой, сгорая от ревности, пытались между собой разрешить вопрос: "Чем же это место американки лучше, чем у русских?".

А еще через неделю все картонки-увольнительные,  собрали и уничтожили в строевой части училища. Через некоторое время в других училищах города с картонками расправились таким же образом.
Я не рыбак и даже не очень люблю рыбу, поэтому не могу ручаться за правильность поговорки: "Рыба гниет с головы, а чистят ее с хвоста". В жизни получалось именно так. Гайки закрутили основательно по всей плоскости курсантского существования, причем надолго.
Подобное случалось и раньше. Залетел кто-то - "Закручивай гайки, начальник курса!" И начинается жизнь по Уставу. Обычно индикатором для служило злостное нарушение злостное нарушение: кого-нибудь из курсантов задерживала комендатура, коллективная пьянка,  дерзкий самоход. Получалась зебра из светлых и темных пятен курсантской жизни. Когда живем "по уставу", можно с ума свихнуться: построения через два часа, ночные подъемы по "тревоге", тотальные "вычисления" отсутствующих на "сампо", поголовные лишения увольнения, дубовая яичница в "чайнике" и фильм про Чапаева по выходным, часовые очереди у телефона-автомата с выходом в город, обжираловка на КПП в время приездов родителей. Постепенно появлял комплекс неполноценности, потому как сознание отказывалось принимать существующий порядок, сдобренный далеко не отеческими увещеваниями многочисленных командиров и начальников. Хотелось забиться куда-нибудь в дальний угол и послать все к едреной фени.
Через некоторое время начальник курса начинал понимать, что дальше так нельзя. Тут тоже есть своего рода индикатор, когда на пике "уставного террора" происходила серия драк. По разбитым рожам, по надвинутым на глаза пилоткам определялось, что палка дисциплины перегнута и надо делать курс на потепление.

Но после "американской трагедии" потепление затягивалось надолго, хотя "блатные" или "позвоночные", уходившие по звонку вышестоящего родителя, выходные, по-прежнему, проводили дома. Однако все "простые смертные", включая "женатиков", уже полгода находились в заточении. Восьмого марта их жены собрались возле КПП с плакатами, которые имели содержание типа "Свободу Юрию Деточкину!", а на следующий день наш курс отказался от обеда. Честно говоря, обед вряд ли у кого-то вызывал большой аппетит.
Ели, главным образом, по привычке и из-за отсутствия выбора. Воровство из курсантского пайка было настолько крупным, что на время посещения училища различными комиссиями специально выделялись дополнительные продукты, и все были абсолютно уверены, что поводом для этого послужила проверка. Картошка, представляющая собой пастообразное месиво и зажаренный до отсутствия запаха кусок рыбы еще вполне годятся для того, чтобы забыть назойливый голод, постоянно сопровождавший курсанта. А шедевром кулинарного искусства нашей курсантской столовой для меня навсегда останется вечный салат из подгнивших соленых огурцов и вареной свеклы к обеду. Большой компенсацией за недостаток повседневного стола была обжираловка, когда группа заступала в наряд по столовой. Изнурительная "пахота" вознаграждалась внушительным куском масла, поделенным между нами и сумками работниц столовой, и которое, по идее, должно было попасть в котел. В наряде, как правило, все страдали неприличными расстройством желудка, но организм отдыхал от чувства голода еще дня четыре -даже на пищу смотреть не хотелось. А иногда по субботам половину говяжьей туши загружалось в "УАЗик" зампотыла: командование училища собиралось на охоту.

После того, как майор из учебной части факультета разделил курс на почти равные части и уже был готов отдать команду вернуться в столовую отказавшимся от голодовки, он заметил начальника политотдела училища. Отдав все положенные при появлении старшего начальника команды, факультетный майор, по требования начпо, опять построил вместе всех, и повел в клуб, где находилось уже находилось высшее командование училища.
Разговор получился вполне демократичным, наши требования были приняты, правда, никто потом их и не собирался выполнять, но народ выговорился, и кроме возврата временно отмененных увольнений, мы даже потребовали исключить из училища одного пройдоху из "блатных.
Должен признать, мне очень неудобно за свой глаз, по выражению Вольтера, видящий только плохое и подметивший неприглядные стороны "системы". Но таким образом я, возможно, пытаюсь выколоть свой плохой глаз, и буду счастлив, если с кем-нибудь не произойдет история глазной болезни по причине устранения того, что пришлось увидеть и прочувствовать мне.

После "голодовки" восьмого марта вожжи приспустили и "женатиков" начали отпускать к своим "вдовствующим" супругам. Четвертый курс подходил к концу, на Печерске выкатили бочки с квасом, весна зелеными лоскутками листьев приодела пригревшиеся на солнышке деревья. Курсовой офицер капитан Крылов образно, но по-военному конкретно, характеризовал эту пору: "Ну теперь пора-а - сучок на сучок, а щепка на щепку лезет! Весна…".

В отношении остальных неженатых "аборигенов" и "киевлян" суровые меры продолжали применяться, и коллективное наказание продолжалось. К тому времени методы работы комендатуры усовершенствовалась и она, по слухам из других училищ, устроила несколько облав и теперь гарнизонная гауптвахтарегулярно пополняется "самоходчиками". К моменту облавы на наше училище стиль работы комендатуры достиг невиданной высоты: к месту возможных "боевых действий" для задержания лжеспортсменов с бритыми затылками стягивались не только почти все патрули, дежурившие в городе, но и милиция.  Оцепление охватывало весь длиннозаборный периметр "системы". С нашего курса "залетели" три человека. Одному из них - Химику - удалось сбежать от патруля, но, на месте его несостоявшейся поимки, он оставил свою пилотку с четко выведенной раствором хлорки своей фамилией.   
          
В комнате дежурного по училищу, куда его вызвали после облавы, Химик проявил немалый артистизм. Выслушав обвинения, Химик объявил майору, который едва ли не успел схватить курсанта за сапог, а теперь опознал его, что он - майор - лжец. До сих пор Химик производил впечатление маминкиного сынка, но после этого нашумевшего анекдота завоевал негласный авторитет. Обратив внимание на этот случай, нужно заметить, что, видимо уже тогда, Химик знал царицу доказательств - личное признание, без которого в армии практически никогда не наказывают, знай свое дело - ври, изворачивайся, даже если все знают, что говоришь неправду. Лишь дураки попадаются на откровениях, тянут за собой других, и, в конце концов - "Получай на полную катушку!". В самом начале своего пребывания в "системе" многие еще не умеют врать, искренне смотрят в глаза собеседника и долго еще мучаются, не  пока "прозреют".

Очень сильно влетел на облаве Манюня. С приходом весны он увлекся большим теннисом, которым занимался, переодевшись в спортивный костюм, на корте во дворе школы, находившейся рядом с училищем. Манюня не вовремя "засветился" и оказался вместе с семерыми горе-попутчиками в милицейском "воронке". Естественно, что его личность была быстро установлена и Манюню, вместе с остальными, один карающий орган этапировал в другой - в "родную" комендатуру.
В один прекрасный весенний день, во время облавы на ВОКУ, начальнику патруля выбили четыре передних зуба. Простые ребята - пехота. С тех пор облавы прекратились, было восстановлено нормальное сосуществование, только капитана жалко, то, чего лишился - не восстановить.


___________


Многие молодые люди, поступающие в военные училища, совершенно не представляют то, чему собираются посвятить свои лучшие годы. Прискорбно, но задача начальных курсов военного училища заключается и в том, чтобы постричь всех под одну гребенку, сделать на одно лицо, чтобы ничья голова не выделялась из строя. Возможно, в воспитании солдат-пехотинцев такая методика необходима для производства послушной толпы, вернее, строя, предполагающего стирание индивидуальных особенностей, достоинства и прочих факторов, которые мы в совокупности называем Личностью. Но когда в истоке рождения офицера делаются попытки уничтожить этот важный спектр человеческих качеств, армия не досчитывается полководцев. Целесообразнее было бы набирать на офицерские курсы послуживших в армии или просто зрелых молодых людей, относительно четко представляющих свои возможности, жизненные цели и  средства их достижения. Конечно, тяжело сразу переориентировать огромную машину, но, вспомнив опыт еще каких-то пятнадцати лет назад, можно вернуть колеса "воспитателей" шестеренки, долгие годы вращавшихся в сторону ожесточения порядков "системы". Может, мне не удалось убедить кого-то в пагубности методики "закручивания гаек" и коллективных наказаний, кстати, запрещенных воинским уставом, но я буду просто рад, если еще кто-то думает так же.

В те годы у меня была Мечта, навязчиво преследовавшая, иногда снившаяся. Я был очень рад, когда нашу группу назначали на уборку территории с внешней стороны КПП. Напротив была трамвайная остановка. Игрушечные киевские трамвайчики задерживались на несколько мгновений и убегали по красивой Старонаводницкой улице… Была мечта сесть в этот полупустой утренний трамвай и долго ехать, погрузившись в дрему  на заднем сидении… Это казалось  большим счастьем, которому, как почти всякой мечте, сбыться было не суждено.
И хотелось бы, чтобы у ребят, закончивших десятилетку и еще не забывших музыку выпускного вечера не было "системы", чтобы их мечты сбывались… Ведь для этого иногда нужно так немного.


Эта часть значилась в рукописи с датой 2 апреля 1989 года


__________________


Нетолерантное описание сокурсников и ситуации вокруг события.

Меня всегда удивляло, какое количество выдающихся ребят учится на нашем курсе. Ни ранее, ни позже так много талантливых людей в одном месте мне встречать не приходилось. Главным достоинством многих из них была яркая индивидуальность, хотя, как заметил бы знакомый не понаслышке с жизнью армейского сообщества, не могло там быть абсолютно никакой почвы для проявления этой самой индивидуальности.

Кличками мы награждали не только друг друга, но и наших командиров. Сейчас, вспоминая их, можно совершенно определенно сказать об снайперской точности прозвищ. Правда, не все были достойны чести получать курсантские клички. Как правило, их имели значительные в круговороте "системы" люди. Незаметные и безвольные, не только не получили кличек, но и с трудом отыскиваются в памяти. Конечно, были  значимые начальники, не получившие кликух по той причине, что их авторитет находился на недосягаемой высоте, к которым никакое, пусть и точное  словцо не могло прилипнуть. Наш начальник курса долгое время оставался без какого-либо однозначного определения, так как казался личностью противоречивой и неожиданной. Не исключено, конвейер названий задерживался из-за того, что человек, заменял нам отца родного. И потому отношение к новому родителю было осторожное, о чем он сам говорил с осознанием этого факта: "Боятся, значит уважают!". Но, в конце концов, задержавшийся в утробе ребенок родился и всех поразил. Точностью и бескомпромиссностью. Обычно плохими словами люди вываливают на свет божий накопившуюся в них грязь по отношению к кому-либо, и им, глядишь, легче от этого становится. Но здесь кликуха "Дурак" получила совсем другой оттенок и даже приобрела тень сочувствия. Хозяин знал о своем втором имени, но не обижался, и даже давал понять эзоповым языком, что это - всего лишь название его должности, а на самом деле он совсем даже и не такой. Только жаль, что другого узнать не довелось.

На курсе, подарившем истории училища "Американскую трагедию" главным распорядителем был Змей. Широкополая фуражка и целеустремленная быстрая ходьба, в которых он существовал для тех, кто не знал его близко, угадывалось качества, за которые он получил такое прозвище. Причем внешняя оценка этим не заканчивалась, так как кроме всего при своих передвижениях-полетах Змей производил шелестящие звуки, ломающегося накрахмаленного материала. Другие качества, настолько было известно, позволяли ему претендовать еще и на приставку Горыныч.

На одном из трех, параллельных нашему, курсов, начальник был почетно и ответственно назван Папой.

Волюнтарист по натуре и редкостный лентяй - преподаватель шестой кафедры категории училищных эй-полковников был прозван Компотом. Замечу, кстати,  что полковники делятся на три категории: "товарищ полковник", просто "полковник" и "эй-полковник". Первые две категории имеют древние корни и, в принципе, делят полковников на тех с кем можно, а с кем нельзя идти в разведку. Эй-полковники - это полковники без полков - последний русский штабс-шедевр.
Шестая кафедра была самой богатой на клички. Интеграл, например, носил столь научное прозвище исключительно из-за внешнего сходства. На экзаменах почему-то было очень трудно понять, что из-под тебя хочет эй-полковник Интеграл, он почему-то никогда не спрашивал по билету, вернее, не придавал значения ответу на вопросы билета, а дополнительные вопросы превращались в экскурсию в материал полугодичной давности. К тому же Интеграл стремился превратить ответ в защиту диссертации и для имеющих средние способности экзамен превращался в муку - как если бы китаец и португалец вдруг попали бы на необитаемый остров и попытались бы поговорить по душам.

Баба Галя - женщина неопределенного возраста, как премьер-министр Англии, тоже преподаватель, имела нрав, какой обычно бывает у долго вдовствующих женщин среди множества мужчин. Ее, должно быть, боялись, как ни одного из командиров. Однажды одному незадачливому парню из нашей группы сказали, что баба Галя - в полковничьем звании, только форму не носит, так он с перепугу зашел на экзамен с фразой "Разрешите, товарищ полковник!", чем серьезно озадачил бабу Галю и заставил долго озираться по сторонам в поисках полковника.

Начальника училища называли просто - Дед. Он действительно был уже очень пожилой человек и один из немногочисленных Героев-связистов, единственным генералом среди них. Дед уже с трудом поднимался на трибуну, не говоря уже о командовании училищными парадами и смотрами. Это то малое, что видели мы - курсанты. Искренне сочувствовали Деду, так как, даже щедрые на подколки ребята в таких ситуациях напряженно молчали, поражаясь про себя: кому это нужно?

Самым уважаемым человеком считался генерал Захаров - воплощение справедливости и настоящего военного человека - он был бескомпромиссно строг и пунктуально верен своему слову, исполняя должность заместителя начальника училища.

Многие командиры и начальники собственное попустительство зачастую прикрывают цинизмом и жестокостью, оправдывая свои действия распространенным в армии выражением: "Куда солдата не целуй, везде ж…".  Истинно военная строгость к себе и к людям, основанная на здравом смысле, никогда не позволит думать о каком-нибудь развращающем прянике, а потому никто и не позволит себе поворачиваться задницей к тебе. Это и есть элементарная логика военных, прошедших войну, но не тех, кто служит в армии, которая, не участвуя пять лет в войне, превращается в курятник по выражению Наполеона. Наполеон, в принципе, прав, но выводы из этого могут быть разными. Старый вывод, что нужно периодически воевать, далеко не миролюбивый. К тому же и цивилизация ушла вперед, и, слава Богу, мышление тоже сдвинулось к иному подходу: или есть все, или больше ничего нет.

Поэтому армии предстоит долгое пребывание в мирном состоянии, и она оправдывает если не все, то многое. Зачем нужен полный охват подростков армией? Мы готовим народное ополчение к ядерной войне? Состоящее наполовину из "пиджаков"? Пиджаки - это офицеры взращенные в институтах, а еще есть много «партизан», умеющих в совершенстве копать и попадать в эту самостоятельно выкопанную яму.


Военному училищу, как и всякому организму, присущ свой собственный ритм. Этот  ритм имеет сложную форму, похожую на форму амплитудно-модулированного сигнала. Собственно АМ - сигнал это обычная синусоида с меняющейся амплитудой. Итак - один период малой синусоиды, называемой заполнителем в училищной жизни, это отрезок времени от завтрака до обеда или от обеда до ужина, или снова от завтрака до обеда, и т.д. Синусоида, по закону которой изменяется амплитуда - крупный ритм, имеет период времени между отпусками — летним и зимним, и наоборот. Эти два основных ритмы нашей военной планеты, но их существует еще множество, и чтобы не запутаться вспомним их по возрастающей. От пары до пары (от перекура до перекура), от отбоя до отбоя, от субботы до субботы, от праздника до праздника, промежутки между сессиями, и, наконец, между перешиванием шеврона на левом рукаве, количество желтых палочек на котором равно количеству пройденных курсов. Условно определенные ритмы совсем не похожи на стремительный поступь шаг, скорее они тягучий и довольно нудный. Попав в этот ритм, обретаешь состояние подобное тому, которое бывает во время стояния в очереди. А в очереди не о чем другом, кроме как об очереди, не думается. Вот так и система не дает думать о чем-либо другом. Невропатологи одним из признаков болезни считают невыносимость пребывания пациента   в очереди, но это касается взрослых людей. Подростки, как известно, вообще не выносят бестолковых очередей, стараясь как-либо их избежать, чем вызывают недовольство степенных граждан. Но подростки так поступают по иной причине. Это причина — неуемная и еще неизрасходованная молодая энергия. И вот этих-то и пацанов запирают в "систему", с ее амплитудно-модулированным ритмом.
День начинается с подъема. За десять минут до него наряд будит командиров групп, те, ровно в семь, начинают сновать между кубриками своей группы, дергают за стойки двуярусных металлических кроватей и покрикивают на досматривающих эротический клип сна.
Крестьянский сын Колька спрыгнул с верхней кровати, убежал куда-то, через секунду вернулся, выхватил из тумбочки зубную щетку, выдавил на нее из тюбика полоску зубной пасты и с головой залез в умывальник, выставив на всеобщее обозрение мощные волосатые ноги, торчащие из семейных трусов. Несмотря на огромное тело, Колян довольно резво им управлял. Его энергии хватало не только на работу его большого организма, но и на румянец, которым почти всегда было залито его крупное лицо.
Когда Колька умылся и почистил зубы, во второй раз появился командир группы сержант Набоков. Его появление вызвано окончательно выветрило у группы обрывки снов и вызвало суету. У сержанта был крутой нрав и его откровенно побаивались. В училище он поступил после армии, был года на три старше большинства курсантов и с давних пор занимал свою должность. У Набокова были свисающие щеки и узкие щелочки щелками глаз. Сочетание его внешних и внутренних качеств заставило нас окрестить нашего командира группы Держимордой.
Ос сидел на кровати, натягивая на ноги ссохшиеся за ночь сапоги. Не было курсанта, который не восхищался его рационализмом. Будучи по общепринятым меркам законченным лентяем, Ос представлял тот тип людей, которые во все времена двигали человечество к прогрессу, по той причине, что никогда не работали как все, а находили более мудрые решения. Такие люди также не могли на кого-то работать и таким образом становились еще революционерами. Каждое утро Оса начиналось с одевания галифе и сапог. Только дурак, глядя со стороны на это самое рациональное в мире одевание, мог назвать Оса лентяем. Обычно, любой, так называемый нормальный курсант, по подъему вставал кровати, одевал брюки, застегивал пуговицы и брючный ремень, затем садился на кровать, обматывал голые ступни ссохшимися жесткими портянками и натягивал яловые сапоги. Оставалось только одеть китель и - на зарядку. То есть цикл одевания состоял из этапов: встал, одел, сел, одел, встал, одел, побежал. У Оса этот процесс проистекал гораздо быстрее - одел, встал, пошел. Еще не проснувшись окончательнро, он, присев на кровати, натаскивал галифе до половины, наматывал портянки, натягивал сапоги, надевал китель, наконец, вставал, и уже на ходу застегивал пуговицы.
Ара, он же Аза, он же Армян, пока многие умудрялись перед зарядкой заправить постель, сходил туда, куда все бегают по утрам сразу после подъема, достал из встроенного   в стену шкафа шинель, бросил ее под свою кровать и последовал за ней. Ну нее хотел Ара бежать на зарядку и все тут. А спать утром - хотел.
В кубрике, примерно пять на три метра, семь спальных мест. Помещалось только пять кроватей, но две двуярусные кровати вполне решали жилищную проблему. Многому можно научиться у военных, только гражданское население совсем разбаловалось, отдельные квартиры подавай. Вот и ждите следующего века. У нас тоже  появлялись такие настроения, ребятки с первого курса, там, где начальником курса был Папа, вычитали в уставе, что на каждого положено столько-то кубических метров воздуха, а здесь как не измеряй - не получается. Написали в газету, наверное, хорошо написали - корреспондент даже приехал из военной газеты. Корреспондент был майором, а начальник политотдела - полковник. Неизвестно, какой  между ними разговор состоялся, но некоторые из подписавшихся под письмом ребят почему-то не прошли кандидатский стаж в партию. В общем - недоглядел Папа.
Последним из комнаты вышел Гоша, маленький кучерявый еврей с длинными бесцветными ресницами. Гоша обычно очень твердо стоял на своих худых и немного кривых ногах на нашей грешной земле. Вообще-то Гоше было трудно, так у него, хотя он был и  не единственный на курсе евреем, в военном билете только у него одного была честно записана истинная национальность. Некоторые за глаза пытались назвать его Жид, но это было баловство, так как откровенный антисемит у нас был один. И он, кстати, на время сессии становился лучшим приятелем наивного Гоши. В учебе у Гоши никаких трудностей не было. Вот Еська и использовал его на этом фронте. С Гошей никто не водился всерьез, видимо поэтому даже подобие каких-то постоянных отношений радовало его.
Находясь на стадии того, что каждое слово должно иметь и выражать только ему присущее значение, пытался понять, что же такое Жид. Мудрые предки данным понятием, видимо, определяли определенную человеческую психологию, не зависящую от национальной принадлежности. Есть люди, а в последнее время их немало появилось, поступающие в любой ситуации так, как выгодно только им. В стране коллективизма и соцответственности эти люди вызывали неприязнь, но почему-то жили, как оказалось, лучше остальных. На Руси всегда почитали бессребреников, но не более того, и потому многие закончили бесславно. А государство, по сути, должно быть органом нормального сосуществования разных людей. Оно должно быть домом для ярких индивидуальностей, а с помощью тех тех, кто поступает по принципу "себе дороже", делать, чтобы и государству было выгодно. История уже преподнесла нам горький урок несостоявшейся попытки перевоспитания различных людей в некий единый тип представителя толпы. И бескомпромиссное перевоспитание закончилось в основном уничтожением.
Из спальных помещений выскакивали запоздалые курсанты, плохо сгибающимися после сна ногами оставили несколько черных полос на линолеуме коридора, и устремлялись догонять убежавший на первый круг курс.
От длинного здания училища исходило эхо от множества сапог, ударяющихся почти одновременно об асфальт. Этот грохот будил окружающие училище дома. Так называемая зарядка заключалась в беге вокруг старого здания училища. Каждый курс совершает три-четыре круга, каждый длиной чуть более километра. Во время бега выходил вечерний чай и, наверное, некоторое количество компота, выпитого за обедом. Тело почти не потеет, не успевает сильно разогреться, но лицо покрывается влагой так сильно, что даже с носа начинает капать пот. Здорово было, когда наш курс пробегал возле КПП, там в стене кран, из которого мы обливались после утреннего кросса. Здорово! Но все-таки самая лучшая дистанция - шесть километров с полной выкладкой. "Полная выкладка" - это автомат Калашникова, подсумок с магазинами и вещмешок. Вырубон, конечно, полный, но организм к такому режиму привыкает постепенно и здоровью ни какого вреда, только польза.
Иногда по воскресеньям с самыми благими намерениями устраивали праздник. Дистанция тысяча метров. Прибежавшие первыми пойдут в увольнение. Организм повергается в состояние такого стресса, что невозможно отплеваться, перед глазами темно и на обед совсем не хочется идти.

Но это было обычная зарядка, ранним субботним утром. Это утро ничем не отличалось, но в этот день женился Манюня. По такому торжественному случаю он уже два дня находился в отпуске. Для нашего начальника курса это тоже был праздник - уж слишком много хлопот доставлял редактор курсовой стенной газеты. Побывав в психиатрическом отделении госпиталя после праздничного первомайского заплыва в Гидропарке и в милиции после облавы на училище, Манюня имел опыт пребывания на гарнизонной гауптвахте. Пора бы и успокоится, думал начальник курса. Перед уходом в отпуск Манюня сотворил новую сатирическую газету, посвященную героическому поступку Лехи Старостина, который, возвращаясь из отпуска, смело сразился с бандой, терроризирующей пассажиров на железнодорожной линии Киев-Винница. Из предыдущего отпуска Леха опоздал из-за загоревшегося в воздухе самолета. Не везет, что тут поделаешь.

Свадьба Манюни

Ви сидел на последней паре и никак не мог решить, кого из своих знакомых девчонок пригласить на свадьбу Манюни. Свою кликуху, как и Ос, он получил от начальных букв имени и отчества. Ос и Ви учились в одной группе и, к своему несчастью, носили одну фамилию. Это вызывало некоторую путаницу во время занятий, когда кого-нибудь из них вызывали к доске. Поэтому постепенно прижились обе кликухи: Ви  и Ос, и даже преподаватели не чуждались называть их по кличкам.
После немалых сомнений Ви принял мудрое, как ему казалось, решение: одну подружку он знал недавно, хотя она ему и больше нравилась, вторая могла организовать продолжение вечера. Было тяжело решиться на звонок и непринужденный разговор, так как уже давно не звонил, что могло быть воспринято как разрыв отношений. А отношения зашли так далеко, что Ви как-то ушел на сутки, с субботы на воскресенье, и потом не смог придумал ничего оригинальнее, как привезти свою Натали   к себе домой, где находились его родители. Этим поступком все были поставлены, мягко говоря, в нелегкое положение. Натали потом было уже просто стыдно появиться в этом доме, даже на чашку чая.
Вообще-то у Ви имя было Вадим, но об этом он вспоминал лишь в обществе родителей. Все остальные называли его, как попало. И он не обижался, в этом мире многое почему-то называли чужими именами.
Итак, выбор сделан - Натали. По субботам обычно длинная очередь возле телефонов-автоматов. Выкурил пару сигарет. Дозвонился. Все здорово - встречаемся по дороге к Манюне.

Пришлось отказать Вовочке, он оказывается свидетель на свадьбе, а его заперли в наряд. Дурацкое положение, такой вечер может сорваться. Выручить — не выручить, так и запутался, не решившись пожертвовать своим удовольствием. Потом, оказалось, пожертвовал Море. Он вообще всегда всех выручал. Однажды даже Ви спас от верной смерти, после изрядной пьянки в солнечном городе Ялта. Кстати, родина Море. Когда купались после кабака Ви решил иммигрировать в Турцию, путем переплытия Черного моря. Ничего у него не вышло, Море среди соленой стихии, где-то ближе к нашему берегу ловко развернул Ви на 180 градусов. Чем изрядно удивил хмельного купальщика, уткнувшись в берег после более короткого путешествия, чем предполагалось. На берегу откуда-то появились пограничники. По всему было видно — не Турция. Огромная овчарка обнюхала носок, который одевал прошибаемый дрожью Ви, и скрылась вместе с хозяином. С тех пор Ви обещал, что по гроб обязан Морю, обещал, но не более.
На остановке, как договорились, ждала Натали с красной бархатной розой. Она была также стройна и сдержанна в нарядах. Ей очень шел морской загар, но от нее веяло како-то еле уловимой строгостью и даже взрослостью.

На свадьбе встретили очень возбужденно, были рады. Никого не нужно представлять. Все знали друг друга. Только были удивлены, что Ви пришел с Натали. Знали, что завяли помидоры. Ну бог с ним, помирились, ну и ладушки. Манюня тоже ожидал увидеть новую подругу Ви. Когда были на «случке», так называется совместное мероприятие группы курсантов и группы пед, мед и прочих, обильных девочками учебных заведений, Манюня взглядом художника определил самую красивую девочку и даже немного влюбился, несмотря на скорую свадьбу. Девочка предпочла, вернее, Ви занял ее на весь вечер, совмещая с обязанностью дискжокея. И вот вместо той симпатичной девочки из института легкой промышленности — Натали. Манюня любил компании, в них часто оказывались Ви и Натали. В Гидропарке, в старом доме возле вокзала, где жил друг детства Манюни. В общем, лишние церемонии были не нужны, перешли сразу к делу, вернее к столу. Пили много, но и закусывали хорошо. Танцевали. Натали как-то неловко отстранялась. Курили. Снова пили. Вовочка уже «перепел», то есть перепил. Натали собралась уходить. Разговор на лестнице не получился. Ви некоторое время решался догонять или не догонять. Решился. Провожал молча. Натали жила недалеко: две остановки на автобусе. Здесь городок геологов и батальон обеспечения учебных процессов училища. Натали живет в городке, а Ви приезжал в летние лагеря. В конце первого курса.


Кросс с полной выкладкой
В тот день подняли по тревоге около пяти часов вечера. Собрались быстро — со вчерашнего дня только и разговоры, что о бегах. Собирались на плацу перед палаточным городком со всем положенным оружием и снаряжением. Колонну построили по группам: в голове первая, в конце шестая. Впереди каждой группы командир, а весь курс возглавил курсовой офицер капитан Казаков. Бегали по лесу. Колонна растянулась почти на километр, периодически останавливались, подтягивались. Легко бежать в голове колонны, сложнее в толпе. Усталость не физическая, а моральная. Хэбэ уже основательно промокло от собственной влаги. Килограмм шесть снаряжения дают о себе знать. Наконец, лесные тропы закончились. Лесничество. Теперь назад по асфальту. Портянки сбиваются в одно место, приходится останавливаться и догонять быстро удаляющийся курс...


Послесловие.
Почему я вспомнил и здесь выложил практически черновик этой истории, едва-едва связанного драматургией текста?
Дело в том, что упоминавшийся здесь один из участников "Американской трагедии", что поломала не одну судьбу, привела к Киеским курсантским волениям 1984-1985 годов и сокращению армии начиная с 1988 года недовольными армией молодыми офицерами погиб осенью 2007 года от руки киллера. И что?

А то, что это было залогом безопасности для "Американки", которая больше не боялась ядерной войны. После 1991 года, разоблачения армейского заговора Язова, Пуго и Ахромеева - восставать против "новых порядков" уже было некому. Последним из окна своей квартиры "выпал" Юра Головня, который пробрался чуть ранее на Всесоюзный сбор офицеров и послал на три буквы коммандующего Шапошникова и вместе с ним - Горбачева.
 
Юре нравилась армия, Юра был поэтом.
А нам с Манюней - армия не нравилась. Поэтому мы стали писать такие длинные и скучные рассказы и повести.

С любовью, к Вам, дорогим моим читателям.

Большая благодарность хранителю этого материала, выпускающему редактору моих книг Алексею Сафронову.
Фото - рисунок Манюни, Горыныча, Игоря Меркулова, из моей коллекции.
Работа 2002 года.   
Спонсор, реферальная ссылка, которой можно воспользоваться:
Если Вам по делу или по жизни нужен дополнительный источник дохода и оборота средств - рекомендую "кошелек" по ссылке.
https://kuna.io?r=kunaid-brcs5mk0poti